Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Злоключения дня – а для Тамары они начались на полсуток раньше и были неизмеримо более мучительными – под конец измотали даже Ванька. Что же до девчонки, то у нее недоставало уже никаких сил нести снова раскапризничавшегося братца, который ни в какую не желал ни засыпать, ни находиться на руках у незнакомого дяди.

– Слышь, Тамара, давай оставим его у моей тети, – предложил он, уже в который раз передавая ношу сестре для успокоения. – А то как бы он не подвел нас при переходе на ту сторону станции. Тетя живет недалеко отсюда.

– Боюсь, он устроит такое ревище, что она с ним намучается. Разве что и мне с ним остаться.

– Оно бы можно. Но я опасаюсь, и за вас, и за тетю: полицай уже, небось, очухался, утром его развяжут, он поднимет хай – и весь этот куток наверняка тщательно обыщут. И искать будут не его, а тебя да меня. А насчет реву... ты не знаешь мою тетю Мотрю: она детей больше самой себя любит и найдет подход к любому малышу. Давай-ка его обратно мне – уже вроде успокоился.

Теткин пес (его года три назад сосунком подбросили на территорию элеватора, Ванько выпоил его из бутылочки с соской) встретил их у двора, напугав спутницу.

– Не бойся, не бойся! – успокоил ее Ванько. – Он не укусит. Жучок, эта девочка со мной!

Последнего можно было и не говорить, так как пес давно усвоил: если с его хозяином пожаловал кто-то еще, значит, он тоже свой, и не то что кусать – тявкать не положено. Свою радость он выражал солидным потягиванием и пофыркиванием, словно как раз перед этим в ноздрю ему забралась некая букашка. На стук в ставню послышалось:

– Кого там носит в такую пору! Чего надо?

– Теть, это я, Ванько.

Знакомо скрежетнул засов, скрипнула дверь.

– Батюшки! Пошто так поздно – что-нить случилось? Ой, да ты не один!..

В комнате, засветив семилинейку, взволнованная тетя первым делом подошла к гостье с малышом. Тот настороженно переводил глазки с незнакомых людей на непривычную обстановку. Поняв, что произошло что-то ужасное, она без лишних расспросов тут же взяла его, положила на диван, распеленала. Ребята с жадностью набросились на воду, а она хлопотала:

– Моя ж ты красотулечка! Не хнычь, мой маленький... э, да мы мокренькие!.. Чьи ж мы, такие хорошенькие!..

Утолив жажду, племянник вкратце рассказал о случившемся.

– Звать его Валера. Мог расплакаться и выдать нас при переходе через путя, – этими словами закончил.

– И правильно сделали, что занесли ко мне! Переночевали б и сами, а завтра посветлу оно и безопаснее.

– Можно бы, но я ведь утром как из дому. Мама, небось, переживает.

– С утра?! – ужаснулась тетя, занимаясь малышом. – Да она там, бедная, с ума сходит!.. Томочка, моя ж ты детка! – досмотрелась она, управившись с дитем. – Платьице-то на тебе – совсем порватое. Куда ж в таком-то? Осталась бы у меня.

– Ей, теть, нельзя, – возразил Ванько твердо. – Завтра с утра нас станут искать. – И он рассказал в нескольких словах о стычке с полицаем, оставленным лежать связанным на улице неподалеку.

– За малютку не беспокойтесь, а Тамаре и впрямь лучше пойти с тобой, согласилась тетя. – Но я тебя так не отпущу. Подержи-ка братика, – и она вышла в соседнюю комнату.

Мальчик, оказавшись в домашней обстановке, обихоженный и обласканный пусть и незнакомой тетей, успокоился и повеселел. Заметил на этажерке слоников, показал пальчиком и потребовал:

– Дай цацу!

– Нельзя, братик, это чужие слоники, – начала было отговаривать сестра, но тут как раз вернулась хозяйка с вязанной кофтой и новенькими ботинками в руках.

– А что тут чужое? Слоники? Это – не чужие, это влерочкины игрушки!

Поманив малыша, который, как ни странно, охотно потянулся к ней, приняла на руки и прошла к этажерке, говоря:

– Забирай, мой маленький, все это твое... Поиграй, – посадила его на диван. – Вы ж голодные, как волчата, – повернулась к ребятам. – Может, яишницу сладить?

– Это, теть, будет долгая песня... Собери что-нибудь на скорую руку, мы подкрепимся дорогой. На ходу, чтоб не терять времени.

Хозяйка настаивать не стала. Пока Тамара зашнуровывала ботинки, она собрала сверток. Ванько сунул его за пазуху, и они ушли.

Станция, несмотря на поздний час, не спала: почихивал паровоз, временами мелькал переносной свет, доносился говор. Взяли правей от нее. Полоса отчуждения, поросшая кустарником, служила надежным прикрытием. Вскоре Ванько облюбовал место для перехода на ту сторону. Посидели, прислушиваясь, изучая обстановку.

– Вроде все тихо, но все-таки сперва разведаю, – решил он и, крадучись, удалился в сторону насыпи. Из-за плотной темени в нескольких метрах стал неразличим.

Пока он отсутствовал, тучка, закрывавшая луну, уползла дальше. Вообще, если судить по обилию звезд, запас облаков на небосклоне истощался. Возвращавшегося с разведки Тамара различила теперь с большего расстояния.

– Сильно было слышно, когда сползал с насыпи? – поинтересовался он, пристроившись рядом.

– Шелестело, но не очень. Если не прислушиваться, то и не расслышишь. Как там, никого не видно?

– Кто-то вроде маячил, но далековато. Подождем вон той тучки и переберемся по затмению. За путями, метрах в сорока, начинается кукурузное поле, нырнем в него – и все наши опаски позади.

Дождавшись очередного "затмения", благополучно пересекли несколько пар рельсов. Шурша гравием, съехали с насыпи вниз. Вот и кукуруза, густая и высокая, изрядно поросшая мышеем. Сквозь нее пришлось прямо-таки продираться: рядки поперек, стебли выше голов. Их нужно было раз-пораз раздвигать в стороны. Тамаре – она шла след в след – доставалось еще и от увесистых початков, торчавших на раздвигаемых им стеблях.

Удалившись в глубь плантации на приличное расстояние, Ванько остановился, поджидая отставшую спутницу.

– Ты, я вижу, совсем притомилась... Вроде и не быстро шел, глянул, а ты отстала.

– Я ботинком ногу растерла... Да и силов совсем нет...

– Давай немного отдохнем. Заодно и подкрепимся. – Он навыдергивал десятка два стеблей, предложил: – Садись. И сними-ка ботинки.

Достал сверток, развернул. Духмянный запах нарезанного ломтями хлеба, щедро намазанными коровьим маслом, сладко щекотнули ноздри. Когда разулась, положил ей на колени.

– Поешь, сразу и силы появятся.

– А ты?

– Ешь, ешь! Я догоню.

Порядком изголодавшаяся, девчонка без лишних церемоний с жадностью набросилась на еду.

Небо к этому времени очистилось окончательно, вызвездило, и луна, хоть и ущербная, светила достаточно ярко. Было видно, как под слабым ветерком, доносившим со станции тяжелый мазутный дух, колеблются увядшие уже кукурузные листья. Ванько присел на корточки, взял снятый с ноги ботинок.

– Они на тебя что, маловаты?

– Наоборот, хлябают. А натерла ногу потому, что расшнуровался.

– Надо было сказать сразу, как почувствовала! А что хлябают, так это мы щас поправим. – Наотдирал от початков мягких, успевших уже повлажнеть, рубашек. – С устилкой будут в самый раз... Эти ботинки тетя купила мне в Краснодаре. Красивые, добротные, очень они ей глянулись, и она взяла аж две пары. А я пока одну износил, успел из них вырасти. Было это, между прочим, три года назад. – Намостив листьев, хотел заодно и примерить.

– Спасибо, Ваня, я сама, – поджала она ноги. – Садись уже поешь, а то все слопаю, тогда не догонишь!

– Да тут, – принял от нее остатки, – еще на одного хватит!

Отделив горбушку, с хрустом откусил, принялся смачно прожевывать. Теперь только почувствовал, какой зверский нагулял аппетит.

Тамара, успев "заморить червяка", ела неспеша, наблюдая за нежданно-негаданным своим избавителем. Никогда не предполагала, – думала она про себя, – что бывают такие вот смелые, находчивые и ужасно сильные мальчики... Ведь не легкая же, а он подхватил, как куклу, бежал более двух кварталов и даже не заморился! И старше-то на каких-нибудь год-полтора, а такой... – она поискала подходящее слово, – такой самостоятельный. И тетя у него такая же – добрая, заботливая и красивая.

Заметив, что она листком от кукурузного початка вытерла щеки и потянулась за ботинком, Ванько упрекнул:

– Ты че? Слопай еще хоть этот, небольшой, а то для меня много. Возьми, возьми!

– Ты ведь и силов больше потратил, – заметила она, приняв ломтик потоньше, но с толстым слоем масла.

– А ты дольше голодала. Вас когда схватили?

– Вчера еще. Вечером.

– Я так и предполагал. А за что? Впрочем, какая разница! – добавил поспешно, предположив, что ей неприятно будет отвечать на этот вопрос.

Напоминание о каталажке вернуло в жестокую действительность, в миг оборвало установившееся было хрупкое душевное равновесие девчонки. С трудом проглотив откушенное, она отложила кусок. Ванько заметил перемену в настроении и, чтоб как-то сгладить, замять неприятный для нее вопрос, упрекнул шутливо:

– Неважнецкий из тебя едок!.. А у меня закон: чем добру пропадать, лучше нехай пузо лопнет.

Он опять принялся за еду. Тамара, справившись с нахлынувшими тревожными мыслями, пояснила:

– Нас посадили в тюрьму за то, что папа застрелил полицая.

– Что ты говоришь! – удивился Ванько. – Приставал к тебе?

– Пришел забрать у нас Зорьку. А нам без молока никак нельзя: мама больная и Валерка маленький. Я и хотела помешать ему увести. Он тащит ее из сарая, а я ухватила за шею – и не даю.

– Я знаешь, почему подумал, что к тебе приставал? – воспользовавшись паузой, пояснил Ванько. – Из-за платья.

– Да, это он порвал... Только не поэтому.

– Ну-ну, извини... что перебил. – Он чуть не сказал – "что решил, будто он хотел снасильничать". Почувствовал, как отлегло от души. – Он, значит, тянет из сарая за налыгач, а ты обхватила Зорьку за шею и не пускаешь?

– Так и было. Он видит, что не справиться – шибздик, ты б его одним щелчком убил – и решил устранить меня от коровы. Схватил за волосы, а я все равно не бросаю. Тут он и дернул за платье... Я испугалась, что совсем распанахает, и разжала пальцы. Папа после говорил, что надо было мне плюнуть на все, пусть бы, гад, забирал... А я набросилась на него, вцепилась зубами в руку... – На этих словах Тамара, расстроившись, начала всхлипывать. Полицай заматюкался, схватил чурбак, на котором рубили дрова, и хотел меня пришибить. Тут папа в него и стрельнул... Дура ж я дура, что ж я натворила!.. Это ж я и накликала такое ужасное несчастье!..

Она уткнулась лицом в колени, затряслась в рыданиях. Взрыв отчаянья был так велик, что Ванько не на шутку испугался, и, не зная, что делать, гладил ее по плечу, уговаривая:

– Теперь уже поздно... теперь плачь не плачь – назад не воротишь. Перестань, успокойся, слышишь? – Выпрямил ее, легонько встряхнул; та продолжала страдальчески, взахлеб плакать. Притянул к себе, заговорил в самое ухо: – Знать бы, что твоя мама больная, я бы утащил и отца... Но, может, все еще обойдется. Может, он одумался и тоже смылся вслед за нами. И давно уже спрятали твою маму где-нибудь подальше, у добрых дюдей. А если нет, мы с ребятами завтра наведаемся к вам. Она наверняка еще дома – неужели фрицы станут забирать такую больную! И мы перенесем ее к соседям. У вас есть там хорошие, надежные соседи?

– Есть, конешно... – Уговоры подействовали-таки успокаивающе. – Тетя Лена... Можно к ней, она не откажет. – Отстранилась, вытерла слезы. – Я тоже пойду с вами, ладно? Спрячем ее в погребе, у тети Лены он прямо в комнате. Там ее ни за что не найдут!

– Об этом мы поговорим после, посоветуемся. Мне не совсем понятно, переменил он тему: – где ж был твой папа до этого, почему не вмешался раньше?

– Был тут же, в сарае. Увидел, что идет к нам полицай, и спрятался подумал, что за ним. Потому как не явился на регистрацию.

– Застрелил из ружья?

– Из винтовки. Которую принес, но немцам не сдал, а прятал в сарае.

– Откуда принес? – не понял Ванько.

– Когда отступали наши, он отпросился на минутку домой – проведать. А потом не догнал своих и вернулся. Думал, винтовка ему еще пригодится, когда немца станут прогонять.

– Да... Жалко, что я не знал этого! Твой батя – хороший человек, надо было мне и его силком утащить из кутузки... А откуда у тебя эта смуга на руке, тоже полицай ударил?

– Только уже другой. В стансовете. Узнал, что ихний убит из-за меня, да как хлестанет плеткой, трех-хвостой. Смуги не только на руке... Хорошо хоть по лицу не досталось.

– Знаю я этого гада, он – с нашего хутора. Я ему за тебя как-нибудь ребра посчитаю! – погрозился Ванько, поднимаясь. – Пойдем, уже недалеко.

Теперь шли вдоль рядков, в направлении гравийки.

– Как ботинки, лучше стало?

– Спасибо: и не хлябают, и не жмут. А мы не заблудимся?

– Здесь я и с завязанными глазами не заблужусь. Скоро выйдем к гравийке, там идти будет легше.

Н а к и н у в на плечи сложенную треугольником теплую шерстяную шаль сентябрьские ночи становились все свежей, – Агафья Никитична дожидалась сына на табуретке посреди двора. Место выбрала с таким расчетом, чтобы видны были и калитка на улицу, и стежка вдоль межи, на которой, если идти со стороны балки, мог появиться Ванько. Она изболелась душой, и было отчего: обещал вернуться засветло, уже глубокая ночь, а его все нет и нет... У ног примостился Туман, повиливал при каждом ее движении мохнатым рыжим хвостом, как бы давая понять, что он тоже не дремлет, отнюдь – весь превратился в слух и внимание.

Вот он оторвал морду от лап, посмотрел в сторону огорода и коротко брехнул. Еще никого не видя, Никитична вздохнула с облегчением: слава те господи – вернулся! Подхватилась и вслед за псом поспешила навстречу.

– Где ж вас нечистая носит, непутевых! Я уже все очи проглядела дожидаючись, – напустилась было журить, но, разглядев рядом с сыном девушку, осеклась. – А разве?.. Я думала, ты с Андрюшкой...

– Тамара, познакомься: это и есть моя ворчливая мамаша, – сказал Ванько. – Туман, нельзя! – цыкнул на пса, обнюхивающего незнакомку.

– Здрасьте... – неуверенно произнесла последняя.

– Здравствуй... – Никитична казалась растерянной. – Невесту, что ли, привел в дом?

– Мам! Ну какие щас могут быть невесты!.. Просто люди попали в беду, мне удалось вызволить, а деться им некуда. У нее еще и малышок-братик, оставили пока у тети.

– То-то я гляжу, вроде как Мотина кофта... А что с Андрюшкой?

– С ним, мам, дела плохи: они с Мартой куда-то делись.

– Как – "делись"? – испугалась мать.

– Не удалось узнать ни как, ни куда, ни вобще... Даже ее мать – и та ничего не знает.

– Да что ж случилось-то? Вера уже трижды за вечер наведывалась, места себе не находит... Вскоростях обратно будет...

– Я щас сам к ней пройду. А вы идите в хату, не ждите.

Возвратился Ванько через час-полтора. В передней, служившей одновременно и прихожей, и кухней, и столовой неярко светила керосиновая лампа, укрепленная на стене.

– Я уж заждалась... – Мать отложила стирку, затеянную наскоро, в тазике. – Думаю, не случилось ли чего.

– С теть Верой? Да нет, обошлось малыми слезами. Сперва задержался с нею, пока малость успокоил, потом еще с Федей постояли, – объяснил Ванько долгое отсутствие. – А Тамара, уже уснула?

–Я с вечера нагрела воды в двухведерной кастрюле, думала, ты помоешься, как придешь, да предложила ей. Моется зараз в моей комнате. – Села рядом на лавку. – Еще токо жить начала, а уже такое несчастье свалилось!.. За что, господи!..

– Плакала?

– Мы обе наплакались... Насилу успокоила. А как же ты с Верой-то, что ей сказал?

– Ой, – тяжело вздохнул сын. – Не в моих правилах, но пришлось немного приврать...

– Теть Гаша! – позвали из-за двери.

– Подожди, сынок, – подхватилась мать. – Уже, видать, помылась. Сходи-ка пока за водой, а то ведра порожние.

Вернувшись через некоторое время с полными ведрами и не застав купальщицы, кивнул в сторону двери:

– Все еще моется?

– Спать уложила. Еле на ногах держится, сердешная. Идем, вынесешь ванну.

В материной стальне запах хозяйственного мыла сдабривался тонким ароматом меда от самодельной восковой свечки (Деда наделил ими навестивших его перед отъездом ребят). Колеблющегося язычка ее с трудом хватало, чтобы выделить из темени старинную икону в углу (на которую Ванько не помнил, чтобы мать когда-либо крестилась), большую деревянную рамку с карточками родственников на стене да озеро с лебедями, грубо намалеванными на коврике вдоль кровати. Здесь, прибившись к стенке, размеренно посапывала Тамара. Когда звякнула поднятая Ваньком вместительная жестяная ванна, она на секунду испуганно размежила веки, придавила выкат просторной ночной сорочки и тут же снова впала в забытье.

– Так как же ты объяснил Вере? – вернулась к прерванному разговору Никитична, когда сын зашел в комнату.

– Иду по улице, а тут и они с Федей навстречу, – начал тот с самого начала. – Ну, сразу, конечно, в слезы...

– Я забыла тебя предупредить, у нее ведь сердце никудышное, надо бы как-то...

– Так разве ж я не знаю!.. Потому и пришлось поискать подходящее объяснение. – Он стащил рубашку, сел, стал разуваться. – Нет, я честно признался, что с Андрюшкой не виделся, тут никуда не денешься. Что и он, и Марта куда-то пропали. Но это не значит, говорю, что с ними случилось несчастье. Мать, мол, считает, что их похитили партизанские подпольщики. Вернее, им нужна была только Марта, но так как они оказались вместе – она вышла из дому проводить гостя – то прихватили заодно и Андрея. Зачем? Чтоб обменять на какие-нибудь важные сведения. Ее мать работает ведь в комендатуре и знает многие немецкие секреты. Мам, слей мне над тазиком...

– Коли так, то Андрюшку отпустят. – Мать приняла версию за чистую монету. Набрала в ковшик воды из кастрюли и помогла сыну ополоснуться по пояс. – А дочку она и сама выкупит.

– Конешно, куда ж она денется! Только, мам, все это – не для чужих ушей! – предупредил Ванько.

Об остальных злоключениях порассказала Тамара, и мать, видя, что его одолевает зевота, вопросов больше не задавала.

Засыпая, Ванько слышал, как она продолжила хлюпаться в тазу. Проснулся чуть свет оттого, что мать, уже тепло одетая, присела на край кровати.

– Решила сбегать к Моте, – пояснила. – Заберу мальчишку, а то, не дай бог, станут искать, ходить по хатам... Соседи знают, что она бездетная, а тут вдруг дите.

– Мы тоже договорились утречком смотаться в станицу – узнать, как там и что.

– Она мне говорила. Будьте осторожны, не попадитесь сами!

– Все будет нормально.

– Напомнишь ей подоить корову. А на завтрак разогреете борщ, он в сенцах. Я побежала!

Лежать расхотелось. Светало, и Ванько встал. Выходя во двор, глянул в неприкрытую дверь: Тамара еще спала. На белизне сорочки явственно темнел рубец от плетки – через всю тыльную сторону ладошки. Такая же отметина осталась и на одной из грудей, видневшейся из-под выката...

Туман, привязанный, лежал рядом с будкой, преданно глядя на хозяина, виляя хвостом. Почесав ему за ухом, прошел за сарай, где находились турник, гири, "пара" от узкоколейки, служившая штангой. Делая утреннюю разминку, услышал, как пес раза два брехнул, тут же приветливо скульнул и громыхнул цепью: сюда пожаловал кто-то из знакомых.

Пожаловаших было трое.

– Мы все так переживали! – словно извиняясь за ранний визит, а также подавая указательный палец для приветствия, сказал Миша. – Думали, с тобой что приключилось.

– Вчера перед вечером, – уточнил Борис и прибавил: – Хотели отправляться на розыски.

– А я, вообще-то, был уверен, что с тобой ничего случиться не могло! здороваясь за руку, высказал свою точку зрения Федя.

– В этот раз обошлось. Но могло быть всяко...

Присели на лавочку под алычой, росшей в двух саженях от порога. Листва ее, раскрашенная в яркие цвета, за ночь устлала землю вокруг пестрым покрывалом.

Федя, в общих чертах рассказавший уже товарищам о вчерашних приключениях Ванька, только разжег интерес, и тому пришлось начать все с начала. Увлекшись, не заметили, как и рассвело. Уже под конец рассказа приоткрылась дверь, в сенях показалась и сама героиня, если можно так сказать о Тамаре. В тапках, материной кофте поверх своего, высохшего за остаток ночи, платья. Она, видно, не ожидала встретить так рано посторонних, смешалась под изучающе-любопытными взглядами и, кивнув "здрасьте", поспешно скрылась за дверью.

Ванько прошел к ней, а ребята сменили место – уселись в отдалении на снопы из кукурузной бодылки.

– А она симпатичненькая, – поделился впечатлением Федя.

– Очень даже красивая! – уточнил Борис.

Мишка никак не высказался, поэтому ему был задан вопрос:

– А ты, Патронка, как ее находишь?

– Я? – Пожал он плечами. – Не так, чтоб очень... но не очень, чтоб и так. А вобще, по сравнению с некоторыми, ничего.

Подошедший к ним Ванько достал из кармана обойму с пятью патронами, протянул ему:

– Тебе не терпелось глянуть – пожалуйста.

– Ух ты! Ну и ну! – загоревшимися глазами жадно впился в диковину он. Патроны-то особенные!

– Чем же это они особенные? – Федя отделил один, повертел и отдал Борису. – Наши ничуть не хуже.

– Хуже, лучше – не в том дело! Видишь, пуля с цветной меткой? А это значит: трассирующая или разрывная, – пояснил Миша, большой дока по части оружия и боеприпасов.

– Ну и что с того?

– Тебе "что", а мне интересно узнать, как устроена. Вань, можно один разрядить?

– По мне хоть все разряди. Только не здесь и смотри, чтоб в руках не разорвалась. А щас давайте обсудим, как быть вон с ней. – Ванько кивнул на сарай, куда только что зашла с подойником Тамара. – Она просится с нами в станицу, но...

– Не хватало нам еще и девков, воще!

– Ты, Мишок, не торопись. Это ведь ее мама. И потом, я уже почти пообещал. А щас вот подумал: вдруг эти сволочи – а от них, гадов, всего можно ожидать – вдруг окажется, что ее забрали тоже. Или того хуже застрелили в постели. Представляете, что тут будет!..

– Эт точно: ей с нами никак нельзя, – согласился Федя.

– А второе "но" в том, что ее не на кого оставить. Мама ушла к тете забрать брательника сюда. А она может ссамовольничать и примчаться туда.

– Связать ее и запереть в сарае! – предложил скорый на решения Миша.

– Дурной поп – дурная у него и молитва, – покутил пальцем у виска Федя. – Лучше приставить к ней Веру.

– Веру с теть Лизой, они точно никуда ее от себя не отпустят. Я зараз сбегаю, обскажу это дело и договорюсь.

К этому времени Тамара вышла от коровы. Словно чувствуя, что разговор шел о ней, пристально посмотрела на компанию.

– Подойдешь к нам, – пригласил ее Ванько.

Кивнув, она отнесла подойник в хату и вскоре вернулась.

– Познакомься: мои друзья. Этого звать Миша, это – Федя, а вот он Борис.

– Мин-нуточку! – подхватился с места последний. – Во-первых, не Борис, а Боря. А во-вторых – знакомиться, так по-настоящему, – подал он руку для пожатия.

– Тамара... Очень приятно.

– Вот это – имечко и я понимаю: редкое и красивое почти как мое! И даже душистое, ежли произнести наоборот: а-ра-мат. – Он поднос ее ладошку к губам, но чмокнул свою, что вкупе с комплиментом, скорее похожим на кривлянье, вызвало у всех веселый смешок. – А ну, Патронка, подвинься, мы с Тамарой сядем парой, – и, видимо, для пущей рифмы, добавил: – Мы с Тамарой ветинары!

– Шенкобрысь ты и девчачий ополонок, а не ветинар! – буркнул Миша, отсовываясь и дав ей место рядом с собою.

Когда накануне Ванько упомянул, что винтовку ее отец принес домой, у Миши тут же возник вопрос: а не прихватил ли он и какие-нибудь боеприпасы? Оказавшись рядом с нею, не преминул узнать это из первых уст:

– Слышь, Томка, – спросил, едва та уселась на сноп, натянув на коленки платье и обхватив их руками, – твой батя ничего больше не принес с фронта... ну, окромя винтовки?

– А зачем тебе? – насторожилась та.

– Да ты, Араматик, не бойся: оружие и всякие там боеприпасы – это любимый Мишкин конек. Его медом не корми, только дай из чего-нибудь пальнуть.

Видя, что и остальные заинтересовались, она стала вспоминать:

– Кроме винтовки?.. Еще была сумка, зеленая, с противогазом. А на ремне, поверх шинели, четыре такие кожаные, не знаю, как называются... которые для запасных патронов.

– Ясно: подсумки с патронами. И все? – допытывался Миша.

– Нет, еще были две опасных штуковины.

– Штуковины, говоришь? Большие? – заглядывал он в рот говорившей, все более оживляясь.

– Примерно вот такие, – наложила она указательные и большие пальцы так, что получилось подобие буквы "О".

– Их тоже полицаи забрали?

– Все это мы с папой сразу же зарыли в сарае под насестом и притрусили курячим пометом.

– Правильно сделали! – похвалил Миша. – А это, как его... штуковины они как выглядят?

– Ну как... Круглые, зеленые... и по ним вроде как кубики.

Миша возбужденно потер ладони, готовый захлопать.

– А почему ты решила, воще, – положил он горячую ладонь на ее колено, но она тут же руку оттолкнула. – Извини... Почему ты решила, что они опасные?

– Я было подумала, что это такой флакон с одеколоном. Хотела отвинтить пробочку и понюхать. А папа испугался, отобрал и говорит: нельзя, а то бабахнет!

– Пон-нятно... – растянул Миша слово на два слога и хотел что-то спросить еще, но она пересела от него к Ваньку.

– Когда мы пойдем? Надо бы пораньше...

– А вот выпустим корову в череду, позавтракаем – тогда. Пойди-ка разогрей борщ, он в сенцах на сундуке. Спички возле...

– Я уже знаю, где у вас что, – и она поднялась.

– Ну и мак-куха, воще! – дав ей удалиться, воскликнул Миша. Фрицевскую лимонку приняла за флакон с дикалоном!.. Ну и ну, воще...

– С чего ты взял, что она фрицевская? – возразил Борис.

– Так я ж точь-в-точь такую в собственных руках держал! Не веришь? Цельную за это кошелку груш приволок бойцам в балку! – Он вскочил, развернул сноп вместе с Борисом, сел так, чтоб видели все, и продолжал: – Трофейная фрицевская осколочная лимонка. Она, значит, как устроена: свинчиваешь колпачок – Томка его "пробочкой" назвала, – а там в углублении на нитке кольцо. Дернул за него – и кидай: через пять или семь секунд – взрыв.

С улицы донеслось мычание. Ванько поднялся выпустить в череду Ночку. Борис, недослушав, подался к Шапориным договариваться насчет Тамары. А Миша оседлал любимого конька – продолжил просвещать последнего из слушателей:

– У них и другие гранаты на такой же манер. Может, видел – которые с деревянной ручкой? Длинные такие, сантиметров под тридцать. Я у наших видел, тоже трофейную. И скажу так: дерь-мо! Пока свинтишь пробку, пока дернешь за кольцо!.. То ли дело наши РГД: оттянул чуть ручку, повернул вбок – и швыряй. Ударилась обземь – и рванула!

– Все это, конешно, интересно... – Федя поднялся, подал руку ему. Идем ко мне позавтракаем, а то скоро в станицу.

Вернулся Борис, когда Ванько ставил на табуретку под алычой глиняную чашку с борщом. Тамара, положив рядом горку серых пшеничных лепешек и две деревянные ложки, присела на лавочку.

– Ты, конешно, еще не завтракал? Возьми вон тот чурбак и присаживайся к нашему столу, – пригласил хозяин. – Принеси еще одну ложку, – попросил Тамару.

– Договорился: Вера непротив, – сообщил Борис, когда она ушла. – Токо она тоже осталась одна: теть Лиза ушла в Майкоп. Седни утром.

– Решилась-таки сходить?..

– Ой, не говори! Если б хоть вдвоем, а то одна и в такую даль!.. Не знаешь, сколько до него, примерно, километров?

Тут появилась Тамара, и разговор замяли. Пока ребята, втроем из одной чашки, сербают фасолевый борщ, мы немного отвлечемся. В связи с Майкопом.

Дмитрий Шапорин, муж "теть Лизы", дольше других мужиков оставался вне призыва из-за слабого зрения: без очков видел не далее пяти метров и то, если днем. Лишь месяца за три до оккупации его мобилизовали в так называемый истребительный батальон. Не только его – подмели всех нестроевиков от кривых до горбатых. Их, правда, от дома не отрывали, даже не переобмундировывали. Выдали винтовки, патроны и вменили в обязанность охрану наиболее значимых объектов от всевозможных диверсантов, задержание подозрительных лиц словом, следить за порядком в округе.

Дня за два до оккупации истреббатовцам также приказано было отступать. Но в те суматошные дни командованию было, видимо, не до ополчений гитлеровцы продвигались стремительно. Отставшее разношерстное формирование попало в окружение и рассыпалось. Небольшими группами земляки-соседи стали пробираться домой – ночами, глухими балками да задами-окраинами. Группа, в которой был Дмитрий, все-таки напоролась на немцев, их приняли за партизан, некоторых расстреляли на месте, других поместили за колючую проволоку в городе Майкопе. Об этом рассказал Елизавете вернувшийся оттуда хуторянин по фамилии Мельник, которому удалось совершить побег из того майкопского лагеря. "Если б Митька не утерял очки, мы бы, конешно, убежали вместе", так сказал он.

Дома остались запасные очки, и Елизавета потеряла покой и сон. Металась между двух огней: с одной стороны, страшно оставлять детвору – мало ли что может случиться в дальней дороге!.. С другой – так хочется отнести мужу очки: авось посчастит вырваться из этого ада!

И вот, как видим, решилась.

Ребята наелись немясного, но очень вкусного и питательного борща, запили парным молоком, и Тамара унесла мыть посуду в хату.

– Ты ей уже сказал? – Борис кивнул вслед ушедшей.

– Еще нет. Не знаю, как и начать. Реву будет!..

– Давай я, если боишься.

– Дело не в "боишься". Я ведь почти пообещал взять и ее с нами. А теперь выходит – не сдержал слова.

– Она должна понять, не маленькая!..

– Что должна я понять? – с порога спросила Тамара, услышавшая последние слова.

– А подслушивать, Араматик, нехорошо...

– Присядь, Тома, поговорить надо, – показал Ванько на место рядом. Понимаешь, какое дело... Мы не можем взять тебя в станицу.

– Но ты ведь обещал! – глаза ее вмиг наполнились слезами.

– Вспомни-ка лучше: я и не обещал, чтоб твердо...

– Он, точно, хотел взять и тебя, но мы несогласны, – заметил Борис. Делать тебе там действительно нечего – вполне справимся сами.

– Как это нечего! – решительно возразила она; слезы при этом хлынули в два ручья. – Я и слушать не хочу! Не возьмете, так и сама, первей вас там буду!..

Подошедшие Федя с Мишей сразу смекнули, в чем тут дело.

– Ты, Томка, не чуди, воще! А ну как там засада?

– Ну и пусть!

– Ты че, чекнутая, воще? Как это "ну и пусть"? Дуреха, – не сдержался он.

Федя двинул его кулаком в бок, присел возле нее на корточки:

– Хочешь братика круглой сиротой сделать? Что мы ему скажем, если тебя там схватят и расстреляют?

– Нечего с нею чикаться! Связать и все, раз такая бестолковая, повторился Миша, но на этот раз чтобы припугнуть, нежели настаивая на своем варианте.

– А что? И свяжем. Из двух бед выберем меньшую, – поднялся Федя с корточек. – Неси веревку!

– Не надо связывать, – испугалась Тамара и стала спешно отирать слезы. – Я останусь тут. Только не теряйте время...

– Ты останешься не тут: Борька отведет тебя к одной нашей подружке, уточнил Ванько. – Ее мама ушла аж в город Майкоп, и Вера осталась с пацанятами одна. Поможешь ей управляться с хозяйством. Согласна?