Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– А как мы ими, воще, распорядимся? Вон их скоко!

– Седни нехай командует Ванько, – предложил Борис. – Это благодаря его нам такое счастье привалило. Будто специально к празнику Октября!

– А при чем тут я? Не мне, а вон кому благодаря, – кивнул в сторону Тумана.

Пес, словно сознавая, что сделал большое и важное дело, больше по бурьянам не носился. Чинно бежал спереди, то и дело останавливаясь и поджидая, пока плетущиеся медленно сократят дистанцию.

– У тебя, Мишок, есть, я вижу, предложение?

– Я почему и спросил, воще... К празднику у нас будет теперь зайчатина. А этой легкой добычей можно поделиться с соседями. Лично мне хватит и полдрохвы.

– А лично я полностью тебя поддерживаю, – одобрил предложение Ванько. Вы как? – повернулся к Борису.

– Насчет мяса у меня возражений не имеется. А вот перья – их надо бы собрать все.

– И приподнести Мегере на перину, – съязвил Миша.

– Дурак ты, Патронка, хоть и неглупый малый!.. Не Вере, а пацанам: у них не токо матрас, но, наверно, и подушки набиты соломой.

– Насчет перьев договоримся, – сказал Ванько. – А мясом распорядимся, я думаю, так: Миша – Рудик, Борис и Федя – это две штуки. Одной мама поделится с крестной. По полптахи андрюшкиной и фединой крестным, то есть теть Ивге и Мачневым. Шапориным выделим целую дрофу... это пять? Остается две. – Он сделал паузу, предоставляя возможность сказать слово и другим.

– Теть Лизе надо бы уделить две, – предложил Борис, покосившись на Михаила. – Их шестеро душ – это раз. Потом – я вчера заходил проведать -она все еще хворая. Еле-еле душа в теле...

– В такую даль пешедралом – тут, воще, не всякий и мужик выдержал бы, вместо поддевки посочувствовал Миша. – Жаль, что сходила напрасно. Лично я, воще, за.

– Я бы не сказал, что напрасно, – заметил Ванько. – Когда унала, что ее муж погиб, она часы отдала какой-то тетке из Ивановки. И тем самым помогла вызволить нашего же земляка, такого ж бедолагу.

– Я сказал "напрасно" – лично для нее, – поправился Миша. – А кому ж отдадим последнюю дрохву?

– Может, Клаве? Напополам с этой, как ее, с Иринкой, – поспешил добавить Федя. – Которая нам розы удружила для Тамары, помните?

На том и порешили.

Проснулся наконец либо смилостивился и "заправляющий хлябями небесными": гололед прекратился. Тот, что осел на траве, осыпался, поднялись выше и словно бы повеселели тучи. В их разрывы начало проглядывать ущербное светило. Приближаясь к хутору, заметили Рудика: он спешил им навстречу.

– Интересно, удалось ли ему договориться? – сказал Федя.

– Щас узнаем. Это было бы очень кстати!

Объясним, что имелось в виду. Федя дописал стихотворение, посвященное двадцатипятилетию Советской власти. В последней строфе выражалась твердая уверенность в победе Красной Армии над Германией. И речь снова зашла о том, что неплохо бы его размножить и распространить, дополнив сведениями о том, что под Сталинградом гитлеровцы уже встретили решительный отпор. О том, что Ольга Готлобовна свой человек, ребята уже не сомневались, а Ванько знал об имеющейся у нее пишущей машинке. Рудика командировали в станицу узнать, не согласится ли она сделать доброе дело. Такая листовка нужна была еще и для того, чтобы отвести подозрения от хуторян в совершении поджога, решение о котором было уже принято.

– Ну, вы даете! – удивился Рудик, приблизившись. – Где вы их столько набрали?

– На ловца и зверь бежит, и птица летит! – Борис дал подержать свою ношу. – Так что будешь седни трескать кашу с дрохвятиной. Если, конешно, заслужил.

– Тяжеленная! Килограмм десять, если не больше. А насчет "заслужил"... сделал токо полдела. И то насилу упросил. Напечатала. Но не стихотворение: она его похвалила, конешно, и одобрила, токо распространять ни в станице, ни тем более вблизи хутора запретила. Зато про Сталинград – аж десять штук! И предупредила: в первый и последний раз.

– Ну, и за то спасибо! – поблагодарил Федя.

– А ты за полдела получишь полдрохвы, – сказал Миша, но уточнил: – Не в наказание, а так мы договорились.

В н а м е ч е н н ы й день, под вечер, все собрались у Ванька, чтобы обговорить подробности намеченной диверсии – поджечь гапоновскую люцерну. Нужно было предусмотреть возможные последствия: не пострадают ли от пожара соседи; не падет ли на них подозрение. Словом, учесть все мелочи. Сошлись на том, что соседские постройки далеко, крыши мокрые, а погода будет безветреная. Пару листовок закрепить в таких местах, где бы их обязательно увидели и прочли – это должно снять подозрения с соседей и вообще с хуторян. А самого Гапона припугнуть. Глядишь, после такого щелчка по носу он поумерит свое холуйское рвение,

Себе в помощники Ванько взял Бориса. Его задача – смотреть в оба, пока напарник будет занят приготовлениями, и в случае какой-либо неожиданности вовремя предупредить.

Ждать кануна праздника, как предполагалось ранее, не стали, потому что после нескольких моросистых дней установилась вдруг чудная погодка; она могла так же вдруг и испортиться.

Вечер, близившийся к полуночи, задался тихий и звездный. Полная луна едва ли не с высоты зенита заливала округу молочным светом настолько ярким, что гапоновский орешник, все еще довольно густолиственный, надежно прикрывал юных диверсантов тенью.

В конце фундуков задержались – метрах в двадцати от цели. Отсюда подворье – как на ладони: кирпичный дом, с верандой, под черепицу, окна без ставен; света в них не видать. Неподалеку летняя кухня с навесом, столом и приставной скамьей. Два высоких стога, еще непочатые, вынесены в глубь двора. В двух метрах от них – внушительных размеров поленница, несколько бревен, одно из которых лежит недорезанным на козлах – все это тоже наверняка сгорит, подумали мстители. В нескольких метрах от стогов кукуруза: урожай хозяева, возможно, убрали, а вот бодылкой, похоже, пренебрегли.

– Будто специально для меня оставили! – сказал Борис. – Я залягу вон там, напротив, и в случае чего швырну в тебя комком земли.

– Навряд ли придется это делать: все уже давно дрыхнут. Пошли!

Стога сложены столь близко, что не понадобилось дергать сена для соединительного мостика, и "мина" была установлена у основания одного из них. Она представляла собой бумажную воронку со вставленным с узкой стороны конуса самодельным "бикфордовым шнуром". Нехитрое устройство подготовлено было в считанные минуты.

Оставалось поджечь свитый из ваты, толщиной с карандаш и полуметровой длины жгутик, когда рядом шлепнулся кукурузный початок. Сигнал? Ванько затаился, прислушиваясь. Расслышал неразборчивый говор и шаги: со стороны дома к навесу приближались двое. По голосам тут же узнал Леху и Гундосого. "Черт, думал, одни мы не спим, – ругнулся Ванько. – Придется подождать"...

Приятели уселись на скамью. Ванько распрямился на полный рост, дал понять Борису, что сигнал принят. Присел и стал ждать. Из разговора, доносившегося теперь отчетливо, заключил, что дружки встретились недавно.

– Так ты кажешь, свиданирував? – с нетерпеливым интересом переспросил Леха. – С ким же цэ само?

– А вгадай!

– Та бис тэбэ зна... Хиба обратно с тиею шалапутною?

– Тилькэ сичас од нэи.

– Ну и як – хочь полапать дала? Писля того, як ты хотив угостить нэю и нас з Грыцьком. а Кулька обороныв.

– Та я седни ще нэ лиз.

– И нэ лаялась? .

– Ни словэчком нэ уприкнула, шоб мини луснуть!

– Так шо, може, ще попробуем? Зробышь?

– Та мини нэ жалько, бо вона до цего жаднюча. А карасину дасышь?

– Я ж тоби позавчора давав цилу литру!

– То я просыв соби. А тэпэр трохы ий, бо каже: не прынэсэшь, то й нэ прыходь – нэ пустю й блызько.

– Такэ, такэ... Нэ боисься, шо оти черты рыла начистють? поинтересовался Леха.

– Сам же казав, шо воны сталы бояться нас, як огня...

– Так то мэнэ! Ладно, трохе дам... А то ще будэ, як зи мной: ничого нэ пообищав, понадиявся був на сылу. Полиз, а вона як вчипылась за я... за якэсь мисто – цилый тыждэнь потом роскарякою ходыв...

– Це, мать, Варька Сломивська? – догадался Гундосый.

– Вона, шоб ий на тим свити кыслыло!.. Посуд прыхватыв? Ходим до хлягы.

Было слышно, как совсем рядом клацнула и откинулась крышка фляги, как, утопив бутылку, набулькали в нее керосину. "Придется с поджогом погодить: керосин и нам нужен позарез!"– подумал Ванько.

Подождав, пока дружки ушли и все стихло, поднялся. Фляга стояла возле большой собачьей будки, из которой вылез, волоча цепь, симпатичный кутенок, не научившийся еще не то что "гавкать", но и разбираться, где свои, а где чужие. Несмотря на поздний час, он, похоже, не прочь был поиграть. Погладив его, Ванько попробовал флягу на вес – полная. Отнес в орешник.

– Представляешь, полна керосину! – с радостью объяснил Борису.

– Да ну! – удивился тот. – А фитиль еще не поджигал?

– Надо сперва опорожнить, а уж потом все остальное. Флягу-то нужно вернуть, пусть думают, что сено сперва облили керосином, потом подожгли. Иначе ним и пользоваться будет опасно.

– И то... Я об этом не подумал, – согласился помощник.

Вернулись через полчаса. Смочив еще одну тряпку остатком керосина, Ванько оставил флягу между стогов. Зарозовел кончик жгута, в носу щекотнуло запахом паленой ваты. Прошел к кутенку, освободил от ошейника: будка стояла близко к стогам. Одну листовку оставил на столе, придавив кирпичом, другую ниткой привязал к столбику навеса. "Цуценя" игриво ворча, теребило его за штанину, некоторое расстояние бежало следом, потом вернулось во двор.

П е р е с к а з невольно подслушанного разговора у Рудика ревности не вызвал.

– Это на нее похоже! – только и заметил презрительно. Миша отреагировал более эмоционально:

– Ну и ну, воще!.. Обратно снюхаться с Гундосым! Поз-зор, воще...

Речь шла, как можно догадаться, о Нюське Косой. Никого не задела и хвастливая лехина уверенность, будто они стали его бояться. Это он возомнил о себе после той встречи в степи, когда ему подарили "самую лучшую" петлю. Пускай его, не стоит обращать внимания! А вот Гундосого надо от Нюськи отвадить и припугнуть, решили ребята.

Вспомнили про череп, некогда найденный близ лисьей норы в терновнике за бригадой. Был он желт, тронут временем, но цел и крепок. Все тридцать два зуба сохранились в целости (их потом посадили еще и на клей). Нижнюю челюсть закрепили так, что "рот" мог открываться и закрываться, не отваливаясь. Служил этот череп атрибутом власти при игре "в судью, разбойника и палача".

На его основе назавтра после пожара "забацали" чучело Безносой. Оставалось выследить, когда хахаль заявится к Нюське на свидание и хорошенько обоих припугнуть.

В ближайший вечер Гундосый не появился. Возникло даже опасение, не забрал ли Леха свой керосин обратно. Однако на следущий день, едва стемнело, Миша примчался из разведки – остальные участники находились у Шапориных возбужденный:

– Заявился! В хате горит лампа, матери не видно, а они сидят на топчане, воще, и обнимаются, – доложил он.

Всем было ужасно любопытно поглядеть, удастся ли "номер"; но к нюськиной хате отправились без девчат (Тамара как раз пришла на хутор погостить). Осторожно прокрались к хате и сгрудились за глухой стеной. Луна еще только поднималась, все было погружено в сумрак, но это не мешало из заготовок быстро соорудить чучело костлявой: на палке с крестовиной закрепили череп, на "плечи" набросили простыню. Укрепленный внутри, в затылочной части, каганец из винтовочного патрона, в который вставили смоченный керосином фитиль, четко высветил пустые глазницы, носовую дыру и зубы. Сам балахон подсвечивался изнутри фонарем.

– Ну как, впечатляет? – спросил Ванько.

– Как живая. Не хватает токо косы через плечо, – отступив на пару шагов, оценил Борис.

– Начнем!

Стоя сбоку, Борис постучал в стекло. Устроившиеся напротив окна поодаль Федя с Мышком видели, как Гундосый выскользнул из объятий и тревожно уставился в темень. Нюська дунула на стоявшую неподалеку лампу без стекла, та погасла. Борис затопал ногами, замяукал, протяжно завыл. Одновременно Ванько стал надвигать на окно чучело и с помощью подпорки опускать-поднимать нижнюю челюсть освещенного черепа.

Несколько секунд в комнате длилось шоковое безмолвие. Затем тишину взрезал истеричный визг и крики:

– Мама! Спасите! Нечиста сыла прыйшла!

Спустя еще несколько мгновений что-то загремело в сенях, и из дверей пулей вылетел вусмерть перепуганный гость, в одних штанах да рубашке, босой и без фуражки; гнусавя, вопил:

– Каравул! Рятуйтэ!

Как наскипидаренный, припустился по огороду в сторону балки и исчез в темноте. Давясь смехом, ребята, разобрав сооружение, быстренько направились к Шапориным.

– Теперь Гундосый и за одеждой побоится прийти вечером, – сказал Федя с усмешкой.

– А уж на свидание – и арканом не затянешь! – в тон ему заметил Рудик.

– Да и у Нюськи пропадет желание к подвигам, – добавил Борис.

– А она, воще, не спятит окончательно?

– Ежли не возражаете, я могу к ней наведаться, – предложил Рудик. – Дня через два. Узнаю, как она себя чувствует.

– Сходи, – согласился Ванько. – Станет рассказывать про "нечистую силу", так ты страшно удивись и посоветуй: надо, мол, остепениться, иначе дело может закончиться адом.

– Точно! – поддержал идею и Миша. – Она дура, воще, и во всю эту бузу верит.

Т е л е ф о н н ы й провод оказался намного устойчивей на изгиб, чем прежний: за время пользования им ни одному косому не удалось перекрутить петлю и убежать, что иногда случалось раньше. Но были у него и недостатки. Петли часто приходилось выбраковывать из-за того, что не удавалось должным образом выровнять и настроить заново, если в ней побывал заяц. Даже новые были неустойчивы – отгибались книзу, сбивались ветром; их приходилось закреплять растяжками. Запас их быстро уменьшался, и ребятам пришлось "выкусить" еще метров тридцать.

В один из ноябрьских дней – он выдался не по-осеннему теплым и солнечным – все собрались у Миши во дворе готовить новые снасти. Борис срезал ножом изоляцию и откусывал нужной длины отрезки, а также удалял из них медные жилы. Миша, сидя у огня, прокаливал концы заготовок, чтобы легче было делать ушки с одного конца и прикручивать к колышку с противоположного. В руках у Ванька снасть обретала законченный вид. Говорили о том, о сем.

– Ты медные проводки не выбрасывай, – предупредил Миша. – Из них классные растяжки получаются.

– А я с ними аккуратно! Глянь, – показал Борис пучок ровных золотистых проволочек. Встретившись взглядом с Ваньком, добавил: – Ох, наверно, и психуют фрицы! Второй раз заделали им козла.

– Небось, думают, что это дело рук подпольщиков, – усмехнулся тот. Пусть привыкают... Это только начало.

– Слышь, Рудик... – Федя помедлил и продолжал: – Ты с матерью и дедом свободно говоришь по-немецки. А вот фрицевский диалект смог бы разобрать?

– Конешно. А че?

– Мы, после отступления наших, в акациях нашли исправную телефонную трубку. Что если подсоединиться к проводам и послушать, о чем сейчас фрицы базарят?

– Можно... Токо зачем?

– Была охота здря рисковать! – заметил и Борис.

– Я говорю не о телефонных проводах, – уточнил Федя. – Видел, как ихние связисты лазали по столбам напротив хутора...

– Это я из пряща чашечки поразбивал, – вставил слово Миша. – Правда, и до меня кто-то десятка два расколошматил.

– Дай закончить! – упрекнул его не успевший досказать мысль Федя. -Так вот: линию уже, видимо, восстановили. Ее не охраняют, поэтому никакого риска не будет. А хотелось бы узнать...

Закончить мысль не успел он и в этот раз: помешало неожиданное появление Тамары. Это было неожиданно потому, что Ваньку она сказала, будто собирались с Верой сбегать к тете за мукой и солью. И вот на тебе: бежит огородом, со стороны балки, одна... Почуяв неладное, он кинулся навстречу. Задыхающуюся, выбившуюся из сил – едва успел ее подхватить:

– Что случилось!?..

– Ой, Ванечка, беда... Веру схватили... – сбивчиво сообщила она.

– Как – схватили? Кто схватил? Где? – посыпались вопросы подоспевших.

С трудом переводя дыхание, сбивчиво поведала она следующее: шли с Верой через станцию, перешли пути, спустились вниз к базарчику, и тут немец схватил ее и потащил за собой.

Словно только теперь представив весь ужас случившегося, Тамара в отчаяньи залилась слезами; сквозь судорожные всхлипы ничего нельзя было разобрать толком.

– Успокойся и расскажи все по порядку, – уже во дворе, усадив ее на табуретку, попросил Ванько. – Как все это началось?

– С самого начала я не видела, – глотнув воды, принесенной мишиной матерью, начала она говорить более спокойно. – Мы договорились переходить порозно, и она шла сзади... ну, метров на десять от меня. Когда я оглянулась, немец держал ее за косу и смотрел в лицо, будто хотел опознать в ней не знаю, кого...

– А откуда он, воще, взялся – не заметила?

– На базарчике бабка торговала семечками, а он стоял возле нее и набирал в карман прямо из ведерка.

– Когда проходила, на тебя не пялился? – спросил Рудик.

– Глянул мельком и все. Я обошла его подальше – боюсь их до смерти.

– Он как выглядел... я имею в виду – молодой или старый? поинтересовался Борис.

– Старый хрыч. Лет сорок, если не старше.

– Странно, – терялся в догадках Ванько. – Чем она могла его заинтересовать!..

– Чем! Она ведь на мордочку симпатяшка. – Рудик наклонился к нему, понизив голос до шепота: – Может, захотелось развлечься с молоденькой.

– Если б для этого, он бы выбрал Тамару, а не малолетку. Тут что-то другое... У нее было что-нибудь в руках?

– Кроме как жакетки – ничего. Мы спешили, и ей стало жарко. Она потом ее выронила, я хотела подобрать, но не смогла: следила, куда он ее поведет, издаля. А потом стало не до жакеток, сразу кинулось домой к вам.

– Надо что-то делать, – первым напомнил Борис удрученно.

– Действовать надо – и немедля! – словно очнулся от потрясения Ванько; голос стал решительным и твердым. – Ты, Миша, остаешься – убери и спрячь все это подальше, чтоб никаких следов, – распорядился, кивнув на снасти и цветные обрезки изоляции. – Остальные – со мной. Прихватываем пистолет, лимонку – и нужно вызволить Веру любой ценой! Чего бы это ни стоило! Посмотрел Рудику в глаза: – Идешь с нами? Дело опасное...

– Обижаешь!

– Извини. – К Тамаре: – Он куда ее затащил, в помещение вокзала?

– Я не успела сказать... За вокзалом есть небольшой такой кирпичный домик – туда.

– Это упрощает дело! Ты тоже идешь с нами, будете с Федей на подхвате.

– Надо прихватить и бинокль, он у меня дома, – напомнил тот. – Может пригодиться.

– Беги, токо быстро!

Рельсы переходили в разных местах, поодиночке, затем сошлись вместе уже за вокзальным зданием. Кирпичное, продолговатое, одноэтажное, это здание, судя по некоторым освещенным окнам, было обитаемо, но ни во дворе, ни поблизости в этот предвечерний час уже никого не наблюдалось. Прилегающая территория обсажена пришедшим в запустение декоративным кустарником вечнозеленым, густым, вымахавшим в рост человека, особенно на задворках. Здесь и нашли надежное укрытие от посторонних взглядов.

Федя с Тамарой устроились в кустах дожидаться результатов – в условленном месте неподалеку. В случае перестрелки им сказано было немедленно уходить к тете.

Втроем подкрались ближе к домику, залегли под кустом. Домик оказался всего лишь будкой непонятного назначения, размером примерно 4х4 с двумя забранными решеткой окнами, за которыми угадывался свет. С расстояния в двадцать метров в бинокль четко видны пропущенные через оконные рамы цветные телефонные провода. Все говорило за то, что в будке кто-то есть.

Прошло около двух часов – здесь ли еще Вера? Если здесь, то как она, что с нею сделали – неужели надругались? И тут, похоже, не один... Интересно, заперта ли дверь? Если заперта изнутри – ждать ли, пока кто-нибудь выйдет? Или постучать, а когда откроют, ворваться силой? Эти вопросы беспокоили все время, пока Борис размалевывал лица вонючей масляной паклей.

– Сделаем так, – распорядился Ванько, когда было покончено с гримом. -Ты, Боря, останешься снаружи, будь начеку и действуй, как договорились. Рудик, вот тебе лимонка, – он отвинтил колпачок, вытряхнул кольцо. – Как токо ворвемся внутрь, изготовься и пригрози подорвать, если вздумают кочевряжиться. На какое-то мгновение, сколько б их там не было, они остолбенеют. Остальное сделаю я, сообразуясь с обстановкой. Пошли!

Короткая перебежка – и вот она, дверь. Из-за нее доносится нечеткий мужской голос. Осторожное нажатие – подается! В следующее мгновение, как гром среди ясного неба, требование на немецком:

– Встать! Руки за голову! Ну, собаки!

В левой руке кольцо от взрывателя, в правой – граната. Поднята выше головы, чтоб лучше было видно. Без кровинки в лице двое гитлеровцев в форме рядовых, сидевшие за столом с полевыми телефонами, вмиг выполнили требование; с ужасом переводили взгляды с лимонки одного налетчика на пистолет другого. Стоявший возле Веры гестаповец тоже на несколько секунд оторопел, но тут же схватился за кобуру. Схлопотав рукояткой по темени, рухнул на пол.

Придя в себя (надо сказать, обоих в первую минуту бил-таки колотун), Рудик приказал своим подопечным встать лицом к стене, сунул гранату в карман, вооружившись вместо нее пистолетом напарника. Тем временем Ванько, отложив пистолет гестаповца, занялся Верой. Она была жива и невредима, если не считать кровь из носу и красных от побоев щек. Появление друзей стало и для нее полной неожиданностью, а радость была столь велика, что она не могла вымолвить ни слова.

– Они тебя не покалечили, идти сможешь? – Ванько торопливо разматывал провод, которым по рукам и ногам туго прикрутили ее к стулу.

– Смогу... Как же вы меня нашли?

– Скажешь спасибо Тамаре. Что им от тебя нужно? За что сцапали?

– Из-за мониста... которое мне Борька...

Договорить она не успела, так как гестаповец, очнувшись, сделал попытку подняться. Получив тумака по голове, снова обмяк.

– Ладно, расскажешь опосля. Щас Борька отведет тебя к нашим. – Он снял последние витки провода.

Дверь оставалась распахнутой, и Борис видел все, что происходило внутри. Едва в дверях показалась Вера, кинулся навстречу.

Резко задребезжал телефон, один из связистов инстинктивно оторвал руки от стены.

– Стоять! – приказал Рудик. – Айн момент! – крикнул в трубку и положил обратно.

– Переведи: если они, раньше чем через полчаса, вздумают выбираться наружу – пристрелим на пороге!

Говоря это, Ванько выдергивал из трубок и аппаратов шнуры. Поискал глазами оружия – такового не оказалось. Извлек из кобуры запасную обойму, разломил табуретку и, прихватив ножку, кивнул: "смываемся".

Ножку просунули в дверную ручку снаружи, и дверь, открывавшуюся внутрь, открыть стало очень непросто. К этому времени, передав Веру из рук в руки поджидавшим в кустах, вернулся Борис.

– Вытрите лица и возвращайтесь в хутор, – распорядился старшой. – Через путя переходите порознь. А я с полчаса подожду для страховки.

Смеркалось. Через насыпь проскочили благополучно. Кукуруза у станции все еще была густой, под ее прикрытием без осложнений возвратились домой.

Выяснилось: Борис смастерил из кусочков цветной изоляции "красивое монисто" и преподнес своей зазнобе. Бдительный связист – это ему, видать, дважды пришлось восстанавливать поврежденную линию – увидев это украшение на шее Веры, сообразил, что к чему. Дорого могла стоить легкомысленность этого поступка... "Ювелиру" пришлось выслушать неприятные, но справедливые слова упреков.

Вчера на закате многочисленное воронье, держа путь на ночевку, устроило в небе неистовую свистопляску. Неудержимая ли радость или, наоборот, чувство обеспокоенности обуяли этих, в общем-то, спокойных и солидных кубанских аборигенов, только они словно взбесились: кувыркались, взмывали вверх-вниз, метались, будто играли в перегонки в малиновых лучах предзакатья, оглашая округу криками. В этот вечер нашим пацанам было не до ворон, а то бы и они поняли: быть назавтра перемене погоды! Выскочив поутру на физзарядку, Ванько был немало удивлен: за ночь ветер сменил направление на обратное. Вчерашние, такие весенне-легкие, пушистые облака, развернувшись, сгрудились, помрачнели, набухли свинцовой тяжестью, замедлили ход. Словно стыдились в столь неприглядном виде возвращаться туда, где ими любовались еще вчера. То и дело срывалась колючая снежная заметь, пронизывающий ветер швырял ею в лицо, шелестел о стены хаты, наметал Туману в будку.

– Что, не хочется покидать нагретого места? – навешивая мешковинный фартук на лаз, заговорил с ним Ванько, отзанимавшись. – Пришла, брат ты мой псина, зимушка-зима!

"Надо сходить к теть Лизе, взять для Веры теплую одежду, – размышлял он. – Да заодно и успокоить – небось, переживает, почему не вернулись вчера. Скажу: у Валеры, мол, день рождения, и тетя оставила ее в гостях на целый день, а то и два".

К обеду ветер стих, крупяные заряды перешли в хлопья, а те – в настоящий снеговал. Проселок и гравийка, которыми Ванько с Борисом держали путь на станицу, повлажнев, еще чернели, а вот жухлая трава по сторонам на глазах исчезала под пуховым покрывалом. Снег был мягок, липуч, и хуторская детвора наверняка высыпала из хат – посражаться в снежки, слепить первых баб-снеговиков.

Снежки, снеговики – об этом подумалось Ваньку. Бориса же беспокоила предстоящая встреча с Верой. Она, наверно, ругает его почем зря... И навряд ли простит страшную глупость – подсунуться с этим дурацким монистом. Из-за которого была, считай, на волосок от смерти. И не только она! Могла бы не выдержать издевательств, и тогда схватили бы всех. Страшно подумать, чем все это могло кончиться!.. И хотя, как говорится, пронесло, хорошего отношения от нее теперь не жди... Да и было ли оно вообще? Вот уже с год, как он к ней всей душой, а она к нему? Всей спиной. Как, действительно, мегера: не дотронься, не обними, делай так, а не этак. Может, лучше вообще не появляться ей на глаза!..

– Слышь, Вань, – сбавил он шагу, – я, пожалуй, вернусь. Делать мне там особо нечего...

– Ну, знаешь! – догадался тот о причине. – Будь мущиной. Заварил – так расхлебывай. Я вот пробую поставить себя на ее место. И вижу два варианта ее отношения к тебе после всего случившегося. Один – это если ты для нее так себе, серединка наполовинку; она ведь еще пацанка, ей простительно. Так вот, в этом случае она может (и имеет на то полное право) отчитать тебя или даже презирать за дурость. Другой вариант – когда она и упрекать-то не станет. Если ты ей нравишься, то нет такого греха или проступка, которого не простишь любимому человеку! И потом, ты ведь хотел сделать ей приятное, и она, небось, обрадовалась подарку; они до всяких безделушек охочи. Так что ты раньше времени не казнись.

Доводы товарища до некоторой степени развеяли сомнения, и Борис зашагал веселее.

– Не боишься, что после вчерашнего фрицы понаставят везде наблюдателей и станут хватать всех подозрительных? – высказал он опасение на подходе к железнодорожному переезду.

– Лицо ты мне изгваздал вчера – насилу отмыл. А одеты мы по-другому попробуй теперь узнай в нас налетчиков! Которому я дал по черепку, он, конешно, очухался; но не думаю, что устроит большой тарарам. Это ведь позор: какие-то пацаны – и едва не угрохали матерого гестаповца!

– Я тож так думаю, – согласился с ним Борис. – Единственная для них зацепка – это выйти на Рудика, говорившего с ними по-немецки. Но, по-моему, тут тоже дохлое дело.

Переезд был безлюден, если не считать часового у моста через ерик. Он на них даже не посмотрел. Еще через четверть часа их, чихая и потягиваясь, приветствовал Жучок, а спустя минуту выскочила сияющая Тамара.

– Мы тут за вас переживаем да волнуемся! – сообщила она.

– А мы за вас. Как тут, куток не прочесывали?

– Пока нет, но держим погреб наготове и выглядываем поминутно.

Зашли в комнату. Федя с Валерой, листая книжку, рассматривали картинки; Вера встретила гостей у порога. С виноватым видом Борис зашел последним, боясь встретиться взглядом с пострадавшей. Но, оказалось, напрасно опасался он ее неприязни: Вера кинулась к нему первому и, обняв (чего за нею пока не водилось), прильнула к его стылой щеке; он почувтвовал, как что-то горячее обожгло кожу лица... В следующую минуту, вся в слезах, потянулась она к Ваньку. Тот поднял ее, как ребенка, мизинцем смахнул слезинки.

– Ты че плачешь? А ну перестань! – Посадил ее на диван, сел рядом; Борис пристроился с другой стороны.

– Это я от радости... Когда сидела, привязанная к табуретке, думала никогда больше вас не увижу. А ночью сон нехороший приснился. Будто вас поймали и хочут казнить...

– Успокойся и расскажи нам, как все это случилось, – попросил Ванько. Тетя взяла на руки "сынулечку" и Федя тоже приготовился слушать.

– Да как... Шли через станцию, Тома впереди, а я немного сзади. Напротив базарчика немец: подозрительно так уставился на меня, а потом хвать за косу! Рассматривает монисто и что-то белькочет. Сердито, аж в лице меняется... Притащил меня в тот домик, а там еще один. Снял монисто, показывает ему, а тот и себе – как психанул, думала сожрет живьем. Потом прикрутили меня к стулу, один куда-то ушел и через некоторое время вернулся с начальником.

– Привел, видать, незадолго до нашего появления?

– Да, их не было долго... Сижу ни живая, ни мертвая. Проволка повпивалась, сперва было больно, а потом тело как занемело, перестала чуйствовать. Не знаю, что им от меня нужно, в голове всякие страшные мысли. Что вы меня выручите, я ведь уже и не мечтала... Этот, третий, сразу начал выспрашивать, он немного понимает по-нашему, где, мол ты взяла это? Монисто, значит. Кто, говорит, тебе его дал. А я видела, как они сравнивали цвет с теми проводами, что у них. Догадалась, что Борьке и всем вам грозит опасность и решила правды не говорить. Нашла, говорю, на станции. Когда? спрашивает. Кто еще был при этом? Где живу, добивался. Сперва по-хорошему, уговаривал, а когда увидел, что я забрехалась, стал кричать, бить по лицу... Грозил сделать из меня какой-то биштек.

Вера снова заходилась хныкать и тереть глаза.

– Не плачь, – сказал Ванько в утешение, – я за тебя отомстил: наварил ему на голове такую шишку, что нескоро забудет.

За ночь следы от побоев не сошли, напротив: четче обозначились синяки; нос и губы все еще были припухшими. В таком виде, как Ванько и предполагал, ей попадаться на глаза посторонним было нельзя.

Под вечер Федя с Борисом засобирались домой, а Ванько – на тамарин край: проведать Сережку и заодно забрать из сарая винтовочные патроны, так как порох, столь необходимый при добывании огня, давно закончился.

– Заночевали б вы у меня, – предложила тетя. – А то мы все одни да одни, сыночку моему скушно. А завтра все вместе и пойдете.

Ее горячо поддержала Тамара, и ребята остались.