Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Успехами я доволен. Думаю, дело пойдет еще быстрее при помощи вот этого. – И комиссар достал из нагрудного кармана нетолстую, размером с записную, книжицу.

– 0, русско-немецкий и немецко-русский словарь! – обрадовался Отто, прочитав название на коленкоровой обложке. – Это есть то, что мне ошшень необходим!

Не без удивления узнав, что все эти дни занятия здесь шли по шестнадцать часов в сутки, комиссар объявил ребятам благодарность и, расстегнув полевую сумку, добавил:

– Трудились вы по-стахановски и заслуживаете не только устной похвалы. Вот вам еще и по шоколадке. Но это подарок... от кого бы вы думали? – От вашего Александра Сергеевича.

– Правда?! – радостно, в один голос воскликнули ребята. – Вы с ним виделись? Как он, рука уже зажила?

– Значит, нашел партизан! А где он сичас?

– Рука зажила, партизан, как видите, нашел и сейчас командует диверсионным подразделением, – сообщил он приятные новости. – Узнав, что вы здесь, обрадован был не меньше вашего. Ждет встречи с нетерпением. Кстати, он рассказал мне о своих августовских приключениях, и я полностью с ним согласен: вы – настоящие пионеры-ленинцы.

– Спасибо. А дять Саша сюда прийти не смог?

– Хотел сделать это незамедлительно – забрать вас к себе. Но я попросил недельку повременить. Знай, что вы тут так преуспели, то и не стал бы.

– А можно, мы с Отто там дозанимаемся? – предложила Марта; она, отломив от шоколадки четыре квадратика, угостила лакомством и его, но тот, отщипнув один, остальное вернул с благодарностью.

– Боюсь, что там вам не удастся заниматься столь же продуктивно... Давайте уж, как договорились! Впрочем, мы преподнесем ему приятный сюрприз: не через семь, а дней через пяток примем у вашего подопечного зачет – и капитан сможет обнять вас раньше обещанного мною срока. Идет? Ну и отлично!

Ровно через пять дней после этого разговора комиссар доставил всех троих в новый партизанский отряд. Но командира с его диверсионной группой "дома" не оказалось: еще не вернулись с задания. В этот же день Отто отбывал в распоряжение более высокой инстанции. Ребята тепло и душевно простились с человеком, за две неполных недели ставшим для них почти как родным. Договорились, если все будет благополучно, встретиться после войны, а до этого списаться, как только Кубань будет очищена от оккупантов: Андрей оставил ему свой хуторской адрес. А еще накануне Отто подарил им на память фотографию, запаянную в прозрачный целлофан для защиты от сырости. Со снимка смотрела, улыбаясь, красивая молодая женщина – его дочь Ирма и малышок, обнявший деда, – внук Максик. Но герметичность пришлось нарушить: на обороте карточки была сделана дарственная надпись по-немецки, гласившая: "Моим спасителям Марте и Андрею от благодарного Отто. Кубань, 09.42 г." И подпись неразборчиво. Отто просил также, чтобы после войны, если ему не суждено будет дожить до этого времени, кто-нибудь из них с помощью этой фотокарточки и сообщенных им адресов разыскали в Германии его родственников или знакомых и рассказали бы им об этих днях.

Вряд ли надо подробно описывать волнующую встречу наших героев с Александром Сергеевичем, вернувшимся из рейда в тыл к неприятелю. Все это легко представить.

По должности капитан в отряде считался вторым лицом, но ни одна партизанская вылазка в окрестных местах не обходилась без его участия. Разведка на месте, подготовка операции и ее дерзкое осуществление с причинением врагу ощутимого урона – все это делалось под его непосредственным руководством. А умение скрыться с места диверсии, не понеся потерь, создало командиру заслуженный авторитет и уважение товарищей по оружию – это ребята заметили с первых же дней пребывания.

Располагался отряд в горах, поросших густым, труднопроходимым лесом, в котором в изобилии росли также каштаны, орешник, кислицы, груши. Раньше в эти места из окрестных станиц и даже Краснодара приезжало и приходило много любителей набрать грибов, кизила, каштанов. Этой осенью Андрей, ходивший с партизанами на заготовку лесных даров, гражданских лиц не встречал война...

После того, как он собственноручно, на другой же день по прибытии сюда, написал записку-весточку родителям и она ушла неведомо каким образом по нужному адресу, ребята успокоились и уже не торопились попасть домой: у партизан им нравилось. Тем более, что они были тут полезными. Марта помогала женщинам (их было всего трое) готовить пищу, стирать и чинить одежду, сушить грибы и многое другое; Андрей, как уже упоминалось, ходил на заготовки со свободными от партизанских дел мужиками. Ему страсть как хотелось поучаствовать "в настоящем деле", просил взять на задание и его. Но Александр Сергеевич был непреклонен.

– Вы для меня – самые дорогие существа на свете! – сказал он после одной из таких просьб. – Подвергать тебя опасности я не могу и не хочу. У нас, сынок, всякое случается, и уже принято решение переправить вас в более безопасное место.

– Отправите и нас домой? А нам тут так нравится! На хуторе работа тоже найдется... только вот по Марте буду скучать.

– И я по нем тоже, – добавила она.

– Этого можете не бояться, – улыбнулся капитан, давно догадавшийся, что они не просто друзья.

– Не по-онял...

– Дело в том, что ни тебе, ни тем более ей появляться дома нельзя. Твоя мама, – посмотрел на Марту, – пока у немцев вне подозрений. Но гестаповцам известно о "крушении" поезда, на котором – это им тоже известно – и вы оказались в качестве заложников. Признаков гибели детей немцы не обнаружат, и появление дочери... . сами понимаете, чем это грозит.

– А куда ж в таком случае отправите нас?

– До лучших времен вас решено пристроить в Краснодаре. Там у нас есть надежные люди – поживете у них.

– И когда нас переправят в этот ваш Краснодар? – не скрывая огорчения от такого поворота дел, спросил Андрей.

– На этих днях. Как только будут готовы для вас одежда и обувь. Она у вас летняя, а дело идет к зиме, и неизвестно, как она себя покажет. Кроме ботинок, я заказал для вас фуфайки и теплые штаны. Тебе, Марта, тоже: отлучаясь из дому, будешь одеваться мальчиком, так безопаснее, – принялся наставлять Александр Сергеевич. – Но было бы лучше, если б вы вообще не отлучались.

– У меня в Краснодаре много знакомых – девочек и мальчиков. Можно будет общаться хоть изредка? – спросила Марта.

– Со многими – нельзя. Только с самыми близкими и надежными. И не более чем с одним-двумя. Домой не приглашать ни в коем случае.

– А если кто узнает меня в пацанячьей одежде?

– Скажешь, что живешь в сельской местности, где-то поблизости, а одета по-пацанячьи потому, что так велела мама. Ваш облик тоже изменим. Тебе, девочка, косы сменим на короткую мальчуковую прическу, Андрюше шевелюру укоротим тоже, – продолжал он. – Вид у тебя цыганчуковый, а немцы вылавливают не только евреев, но и цыган, и тебя могут принять за представителя этой народности, тоже чем-то неугодной бесноватому.

– Да стрегите хоть наголо, мне красота не нужна, – не стал возражать Андрей. – А Марту – жаль: у нее такие красивые волосы!.. Я даже там, в вагоне, пощадил ее косы.

– Ой, Андрюша! Еще вырастут, была бы голова цела.

– Правильно рассудила, дочка, – похвалил ее летчик. – Что я еще хотел вам сказать? Да: снабдим вас немецкими деньгами – мало ли на что могут пригодиться! Но будьте с ними аккуратны. Отлучаясь из дому, много с собой не берите и держите не в кармане, а где– нибудь в потайном месте – в рукаве или за подкладкой фуфайки.

– Что вы нас так подробно инструктируете, мы же не какие-то там несмышленыши, – заверил его Андрей.

– В вашей сообразительности не сомневаюсь, но лишний раз предостеречь не повредит.

Д о п о с е л к а Яблоновского, что разбросан по левому, адыгейскому берегу Кубани, Андрей с Мартой добрались засветло. На случай, если ими заинтересуется какой-нибудь блюститель "нового порядка", их снабдили сумками с набором лесных деликатесов – ходили, мол, на промысел. По пути они присоединились к возвращавшимся из лесу нескольким женщинам-адыгейкам с такими же пожитками, и все прошло гладко.

В оговоренном месте ребят встретила средних лет молодуха, тоже адыгейка, препроводила в один из дворов. В доме их накормили и предложили отдохнуть. Притомленные дальней дорогой, гости тут же уснули не раздеваясь. Разбудили далеко за полночь. Мужчина, теперь уже русский, повел в сторону Кубани. Реку, неширокую в это время года и небыструю, переплыли на плоскодонке и вскоре вошли в город. Под покровом безлунной ночи, но с предосторожностями двинулись вдоль сплошного дощатого забора; у одной из калиток остановились.

– Нежелательных гостей нема, – определил проводник, ощупав что-то на внутренней стороне забора; снял крючок с калитки, тоже изнутри, и они зашли во двор. Пес, тявкнув несколько раз, умолк, подбежал к хозяину и стал ластиться. Тот отвел его к будке и то ли запер, то ли привязал. После условного стука в ставню окна открылась входная дверь.

– Славик, это ты, сынок? – послышался голос.

– Я, мамо, я... Всего на минутку: привел вот пацанов, – сказал проводник, обняв и поцеловав старушку; вошли внутрь помещения. – Утром отведете их к Сидориным, там знают, ребята поживут у них.

Мать зажгла каганец.

– Эту вот котомку, – продолжал сын, – а также одну сумку тоже передадите. А в этой – гостинец для вас; кажись, грибочки.

– А под низом немного лесных груш и кислиц, – уточнил Андрей.

– Нехай, усе зделаю. Как ты там, сыночек, не болеешь? Не мерзнешь? Я вот носки шерстяные связала, – суетилась мать, волнуясь от радости.

– Не, мамо, все в порядке, не переживайте... Мне треба спешить, скоро будет развидняться. Я на днях еще буду, тогда и поговорим, а зараз некада.

Не сказав и трех десятков слов, Славик ушел. Зато долго-долго расспрашивала мать неожиданных гостей о партизанском житье-бытье. Узнали и они немало городских новостей. Но их разговор мы опустим как не имеющий к нашему повествованию непосредственного отношения.

Утром бабка проводила ребят в другой частный дом на улице Красной. Затем девчонка лет двенадцати по имени Зоя, дочь этой хозяйки, отвела Андрея на другую квартиру неподалеку. Там тоже о прибытии квартиранта были предупреждены, и хозяйка встретила "племянника" доброжелательно, даже радушно.

Через день, освоившись на новом месте, Марта решила пройтись по городу, такому непохожему на тот, каким видела его в последний раз, а заодно навестить свою лучшую подружку. Перед тем, как выйти из дому, с помощью зеркала и сажи "подкрасила" лицо, оделась мальчишкой, прихватила хозяйственную сумку, немного немецких пфенингов и отправилась вдоль по Красной (разумеется, предупредив Андрея).

Главная улица города выглядела серо и сиро, неуютно и уныло. Тротуары, проезжая часть – трамваи не ходили из-за отсутствия электричества – давно не видели метлы, замусорены до дикости. Стекла окон там и сям все еще перечеркнуты крест-накрест бумажными полосками, кое-где вместо них вставлены фанерки. Немногочисленные прохожие, женщины пожилого возраста, идут хмурые, озабоченные – видимо, за покупками или не сделав таковых (пока что не изъяты из обращения советские рубли, ставшие в десять раз дешевле дойчмарок).

Внимание ее привлекла витрина в одном из магазинов. Вместо образцов товара здесь размещен большой фотомотаж с надписями на русском языке: рассказывается о том, как распрекрасно живется российским подросткам, согласившимся приехать жить, приобрести профессию и работать "в Великой Германии". Один из снимков сделан в столовой, где трапезничают жизнерадостно улыбающиеся пацаны; на другом снимке – спальня с чистыми, аккуратно заправленными постелями, и на этом фоне – опять же улыбчивые подростки; на третьей фотографии – цех с какими-то станками, обслуживаемыми ими же, и прочее в этом роде. Сверху надпись крупно: "Специальность, работа, высокая оплата, сытая жизнь!" В центре витрины – портрет Гитлера с добрым, улыбающимся лицом, держащего на руках девочку лет пяти-шести. Надпись: "Фюрер любит детишек".

В цетре города над зданием, в котором, видимо, размещено важное учреждение, колышется большое красное знамя с белым кругом посередине и свастикой. На фронтоне укреплен плакат, выполненный белой краской на кумаче, утверждающий, что "Непобедимые солдаты вермахта несут кубанцам свободу от большевиков".

Наконец – неказистый с виду домик подружки.

Лишь вглядевшись попристальней, узнала она Марту в ее фуфаечно-брючнокапелюшном наряде.

– Что случилось? – обняв на радостях и пропустив в прихожку, в ожидании, пока та разуется, набросилась она с вопросами. – В штанах, неумытая, с сумкой... побираешься, что ли?

– Нет, Танечка, ничего страшного не произошло, – успокоила ее старая приятельница, снимая фуфайку. – Захотелось тебя проведать, узнать, как вы тут поживаете. Транспорт, сама знаешь, не ходит, а топать от самой Елизаветинки... Мама и говорит: оденься, на всякий случай, мальчишкой. А лицо сажей специально подкрасила. Ты дома одна?

– Да, как видишь. Мама на работе. Немцы всех заставляют работать, даже мальчиков нашего возраста.

– А где теть Нюра трудится?

– В прачечной. Немцев обстирывает... Работа изнурительная, а платят алюминиевые гроши. Так ты сегодня пришла?

– Вчера под вечер. Переночевала у знакомых мамы.

– А почему не сразу ко мне? Переходи к нам! Поживешь с недельку. И мама, и особенно я – рада буду до смерти: так скучно одной – с ума можно сойти!..

– Видишь ли, я пришла не одна. Мне составил компанию знакомый мальчик. И притом, мы ненадолго.

– Мальчик? И он, конечно, в тебя влюблен.

– Ну... по крайней мере, я ему нравлюсъ...

– Не скромничай! Тебя нельзя не полюбить: даром что неумытая, а смотришься красавицей. А какой он, как звать, сколько лет? – дала волю женскому любопытству Таня.

– На год старше меня. Звать Андреем. Красивый, умный, неразболтанный.

– Тебе повезло... Главное – неразболтанный. Как я тебе завидую!..

– Ты, помнится, дружила с Леней. Он что, бросил тебя?

– Не бросил, но... – Она умолкла, и Марта заметила, как на глаза навернулись слезы. – Представляешь, завербовался в Германию!.. – Помолчав, Таня смахнула слезы и, по детски шмыгнув носом, продолжала, сумбурно и путано: – У него ведь никого больше нет, кроме тети, а она спуталась со своим квартирантом-офицером, спит с ним; Леня стал лишней обузой, и они уговорили его завербоваться – там, дескать, наших ребят ждет рай и манна небесная; лично я в это не верю, а он поверил и согласился. Я не пускала, умоляла, а он говорит: не понравится – вернусь, они держать не станут, а если все хорошо, то заберу туда и тебя.

Расстроенная, умолкла, чтоб не разреветься, а Марта, воспользовавшись паузой, поинтересовалась:

– И много их таких... поддавшихся на агитацию?

– Не знаю, сколько, но кроме Лени из наших одноклассников еще Борька, Степан и Гриша.

– И Гришка Матросов? – переспросила Марта. – Не подумала бы, что и он купится – считала, что умней.

– Ты, помнится, одно время была влюблена в него по уши.

– Давно, в пятом классе. Он об этом и не знал.

– Были недавно у меня все четверо. Сомневались, что там будет хорошо, но все-таки решили попытать счастья, – вздохнула подружка.

– Видела и я на Красной ихнюю зазывалку. Стелют мягко, но все это ложь, просто в Германии нужны бесплатные руки. Спохватятся мальчики, пожалеют, да будет поздно. И вернуться оттуда вряд ли кому удастся... Знаешь, ходят слухи, что под Сталинградом фашисты встретили решительный отпор Красной Армии. Если наша возьмет, то их погонят до самого Берлина.

Похоже, такой прогноз не только не утешил, но еще больше расстроил попавшую в сложное положение подругу – слезы снова закапали с ее ресниц.

– Не убивай хоть ты во мне надежду! Я не хочу потерять его навсегда, припав к груди гостьи, зашлась в глухом рыдании Таня.

– Ты чего? – растерявшись, стала тормошить ее та. – Ну зачем же так убиваться...

– Ты ведь ничего не знаешь!.. – всхлипывала подружка. – Я безумно его люблю... и у меня будет от него ребенок...

– Что ты говоришь!.. Ты в этом уверена?

– В том-то и дело... Уже полтора месяца, как все признаки.

– И мама знает?

– Призналась недавно... Стыдила, ругалась, плакала. И ему досталось. А как узнала, что завербовался, стала жалеть. Пусть бы, говорит, лучше переходил жить к нам...

– Когда они уезжают – известно?

– Отъезд назначен на завтра. А зачем тебе, хочешь повидаться?

– Попробуем помочь нашему горю, – созрел у Марты какой-то план. – Где у них сбор, знаешь?

– Возле биржи труда. Это в школе, что на углу улиц Ленина и Красноармейской. -Посмотрела на нее с надеждой: – А что ты надумала?

– Я посоветуюсь с Андрюшкой, он мальчик башковитый и предприимчивый, может, что-нибудь придумаем. Надо отговорить хотя бы Леню. А если удастся, то и всех наших одноклассников.

– На это очень мало надежды... А за Леню – буду век вам благодарна.

– Но ты, если увидишься сегодня, ничего ему не говори. И меня ты не видела, поняла? Можно все испортить. Кстати, он о ребеночке знает?

– Еще нет: ему я побоялась признаться...

– И пока не говори, хорошо? Не знаешь, во сколько сбор? Так рано? Ну, ничего, постараемся не опоздать. Встретимся завтра у школы, а сейчас я убегаю, – начала собираться Марта. – 0й, у вас есть будильник? Одолжи до завтра!

– Забери, он нам не нужен, – разрешила Таня.

– Слушай, Танечка, вы, наверное, сильно нуждаетесь – возьми вот, достала она из кармана горсть пфенингов. – А завтра я дам побольше, бумажных марок. Где взяла? Мама хорошо зарабатывает.

Прихватив будильник, по тем временам большую редкость, Марта поспешила обратно, чтобы рассказать все Андрею.

Н о э т о т будильник ее подкузьмил: зазвенел на полчаса позже, чем надо, и Марта с опозданием зашла за Андреем утром следующего дня. Когда они оказались у школы, там уже не было ни Тани, ни вообще никого из завербованных. По словам соседей, их построили и увели на вокзал...

По Пролетарской (ныне улица Мира) заспешили туда и они. Вскоре показалось обгоревшее здание краснодарского железнодорожного вокзала – без крыши, окна и двери заделаны фанерой, выкрашенной в зеленый цвет. На подходе увидели плакат через всю дорогу: "Сталин и жиды – одна шайка преступников!", а на фасаде – другой, но уже изготовленный к случаю: "Добро пожаловать в Великую Германию!" Из– за вокзала доносятся звуки духового оркестра; как ни странно, играют "Катюшу"...

На перроне – уйма народу, многоголосая толчея. Проводить чад пришли мамы и бабушки, а также, у кого есть, сестренки и братья; большинство – с заплаканными лицами. Не помогает развеять горестное настроение и видимость праздника – повсюду портреты Гитлера, флаги и флажки с фашистской симоликой, музыка; даже день выдался, как на заказ: ясный, не по-осеннему солнечный, хотя и слегка морозный.

Отыскать Таню удалось не сразу: пришлось несколько раз прочесать всю, в несколько сот человек, толпу, прежде чем обнаружили ее сидящей рядом с Леонидом – на бордюре, неподалеку от очередей к походным кухням, где раздавали горячий завтрак. Тут только обратили внимание, что в Германию поедут и девчонки: их колонна, меньшая, правда, по численности, чем ребячьи, стояла к одной из кухонь. Здесь же расположили и небольшую группу духачей из гражданских лиц, а также киносъемочный аппарат на треноге; еще один, передвижной, видели на перроне.

Леня, зажав между колен котелок немецкого образца, в левой руке держал большой ломоть хлеба, а правой черпал алюминиевой ложкой, спаренной с такой же вилкой, картофельный соус с мясом, уписывая за обе щеки. Узнав в подошедших Марту, передал еду Тане:

– Подержи– ка... Кого я вижу! – воскликнул, поднимаясь. – Тань, ты узнаешь этого пацана?

– Привет, Леня! – подала руку "пацан", тоже улыбаясь. – Здравствуй, Танечка! – подмигнула подруге. – Знакомьтесь, это – мой двоюродный братец.

– Андрей, – представился "брат". – Насилу вас нашли. Сестренка узнала, что лучшие ее друзья собираются в дальнюю дорогу... Но мы здесь не для того, чтоб пожелать счастливого пути... Вобщем, поговорить надо. Не возражаешь?

– Да нет... – пожал тот плечами. – Таня, доешь, если хочешь, соус и передашь посуду.

Марта присела к подруге, без ложной скромности принявшейся за лакомое блюдо, а те отошли в сторонку, так как поблизу устроились завтракать еще несколько подростков.

– Мы в городе недавно, и Марта только вчера узнала от Тани, что ты и еще несколько ее школьных друзей намереваетесь уехать в Германию, – начал Андрей. – Она со слезами на глазах просила меня попытаться отговорить от этой опасной затеи хотя бы тебя. Ты знаешь, почему: Таня ее лучшая подружка; но есть и другая причина... Я, как видишь, согласился, хоть и не был уверен, что это мне удастся.

– Не удастся, – крутнул головой Леонид. – Уже слишком поздно. Метрика, все мои документы у них. И потом, я подписал договор всего на полгода.

– Будет поздно, когда поезд уйдет, – не согласился Андрей. – Не понимаю, что заставило тебя и всех вас решиться на такое! Поверили во всю эту брехню о сытой и безбедной жизни?

– Заставила нужда... А насчет брехни – почем ты знаешь? Немцы могли просто нахватать пацанов, сколько им надо. А они – добровольно, по согласию, без насилия. Устроили вот торжественные проводы...

– Да пойми ты – все это показуха!

– Кроме того, ничто меня тут не удерживает: без родителей, без своего угла, тетке я не нужен, жить не на что...

– Как это не удерживает, а Таня? Она же без тебя жить не может!

– Я ей говорил: давай махнем вместе, девчонок ведь тоже берут. И на бирже обещали, что разлучать нас не будут. Не захотела. Боится и мать не пускает, – с упреком и нотками недовольства пояснил он. Но добавил помягче: – Я тоже люблю ее не меньше и ни на какую немку не поменяю. Если все будет хорошо, напишу, вышлю денег, приедет туда, а плохо – вернусь; не станут пускать – убегу.

– Эх ты, наивная душа! – не отставал Андрей. – Ты знаешь, что Марта понимает по– немецки, так вот: она собственными ушами слышала – седни, здесъ, от самих же фрицев – что ничего хорошего вас в Германии не ждет. Будете там на положении рабов. Вас ждут скотские условия существования!

Не возражая, Ленька мрачнел лицом, слушал с опущенными глазами. Между тем Андрей продолжал дожимать: – Все их заманчивые обещания, и эта музыка, и вкусное угощение – наглая показуха. Видел киносъемочный аппарат? Снимают, чтоб показать своим, как ловко облапошили русских дураков! Мы немного постояли возле передвижки на перроне и слыхали разговор снимальщика со своим помощником. Вот что он про вас говорил: ишъ, мол, радуются, выродки большевицкие! И не подозревают, что этих унтермэшей – недочеловеков, значит – ждет двенадцатичасовй рабочий день за миску похлебки.

– А ты не брешешь? – посерьезнев, усомнился-таки "унтерменш".

– Спроси у Марты – это она переводила мне их разговор. Но и это не все, что я имею тебе сообщить. Ты вот Таню любишь, а не знаешь, что она от тебя беременная. Не говорила? А Марте призналась. Может, потому и не согласилась составить тебе компанию.

Этот аргумент подействовал: Леонид явно опешил и подал знак Тане подойти.

– Это правда... ну, насчет ребенка? И ты молчала? – упрекнул кивнувшую, потупившуюся подругу.

– Я побоялась... думала, что ты вообще... – слезы не давали ей говорить. – А почувствовала и узнала... когда ты уже записался на бирже.

Чтобы она не впала в истерику, Марта, успокаивая, увела ее к переходному мосту через железнодорожные пути.

– От же дуреха! Че ж она не сказала раньше... – возмущался будущий отец. – Как же теперь быть?..

– Очень просто: плюнь на документы и смывайся. Скоро вернутся наши, метрики и свидетельство об образовании получишь новые. А фрицев уже колошматят под Сталинградом, скоро конец войне, вот увидишь!

Завтрак кончился, ушли оркестранты. В рупор несколько раз объявляли: провожающим – освободить перрон; всем отъезжающим собраться у первого пути; девочки – отдельно, их вагон – второй от паровоза. Тем временем к перрону стали подавать состав из товарных вагонов, известных под названием пульмановских; через не до конца задвинутые двери виднелись двухярусные дощатые нары.

– Скоро объявят посадку, – поторопил Андрей. – Решайся, Леха! Пожалеешь, но будет поздно.

– Да я-то уже решился, – ответил наконец тот. – А как же Гришка, Степка, Борис?.. Если уедут, а я останусь, как посмотрю в глаза матерям? Ведь это я их пригласил составить компанию...

– Знаешь, где их найти?

– Договорились собраться напротив последнего вагона. Да вон они, узнал друзей "Леха".

– Дуй к ним, скажи: здесь, мол, Марта. Хотела бы проститься и пожелать доброго пути. Подойдут, и мы гуртом уговорим остаться.

Кивнув в знак согласия, Леха (он не возразил против и этого имени), сказав Тане "сейчас вернусь", убежал.

Тройка с котомками за плечами отделилась от остальных и вместе с ним направилась к переходному мосту. Но тут в рупор предупредили: – Никто не уходить! Начинался посадка на вагон. Эй, ребьята, назад!

Распорядитель, сопровождаемый вооруженным солдатом, заспешил к возможным беглецам. Тем пришлось спрыгнуть с перрона вниз и оттуда помахать Марте в знак приветствия и прощания.

– Ви, двое, пошьему не соединяться к товарищей низ?

Этот вопрос обращен был к приблизившимся было Андрею и Марте, которых он из-за одежды принял, видимо, за своих подопечных.

– Мы не уезжаем, мы провожающие, – пояснил Андрей. Тот поверил.

И тут до наших агитаторов дошло: не только всех четверых, но даже Леньку вернуть не удастся...

– Все насмарку!.. Поздно хватились, ек-карный бабай! Но так этого оставлять нельзя. Ты, Марта, останься, а я – я проеду с ними. В вагоне объясним с Лехой, что к чему, и как только паровоз где-нибудь сбавит скорость, спрыгнем на ходу. Ждите нас через...

– Я – с тобой! – решительно заявила Марта. – И не настаивай, не теряй зря времени!

Спорить было бесполезно и некогда – началась погрузка в первый вагон и он уступил:

– Ладно, так и быть... Таня, если мы задержимся, то дня через два сходи на Красную (он назвал адрес Зои), скажи хозяйке или ее дочери, почему мы не вернулись вовремя. Больше – никому! До встречи!

Марта последовала было за ним, но через несколько шагов вернулась к Тане:

– Это вам с мамой, – достала из рукава фуфайки пачку денег и сунула в сумочку растерянной подруге. – Здесь с полтыщи марок. Мы прихватили их на случай, если не удастся уговорить ребят словами. Теперь убедим и без денег. Пока, Танечка, скоро увидимся, – и, поцеловав вконец ошеломленную подружку, кинулась догонять Андрея, зачем-то направившегося к офицеру-распорядителю.

– Пан, мы пришли проводить друзей, но в последнюю минуту решили тоже поехать в Германию на заработки. Можно? – спросил он.

– Та, кане-ешно! Ви – молодец. Присоединяться!

– А ничего, что у нас нет при себе документов?

– Нишево, нишево! Токумент оформлять на месте. Тобро пожаловает феликую Германий!

Посадка шла организованно и быстро. Первыми по трапу поднялись в вагон девчонки, их было около двух десятков. Затем трап переставили ко входу следующего вагона, в который запустили до тридцати ребят – и так до оконечного. В каждый вагон последним поднимался вооруженный автоматом солдат. С перрона процедуру провожания и посадки снимала кинокамера.

Андреев вагон (назовем его так для краткости) загруженным оказался неполностью: сюда осталось всего пятнадцать отъезжающих, и половина "купе" пустовала. В нем не было ничего, кроме голых нар.

Когда состав наконец тронулся с места и, набрав скорость, оставил позади жилые застройки, пацаны, кто не успел на станции, по очереди мочились в приоткрытую дверь; приставленный для порядка солдат, не говоривший по-русски, милостиво разрешал это делать. Не обращал он внимания и на то, что шестеро недочеловеков скучковались в дальнем углу и о чем-то шушукались. 0 чем – читателю догадаться нетрудно: теперь уже трое агитаторов вели обработку остальных мартиных одношкольников.

Разагитировать их большого труда не составило. Главным в доводах было то, что Марта разоблачила "эту гнусную фрицевскую хитрость, подслушав их разговоры между собой". Решено было твердо: сбежать, чего бы это ни стоило! Если не удастся сделать этого на подходе к остановке, когда снизится скорость до безопасной для Марты, то дождаться, когда поведут в столовую так было обещано начальством.

Однако, поразмыслив здраво, от первого – спрыгнуть на ходу – пришлось отказаться. Во-первых, солдат – как быть с ним? Можно, конешно, отняв автомат, и "треснув им по северному полюсу", фрица обезвредить. А что станется с остальными, если откажутся последовать их примеру? Кроме того, Андрей опасался за Марту – а ну как снова повредит ногу, как это случилось на базаре.

– Я не очень верю, что нас станут водить в столовую, как вам обещали на бирже, – подвел он окончательный итог. – Скорей всего, будут кормить в вагонах. Но в туалет-то сводить обязаны. Здесь даже параши нет. И вот тут мы обязательно слиняем. Не на первой станции, так на следующих.

– А как станем домой добираться, чем питаться? – спросил Гриша.

– Главное – что мы останемся на Родине, а домой доберемся! Но спешить с этим не надо: там нас, вернее – вас, найдут и в лучшем случае отдубасят так, что мало не покажется. А питаться – вот у меня пачка ихних денег, – достал он из рукава несколько бумажных купюр. – Тут хватит всем и не только на еду. Где взял? Это неважно. Добрые люди дали на случай, если бы вас не удалось отговорить от поездки в рабство.

Долго еще совещались они, стараясь заранее предусмотреть возможные отклонения от намеченного плана. Одного только не смогли предусмотреть: на первой же станции – это была Усть-Лабинская – все вагоны, едва состав остановился и автоматчики спрыгнули вниз, были безо всяких объяснений закрыты наглухо и взяты на запор...

Спустя какое-то время дверь андреева вагона слегка отъехала, в проем швырнули с дюжину легких одеял, подали пару фляг. Одна оказалась с питьевой водой, другая – пустая, справлять нужду; затем дверь задвинули, снаружи клацнул запор.

Потолкавшись взад-вперед – похоже, добавляли вагонов – поезд, теперь уже наверняка, взял маршрут на Германию. В отличие от того, с продовольствием, этот шел с коротенькими остановками круглосуточно. Трижды по утрам на каких-то станциях меняли фляги да кидали, как собакам, по булке черного хлеба на брата. Под монотонный стук колес на стыках минуло по меньшей мере трое суток...

Л и ш ь на территории Польши режим сменили на более щадящий. Здесь всех пересадили в другой поезд. Пассажирский. Им вагон попался с санузлом и умывальником, с удобными сидениями и спальными полками. Правда, набили, как в бочку селедок, но зато, впервые за все время, хорошо покормили.