Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Такой удачи не ожидали даже сами добытчики: в пяти "зайчуганах"-матерых, тяжеленных – было около пуда, если не больше (взвесить возможности не имелось). А поскольку привалила она именно сегодня, в день томкиных именин, то и решили все принести сюда.

Исчерпав богатый запас впечатлений, охотники принялись за обработку улова. Борис, которому приходилось иметь дело с кроликами, взял на себя свежевание. Миша готовил для шкурок рогатки-пяльцы. Вера, Клава и Тамара потрошили, мыли, смалили и резали на части тушки.

Тем временем землекопы вывезли из-под груши чернозем. Только за полдень, управившись, разошлись ребята до вечера по домам, обещав не опаздывать к торжеству. И еще – не наедаться, потому как, обещали девчата, "предстоит чудненькое жаркое".

Забежав на несколько минут домой – показаться матери на глаза, Борис снова явился к Мише готовить снасти на завтра.

Первый успех – да еще какой! – зайчатников, что называется, окрылил. Слыханное ли дело, радовались они: без ружья, без особых трудов, можно сказать – играючи раздобыть столько классного мяса! Какового они уже и не помнят, когда едали вволю. А ведь их, зайцев, ловить не переловить, только не ленись!

Правда, с проволокой небогато: десятка на три-четыре еще, может, хватит, а там... Покрышки – они ведь штука редкая. Удастся ли найти еще хотя бы одну? Петли, в которых побывал косой, становятся ненадежными: гнутые, с заворотами. Удержит такая еще хотя бы одного? И с каждым днем запас их будет убывать.

– Не рано ли ты заунывал? – заметил Борис. – Обшарим территорию МТС, поищем на станции, на элеваторе – неужели ни одной покрышки не найдем!

– Что-то они мне на глаза не попадались.

– Найдем, быть того не может! И давай уже заканчивать, скоро начнет смеркаться.

– И правда. А то нагорит от твоей Мегеры.

Вера и в самом деле уже вышла было их выглядывать. Встретила у плетня выговором:

– Попозже явиться не могли? Я ведь просила не опаздывать!

– А вы, гражданочка, хто такие будете? Мы вас чтой-то не припоминаем, смерил Борис ее пристальным взглядом. Одетая в коричневое, с иголочки, ладно сидящее платье, надетое впервые, она и впрямь была неузнаваема. – Миш, неужели это наш Верчик-Мегерчик? Ты токо глянь, какая она красивая в этом платье!

Подбоченясь, красавица обернулась вокруг, хвастаясь обновкой и довольная похвалой.

– А без него, выходит, была уродина? – На радостях допустила она некоторую оплошность.

– Почему ж? Без платья выглядишь еще красивше! – не замедлил воспользоваться ею острый на язычок ухажер. – Случалось видеть на ерике.

– Бол-тун ты, Борька!.. А где ж Рудик?

– Разве его еще нет? Он ушел из дому раньше нас.

– Ну, морда, воще! – Не иначе махнул к своей бывшей полюбовнице, догадался Миша.

В хате, на ребячьей половине, удивительно пахло вкусным. Аромат источала большая глиняная миска, доверху наполненная обглоданными заячьими костомашками, – детвора уже поужинала. Приученная, вообще-то, ложиться одновременно с курами, она в этот раз еще бодрствовала: пищала, визжала и кувыркалась на просторном матрасе под присмотром Володьки; для них горела лампа без стекла.

В соседней комнате, освещенной поярче, стоял продолговатый, застланный подержанной клеенкой стол, посередине которого, в двухлитровом графине вместо вазы, красовалось с пяток по-весеннему свежих, нежных роз, явно от деда Мичурина. Подстать им выглядели и Тамара с Клавой, сидевшие напротив более дисциплинированных Феди и Ванька. Особенно бросалась в глаза виновница торжества: в шелковой, золотистого цвета кофточке (сшитой искусно и со знанием дела, отчего не просто смотрелась, но поистине украшала владелицу), она являла собой – ни дать ни взять – сказочную королеву. Так, по крайней мере, показалось Борису.

– Ну-ка, ну-ка... поднимись-ка, позволь наглядеться, радость, на тебя! – сказал он едва ли с поддельным восхищением. Та, смущаясь, поднялась, поправляя коричневую и тоже шелковую юбку-клеш. – Не Араматик, а прям принцессочка!

– Ну тебя, скажешь тоже... – совсем застеснялась именинница.

– Нет, я сурьезно... Скажи, Миш? И мы поздравляем тебя с днем рождения и пятнадцатилетием. Дай-ка сюда щечку! А теперь другую, я поцелую за Мишку, чтоб ему не обходить стол.

– Вы бы лучше не опаздывали! – упрекнула Клава. – Проштрафились, а теперь подлизываешься.

– А куда спешить? Впереди цельная длинная ночь.

– Так ведь все остывает! Мы старались, старались – и все насмарку.

– Готов нести самое суровое наказание!

– Вот и принеси кастрюлю с узваром, – сказала Вера. – Она в кадушке возле колодезя. И будем начинать.

– Надо бы подождать немножко новенького, – предложила Тамара, когда все трое вышли на кухню подготовить все необходимое.

– Рудика? Он такой же новенький, как я старенькая, – ворчливо возразила Вера. – Нехай не прогневается!.. Семеро одного не ждут.

– Ты так говоришь, будто очень на него сердитая.

– Сердитая не сердитая, токо он мне противный.

– Ой, я его тоже презираю, как не знаю кого! – поддержала ее Клава. Посуды у нас не хватит... Говорила ж, давай сбегаю принесу из дому.

Она накладывала в блюдца, тарелки и миски наготовленные угощения "чудное жаркое", душистые картофельные оладьи, румяные кукурузные лепешки.

– Мальчикам хватит, а мы как-нито перебьемся.

– Мы с Ваней уже из одной посуды ели, так что...

– А я с Федей еще нет, но он меня гербовать не станет, – предположила и Клава.

– Не хвастайтесь, мой Борька тоже посчитает за честь! – не отстала и Вера.

– Вы с ним уже давно встречаетесь? – поинтересовалась Тамара.

– Ниче не встречаемся. Просто он ухаживает за мной и все.

– Но он же тебе нравится?

– Конешно! Я его очень люблю. Токо это – между нами. Ему я и виду не показываю, скорее наоборот.

– А чем вам Рудик не нравится? – вернулась Тамара к началу разговора. Мальчик как мальчик, красивый.

– Он, Томочка, бессовестный, нахальный и хитрый! – пояснила свою неприязнь Клава. – Летом на ерике ужасно нахамил Иринке – это мы с Федей у нее разжились для тебя роз; у нее, бедненькой, тоже несчастье: умер недавно дедушка... Так вот: нахамил, а после совести хватило написать любовное письмо и даже предлагать дружбу!..

– Она правильно сделала, что не согласилась с ним дружить, – одобрила Вера. – Рудик, может, и красивый, но это токо наружно. А вобще – очень нехороший!

– Чем же именно?

– Вот ты, – повернулась к ней Вера и посмотрела в глаза, – как бы относилась, когда б знала, что с девчонкой встречается он не по любви, а только чтобы... ну, вобщем, ради пошлого интереса.

– Неужели ж такое может быть?! – догадавшись, что та имеет в виду, удивилась Тамара.

– Представь себе – может! Ты думаешь, его почему до сих пор нет? У нее находится.

– Хороша же после этого и она, если позволяет такое!..

– Я с нею поэтому и не дружу, хоть мы и соседи. Из-за таких вот...

Распахнулась дверь, и Борис внес со двора ведерную кастрюлю с взваром, выставленную для охлаждения.

– Ставь вот сюда, – пододвинула Вера небольшую деревянную колоду. – Вы с Мишкой не забудьте помыть руки, а то вилок не имеется. Даем вам на это три минуты!

Праздество началось без обычных в таких случаях тостов. Вина при желании достать было можно (виноградные беседки имелись у многих), но мысли о выпивке никому и в голову не пришло. Да и задумывалось все не как веселье – до того ли, когда кругом горе, смертя и неизвестность! – а всего лишь чтобы, как объяснил Рудику Федя, "легче перенеслось горе"

Обилие мяса (часть даже присолили на завтра) избавило стряпух от необходимости разнообразить блюда: что может быть вкуснее жаркого! Зато приготовили его так, по оценке того же Бориса, что можно подумать, будто все трое – "жутко талантливые кулинарши".

Условие "не наедаться" блюли и сами "кулинарши", поэтому на угощение все набросились дружно и с аппетитом, прекратив всякие разговоры.

В самый неподходящий момент снаружи послышался стук в ставню: три частых удара и два пореже.

– Заявился!.. – узнал Миша почерк соседа и добавил презрительно: М-морда непутевая...

Вера, накинувшая двери на крючок, поднялась из-за стола – впустить задержавшегося. Рудик, однако, "заявился" не один. Следом порог переступила толстушка – пониже ростом, светловолосая, на вид лет семнадцати (хотя в действительности Нюське было неполных пятнадцать: видели ее переводной табель за третий класс, и там указан был год рождения). Взрослили ее, если позволительно так выразиться, весьма развитые формы. Лицо, довольно привлекательное, но излишне загорелое, свежестью не отличалось. При взгляде на широко поставленные зеленоватые глаза нельзя было не заметить, что один, левый, косит вниз, как бы любуясь на курносый кончик носа.

Непредвиденную гостью встретили без особой радости, а Миша громко проворчал: "Явление коровы в балахоне!.." Возможно, потому, что одета в платье, тесное в грудях и рясное ниже талии, которое, на его взгляд, "никак ей не личит".

– Самолет взлетал, колеса терлися, вы не ждали нас, а мы приперлися! пропел Рудик частушку, будучи уже слегка навеселе, и, подойдя к столу, театральным жестом поставил пузатый, емкостью не менее литра, бутылек, заткнутый кукурузной кочерыжкой. – И мы пришли поздравить именинницу, выпить за ее... с нею домашнего винца. Верок, тащи бокалы!

– Откуда? У нас их и не было никогда.

– Тогда – стаканы.

– Имеется всего три и те вон заняты с узваром.

– Ну, не из горлышка ж...

Заикнись он о своем намерении привести бойкотируемую соседку, Вера вряд ли согласилась бы на ее присутствие. Да и нашла бы поддержку у остальных по крайней мере, девчонок. Но раз уж так вышло, делать нечего. С видимой неохотой забрала она со стола стаканы с узваром и вышла освободить.

– Да! Познакомьтесь же сперва! – Рудик подвел гостью к виновнице торжества.

– Нюся, – первой назвалась та, подавая руку.

– Тамара. Очень рада...

– Поздравляю тя с днем ангела! И вот те от миня на память. – Она приколола на кофточку безделушку вроде майского жука. – Настоящая сиребряная!

– Ой, спасибо, Нюся! – искренне поблагодарила Тамара. – Красивенькая букашечка!

– Не-е, так не поздравляют!.. Надо чокнуться и выпить. – Рудик взял бутылек, зубами извлек обломок кочерыжки, а Вера как раз подоспела со стаканами.

– Ты и так чокнутый! – заметила холодно, подошла к Клаве, и они удалились на кухню.

Набулькав по неполному стакану, самозванный тамада протянул один имениннице, которая, прежде чем принять, посмотрела на ребят; поощренная кивком Бориса, взяла. За вторым охотно потянулась гостья.

– За тебя! Всего самого-самого! И – до дна, – чокнувшись, пожелал Рудик.

– Красивого ухажера! – добавила от себя Нюся.

Тамара медленно, без желания, выцедила содержимое стакана, передернувшись.

– Так, молодец! Кто следующий?

Поддержать компанию согласились Борис с Ваньком.

Вернулась из кухни обслуга: Вера с миской жаркого, Клава – с тазиком и ковшом с водой.

– Ополосните руки, а то у нас без вилок, – предложила новичкам.

Те без возражений подставили ладони, вымыли и вытерли полотенцем.

– Закусывайте из одной, – пододвинула к ним еще горячую зайчатину Вера. И все снова принялись за прерванный ужин.

– Как вкусно! – похвалила Нюся. – Это у вас что за мясо?

– Не чуйствуешь, разве? – деланно удивился Борис. – Настоящая кошатина! Переловили всех хуторских кошек и поджарили. Правда, одна была дохловатая, но... – умолк, получив от Веры подзатыльник.

Гостья положила обратно культышку, которую начала было обгладывать

– Нюся, не слушай ты его, балаболку! Это зайчатина, честное слово, вынуждена была объясняться Вера.

– Точно, точно! – подтвердил Рудик. – Лично видел. Да вон на окне и хвостик в доказательство!

Шутка всех развеселила, разрядила несколько натянутую вначале атмосферу. Пирушка продолжалась в непринужденной обстановке, с разговорами, шутками и прибаутками. Сказалось и воздействие "винца": у Тамары заблестели глаза, загорелись щеки, с лица не сходила блаженная улыбка. Тем паче что Борис то и дело подбрасывал комичные байки, запас которых, на все случаи жизни, был у него неистощим. Впервые в жизни выпив да еще так много (около ста пятидесяти граммов), она захмелела. А это, как известно, к добру не ведет... Дошло до того, что поднялась из-за стола, вынула из графина самую красивую розу и приладила к волосам Нюськи; заметив неодобрительные взгляды тверезых подружек, подошла и обеих расцеловала.

Подкрепившись, Рудик снова взял бутылек; в нем оставалось еще граммов около трехсот.

– Надо опорожнить посуд... Не нести ж добро обратно! Кто хочет? разлил поровну в два стакана; охочих не нашлось. – Нет желающих? Нюся, держи ты!

"Полюбовница", принявшаяся было за оладьи, отрицательно тряхнула богатой прической, но, передумав, протянула руку.

– Мы, мы желаем! – заявил вдруг Миша, сидевший бок о бок с Федей и перед тем о чем-то с ним перешепнувшийся. Перехватив стаканы, добавил: Токо мы, воще, тут пить стесняемся, скажи, Хветь? Хочем выпить на кухне. Оба вышли; притворив дверь, процедил осуждающе: – Сам, воще, меры не знает и ее, дуреху, спаивает!

– Не говори, – согласился Федя. – Ты вовремя смикитил. Его будто подменили ивановцы – стал еще и курить да пить...

– И Ванько, морда, потакает, воще. Я вот ему седни выскажу!

Выплеснув содержимое в помойку, наполнили стаканы узваром и вернулись обратно.

Накануне, готовя угощения аж на двух плитах, кухарки опасались, не останется ли половина невостребованной, не прокиснет ли добро. Но напрасно: аппетит собравшиеся демонстрировали настолько отменный, что Вера с Клавой едва поспевали подносить добавки. Начали побаиваться другого – что до утра все будет съедено и еще не хватит.

Но этого не случилось. Правда, по другой причине: сразу после полуночи пирушка была неожиданно прервана... донесшимся снаружи непонятным стуком, опять же в ставню. Все настороженно притихли.

– Вера, это я... открой, доченька, – расслышали голос за окном.

– Мамочка вернулась! – радостно вскричала Вера и кинулась отпирать двери. Ванько поспешил следом – и кстати: поддерживая, они ввели в комнату измученную дальней дорогой Елизавету. Она не села, а буквально рухнула на кровать.

– Мама, что с тобой? Ты заболела? – захлопотала около нее дочь.

– Ничего страшного... немного нездоровится... да устала досмерти. Дайте мне попить... здравствуйте, ребятки... что у вас тут за праздник такой? тяжело дыша, через силу улыбнулась она столпившимся возле кровати подросткам.

Праздник закончился несколько раньше, чем предполагалось. Но никто не сказал бы, что не удался: прощались и расходились восвояси довольные, от души благодарили главных устроителей и друг дружку.

Клава оставалась помочь убирать со стола, перемыть посуду; Федя – чтобы проводить ее после всего домой. Рудик, понятно, ушел с Нюськой;

они затянули было какую-то песню. Это побудило Мишу не откладывать намеченный выговор Ваньку за его нейтральное отношение к вопиющим безобразиям.

– Слышь, Ванько, – сказал он на подходе к подворью Кулькиных, – ты че, воще... Одобряешь, что ли, эти рудиковы фокусы?

– Какие фокусы? – не понял тот.

– Ну как же! Он курит, пьянствует, с Нюськой обратно путается. А мы ни гу-гу, вроде так и надо...

– Ты, Мишок, преувеличиваешь. И как вседа – торопишься, – возразил старший товарищ. – Курить он обещал бросить и без нашего нажима. Думаю, так и будет. А насчет пьянства – тут ты не прав: все-таки седни повод был.

– Я тоже не считаю это за пьянство, – поддакнул Борис.

– А насчет Нюськи... конешно, это непорядок. Мы с ним об этом потолкуем.

Туман встретил у калитки. Как обычно, лизнул на радостях руку хозяину, попрыгал. Но затем повел себя странным образом: стал, повизгивая, увиваться вокруг Тамары.

– Че это с ним? – удивился Ванько. – Никак соскучился по тебе?

– Так я ж ему гостинчик несу, вот он и учуял, – показала она на сверток под мышкой. – Забрала домой косточки.

– Вон оно что! Ты умница, что додумалась. Пусть и он полакомится.

– Ничего, что я так сказала – "домой"? – спросила она, как бы извиняясь.

– Все правильно! Теть Лиза вернулась, теперь станешь жить с нами. Я тебе не говорил, но мы с мамой в первый же день так и решили.

– Лучше б ты сказал... А то я все это время переживала: как жить дальше?

– Будешь мне сестричкой. Двоюродной. Мама уже слух пустила, что ты... что вы с Валерой ее племянники. Как, согласна?

– С большим моим удовольствием!

– Погодка седни на ять: месячно, тихо и не холодно, – сказал Ванько, когда подошли к алыче. – Не хочется и в хату идти.

– И я спать ни граммочки не хочу!

– Ты глянь, как влюбленно он на тебя смотрит, – обратил он ее внимание на пса. – Вон, возле будки, чугунок. Высыпь, а я щас вынесу что-нибудь накинуть тебе на плечи.

Дверь заперта не была. Зашел тихо, но мать услышала, обозвалась:

– Ты, сынок? Что-то ищешь?

– Мам, тут где-то была шаль.

– Помацай в шкапу, справа. Зачем она тебе?

– Немного посидим с Тамарой под лычой. Вернулась теть Лиза, и она попросилась домой.

– Ну и слава богу! А то я уж начала тревожиться. Как там Дмитрий, не говорила?

– Нет: добралась домой уставшая и больная. Ну, я пошел.

Тамара, угощавшая пса с руки, наполнила чугунок, оставив немного и на завтрак.

– Он теперь полюбит тебя больше, чем меня. Ишь, с каким удовольствием набросился – аж треск стоит! – Ванько, сложив шаль по диагонали, набросил ей на плечи. – Вот так. Чтоб не простыла. – Сели на лавочку.

– А ты – не замерзнешь?

– За меня не беспокойся, я закаленный.

– А как ты закаляешься? И я хочу.

– Пожалуйста: будем закаляться напару! Дело нехитрое: надо всего лишь по утрам обливаться водой из колодезя.

– Ой! – зябко передернулась она. – И зимой тоже?

– Зимой можно просто обтираться. Или растираться снежком – знаешь, как здорово!

– Я так не смогу-у... – призналась собеседница. – А железяки ты часто поднимаешь? Ну, которые я за сараем видела, – гири, потом эти, колеса от вагонеток. Я попробовала, так даже с места стронуть не смогла. В них сколько весу?

– В гирях? Двухпудовые.

– Ого! А сколько раз можешь поднять одну?

– Выжать, что ли? Я, вобще-то, не считаю... Примерно, сто раз. Можно завтра уточнить, если тебе интересно.

Говорить о своих физических возможностях Ванько, как правило, избегал. Так же как и заноситься либо злоупотреблять. Но сейчас был случай, когда не отвечать на вопросы считалось бы неприличным. Что же до Тамары, то задавала она их не лишь бы о чем-то говорить – ей хотелось узнать о нем побольше. Скромные, без рисовки, ответы можно было бы принять за похвальбу, если б она не имела случай кое в чем убедиться лично. Она так и сказала:

– В жисть бы не поверила, что могут быть такие сильные мальчики! Это у тебя природное?

– Думаю, что нет. По-моему, все рождаются одинаковыми. У нормальных, конешно, родителей.

– Которые... А как это понимать?

– Нормальные – это которые совсем не пьют и даже не курят.

– Таких мало, особенно мужчин...

– Да. К сожалению. – Помолчав, вернулся к вопросу "одинаковости" новорожденных. – И уже по мере взросления каждый человек, если захочет, может сделать себя кем угодно – футболистом, кузнецом или, например, силачом, как мой тезка Поддубный. Слыхала о нем?

– Не-е. Расскажи.

– Мне тоже довелось не много о нем прочитать... Знаю только, что Иван Максимович Поддубный – знаменитый русский силач и борец – объездил весь мир и нигде не был побежден, положен на лопатки. Его называют королем чемпионов. У него даже трость весит двадцать килограммов. И силачом его сделали постоянные тренировки.

– А мне думается, что всякие таланты и способности задаются человеку еше до рождения, – не согласилась с его доводами Тамара. – Вот у Сережи, моего соседа... бывшего, – поправилась она, вздохнув, – у него способности к рисованию с раннего детства. А Клава хвалилась, что у ее Феди – к стихам. У тебя вот – природная способность к силе.

Не надеясь, видно, на его закаленность (возможно, впрочем, что и по иной причине), она поделилась шалью, прикрыв и его; при этом придвинулась вплотную. Ванько не возразил против такой о себе заботы, напротив: положил, видимо – для удобства, свою руку к ней на плечо.

– От природы у меня разве что любовь к спорту. Мне доставляет удовольствие возиться с тяжестями, тренироваться, иметь крепкие мышцы. Какая-то внутренняя потребность быть при силе.

– Мне бы такую потребность! Но я ужасно ленивая, особенно на физзарядки.

– Тебе это и ни к чему. Хватит и того, что красивая.

– И вовсе я не красивая!

– Не скажи. И красивая, и симпатичная. Особенно была сегодня – Борька не зря назвал тебя принцессочкой. С ним согласны Федя и даже Миша. Я сказал "даже", потому что для него все девчонки на один манер: "вреднюги, уродины и воще".

– Просто он сжалился надо мной. Или – в угоду старшим.

– Ничуть, – заверил Ванько. – Он хоть и малолетка, а вполне независимый. И не подхалим.

– Ну, спасибо им, – поблагодарила она. И Мише, и остальным. Обо мне таких слов мальчики еще не говорили.

– А мне, значит, как дальнему родственнику в спасибе отказано? – шутя упрекнул "двоюродный брат".

– Так это ж я для них красивая! – нашлась Тамара. – От тебя я такого не слыхала.

– Если на то пошло, то мне ты показалась красивой еще там, в каталажке, – признался он. И пожалел: упоминать о том кошмарном дне сегодня бы не следовало.

– Тогда спасибо и тебе. И еще за то, что спас нас с братиком. Мама наказывала, – воспользовалась она случаем, – поблагодарить тебя и от ее имени... – Умолкла, расстроенная нахлынувшими отнюдь не радостными чувствами.

– Не будем седни об этом вспоминать, хорошо? – догадался о ее состоянии Ванько. – А то я уже и не рад, что напомнил про каталажку. Испортил настроение в такой вечер. Вернее, ночь. Правда чудная? Как будто и нет никакой войны... Или, может, пойдем уже отдыхать?

– Нет-нет! – обозвалась она живо, незаметно смахнув не вовремя набежавшие слезы. – Посидим еще трошки, это я так...

– Хорошо, продолжим нашу беседу. На чем мы остановились?

– Ты сказал про Мишу, что мы для него такие-сякие. А за что он нас презирает?

– Он не то чтобы презирает, просто пока еще равнодушен к прекрасной половине человечества... Еще не дорос: ему, по-моему, нет и двенадцати. Годика через два-три и он досмотрится, что некоторые из вас... я не так сказал – большинство из вас очень даже не уродины.

– Спасибо за комплимент... А сколько лет Рудику?

– Этот уже старик: под шестнадцать. Че это ты вспомнила о нем?

– Я слыхала о нем нехорошее... Это правда?

– Что именно? – спросил Ванько. хотя и догадывался. о чем и от кого наслышана.

– Ну... что в девочках он ценит не любовь и верность, а... – поискала подходящие слова, – легкомысленность и поддатливость.

– Любовь и верность!.. – вздохнул на этот раз уже он. – Красивые слова, святое чувство... – После паузы – вспомнилась Варя – добавил: -Токо не все на них способны.

Последние слова касались Нюськи. Помедлил, размышляя, следует ли заводить разговор на столь неприятную тему. Но на вопрос отвечать надо, и он сказал:

– Одна из таких как раз и попалась Рудику – легкомысленная и, как ты выразилась, поддатливая. А он оказался не из привередливых; не берусь судить, хорошо это или плохо...

– Из мужской солидарности?

– Н... не совсем. Ты слыхала такую поговорку: виноват медведь, что корову задрал, но и корова тоже – что в лес пошла.

– Только не пойму, к чему ты это говоришь. .

– Можно и пояснить. Ты под нехорошим имеешь в виду их с Нюськой отношения?

– Не Нюськой, а Нюсей, – поправила она. – Если девчонка родилась с косоглазием, так что ж теперь – она и не человек? И ее ничего не стоит обмануть!..

– Ты под "обмануть" имеешь в виду замуж?

– Ну, в шестнадцать лет жениться, конешно, рано, – согласилась она. Но зачем он уверял, что она ему нравится и что он ее любит? А, небось, добился своего и теперь бросит. Это я и называю обмануть.

– Ни в чем таком он ей не клялся и не обманывал!

– Выходит, на него зря наговаривают?

– Футы-нуты! Не перевернуть ли нам пластинку!..

Ваньку претило говорить о пошлых вещах, да еще и называя все своими именами.

– Я считала тебя справедливым, – заметила она обиженно. – А теперь и не знаю, кому больше верить – тебе или девочкам.

В знак недовольства (сочтя, видимо, что тот просто-напросто выгораживает беспутного дружка, поступаясь истиной) она попыталась спихнуть его руку.

– Ну-ну, не обижайся, – мягко сказал он, поймав и слегка сжав ее ладошку. – Я вовсе не собираюсь его оправдывать! Но справедливости ради раз уж ты настаиваешь – не могу не сказать: эта самая Нюся уже бывала не раз обманывата задолго до Рудика и никаких заверений в любви не требовала. Понимаешь, о чем я говорю?

– Догадываюсь. Только мне не верится. Это он так говорит?

– Ему можно б и не поверить. Но я имел случай убедиться в этом лично

– Так ты с нею тоже путался?! – с тревогой, если не сказать ревниво, перебила его Тамара, безуспешно пытаясь при этом выдернуть ладошку и отделаться от его полуобнимающей руки.

– Да нет, не путался, – поспешил успокоить ее Ванько. – Просто однажды оборонил ее от хулиганов, которые хотели, извини за нехорошее слово, снасильничать ее втроем. Их я нажучил, а ее – был поздний час – проводил до двора. Ну и часа два поговорили. Только и всего.

– Извини, – отмякла "сестричка". – Я сдуру подумала, что и ты на такое способен...

– Извинение принято. Так вот, она мне рассказала про свою жизнь... Росла без отца, его убили незадолго до ее рождения. В пьяной драке. Он и сам был, как я понял, спившийся мерзавец. Потому как под пьяную руку избивал жену, то есть ее маму. Это она Нюсе рассказала спустя много лет, когда та поинтересовалась, кто ее отец и где он пропадает.

– Какие ж есть, все-таки, подлые людишки!.. – заметила Тамара.

– Не зря же поговорка: дураков и подлецов в России на сто лет припасено. Может, поэтому – я так думаю – и родилась она не совсем того косоглазенькой и не очень способной: два года сидела во втором классе и столько же в третьем – все ее "университеты". После и мать пристрастилась к вину, стала принимать у себя таких же выпивох. Безобразничали, и все это на глазах у подрастающей дочери... Откуда в таких условиях взяться у нее порядочности!.. А кончилось все это тем, что один из ее хахалей – это Нюся сама же по простоте своей и выложила, так что извини – когда мать надралась до беспамятства и дрыхнула без задних ног, он снасильничал и ее, а Нюсе не было еще и тринадцати.

– Лучше умереть, чем пережить такое! – ужаснулась слушательница, вся передернувшись.

– Кто ж заранее знает, что с ним случится завтра!..

– Я имела в виду, что после такого лучше не жить, – уточнила она.

– Ты и теперь сказала не подумавши. Умереть никогда не лучше, что б там ни случилось!

На память снова пришла Варя, и Ванько помолчал в задумчивости.

– Не знаю, – заговорил наконец, – был ли у вас с девочками разговор о Варе. Она была моей невестой. Так случилось, что в первый же день оккупации фашисты надругались над ней, а потом и убили... Но если б осталась она в живых, любовь моя к ней меньше из-за этого не стала бы. И я никогда, ни одним словом не напомнил бы ей о случившемся. Но это я так, к слову.

– Ты ее до сих пор любишь?

– Теперь уж люби не люби... Вспоминаю часто. И помнить буду всю жизнь. Но мы, кажись, опять отклонились. Спать еще не захотела?

– Нисколечки. А что было потом? Это я про Нюсю, – вернулась она к рассказу о ее судьбе.

– Потом был суд, конешно. Скрыть преступление было невозможно, так как тот подонок вдобавок вывихнул ей руку, и Нюся попала в больницу. Негодяя присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную отсрочку. После этого она пьянствовать перестала. По крайней мере, пока они живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого не усматривалось. А вот Нюська... Но про нее, если интересно, можешь узнать и от Веры. Теперь сама и рассуди, такой ли уж Рудик распоследний сукин сын.

– Все равно он нехороший!

– Я его и не хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого преступления, хотя и не одобряли. Теперь – другое дело. Поэтому Миша – он малолетка, а все понимает верно – на меня и недоволен.

– Ты его приструнишь?

– Рудика? Приструнишь – не то слово. И притом не я, а мы. Постараемся внушить словесно... Может, пойдем уже бай-бай? 3автра, вернее седни с утра нам предстоит работа.

– Ты вот сказал: умереть – не лучший выход, – словно не расслышав его предложения, сказала Тамара. – А если б тогда сорвалось и тебя стали бить, как папу или Степку... ты бы что?

– Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!

– А все-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев, оказалось больше и они тебя скрутили.

– Ну, смотря по обстоятельствам... Мне трудно это представить; прикончил бы сперва как можно больше гадов... пока не застрелили бы. Но больше – никаких вопросов! Идем, впереди у нас много времени, успеешь наговориться, еще и надоем.

– Скорее я тебе, чем ты мне!

С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.

Результатом затянувшейся беседы был у нее крепкий сон и позднее пробуждение. Этому способствовала еще и полнейшая тишина в хате, какой Тамара не знавала за все дни проживания в шумном верином семействе. Новоприобретенная тетя старалась не грюкнуть и не звякнуть – "пущай девочка выспится вдоволь!"

За завтраком Агафья Никитична подтвердила намерение принять ребят в свою семью под видом племянников. Поделилась и могущими возникнуть опасностями: надо бы зарегистритроваться, а документов-то никаких, даже метрик нет. Ну как заподозрят в принадлежности к евреям, большевикам или партизанам. Не за себя боязно – за них... Один выход, правда, имеется. Сестра, у которой они с Ваней оставляли Валеру, тоже с радостью дала бы им приют. Да что там приют – хоть завтра бы удочерила ее и усыновила братика. Ей, бедняжке, в жизни не повезло. Вышла замуж, но не успели и ребеночком обзавестись, как мужа ни за что ни про што арестовали, обвинили бог знает в чем и сослали неведомо куда. Она его ждала-ждала, да так и осталась одна-одинешенька, безмужняя и бездетная. Давно ей хотелось ребеночка, и она счастлива будет стать им обоим мамой. А живет на отлете – не надо будет и отмечаться в полиции. Тамара может жить то там, то здесь – никому и в нос не влетит интересоваться, кто такая. А там, глядишь, и наши возвернутся. Не может же быть, чтоб германцу не своротили шею!

Оба варианта для Тамары были приемлемы и желанны. Как старшие решат, так пусть и будет, согласилась она. 3а все останется им благодарна и никогда не забудет этой их доброты.

После завтрака пришла к Шапориным забрать брата – теперь уж точно домой. Но не тут-то было! Валерке настолько пришлась ко двору развеселая компания, что он не на шутку разревелся, и пришлось отложить это дело до вечера. Осталась и сама – работы у Веры пока что не убавилось. Мать чувствовала себя лучше против вчерашнего, но все еще была крайне слаба, и Вера не разрешала ей подниматься с постели.