Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Но добежать до краю не получилось: в нескольких метрах от него Андрей сам, выронив ее ладошку и несколько раз прыгнув на одной ноге, сел вдруг посреди дороги.

– Что с тобой, ногу подвернул? – испугалась Марта, видя, что держится за стопу.

– Да вот, екарный бабай!.. – показал осколок бутылочного стекла; из подушечки большого пальца сочилась кровь. – От же не везет – обратно задержка!..

– Зажми ранку и подержи, я – сейчас, – посоветовала она, схватив сумку. Порывшись, достала из нее сверток, быстро развернула – в нем оказались бинты, ватные тампоны, пузырек с коричневым содержимым и небольшие блестящие ножницы.

– Ну ты, Марта, даешь! – удивился пострадавший. – Откуда у тебя все это?

– У меня мама доктор. Отпусти-ка палец. Ну вот, уже и не кровоточит. Смочив ватку потом с его лица, протерла ею пораненый палец и смазала порез йодом; ловко забинтовав, стала укладывать принадлежности.

– Если почувствуешь, что повязка ослабла, сразу скажи: надо, чтоб не слетела, а то все насмарку. Не забудешь? – предупредила, управившись.

– Постараюсь. Спасибо. Это самое... – окинул ее взглядом. – У тебя что заместо платья?

– Шаровары до щиколоток и кофта с длинным рукавом.

– Не белая, случайно?

– Голубая, а что?

– Белое сильно заметно, а это в нашем деле нежелательно. Давай-ка заодно и переоденься.

– Ты прав. – Доставая свои вещи, сообщила: – А тебе с длинным рукавом ничего не нашлось, кроме вот из маминого гардероба. Пройдет? – показала нечто цветастое и на пуговицах спереди.

– Впольне. Токо я надену потом, а то жарко.

– Слово "вполне" пишется и произносится без мягкого знака, – поправила она уже в который раз произношение и добавила: – А еще я положила тебе трусы.

– Это, как его... Тожеть мамины?

– Такое скажешь! – глянула осуждающе. – Рудькины остались. Где-то и рубашка лежит, но я в спешке не нашла. – Натянув шаровары и задирая платье, попросила: – Отвернись на минутку, – и, не дожидаясь исполнения просьбы, стала стаскивать через голову.

Андрей отвел глаза, но успел заметить "карман" для носового платка: уголок его торчал из промежутка между чашечками бюстгальтера. Похвальная, казалось бы, предусмотрительность помощницы, "положившей" трусы, поначалу оценена им не была: упоминание о них говорило за то, что его видели голозадым... Конешно, он сам виноват, что так оплошал, но все-таки неприятно, подумалось ему. А просьба отвернуться вызвала даже чувство оскорбленного самолюбия: "Сама, небось, подглядывала, а тут в ливчике – и отвернись. Цаца какая! "

Но это он подумал, а сразу ответил так:

– Пож-жалста! Не больно интересно. Не видел я, что ли, ваших сиськов, что ли!..

– Интересно, где ты насмотрелся "сиськов"? – сделала она ударение на последнем слове; однако объяснять правильность произношения в этот раз не стала.

– Мало ли где! Но я сподтишка не подглядывал, как некоторые...

– Ой, Андрошка, я сразу же и отвернулась – ей... честное пионерское! веришь?

– Ла-адно, поверил... Ты давай поторапливайся.

– Я уже готова, идем. – Заметив, что слегка прихрамывает, спросила участливо: – Болит?

– Нисколько. Это самое... Я имя свое сказал тогда неправильно: меня, вобще-то, звать Андреем. А Андрон – кличка.

– Правда? А почему именно такая?

– Да цыган был у нас в колхозе с таким именем, кузнец. Черноволосый да кучерявый, как я. Но ты не подумай, он появился, когда мне было уже лет десять. Просто батя у меня тожеть чернявый.

– Я, признаться, приняла тебя за цыганчонка... А это твое "екарный бабай" считала за цыганское ругательство.

– Ниче не цыганское и не ругательство, просто приговорка такая.

– Между прочим, неприятная на слух: так и кажется, что ты хочешь заматериться.

– Ну, ежели так кажется, то я больше и не буду, – пообещал Андрей.

Эта ли его уступчивость, или тому появились уже и другие причины, но Марта, поймав его взгляд и улыбнувшись, сказала с задоринкой:

– Ты начинаешь мне нравиться... как любила говорить одна моя учительница. – Но уточнила: – За чуткость, справедливость и еще – что слушаешься старших.

"Тожеть мне, старшая! – подумал он про себя. – Обещал заради уважения. Потому как и ты мне начинаешь".

Подсолнухи кончились, дышать и впрямь стало легче. Хотя солнце, подбиравшееся уже к зениту, калило на полную августовскую мощь, но долетавший со стороны плавней свежий ветерок, обдувая, приносил какую ни есть прохладу.

Торная дорога растворилась в спелой степной траве. От нее влево ответвилась тропинка, в конце которой виднелось кладбище с потемневшими от времени деревянными крестами, поросшее сиренью и небольшими фруктовыми деревцами. Обогнув его справа, со стороны гравийки, ребята вышли в открытую степь.

– А мы с тобой не первые, кто поспешил на выручку, – заметила Марта немного в стороне мужчину в темном картузе и белой рубашке; тот тоже их обнаружил и остановился, поджидая.

– Наверно с час потеряли с этими задержками... – Всмотревшись, Андрей нахмурился: – Интересно, что делает тут эта дылда. Не поверю, что он поспешил на выручку!

– Ты его знаешь?

– Знако-омы... Возьмем правее, не хотел бы и из-за него время терять.

– Идет нам наперерез. Мне боязно, – призналась она.

– Да ну, глупости! Не боись.

С ними сближался всего лишь рослый парень – узкоплечий, белобрысый, лет двадцати; из-под лакированного козырька казацкой фуражки времен гражданской войны выбивались вихры чуба; верхняя губа и подбородок поросли светлым пушком, еще не ведавшим бритвы; левый глаз с прищуром, придававшим продолговатому лицу насмешливое выражение.

– Це ты, Андрон, – заговорил первым, встав спереди так, что пришлось остановиться, – А я дывлюсь: шо за парочка – Сэмэн та Одарочка? – Перевел взгляд на Марту: – Чия така овэчка?

– Сам ты баран! – Андрею не нравилась бесцеремонноить, с какой тот разглядывал ее сверху донизу; встал между ними. – Отвали, че уставился, как кот на воробья...

– А шо, низ-зя? – Перевел взгляд на чеку вместо пуговицы, скривил в ехидной ухмылке тонкие губы. – И куды ж це вы направляетэсь?

Хотел отпаять позаковыристей, вроде "на кудыкало, куда тебя дерьмо кликало", но сдержался: не след задираться; сказал:

– На лимане, слыхал, ожины навалом поспело. А ты че тут шляешься?

– Хто, я? Парашуту шукаю.

– Какую еще "парашуту"?

– Та хиба нэ бачилы, як нимци яроплана сбылы?

Передернув плечом, как если бы понятия не имел, о чем речь, заметил насмешливо:

– Тебе во сне, что ли, приснилось?

– Це вы, мабуть, проспалы! – Снова пройдясь по Марте, осклабился: Вона ничогэнько – и на мордочку, и цыцькы, я б тэж прозивав.

– Ты, кугут, говори да не заговаривайся!

– А то – шо? – шагнул с кулаками, – ща як кугутну по зубах!

– Попробуй... – передав сумку Марте, Андрей воинственно сунул руку в карман. – Как бы твои не вылетели! Будешь иметь дело еще и с Ваньком.

– Та плював я на твого Ванька! – огрызнулся долговязый, утратив, однако, грозный вид и зыркнув по сторонам; затем развернулся и побрел прочь. Андрей взял сумку, глянул на солнце, проворчал сердито:

– Как не одно, ек... так другое! Теперь этого Гапона поднесло...

– Странный тип! – осуждающе заметила она. – Не о человеке беспокоится, а о каком-то парашюте... Это у него имя такое – Гапон?

– Прозвище. Фамилия Гаповский – поэтому. А вобще звать Леха. – Андрей оглянулся. – Зырит в нашу сторону, морда. Пробежаться бы, но еще подумает, что удираем да увяжется следом, вражина...

– Ты, вижу, его крепко недолюбливаешь.

– Их все пацаны не любят. И на нашей, и на той стороне хутора.

– Их – это еще кого-то?

– Два дружка у него закадышных. Тожеть кулацкие сынки.

– Кулацкие? – удивилась Марта. – Я слыхала, будто всех кулаков здешних выслали.

– Не всех. Эти, когда начиналось раскулачивание, прикинулись добренькими: сдали инвентарь и худобу первыми да еще и других подбивали чтоб выслужиться. Мама рассказывала. Такими, говорит, активистами стали, что куда там! А как пошел слух, что фрицы скоро и сюда достанут, так они вдруг вспомнили, что родом из казаков да еще и богатых. Надеются обратно стать господами.

– Так вслух и говорят?

– Старые пока помалкивают, но, видать, разговоры промеж себя ведут. Потому как их балбесы больно носа задрали: мы, мол, тут законные хозяева, а вы – так, безродные-иногородные.

– А как другие, тут ведь большинство – местные казаки?

– И большинство – бывшая голытьба. Эти жалеют: токо вроде жисть наладилась, а тут эти гитлеровские фашисты. А с пацанами здешними у нас никакой вражды.

– Из-за чего ж с этими враждуете?

– Мы, вобще-то, никого первыми не задирали. Но сдачи давать приходилось. За что? Ну, например, идет кто-нибудь из наших один с ерика, тащит ведро раков. Балкой. А тут они втроем. Отнимут и улов, и раколовки, да еще и отдубасят ни за что.

– У этого Лехи, заметила, глаза какие-то разные.

– На правом бельмо. И левым вроде плохо видит, потому и на войну не забрали. А опередил нас еще и знаешь, почему? На велике прикатил; на весь хутор токо у него и имеется.

– Я об этом догадывалась: видела прищепку на штанине. А почему так получилось, – после паузы продолжила она расспросы, – что у вас разные диалекты: ты говоришь хоть и не совсем грамотно, но по-русски, вернее по-городскому, а он – по украински.

– Это не украинский язык, а хохляцкий. Тут все так балакают. Я тожеть до школы балакал, но потом не захотел. Да и учительша требовала, чтобы в школе говорили токо по-городскому. Дажеть отметки снижала по русскому. И правильно делала! Ежели ты русский, то и говорить надо, как наши великие предки – Пушкин, Лермонтов, Тургенев. Ты с этим согласна?

– Конечно! Свой язык надо уважать и не коверкать.

– А вот ты на своем родном говоришь?

– У меня два родных: немецкий и русский. И обоими я владею в совершенстве.

– Насчет русского – я заметил. Правильно делаешь! – одобрил он.

– А ожина, которую мы, якобы, идем собирать, – это что?

– Разве не знаешь? – удивился он. – Малину-то хуть видела? С виду такая же ягода, токо черная и покислей.

– Андрюша, – спохватилась она, – ты же говорил, что еще "не завтракамши"! Я прихватила большущий пирог – хочешь?

– Вобще-то, – сглотнул слюну Андрей, – я точно не успел седни позавтракать... Верней, с утра есть не хотелось. Но ты ведь прихватила для летчика.

– Хватит и ему. И потом... может, еще и не понадобится, а ты впроголодь.

– Знаешь что, не накаркивай! Понадобится. Но ежли большой, то давай немного отрежем. И ты поешь, а то до вечера далеко и там будет некогда.

Пирог оказался удивительно вкусным. Да и мог ли он быть другим: из белой пшеничной муки, что на хуторе давно уже большая редкость; с яблочно-грушовой начинкой, в сладких янтарных подтеках. Пока половину уплетнули, не заметили, как и к лиману подошли.

По весне плавни переполняются вешними водами, затопляя прилегающие земли, и только к августу постепенно входят в берега. Поэтому несмотря на сушь и жару подступы к лиману обычно бывают зеленые, непролазно-буйные, цветущие. От обилия и разнообразия полевых цветов у Марты разбегались глаза – хотелось набрать букет; но было не ко времени, и она старалась не показывать, как вся эта красота ее волнует.

Вот она, ожина, – показал Андрей на грозди крупных розовых ягод. Видишь, скоко ее тут! Но спелой пока мало.

Марта сорвала несколько штук, разжевала, скривилась:

– Кислые, аж Москву видать!.. А до лодки еще далеко?

– Уже, считай, пришли. Видишь кусты белолиста? Напротив них спрятана в камыше. Токо вот бинт, кажись, еле держится.

– Покажи-ка! Вовремя предупредил. Присядем, – потребовала она.

– Осталось метров сто... может, на месте, в холодке?

Устроились в холодке. Сняв повязку и осмотрев порез, заметила:

– Ты знаешь, никаких осложнений. Я боялась худшего: все-таки на раздражимом месте. Но на всякий случай еще раз смажем йодиком и сменим повязку.

Она занялась пальцем, а ему представился случай хорошенько ее разглядеть. В прошлый раз довольно неприятно щемило и дергало в пальце, и он лишь смотрел на ее работу. Да и сидела так, что виден был разве что затылок. Тогда он отметил, что волосы у нее скорее каштановые, чем рыжие (как показалось в балке); заплетены в две косички, сложенные пополам и связанные вплетенными в них голубыми лентами. Они смешно торчали в стороны, напоминая уши ее задиристой Машки.

Теперь палец уже не болел, Марта сидела напротив и почти не поднимала глаз – рассматривай, сколько хочешь. Вообще-то на девчоночьи лица он пока что не засматривался: и неприлично, и не очень-то интересно. Разве что Варька: с нею, бывало, заключали спор, кто кого пересмотрит, не мигая; но она – соседка, вместе росли, вместе ходили в школу, пасли напару череду. Сравнивая теперь ее лицо с мартиным, нашел большую разницу не в пользу соседки, хоть та и считается первой красавицей на хуторе. Варька выглядит семнадцатилетней старухой, а Марта – первоклашкой; та – мызастая, коренастая, загорелая, эта – стройная, личико свежее, с ярким румянцем. Веснушки? Так их и немного, и они не ржавые, как показалось там, а скорей золотистые. У Варьки брови светлые, невыразительные, у Марты – тонкие, изогнутые, черные. .,

– Не туго стягиваю? – прервала она его мысли.

– Делай, чтоб держалось покрепче, а то мне добираться вброд по куширям, может соскочить. Ты пока посидишь здесь в холодке; я, когда вычерпаю воду и подгоню лодку к берегу, позову. Это самое... достань, что ты там для меня прихватила.

Когда Андрей ушел, она сняла кофту, постелила и легла навзничъ, заложив под голову сцепленные в пальцах ладошки. Жарко и душно. Солнце в зените, и даже небо кажется раскаленным. Ни малейшего ветерка, но, странное дело! Некоторые листья непрерывно трепещут, словно жара донимает и их. По нраву она разве что невидимым кузнечикам – они звонко стрекочут совсем рядом. Этот стрекот вплетается в неумолчный гам, образуемый многоголосьем обитателей лимана.

Вот всю эту какофонию перекрыл отдаленный глухой гул, от которого, кажется, вздрогнула земля... Близко, совсем уже рядом линия фронта. Об этом с тревогой говорили утром мама с дедушкой. О предстоящей неминуемой оккупации, о трудностях и тяжелых испытаниях, чреватых непредсказуемыми опасностями...

Но сейчас думать об этом не хотелось. Гораздо более важным казалось другое – удастся ли отыскать летчика? Как он там? И жив ли вообще? Она не взяла бы на себя смелость утверждать это с уверенностью. А вот Андрей и мысли не допускает, что может быть иначе; хотелось бы, чтоб так и было!

Как неожиданно и смешно все получилось! – вернулась она мысленно на час с небольшим назад. Пришла за Машкой, присела в кустах переждать, пока пройдет этот, похожий на беспризорника, абориген (именно так обозвала она Андрея про себя). А когда случилась с ним эта неприятность, подумала: "Сказано – деревня: взрослый, а ходит без трусов!" Но он напрасно о ней плохо подумал: она не подглядывала исподтишка, а оба раза отводила от него, голого, взгляд. Ей его нагота и подавно "не больно интересна".

Ужасно испугалась за Машку, когда он вздумал на ней покататься. Мама говорила: коза котная, ее нужно оберегать, иначе козленок может родиться мертвым. Потому изо всей силы и толканула. Могла б и поцарапать, если б попытался оседлать еще раз!..

Затем горящий самолет и парашютист заставили все забыть. А когда он сказал, что собирается поспешать на выручку, неприязнь уже прошла. Представилось, как этот несчастный, наверняка израненный, барахтается в болоте... и в это время истекает кровью, которую, может, даже нечем остановить, перевязать раны. Она знает по госпиталю, куда брала ее с собой мама: кого вовремя перевязали санитары, те выздоравливают; кого не успели газовая гангрена и... в лучшем случае ампутация. Решила что ее помощь так же необходима, как и этого мальчишки. Надо будет ему об этом сказать, а то подумает, будто напросилась в помощницы ради амурных приключений. Но это если не повезет с розыс...

Рассуждения прервал громкий свист. Схватилась, осмотрелась – не чужой ли кто? С берега Андрей помахал ей рукой.

В свободной от камыша бухточке, прижатая бортом к берегу, ждала большущая, как показалось Марте, трехскамеечная лодка. Смоленые бока ее блестели и были густо оклеены зелеными бляшками ряски. Налипла она и на штаны Андрея, из которых он успел отжать воду. Приняв от нее сумку, другую руку подал ей.

– Не боись, она устойчивая! И захочешь, так не опрокинешь, – успокоил, когда, став на борт и слегка накренив посудину, Марта боязливо ойкнула, Проходи на нос, садись вон на ту скамейку. И возьми весло, будешь им отпихиваться на поворотах, – объяснил обязанности. Выдернув шест, прижимавший лодку к берегу, оттолкнулся и повел ее узким проходом.

Водная дорожка плутала среди дремотно шелестящих высоких камышовых стенок, хранивших сумрак несмотря на полдень. На ребят тут же накинулась стая тощих, злых комаров.

– Это везде по лиману такие дорожки? – поинтересовалась пассажирка, истово отмахиваясь от нахальных насекомых.

– Нет, конешно. Этой мы специально не даем зарасти – ходим по ней на рыбалку. – Он на комаров почти не реагировал.

– А разве тут и рыба водится?

– Еще как водится! Кишмя кишит. Камыш – он ведь не сплошь. Да вон уже и плес виднеется.

Выбрались на плес, подняв на крыло стаи пернатых обитателей. Из оставшихся одни, по мере к ним приближения, исчезали под воду, другие, помогая крыльями, разбегались по ближайшим зарослям. Кроме прибрежных, широким сплошняком тянувшихся к югу на сколько видит глаз, камышовые заросли разбросаны в виде разновеликих островков по всей обширной, на сотни метров, водной глади столь часто, что сразу и не понять, чего тут больше – открытой воды или освоенной растительностью.

– Дай-ка теперь весло мне, – сев на заднюю лавочку и отложив шест, попросил Андрей.

Изготовленное из деревянной лопаты, какими ворошат на току зерно, весло заметно ускорило ход громоздкой посудины. Несмотря на солидную массу (чтоб не рассыхалась, держали в полузатопленном состоянии), она шла резво и уверенно, в чем чувствовалось мастерство кормчего; сзади тянулся расходящийся в стороны след. Но и давалось это кормчему непросто: пот с него катился градом. Ветерок, здесь более ощутимый, нежели на берегу, не был в состоянии обсушивать взмокшего на первой же сотне метров Андрея. И он уже несколько раз зачерпывал ковшиком воду и выплескивал себе на голову.

Марта, впервые в жизни оказавшаяся в столь "опасной" ситуации, поначалу вздрагивала при каждом качке и судорожно хваталась за борта, а казавшаяся ей бездонной пучина страшила и держала в постояннм напряжении.

– Какая темная под нами вода! Аж смотреть страшно... – призналась она. – Тут, наверное, очень глубоко?

– Нет. Редко где два метра. Знал бы, что ты такая трусишка, то и не взял бы, – пошутил он.

– Не такая уж я и трусишка, как ты думаешь!

Чтобы, видимо, доказать это, она встала в полный рост (держась, однако, за веревку, привязанную к скобе в носу лодки), с минуту осматривала окрестности и, покачав головой, села.

– Ума не приложу, как можно отыскать здесь человека, – проговорила безнадежно. – Легче найти иголку в стоге сена...

– У меня есть кой-какие мысли на этот счет. Магнитики, ежли хошь. На месте решим, с какого начать.

– А куда мы плывем?

– Во-он к тому островку. Он не просто камышовый, как все другие, а самый настоящий.

Островок, к которому они вскоре причалили, был, видимо, когда-то кем-то насыпан, как и многочисленные на Кубани степные курганы. Имел немногим более двадцати метров в поперечнике и возвышался над водой почти вровень с камышовыми метелками.

Взойдя на верх, Андрей сразу же занялся изучением округи – искал, не белеет ли где на ближних зарослях парашютный купол. Вниманием Марты завладели изобиловавшие и здесь всевозможные полевые цветы. Обходя их, она каждый нюхала и внимательно рассматривала. Заметив, что внимания ее удостоены и колючие шарики лопуха, он усмехнулся:

– Нос наколешь!.. Выбери два листа покрупнее, сделаю тебе козырек от солнца. А то лицо обгорит и нос облезет, как у меня.

– Ну и пусть! Я нарочно не надела панамку – хочу загореть, как ты. Ой, кто-то смотрит в нашу сторону с холма, – сообщила она тревожно. – Это не Гапон?

– С какого еще холма?

– Да вон же, с деревом на вершине.

– Точно... Токо это не холм, а курган. Нет, это не Леха: рубаха темная. Но на всякий случай спрячемся.

Спустились ниже, присели на кучу прошлогоднего камыша; высокая трава укрыла их с головой. Комары зудели и здесь, он сходил к лодке за сумкой.

– Достань платье и накинь, шея у тебя вся в волдырях, – посоветовал и добавил: – Комарье у нас ядовитое. Прошлым летом мужик рыбалил с лодки да напился и уснул. Так они его чуть насмерть не заели, на харю страшно было смотреть. Ты это... мордочку, как выразился Леха, поменьше подставляй под солнце, загорать нужно постепенно. Ежели и дальше хочешь быть красивая.

Низко, над самыми головами, просвистел косячок селезней. На островок наведалась было длинноногая цапля, но, заметив опасность, улетела, сложив зигзагом шею. Рядом в камыше стонущими голосами перекликаются пара лысух. На куширях у лодки пучеглазые лягухи затеяли громкую перебранку: "Ир-род, ир-род!" – надувая пузыри, ругают кого-то одни; "Ур-род, ур-род! " – вторят им сразу несколько других.

Все это Андрею давно знакомо, привычно и не мешает размышлять о том, как быть дальше, что предпринять в первую очередь. Для Марты – внове: ей казалось, будто попала она в некий сказочный мир – изумительно красивый, волшебный.

– Ты о чем-то размышляешь, – нарушила она молчание. – Рассуждай вслух, может, и я чем помогу. Одна голова хорошо, а две лучше.

– Можно и вслух... Я предполагал, что парашют – он ведь знаешь, какой громадный! – будет на зеленом заметен издалека. Но его пока что не видно.

–Ты считаешь, что он опустился неподалеку отсюда и притом обязательно в камыш? А вдруг в воду...

– Что где-то здесь недалеко – в этом уверен. А что опустился не в воду – парашютом можно ведь управлять с помощью строп. Но конешно: ежли он ранен, то мог угодить и в воду... А два метра, о которых я говорил, это редко где такая глубина, утонуть не должен. Верняк освободился от парашюта, выбрался на мелководье и находится в каком-то из ближних камышовых островков.

– Может, парашют видел тот, что смотрел с кургана в нашу сторону? С высоты ведь дальше видать, – предположила она.

– Стоп, ценная мысля! Зараз встанешь мне на плечи, кругозор увеличится – может, ты обнаружишь белое пятно.

Взошли на верх. Человека на кургане уже не было. Андрей присел на корточки:

– Залазь. Не боись, я буду держать тебя за ноги. Хотя – подожди: принесу шест для опоры.

Шест воткнули в землю, Марта разулась.

– Ой, придерживай, а то коленки трясутся... Да, ты прав: кругозор увеличился. Только вот ничего белого, кроме больших цветов да птиц, похожих на лебедей, пока не вижу.

– Зараз я повернусь лицом к хутору, а ты смотри, но не на воду, а на камыши. Ну, как, -парашюта не видно?

– Нет, Андрюша, нич-чего такого...

– Ну что ж... Жаль, конешно, что и этот магнитик не помог найти иголку.

– Это был уже последний? – спрыгнув, спросила она.

– Нет, и дажеть не главный. – Андрей срезал еще два лопуховых листа и принялся мастерить защиту от солнечных лучей, сшивая края стеблем травы; Марта присела рядом. – Я нескоко раз замечал, – рассуждал он вслух: – когда долго сидишь в лодке – ну, например, с удочками – ути подплывают совсем близко. Не токо они – и лысухи, и нырки тожеть. Но стоит громко чихнуть, как они всей стаей взмывают и уносятся в другое место. Смекаешь? Наш летчик таким вот образом должен обязательно себя обнаружить!

– Хорошо бы...

– Это наш главный магнитик. Ну, а не сработает и он, останется последнее средство: обойти вокруг зарослей, покричать, посвистеть; услышит откликнется. Как думаешь?

– Не знаю... Как ты, так и я, – надо же что-то делать.

Она до крови расчесала ноги выше щиколоток, на что Андрей заметил: Можно подумать, что тебя покусали осы. Натяни шаровары пониже, а то больно по вкусу пришлась нашим комарикам.

– Тобой они тоже, между прочим, не брезгуют. У тебя разве после них не чешется?

– Не так, чтоб очень. У нас, наверно, выработалось на них противоядие. Но у меня имеется и кой-что другое. – Поднялся, сдвинул охапку старого камыша и извлек кусок дернины. Из углубления достал крышку от выварки, затем резиновые сапоги. – Они хуть и дырявые, но ноги от комарья спасают.

Становилось невыносимо жарко, заливал пот. Вид у Марты стал довольно жалкий, и он спросил:

– Небось, и не рада уже, что напросилась в помощницы?

– Я, наверное, на мокрую курицу похожа? Нет, нисколечко не жалею.

– Ну и хорошо. Дальше сделаем так. Отсюда, с вершины курганчика, все видно, как на ладони. Ты станешь вести наблюдение со стороны хутора, садись спиной к солнцу, чтоб не пекло в лицо. А я – от гор. Задача такая: быть все время начеку и вовремя заметить, откудова взлетят хотя бы пятеро-шестеро утей. Тут они летают часто, но которые вспугнутые, те обычно еще и крякают.

– И долго будем так вот ждать?

– Надо бы не меньше двух часов. До вечера еще далеко, часов пять останется и на поиски, ежели что. За это время мы обследуем пол-лимана.

Между тем солнце перевалило за полдень и пекло так, словно вознамерилось поджарить не только ребят, но и все живое на островке. Несмотря на близость воды листья лопухов начали обвисать, как ошпаренные кипятком. Барашковое облако порой набросит благодатную тень, при этом ветерок тоже вроде посвежеет, только все это на короткое время. Слышно, как Марта (они сидят спиной друг к дружке) то и дело вытирается платьем; у Андрея цветастая блуза – хоть выжми.

К югу плавни тянутся на добрый десяток километров – до самой станицы Ивановской, заметной у горизонта темной полоской садов да рыжеватым куполом кирпичной церкви. Еще дальше, за Кубанью, небо подпирают полуразмытые дрожащим маревом зубцы Кавказского хребта. Во весь окоем – полированная гладь с отражениями лениво плывущих в синеве ослепительно-белых, причудливых облаков. Возвышающиеся над водой заросли камыша кажутся опрокинутыми в бездонную глубь. В ушах – беспрерывный, не стихающий ни на секунду гул незримой, но кипучей жизни.

Какое-то время Андрей занят был мыслями о том, не лучше ли было сперва обойти ближние островки, позвать – глядишь, уже в начале поисков и добились бы успеха. Но откуда начать? И сколько уйдет времени? У него, может, и силов-то на час-полтора... Нет, так будет правильней, – успокоил он сам себя.

Затем мысли перескочили на Марту. Это ж надо так случиться: еще вчера и не подозревали о существовании друг друга – и вот на тебе: вдвоем, в таком месте, где и Макар телят не пас!.. Ладно, рассуждал он, хуть на нормального человека был бы похож, а то ведь – чучело гороховое: босой, голопузый, чумазый. И такую страхолюдину еще и Андрюшей величает! Окромя мамы, никто так уже давно не называл. Ну, разве что Варька иногда, по-соседски. Интересно, о чем она сейчас думает? Наверно, токо про летчика... А она, вообще, красивая. С такой приятно общаться: умная, образованная, скромная. И не подозревал, что такие существуют на свете. Узнать бы о ней побольше; заговорить, что ли?

– Андрюша, – словно угадав его мысли, начала она первой, – а разговаривать можно?

– Конешно. Токо про дело не забывай.

– Хочу спросить... Ванько, которым ты пригрозил Гапону, он твой брат?

– Нет у меня ни братьев, ни сестер... Просто товарищ.

– Старше тебя? Я заметила, что Леха сразу же сбавил спесь.

– Всего на год с небольшим. Но он – силач, каких поискать. И они боятся его, как огня.

– Они – это кто?

– Леха и его дружки – Плешивый и Гундосый.

– У них такие дразнилки?

– Прозвища. У нас их все имеют, дажеть девчонки.

– Старайся говорить слова "даже" и "тоже" без "тэ" и мягкого знака, посоветовала она. – А какие прозвища у ваших девчонок – тоже оскорбительные?

– Ну почему? – возразил было Андрей, но, подумав, согласился: – Может, конешно, немного обидные. – Чувствуя, что такой ответ недостаточен, добавил: – Ежли интересно, могу уточнить.

– Очень интересно!

– Ну... которые девочки на нашем, значит, порядке: Нюську, к примеру, сразу прозвали Косая; у нее и вправду один глаз косит. Есть Вера-Мегера; прозвана так Борисом, он живет недалеко от вас. У него, между прочим, тожеть... вернее – тоже... имеется кличка: Шенкобрысь. Почему такая? Еще во втором, кажись, классе подписал как-то тетрадь вместо Шевченко Бориса Шенко Бриса; ну и стал с тех пор Шенкобрысем.

– А Вера – она что, сердитая и злая?

– Да нет... просто Борис за нею ухаживает, иногда пытается заигрывать, а она ведет себя с ним недотрогой. Хотя очень его уважает.

– И больше на вашем порядке девочек с прозвищами нет? – не дождавшись продолжения уточнений, спросила она.

– Еще Варька. У нее оно, пожалуй, оскорбительное. Даже говорить неохота. Или сказать?

– Если неприличное... вобщем, смотри сам. А почему "Нюська", "Варька"? – нe понравилось ей. – Можно ведь Нюся, Варя. Вы что, женоненавистники?

– Почему?.. Просто Нюська ласкательного имени и не заслуживает, а у Сломовых так повелось сызмалу: Варька да Варька.

– И за что ж вы дали ей такую кличку, что и произносить неудобно?полюбопытствовала-таки собеседница.

– Во-первых, не мы. И никто из наших, тем более я, так ее не обзывали.

– Догадываюсь, что это лехо-плешиво-гундосовская работа. Так?

– Ты угадала. А дразнят они ее "цыцьката".

– Они что, полногрудых презирают?

– За тех не знаю, а Леха – ты слышала, как он сказал и про тебя...

– Он, как я понимаю, отпетый пошляк. А как ты смотришь на таких.

– На сисястых, что ли? Для меня главное не это. И давай на эту тему не будем!

– Ты рассердился? Извини, пожалуйста...

Прошло с полчаса, но ничего из ожидавшегося пока не сбывалось. "Неужели зря теряем время?" – начал сомневаться Андрей. – "Может, не надо ждать у моря погоды"... – Его мысли снова прервала Марта:

– Андрюш, ты сказал "тем более я". Тебе, наверно, Варя очень нравится?

– Почему бы и нет? Мы с нею соседи.

– Я имела в виду другое... Впрочем, это неважно.

– Я тебя понял, – дошло до него. – Ты имела в виду любовь? – Марта промолчала, но он поспешил внести ясность: – Никакой особенной любви. Просто мы близкие соседи, вместе выросли, почти как брат и сестра. А у тебя уже была настоящая любовь? Токо честно.

– Была. Но давно, еще в пятом классе.

– А потом встречалась уже без любви.

– Я вообще ни с одним мальчиком не встречалась!

– И даже с тем, первым?

– Я любила тайно от всех. Он и не знал об этом.

– Че ж не объяснилась, ежели он стоящий парень?

– Так уж получилось...

– А у меня было совсем даже наоборот.

– Ой, Андрюша, смотри, смотри! Взлетели утки и притом – испуганные!

Оба вскочили, словно подброшенные пружиной. Утиная стайка, тревожно крякая, пронеслась над их головами.