Текст книги "Необыкновенные приключения юных кубанцев"

Автор книги: Федор Тютерев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

– У тебя все в поряде?

– Ты хотел сказать – в порядке? Конечно: приготовили все необходимое. А у тебя? – кивнула на сандалет.

– Палец? Нормально! Бинт уже не нужен. Может, двинем, росы нет.

– Придется чуток подождать: мама хлеб выбирает из печи.

– А я торопился!..

– Успеем, сегодня – не вчера. 0н, наверно, еще спит. Груш хочешь?

– Принеси, я в этом году их еще не пробовал.

– Внизу не осталось – бойцы угощались. Идем влезем на дерево, наверху много. И дяде Саше нарвем.

Груша эта также знакома: ее плодами друзья Рудика угощались не один год. Усевшись на ветках, переглядываясь и улыбаясь друг дружке, они хрустели ими с удовольствием.

– На вашем порядке что, только трое девочек? – нашла она тему для разговора.

– Не считая мелких, да.

– А ребят сколько?

– Сичас пятеро. Со мной. Два приходятся тебе соседями. Еще не познакомились?

– Виделись издали. И еще я слышала, что одного зовут Патронка. Это, конечно, кличка. А почему его так прозвали?

– Мишку? Он как-то пальнул из отцовского ружья по воронам и хвалится: с первой патронки – пятерых укокошил. Отсюда и пошло: Патронка, – объяснил Андрей метод образования кличек.

– Странные у вас тут обычаи, – усмехнулась она. – У Рудика тоже кличка имелась?

– Обязательно: Рудой.

– Мар-та! – позвали от хаты.

– Бегу-у! Уже, наверно, все готово, – сказала она, спрыгнула вниз и убежала, придерживая карманы с десятком груш.

Неспеша доев свою, Андрей тоже слез и направился к навесу. Но едва отошел от дерева, как до слуха донесся странный, быстро нарастающий со стороны балки, шум. Вдруг резко, заставив вздрогуть, протарахтела пулеметная очередь. Кинулся через акации к дороге – по ней, вздымая шлейф пыли, мчали мотоциклы. За рулем и в колясках, оборудованных пулеметами, сидели, низко нахлобучив каски, военные с серыми от пыли лицами. "Так ведь это ж фрицы!" догадался он.

Мотоциклы сворачивали налево и катили вдоль хутора. Следом показались столь же быстроходные бронированные машины – танкетки. Две из них свернули в акации и заглохли в нескольких метрах от Андрея. Из люков вверху высунулись белобрысые, тоже с замызганными лицами, головы. Андрей присел за копешкой, затем, пятясь, отполз к терновничку – тому самому, где вчера приветствовал его красавец-петух.

С брони спрыгнуло трое оккупантов в комбинезонах и один, одетый иначе, – в кителе с погонами; последние, а также кобура на ремне, давали повод предположить, что он постарше званием. Захватчики, отряхивая пыль, громко переговаривались, бодро и беспечно, словно вернулись с приятной прогулки. Старшой прошел к сеням, грохнул сапогом в дверь, требовательно прокричал: Матка! Матка, виходить!

– Из сеней вышел Деда, заговорил с ним по-немецки. Подошли и остальные, обступили, загалдели. Получив пару ведер, направились к колодцу.

Шарик, до хрипоты в горле натягивая цепь, с яростным лаем кидался на проходивших рядом с будкой чужаков. Один из солдат замахнулся сапогом, но поддеть не сумел – пес увернулся. Шедший последним старшой достал пистолет и выстрелил дворняге в пасть. Собака свалилась, скребя лапами... Тем временем у колодца, раздевшись догола, по-жеребячьи ржали, обливаясь холодной водой, подчиненные. Убийца собаки неспеша сбросил китель, нательную, в серых от пота разводах, сорочку; тонкой струей ему стали сливать на спину, он отдувался, фыркал, блаженно кряхтел.

Встав на колени, невидимый сквозь густую листву, Андрей наблюдал за пришельцами. Так вот они какие, фашистские оккупанты... Эти два слова он слышал часто, и воображение рисовало их этакими пиратами-бармалеями звериный оскал, небритые, увешаны кривыми ножами, пистолетами и гранатами, с черной повязкой на глазу. Оказалось, однако, что облик вполне человеческий. Это, впрочем, не уменьшило неприязни: сытые, самодовольные "хари" вызывали отвращение и ненависть. Возмущало и то, как себя ведут – самоуверенно, хозяйски, будто прикатили к себе домой. Подлые убийцы! Застрелить собачку только за то, что добросовестно исполняла свои обязанности... Ведь не укусила же! Вот так, наверно, и с людьми: чем-то не глянулся – и на мушку. Эх, был бы автомат, изрешетил бы, гадов, – и в подсолнухи, ищи-свищи!

Но ничего, кроме складника да еще пряща с боеприпасом, у него при себе не было. Как, впрочем, не было и страха или растерянности. К злости примешивалось сожаление, что не успели выйти со двора: дять Саша вторые сутки не емши и неизвестно, когда теперь они к нему прорвутся.

Наобливавшись, солдаты отправились к машинам, а офицер с одним из подчиненных прошли к дереву. Запихиваясь, старшой тряс ветки, а солдат, одной рукой посылая в рот грушу за грушей, другой подбирал падающие в ведро; наполнив, ушел к своим угощать.

Доев последнюю грушу, старшой достал из кобуры пистолет и начал к кому-то подкрадываться. Андрей придвинулся к краю укрытия и увидел: к курам. Не подозревая об опасности, они беспечно копошились под вишней, куда хозяева специально для них высыпали пепел.

Хрястнул выстрел. Всполошно кудахча, неструхи кинулись врассыпную, а одна – трепыхалась в судорогах, вскидываясь кверху, словно подранок. Не струсил лишь петух: озадаченно топтался вокруг нее, что-то недовольно бормоча; несколько раз клюнул подопечную, как бы призывая к порядку... Не оставил ее и после того, как "охотник" выстрелил и по нем, лишь отскочил от взметнувшейся рядом земли.

Вероятно, обеспокоенная стрельбой, во двор вышла женщина средних лет и роста, даже издали удивительно похожая на хорошо знакомую Андрею "теть" Эльзу; догадался: мама Марты. Охотник поднял убитую курицу за лапу и швырнул хозяйке, что-то приказав; та ответила по-немецки и прошла к летней кухне.

А петух все еще почему-то не убегал. Недовольно бормоча, издали с опаской поглядывал на незнакомца, забравшего его подругу. Не желая вспугнуть, последний стал целиться издали, но тщательно: опустившись на колено и положив пистолет на запястье левой руки. Переливавшаяся всеми цветами радуги цель не стояла на месте, и стрелок долго не мог поймать ее на мушку. Наконец нажал на спуск, щелкнуло, но выстрела не последовало. Петух, тем не менее, подпрыгнул, сердито кудкудахнул, но... опять-таки не убежал. Немец извлек пустую обойму, затолкнул запасную. И тут случилось совсем уж непонятное: не успел изготовиться снова, как жертва, безо всякого повода высоко подпрыгнув, с кудахтаньем скрылась в акациях... Озадаченный, тот пошел следом и неожиданно заметил притаившегося в терновничке Андрея.

– О-о!.. – протянул удивленно, изогнув белесые брови. – Ком гэр!

Он что-то еще лопотал по-своему – Андрей, разумеется, не понял; зато жест пистолетом был красноречив и означал: подь-ка сюда! Такой поворот дела предусмотрен не был и застал явно врасплох. В растерянности малец даже забыл про прящ в руке. Лишь выбравшись на карачках наружу и поднимаясь с колен, спаситель петуха спешно отвел руку назад и взмахом кисти отшвырнул улику к кусту.

Не испытывая особой тревоги, прикидывал, что же предпринять? Первая мысль была – метнуться в акации, проскочить в подсолнухи, попробуй догони! Но ведь у него наготове пистолет... Уж на этот раз он не промахнется, пристрелит – и глазом не моргнет. Прикинуться чокнутым, будь что будет? Сделал три нерешительных шага навстечу, настороженно глядя в водянисто-голубые вражьи глаза. Собирался уже изобразить придурковато-покорную мину на лице, как вдруг высокомерно-презрительная физиономия гитлеровца исказилась злобной гримасой: это фашист заметил повисшую на кустарнике рогатку с резинками и кожаткой и наверняка догадался о причине неудавшейся охоты на почти ручного петуха. Словно взбесившись, зверем сорвался с места, сгреб всей пятерней правое ухо подростка и с таким остервенением крутанул, что брызнула кровь.

Стиснув зубы от боли, Андрей обеими руками вцепился в кулак, нащупал мизинец, отогнул и с силой дернул вбок. Тот отпустил ухо, но замахнулся рукояткой пистолета. От удара спасла выработанная боксом реакция: вовремя отшатнулся, и удар пришелся вскользь. Чтобы избежать следующего, отпрыгнул в сторону, но, споткнувшись (схватка случилась на грядке с окученной картошкой), растянулся в полутора-двух метрах. У Андрея екнуло серце, когда фашист взвел пистолет и нацелил дуло промеж глаз...

В этот критический момент на его руке, пронзительно взвизгнув, повисла Марта. Выстрел прогремел, но пуля ушла в землю рядом. Белая от ужаса, вся в слезах, девчонка лепетала что-то по-немецки, кошкой вцепившись в рукав кителя. В следующее мгновение подоспела мать, ухватилась за левую руку – и тоже стала умолять пощадить "киндер".

Нетрудно представить, чем все бы кончилось, не подоспей солдат с каким-то срочным сообщением. О важности его свидетельствовали возбужденный вид последнего и то, что начальник, выслушивая (Андрей с Мартой, прикрываемые матерью, тем временем пятились к хате), сунул пистолет в кобуру и заспешил к танкеткам в акации.

Во дворе, приставив лестницу к лазу на чердак, мать приказала: – Быстро наверх! И сидеть тихо, пока не позову.

Когда за ребятами захлопнулась дверца, она унесла лестницу за сарай и сунула в густой малинник.

В прохладном сумраке (камышовая, под корешок, кровля не прогревалась даже в августе) спасенные, пригнувшись и держась за руку, пробрались к чердачному окошку в одно стекло и затаились прислушиваясь.

– У те... тебя шея в крови, – часто дыша, шепотем сказала Марта. – И ру... рубашка... все плечо. Ты ранен?

– Вроде нет... Из уха, наверно: чуть, гад, не открутил совсем.

– Повернись к свету. Красное, как помидор... Больно?

Носовым платком осторожно промокнула надорванную мочку, принялась удалять кляксы с шеи.

– Печет немного... Ты не разобрала, о чем докладывал этот прибежавший фриц? Я уловил слово "комиссарен".

– Он сказал, что по шоссе скачет на лошади красный комиссар. И что он уже близко.

– И ты молчала! – Андрей встал на колени и, протерев стекло, припал к окошку.

– Я же еще не кончила же!.. – упрекнула она, тоже подхватясь. – Надо убрать, пока не засохла. – Продолжила с помощью слюны и платка убирать с шеи кровь, – Говори, что видишь.

– По гравийке со стороны Ивановки на лошади действительно скачет какой-то военный. Уже приближается к мосту... это метров четыреста отсюда. Хорошо видны портупея поверх гимнастерки... на ремне кобура, а на груди, кажись, футляр от бинокля. Фуражка, как и гимнастерка, командирские. Похоже, и в самом деле комиссар или командир.

– Все, Андрюша... весь платок в крови.

– Спасибо. – Он подвинулся, дав и ей место у окошка. – Галопом скачет... Неужли не знает, что тут уже кругом враг?

Словно в подтверждение сказанному, заработал мотор танкетки – она, видимо, развернулась на месте, и в следующий момент резко застучал пулемет. Тотчас же, вскинувшись на задние ноги, рухнула лошадь; всадник, успев соскочить, кинулся в сторону подсолнухов. Тут последовала еще очередь, продолжительнее первой, и комиссар (назовем и мы его так), словно споткнувшись, упал...

Фыркая, танкетка напрямик, подминая подсолнухи, устремилась к мосту небольшому, деревянному, служившему для пропуска весенних вод. С броневика спрыгнул старшой, крадучись приблизился к раненому (тот оказался в стороне от места падения). Через некоторое время оттуда до окошка донесся слабый хлопок выстрела. После чего танкетка тем же следом вернулась обратно.

– И чего его занесло сюда, этого комиссара? . . – вздохнув, нарушила тягостное молчание Марта. – Чтобы так вот умереть...

– Кто-кто, а он-то должен бы знать, что враг уже здесь, – заметил Андрей.

Отошли и сели в метре от окна. Разыгравшаяся трагедия потеснила собственные тревоги, и даже частая стрельба, раздававшаяся по всему хутору, не вызывала особой озабоченности: тоже, видать, на "дичь" охотятся. Когда глаза снова привыкли к сумраку, заметили кучу старого барахла. Марта взяла из нее свернутую в рулон половую дорожку домотканной работы, раскатала, предложила садиться.

– Мне бы прилечь. Что-то плечо ноет, этот черт задел-таки рукояткой пистолета.

– Ложись. – Она раскатала рядом вторую, еще одну положила заместо подушки под головы, примостилась рядом. Опершись на локоть, задумчиво смотрела на товарища. Андрей взял ее ладошку, положил себе на грудь, крепко пожал.

– Я теперь по гроб жизни твой должник, – признался, глядя в глаза своей спасительницы. Не подоспей ты, мне бы точно хана... Расскажи, как это у тебя вышло.

Она высвободила руку, легла навзничь. – Когда послышалась стрельба, а потом затарахтели эти мотоциклы, мама сразу сунула в закуток под припечком приготовленное для дяди Саши, – начала она неторопливо. – А мне велела залезть под топчан. Хотела выйти на стук, но дедушка придержал, вышел сам. Потом он вернулся и сказал, что немцы ушли к колодцу умываться, а маме приказано приготовить им горячий завтрак. Подали мне старое ватное одеяло, велели не вылезать и вышли. Постелила, лежу. Слышу – выстрел, затем еще. Почему-то стало страшно за тебя; я оставила убежище и подошла к окну на огород. Вижу, ты вылез из кустов, а он кинулся к тебе с наганом... Не помню, как я распахнула окно, как выпрыгнула, как вцепилась ему в руку... закончила она свой рассказ.

– Да-а... Еще секунда – и не успела бы. Никогда не подумал бы, что ты такая храбрая и отчаянная! Он ведь мог прикокнуть и тебя.

– Не знаю, как получилосъ, ведь я, вообще-то, трусиха. Но о себе даже не подумала. Конечно, если б не мама, он отшвырнул бы меня, как котенка. И не случись этот несчастный комиссар.

– Да, конешно, – согласился спасенный. Помолчав, добавил, с оттенком неприязни: – Я знаешь, что сичас подумал? Вдруг он предатель и спешил сдаться им в плен. Ну не может быть, чтоб командир – и не знал обстановки!

– Даже если и так, – согласилась она. – Но ты обязан ему жизнью и не должен говорить о нем с презрением. Кто б он ни был, мне его жалко.

– Ну, нет... ежли он изменник Родины, то туда ему и дорога!

– Как ты можешь такое говорить! – искренне упрекнула она. – А еще говоришь – тоже верующий...

– На изменников и предателей милосердие не распространяется, им не может быть прощения!

Последовала долгая пауза. Ее прервала Марта вопросом: – Как получилось, что ты – никак не ожидала! – не сумел спрятаться понадежней? И чем надосадил ему, что он так взбеленился?

– Случайно получилось... А взбеленился потому, что я помешал ему застрелить петуха.

– Помешал? Как это?

– Пужнул из пряща, он и удрал в акации.

– И ты рисковал из-за какого-то петуха? – не одобрила она поступка.

– Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.

– Нашел время для комплиментов! – не приняла она шутки.

– Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и мне он нравится. Я и решил спасти его от смерти. Как ты меня.

– Сравнил тоже!..

– Ну, а посля, когда фриц сцапал меня за ухо, я ему чуть еще и палец не вывихнул, вот он и озверел. А, что было, то прошло...

– Хорошо, если прошло. Ш-ш-ш... – подняла она указательный палец, призывая помолчать: от летней кухни донесся разговор немца с матерью; Марта прислушалась.

– Что-нибудь поняла из этой джеркотни? – спросил, когда там затихло.

– Почему бы и нет? Только не все расслышала.

– И о чем они толковали?

– Да так, ничего особенного... Я имею в виду – не о нас с тобой.

– А все ж? – настоял он.

– Ну... вначале интересовался, скоро ли будет готов завтрак, поторапливал. Мама сказала, что виновата индюшатина, она вкуснее курятины, но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу – водки, если по-нашему.

– И все? А говорили долго.

– Спрашивал за папу – служит ли на стороне большевиков.

– А она что? – допытывался Андрей, видя, что та чего-то недоговариет. Сказала, что он давно помер?

– Вроде того... Только не помер, а что его расстреляли как врага советской власти.

– Да? – всерьез удивился он. – Что, так и было? Вчера ты говорила другое.

– Ты как маленький, ей богу!.. Конечно все не так. Но если честно, я действительно была неточна... А сегодня могу сказать тебе правду. – Марта придвинулась вплотную и стала говорить шепотом, словно их мог подслушать кто-то посторонний: – Мой папа воевал против фашистов еще в Испании... Слышал про испанскую революцию?

– Немного знаю.

– Так вот, папа командовал там интернациональным батальоном. И хотя одолеть фашистов не удалось, когда он вернулся на Родину, его представили к ордену и присвоили воинское звание капитан. Потом, еще перед войной, заслали в Германию разведчиком... Я от мамы только недавно об этом узнала. И орден Красной Звезды своими глазами видела. Не веришь?

– Ну почему ж... Верю. Токо это ведь строгая-престрогая военная тайна!

– Коне-ечно! Мама меня предупреждала. Но тебе я доверяю, ты не разболтаешь.

– Даже если кишки из меня будут тянуть – про это не пикну, – заверил Андрей на полном серьезе. После паузы спросил о другом: -Ты сказала... она им что, индюшку зарезала?

– Это дедушка, вчера еще, для дяди Саши. А сварила мама не всю. Может, решила поддобриться, чтоб этот змей про нас не вспомнил.

– Да одной курицы на всех и не хватило бы, – согласился он с таким ее предположением. – А что это за чемоданчик виднеется?

– Где? – не поняла она.

– Вон, из тряпья выглядывает, – показал на кучу хлама.

– 0й, это ж мамина пишущая машинка. Из города прихватили, жалко было оставлять – новенькая.

– Ни разу не приходилось видеть! Можно посмотреть?

– Конечно.

С чемоданчика-футляра сняли крышку. В нем, отливая черным лаком, находилось чудо намного сложнее швейной машины, каковую видеть ему уже приходилось.

– Ух, ты! Красивая. Это ж надо придумать! А написано не по-нашему.

– Немецкая, "Ундервуд" называетея. Андрей потрогал клавиши, пошатал рычаг проворота валика, заметил:

– Вот бы нам такую!..

– Зачем она тебе?

– Не мне, Феде, моему соседу. Он годнецкие стихи сочиняет, хочет стать поэтом, а им машинка – во как нужна.

– Иметь такие вещи кому попадя не разрешалось. А теперь, наверно, и тем более. Вот только плохо мама ее спрятала. Давай перепрячем в более укромное место.

Диковину задвинули в темный угол и прикрыли всевозможной рухлядью.

Ухо у Андрея вспухло, но жар спал; перестало ныть и плечо. То, что их не стали искать, успокоило окончательно. Только вот что происходит на хуторе? Отчего-то стало тревожно на душе, хотя выстрелов слышно уже не было.

Марта, заложив руки за голову, молча смотрит вверх, прислушиваясь к разговору, доносящемуся со двора, – там уже завтракают. – Ой, глянь!.. показала на крышу. – Как они нас не покусали...

Андрей поднял глаза – прямо над их головами висело с блюдце величиной пепельно-серое осиное гнездо. По нему взад-вперед сновали десятка два крупных, с черно-желтыми брюшками, ос.

– Не боись, это не фашисты, они первыми не нападают, – успокоил он. Они, как мы, – нас не трогай и мы не тронем, а ежели разозлишь, тогда берегись: . . – А сам подумал: "Хорошо, что невзначай не задели головой – ох и досталось бы на бедность!"

– Неужели тут и ночевать придется? . . – понаблюдав за осиным семейством повернулась она к нему

– Ежели торопили с завтраком, можно предположить, что скоро умотнут дальше.

– Или – что сильно проголодались... Давай хоть разговаривать, чтоб скорей время прошло.

– Давай. А о чем бы ты хотела?

– Хочу вернуться ко вчерашнему нашему разговору... Помнишь, ты, перед тем, как взлететь уткам, сказал: "А у меня было совсем даже наоборот". Это как понимать?

– Чтой-то не припомню, о чем мы тогда говорили...

– А еще хвалился отменной памятью!

– Вобще, если честно, то, конешно, помню... Токо...

– Ну вот, опять "токо"; ты ведь уже перешел было на "только".

– Да понимаешь, ты такой вопрос задала...

Андрей помедлил, обдумывая, как бы поделикатней ответить. Дело том, что "было" у него с той самой Нюськой, не заслуживающей, по его словам, имени поласковей. Это была не любовь и даже не дружба – так, недоразумение, о котором лишний раз и вспоминать не хотелось.

– Если это сердечная тайна, то можешь и не говорить, – пошла навстречу собеседница, видя, что он медлит.

– Да никакая не тайна. Ежли интересуешься, могу и рассказать... Возвращались мы однажды с ерика, ходили купаться. Мы – это трое ребят и две девчонки – Варька и новенькая, которая только недавно появилась на хуторе. Тоже, если не присматриваться, красивая, к тому же веселая – хохочет по пустякам. Было уже поздно, живет она на самом краю, попросила меня проводить до хаты. Ну, провел, стоим разговариваем о разной чепухе. Она рассказала о себе такое, что уши вянут. Я даже усомнился, все ли у нее дома. Стал прощаться, а она и говорит: ты не спеши, послушай, что я скажу. Я, говорит, как увидела тебя, так сразу и влюбилась. Стал было отнекиваться, а она за свое: хочу с тобой дружить и все такое, чуть не со слезами...

Андрей умолк, не желая, видимо распространяться о дальнейшем. Однако Марта, похоже, не нашла в ее поведении ничего предосудительного.

– Совсем, как у Татьяны Лариной! – Заметила мечтательно. – А вот у меня смелости не хватило. Я так страдала!

– Только Нюське до Татьяны – как Куцему до зайца. Любовь у ней оказалась вовсе не такая, какую описал Пушкин, – возразил он.

– А по-моему, любовь у всех одинаковая. Я имею в виду девочек.

– Ты слыхала пословицу: "Мать дитя любит и волк овцу любит"?

– Нет. А при чем тут...

– Вторая ее половина – как раз про Нюську.

– Она что – хотела тебя съесть? – не взяла в толк собеседница.

– Придется объяснить, раз до тебя не доходит... Нюська в тот же вечер сама полезла целоваться и не только это. Стала мне противная, и больше я с нею не ходил, как ни навязывалась.

Помолчав, Марта заметила:

– В Краснодаре у меня осталась подружка Таня. Она немного старше меня, дружит с мальчиком. Так вот она говорила, что вашему брату от нас ничего другого и не надо.

– Тоже из непутевых?

–Я бы не сказала. Просто любит его безумно и потакает всем его прихотям.

– Ну, то в городе. А наши девчонки такого с собой не позволяют. И пацаны – редко кто.

– Если ты не из тех "редко кто", то я тебя еще больше зауважаю, пообещала она, как если б между ними уже имелась договоренность о взаимном "уважении".

– В этом можешь не сомне...

Не успел договорить из-за треска, донесшегося снаружи. Кинулись к окошку – по обочине дороги, снижая скорость перед поворотом, один за другим проскаивали не успевшие запылиться мотоциклы; следом прошумели танкетки. Стало тихо до звона в ушах.

– Мар-та! Слезайте! – послышалось через некоторое время со стороны лаза.

Андрей спустился по лестнице вторым. Старшая из спасительниц с любопытством рассматривала "крестника". – Ну, братец, и нагнал же ты нам страху! – были ее первые слова. – Жить тебе после такой переделки сто лет. Доча, принеси-ка йод, нужно обработать парню ухо, а то отгниет – кто за него и замуж пойдет. И прихвати рудикову рубашку, она в сундучке снизу. Пойдем под навес, Андрюша. Тебя ведь так звать?

– Вобще – Андрей. А вас?

– Зови пока что Ольгой Готлобовной, – улыбнулась та.

– А почему "пока"?

– Будешь моим зятем – глядишь, как-то по-другому станешь звать. Заметив его смущение, поправилась: – Я, конечно, пошутила, извини.

– Ольга Готлобовна, а почему фрицы драпанули? – оправившись от смущения, спросил он.

– Они, детка, не драпанули... Это был всего лишь передовой отряд.

– А когда нагрянут остальные?

– А может завтра, а может, аж послезавтра, – дала она понять, что он явно злоупотребляет буквой "а". -Я как-то забыла спросить, а они доложить мне об этом не додумались. Для тебя это важно?

– Подольше б их, гадов, не было!

Вышла Марта, неся клетчатую рубашку, пузырек с йодом и клочок ваты.

– Ну-ка, покажи свое ухо, черномазый... Крепко он тебя оттрепал. Но ничего, до свадьбы заживет!

– Будем надеяться, что намного раньше, – заметила дочь и перевела разговор на другое: – Мама, как тебе показались непрошенные гости – не страшно было?

– Как показались? – спокойно переспросила она, занявшись Андреем. – На мой взгляд, они излишне грубоваты, даже циничны, нагловаты, самоуверенны... Да это и понятно: не с визитом вежливости пожаловали. – Она вздохнула. – А что до страха, то разве что из-за вас, и то поначалу.

– Этот ихний старшой – он про меня спрашивал?

– Интересовался... . Ты ему палец, что ли, повредил; грозился пристрелить. Но я сказала, что вы убежали в подсолнухи, где вас разве что с собаками разыщешь.

– Я, конешно, придал вам хлопот... Извините. Не думал, что так обернется.

– Он, мама, нашего петушка от явной смерти спас, – похвалилась Марта.

– Да? Каким же образом?

– Этот черт хотел и его подстрелить, а Андрей запустил в него из рогатки – в петуха, конечно, – тот и убежал. Этим, кстати, себя и обнаружил

– Скорее, некстати. Поступок, конечно, благородный, но не стоило так рисковать из-за птицы, – не одобрила и она.

– Мама, можно, мы сейчас же и отправимся к Александру Сергеевичу? А то он там волнуется! И голодный.

– Сперва покормлю вас – и бегите. Сними-ка свою окровавленную, надень рудикову, – предложила Андрею.

– Мне нужно домой наведаться, – сказал он, сняв рубашку. – Мама, небось, переживает за меня, а у нее больное сердце. Там и подкреплюсь,

Солнце близилось к полудню, набирала силу жара. Череду пастухи – ими сегодня были женщины – обеспокоенные случившимся, тронули с пастбища раньше обычного, и она уже шла по хутору. Впереди всех трусцой бежала корова по кличке Свинья (прозванная так ребятами за исключительно "ехидный характер") она спешила укрыться – от мух и оводов в прохладном хлеву. Ей, однако, пришлось перейти на шаг почти у родного подворья: в идущем спереди мальчугане узнала одного из тех, кто частенько "угощал" по рогам. Это был Борис.

– Привет, Шенкобрысь, ты откуда чешешь? – остановил его Андрей.

– От Веры-Мегеры, а ты? – обменялись рукопожатием.

– Мать мою, случаем, не видел? – Он подумал, что если дома все в порядке, то попросит приятеля вернуться и сообщить ей, мол, "с ним все благополучно". А сам вернется, давно ведь должны быть на островке.

– Токо сичас видел. Правда, издаля, – сообщил Борис. – А ты разве еще дома не был?

– Ты, как всегда, догадлив...

– И ничего не знаешь? – удивился тот.

– А что я должен, по-твоему, знать?

– Так ведь соседку ж твою эти гады убили!..

– Какую соседку, ты че буровишь!..

– Да теть Шуру Сломову! Своими глазами видел...

– Как, за что?

– За Варьку заступалась. Ну, и...

– За Варьку? Говори толком, что ты цедишь по слову! – волнуясь, потребовал сосед Сломовых.

– Да язык не поворачивается говорить такое... Придешь – сам узнаешь. А я спешу – не знаю еще, как там мои.

– Я проходил мимо, видел и мать, и Степашку: живы и здоровы. Давай расскажи, раз видел собственными глазами, – настоял Андрей.

– Ну... – начал тот неохотно, издалека. – Я как раз был у Веры, помогал резать яблоки на сушку, когда нагрянули эти выродки... – Они не спеша двинулись в сторону борисова подворья. – Как токо заслышали стрельбу, сразу за пацанов – и на огород в кукурузу. При-таились, слушаем, что происходит на хуторе. Сперва все было тихо потом пошла стрельба. Одиночная, но перед этим несколько раз вроде как из тяжелого пулемета. Причем, на моем краю. Неужли, думаем, расстреливают людей? Говорю Вере: сбегаю домой, узнаю, как там мои может, уже и в живых нет. Она боится оставаться одна (теть Лиза куда-то отлучилась), но отпустила. Ну, крадусь, значит, огородами, чтоб не попасться им на глаза. Токо из вашей кукурузы нырнул в сломовские подсолнухи, слышу, кто-то визжит. Варька, что ли, думаю... Завернул в ихний сад, добегаю до краю – так и есть: два здоровенных лба волокут ее к ореху, что возле колодезя. У переднего в руке железный автомат, с длинным та-ким рожком. Я сперва подумал, что расстреливать, но потом дошло... Она, конешно, вырывается, визжит, как резаная, отбивается ногами, пытается укусить... А этот, ж-жупел, который второй-то, накрутил косу на руку, оттягивает ей голову назад, а у самого, козла, пасть нараспашку – ему, скоту, смешно... А у меня – ну ничего в руках. Что делать? Я – к вам во двор, думал, найду тебя, что-нибудь придумаем; а там тожеть фрицы и больше никого.

– Нужно было сразу же бежать за Ваньком, – вставил слово Андрей, тупо глядя перед собой.

– А ну как и его тожеть нет дома? Токо время потеряю. Нашел кирпичину и назад: будь что будет, думаю, а издеваться не позволю! Еще издаля замечаю: автомат висит на суку, а они возятся с нею поодаль. Бросил кирпич, крадусь к автомату, еще бы несколько секунд!.. а тут, откуда ни возьмись, – теть Шура. Подбежала да как вцепится одному в патлы! Что ж ты, кричит, с дитем-то делаешь, морда бесстыжая! А другой – хвать автомат да по голове ее хрясь... Она и повалилась.

Борис умолк, удрученно глядя себе под ноги.

– А что ж с Варей, ее не отпустили? – с надеждой в голосе поднял Андрей на него глаза.

– Какой там!.. – Борис снова умолк, не в силах продолжать. – Ты бы слышал, как она кричала, звала на помощь... А потом замолкла, как если б ей рот зажали.

– И ты на все это спокойно глядел? – с осуждением упрекнул Андрей товарища. – Надо ж было что-то делать!

– Что я мог сделать с пустыми руками? А у него автомат: взял наизготовку и зырит по сторонам, не бежит ли еще кто на выручку. А насчет "спокойно" – думаешь, мне не больно было все это видеть... слушать, как она зовет: спасите, где ж вы все подевались? . .

Оправдания Андрей вряд ли слышал. Остекленелым взглядом, потрясенный услышанным, молча и тупо смотрел перед собой, ничего не видя сквозь навернувшиеся слезы.

– Во двор не заходил? – спросил уже на подходе к борисову подворью.

– Там было полно соседей. Хотел узнать, что и как, но меня завернули, сказали – пока нельзя.

Убедившись, что с матерью все в порядке, возвращаться Андрей передумал, и когда Борис прошел в свою калитку, направился к Марте. Там его уже поджидали.

– Дома все благополучно? – поинтересовалась Ольга Готлобовна.

– С мамой? Нормально...

– Ну и хорошо, что нормально. Хотя по твоему виду этого не скажешь, От нее не ускользнуло угнетенное состояние паренька, но расспрашивать не стала. – Можете отправляться, – разрешила дочери.

Перемена не осталась незамеченной и для Марты. Передавая влажную еще рубашку (успела "простирнуть"), она посмотрела оценивающим взглядом.

– Ты че так смотришь? – заметил он.

– Какой-то ты не такой... – пожала плечом. – И могу поспорить, что ты не подкрепился.

Убежала в хату и спустя несколько минут выволокла объемистый узел. Андрей подхватил его, и они побежали к проезду в подсолнухах.

Здесь было по-вчерашнему душно, и они вскоре перешли на шаг. Андрей снял рубашку.

– Давай сюда, – запихнула в узел и ее. – Духотища такая, что и я не против наполовину раздеться... Но вчера я вроде и недолго побыла раздетой, а кожа порозовела – даже мама заметила.