Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Зачем Притыкову понадобилась такая конспирация?

Добраться в село Инякино, где находилось это почтовое отделение, было не так-то просто. Оно находилось на другом берегу Оки. Надо было ехать два часа на катере, от катера и от пристани идти пешком семь километров. Неспроста все это было у Притыкова. Так решил Рыжиков. Невзирая на поздний час, он сел на моторную лодку и отправился в Инякино. На пристани он в колхозе поднял с постели знакомого ему шофера, в Инякино разбудил работниц почты. Они ему рассказали, что Притыков получал ежемесячно, вот уже два года, по пятьдесят рублей из Москвы. Открыли ночью почту. Подняли корешки квитанций. Притыков получал переводы от Раскольцева! Имя это, конечно, ничего не говорило Рыжикову, но квитанции он забрал.

В третьем часу ночи я приехал в управление. Дежурный мне сказал, что меня разыскивает Рыжиков. Звонить ему надо в Инякино…

В Инякино так в Инякино… Название этого села в ту минуту мне ничего не говорило. Соединились с Инякино.

Рад, что чем-то может помочь.

– Товарищ полковник, еле нашел вас! Притыков получал в инякинском почтовом отделении переводы из Москвы… По пятьдесят рублей в месяц… Переводил ему какой-то Раскольцев! Посмотрите на карту, товарищ полковник! Это далеко от нашего села…

– Раскольцев? – перебил я его. Меня уже не интересовало, где это село. – Раскольцев? – переспросил я.

Рыжиков повторил фамилию, расчленяя ее по буквам. Добавил, что у него квитанции в руках, но без обратного адреса. Адрес мне был не нужен…

– Спасибо, Рыжиков! Спасибо! – поблагодарил я его от души. – Квитанции лично доставьте в Москву ко мне… И немедленно…

В Москве утром меня застало еще одно известие. На перегоне Шилово – Проня нашли до неузнаваемости обезображенный труп человека. Нашли и паспорт на имя Притыкова в кармане железнодорожной формы…

Но теперь мы знали, где пересекутся наши пути с убийцей.

11

К концу дня должен был приехать Рыжиков. С часу на час в Москве должен был появиться и Сальге. Встречать его на вокзале в Москве не имело смысла. Он мог сойти на любой станции, пересесть в электричку, в автобус… Словом, вокзал я исключил как место встречи. Он должен был, как я считал, связаться с Раскольцевым. На всякий случай, только для подстраховки, я позвонил в Томск и попросил наших товарищей поберечь Власьева. Никаких оснований считать, что Сальге направится туда, у меня не было. Все сходилось к Раскольцеву. И не за пятьдесят же рублей убрали Шкаликова, убрали его за то, что он что-то знал о Раскольцеве. Вот когда зазвучали слова Власьева: «Раскольцев, тот был поглаже… На голодного не смахивал…» Сохранилась у Власьева в памяти эта деталь. И не могла не сохраниться у дистрофиков, у голодных. Знал, видимо, Шкаликов, откуда прибыл к ним в лагерь Раскольцев. И не ради ли Раскольцева и весь побег удался? Голубев и Власьев бежали, потому что появилась такая возможность, а что ловить не будут, они знать не могли.

Теперь оживляют агентуру. Расчищают для Раскольцева возможность работать. Наверное, все эти годы его не трогали… Могло быть и так. А теперь почему-либо понадобился.

Сами по себе переводы Шкаликову от Раскольцева мыслей у меня таких не вызвали бы. Но он переводил Притыкову! Он знал, что Шкаликов скрывается, помогал ему в этом и считал, что есть у Шкаликова причина скрываться, причина «умереть»… Раскольцев переводил деньги в Инякино. Именно в Инякино приехал и Сальге. Раскольцев навел на след, направил… Он соучастник в убийстве, убийство совершено. Теперь Сальге должен дать отчет.

Их встреча с Раскольцевым предопределена.

Письмо? Телефонный звонок, условный знак? Нет! Должна быть встреча, если идет оживление агента.

Надо было идти к начальству, докладывать все аспекты этой истории.

Наш отдел курировал Сергей Константинович. Его чекистский опыт начал складываться в годы войны в армейской разведке.

Наблюдение за Раскольцевым надо было ставить основательно. Обвинение в соучастии в убийстве вещь серьезная. Мы должны были знать, о чем будут говорить Раскольцев и убийца, когда они встретятся. Техника нашего времени в этом направлении совершенна. А где они и как встретятся? Этого еще никто не знал.

Установили мы, что у Раскольцева есть расписание частных приемов. Лучшего предлога для встречи, чем приход на прием, и не придумаешь, и придумывать не надо.

Выбрали подходящую точку для наблюдения за всей улицей, на которой стояла дача Раскольцева.

На прием я решил пойти сам. Очень мне хотелось встретиться лицом к лицу с Сальге, заглянуть ему в глаза, взвесить силы этого противника. Любопытно было посмотреть и сразу после встречи с Сальге на Раскольцева. Как он овладеет собой, какой у него след оставит эта встреча?

В соседний дом с нашими товарищами я направил и Рыжикова. Только он мог узнать Гусейнова.

Ждать… Ждать… Ждать и догонять – нет ничего хуже.

Прошло двое суток. Я сидел возле полевого телефона, связывающего опергруппу с точкой наблюдения. Есть простор подумать…

Десятки раз были обсуждены все возможные варианты, как брать опасного человека. Он мог отстреливаться. Нельзя было дать ему и возможности покончить с собой. Все заранее оговорили, предусмотрели все случайности и ждали…

И вдруг зуммер полевого телефона. Ждали, ждали, а все же – вдруг! Этот телефон мог зазвонить только в одном случае…

Я снял трубку. Василий объявил:

– Он пришел! Идет к даче…

Я посмотрел на часы. Первый час дня. Доктор Раскольцев заканчивает прием в час. Выбрал время под конец приема.

– Иду! – ответил я Василию.

Я не торопился. Шел, посматривая на всякий случай на номера дач. Первое посещение… Мы наблюдали, но и за мной могли в это время наблюдать.

Если по каким-либо причинам брать этого господина не следует, я должен буду снять шляпу. Больные ожидали на открытой веранде. Все, что происходило на веранде, моим товарищам было видно.

Я открыл калитку и вошел.

Шел до веранды не поднимая глаз. Только безразличие, только равнодушие, никак взглядом не выдать себя. Он, этот господин, сейчас напряжен до предела.

Скрипят под ногами ступени. Вошел. Можно и поздороваться.

Я поклонился, ни к кому не обращаясь, и огляделся. На секунду, на мгновение скользнул по его лицу взглядом. Он стоял спиной к саду, облокотившись о барьер веранды. Буркнул в ответ:

– Здравствуйте!

Слово прозвучало без намека на акцент. У двери сидела пожилая пациентка. Она тоже ответила. Больше на веранде никого не было.

Из дома вышла экономка.

– Вы на прием? – спросила она меня.

– На прием… Если, конечно, можно…

– Вы первый раз?

– Первый раз.

– Я спрошу доктора… Он скоро кончает, а двое на очереди…

– Спросите, пожалуйста! – ответил я экономке.

Мы встретились с ним взглядом. Я смотрел потухшими глазами больного человека, робеющего перед решающим приемом у врача. Его глаза горели. Южанин. Но нет, не кавказский человек. Какие-то странные, удивительные смеси южных кровей. Что-то от Востока, что-то от Средиземноморья. И не так уж он черен, как это выглядело в рассказах. Тонкое, волевое лицо, умен.

И стоит он так… Один рывок – и на локтях он перебросит тренированное тело через барьер. Тренированное тело, хотя ведь немолод, немолод… Он почти мне ровесник. Этот мог и воевать, с оружием в руках мог топтать нашу землю. По возрасту подходило. И не так он нервозен, как это могло показаться. Он чуток, а не нервозен.

Я еще раз огляделся. Несколько плетеных кресел. Столик с журналами и газетами. Приметил гвоздик в бревенчатой стене. Снял шляпу и повесил ее на гвоздик. Представляю себе волнение Василия, я подал знак – «не брать».

Да, да! Именно «не брать». Ситуация для ареста явно не созрела. Такой господин по пустякам сюда не приехал бы. Не убивать же Шкаликова он сюда ехал. Это для него мелочь!

– Жарко! – сказал я. – Па́рит…

Вытер носовым платком пот на лице.

Вышла экономка и объявила мне:

– Доктор вас примет… Ваша очередь последняя…

Время, однако, шло…

В кабинете уже была пациентка. Мы остались с Сальге вдвоем. Он молчал. Я сидел в кресле, не глядя на него, но кожей лица чувствовал его присутствие, каждый его жест.

Время шло…

Прошел наконец и он в кабинет. На веранде он оставил портфель и трость.

Я поглядывал на окно, терпеливо ждал… Разговор у них не короток, стало быть, по существу…

Я смотрел на рассаженные деревья.

Особенно приглянулась мне серебристая елочка. Ее посадили в двух шагах от веранды. Растет она медленно. Достигла она макушкой карниза. Самая ее прекрасная пора, расцвет всей красы. Распушилась каждая ее ветка.

Шаги за дверью, дверь раскрылась, вышел Сальге. Я встал.

Из-за двери раздался голос:

– Пожалуйста!

Сальге раскланялся со мной, обнажив ослепительные эубы, улыбнулся он только ртом, глаза смотрели пронизывающе и холодно.

А что, если?.. Я задумался, входя в кабинет. Что-то интересное показалось мне в мелькнувшей мысли. Ну конечно же!

Когда я вошел в кабинет, Раскольцев сидел за столом, что-то записывая в тетрадь посещения больных. Не поднимая головы, он сказал:

– Садитесь!

Я сел на стул, поставленный сбоку стола для пациентов. Он поставил точку в конце фразы, поднял на меня глаза.

Обычно говорят, что глаза – это зеркало души. Но это действительно в том случае, если у человека открытая душа. У Раскольцева глаза серые. Серый цвет обманчивый, хотя и немного у него оттенков. Словно бы туман у него в глазах, словно бы дым, и ничего сквозь не видно. Спокоен и ровен. Профессиональные вопросы, профессиональные жесты…

он высок и барствен. Совершенно не обязательно, что он и в жизни барин. Он барствен по натуре, по скрытому чувству превосходства над другими, красив, хотя и немолод.

– Имя, возраст!

Перо зависло над бумагой.

То, что мелькнуло при входе в кабинет лишь проблеском, теперь окрепло в решение.

– Дубровин Никита Алексеевич!

Он записал.

– Возраст?

– Пятьдесят шесть лет…

– Работаете?

– Работаю…

– Профессия?

– Полковник…

– Военнослужащий? В штатском?

– По характеру службы приходится в штатском…

Здесь бы ему и споткнуться, если бы его мысли в эту минуту работали в определенном направлении. Но его внимание скользнуло мимо моей оговорки о «штатском».

– Курите?

– Трубку, доктор!

– Не глядя, сразу говорю: курить бросайте! Ничего не знаю! Если хотите у меня лечиться – сразу бросайте! Ночные работы? Нервы?

– Сейчас какие там нервы? И ночных работ нет! Все было, доктор… и по полторы пачки курил за ночь… Во время войны досталось!

– Всем, кто воевал, досталось! Ранения были?

– Ранений не было, но работа была сложной…

Потихоньку я его выводил на главный вопрос, выводил на свою новую задумку. Он взглянул на меня из-под очков.

– Что-нибудь было особенным в вашей работе, что могло повлиять на ваше здоровье?

– Наверное… Начало войны, доктор, я встретил в Германии…

– Простите! Это по какой же линии?

– По нашей, доктор! На нелегальном положении.

– Зачем вы мне это говорите?

Ого! Легко и свободно, без усилия он принимает вызов!

– Это уже давно не тайна, доктор! Теперь попутно я занимаюсь историей… А вот там, наверное, и закладывалась моя болезнь…

– Там это могло быть! Там все могло быть! Страшная страна! Я тоже был во время войны в Германии. В плену!

– Сочувствую вам, доктор! Досталось, наверное?

– Кто вас ко мне рекомендовал?

Я назвал ему имя его давнего пациента.

– Ложитесь! – приказал он.

Я снял пиджак, рубашку и лег. К спине прикоснулся холодком ободка стетоскоп.

Выслушивал он внимательно, должен отдать ему справедливость. Каждый жест обнаруживал в нем навыки специалиста.

Он увидел шрам на спине от пулевого ранения.

– О-о! – воскликнул он. – Германия?

– Партизанский отряд, доктор!

– Биография у вас, скажу я вам! Эпоха!

Он разрешил мне встать.

– Мы не думали об эпохе, доктор! Не правда ли? Жили, как повелевала совесть!

– И горели, как свечи! – поддержал он разговор. – Стеарин остался, а фитилька частенько не хватает… Сердце у вас пошаливает. Но имейте в виду, что сердце – аппарат выносливый. Только убирать надо все лишнее. Пора отказаться от трубки. Коньяк?

– Коньяк, доктор…

– И от коньяка! Занятия историей не обременительны! Я тоже иногда мысленно возвращаюсь к прошлому… Нельзя сказать, чтобы о фашистском плене написано было мало… А вы знаете, не доходит до молодых… Рассказываю вот дочке, она верит… Но чувствами этого не постигает…

– Да, в стандарты здесь ничего не вгонишь! Звоните, доктор! Может быть, я чем-нибудь и помогу!

Решился уже совсем на прямой намек. Но легко, конечно, и объяснимо желание пациента чем-то помочь своему доктору. И уловил, уловил я в нем какое-то движение, какое-то смятение чувств, беспокойство, при всей его сухости и сдержанности. Он сжал мне руку чуть выше локтя и проговорил:

– Принимайте мои лекарства… Заглядывайте через недельку…

Мы раскланялись…

Солнце между тем совершило положенный ему путь, и его лучи упали на веранду. Блистала серебром хвои елочка. Я снял с гвоздя шляпу и тихо пошел…

12

А теперь послушаем их разговор. В аппаратной собралась вся группа, участвовавшая в операции: Василий, Сретенцев, Волоков…

Сальге.Здравствуйте, доктор!

Раскольцев.Здравствуйте! Я удивлен…

Сальге.У вас два дня не отвечает телефон!

Раскольцев.Идут работы…

Сальге.Знаю! Ведут подземный кабель… Почему?

Раскольцев.Как это почему? Стояла воздушная линия, ведут подземный кабель! Я думаю, это лучше! Надежнее.

Сальге.Мне именно сегодня надо было вам звонить… Случайность?

Раскольцев.Не сходите с ума! Мы два года добивались, чтобы проложили подземный кабель. Я даже и генерала просил…

В этом месте Василий взглянул на меня и даже поднял руку, чтобы я обратил внимание. Действительно, здесь что-то улавливалось в интонации: бытовое, приземленное. Словно бы говорили они об общем и давнем знакомом. Я попросил повторить фразу, отметил для себя, как строились паузы. Пошли дальше.

Сальге.Я не люблю неслучайные случайности!

Раскольцев.Этак нельзя! У меня больше оснований беспокоиться… Вы белым днем являетесь сюда…

(Раскольцев еще и успокаивает его. Это неожиданность!)

Сальге.Белым днем спокойнее. Здесь я управляю своими действиями, а не кто-то иной! Кабель – это вторжение в мою самостоятельность!

Раскольцев.Что вас беспокоит? Вы что-нибудь заметили?

Сальге.Я? Я всегда к этому готов!

(Сыграла все же южная кровь. С огромной самоуверенностью и даже обидой на Раскольцева он произнес эти слова). И добавил:

– Я научился ходить невидимкой… Это моя профессия. Что же вы не поинтересуетесь судьбой своего старого друга?

Раскольцев.Я знал, что она в руках профессионала.

(А он не лишен чувства юмора, этот доктор!)

Не наследили?

Сальге.Смерть человека всегда оставляет след… В душах. Какой-то бандит что-то с ним не поделил… Выбросил его в окно на ходу поезда… Ночью сошел на какой-то маленькой станции, угнал самосвал. Уголовщина…

Раскольцев.Они откопают, что это не Притыков!

Сальге.Ну и что же? Может быть, даже у вас о нем спросят. Только не делайте глупостей! Хвалите его! О покойниках дурно не говорят. Вот к супруге его я напрасно наведывался…

Раскольцев.Не смейте! Это уже под уголовщину не подведешь!

Сальге.И не думаю… Она и не видела меня… Не подумал, что он отвалит в сторону, у нас были больше за вас опасения. Доктор, величина, связи… знакомства… Но все это прошлое! Можно начинать работу! Лекарства мои готовы?

Раскольцев.Не так скоро! Вы сами не торопили меня!

Сальге.Начинайте! Начинайте! Беда другая! Мы рассчитывали на связь через Шкаликова… Придется использовать запасной вариант.

Раскольцев.Он надежен?

Сальге.Что в нашем деле можно считать надежным? Вы могли бы мне это сказать? Мы с вами разыгрываем не рождественский спектакль на детской елке!

Раскольцев.Кто это?

Сальге.Его пароль: «Ангел пустыни»… У нас любят такие экстравагантные обозначения… «Удар грома», «Зимняя гроза», «Созвездие Гончих Псов»…

Раскольцев.Вызывающий пароль…

Сальге.Мне объяснили, что это сюжет русской иконы.

Раскольцев.Так кто же?

Василий почему-то усмехнулся. Наступила пауза. И вдруг после паузы негодующий возглас Раскольцева:

– Вы с ума сошли! Мальчишка! У него нет прошлого!

Понятна усмешка Василия. Не произнес имени, на бумаге написал. Из близких знакомых Раскольцева был этот «Ангел пустыни»!

Сальге.У него есть твердое настоящее… И здесь идет смена поколений, доктор! Я попробую его на скользящей передаче, все сам проверю! У вас с ним связь упрощена! Есть и второй пароль. Он идет после первого… Через несколько фраз – «Привет от Эдвардса!». Все! Как только будет готова посылка, можете к нему обратиться… Отдыхайте! Я больше к вам не пожалую…

Раздались мой голос и голос Сальге, это мы с ним раскланивались. Аппарат умолк.

Мы сидели некоторое время в тяжелой задумчивости. Такая уж профессия, сталкивает она с человеческой подлостью, грязью, предательством, изменой… И все же к этим вещам привыкнуть невозможно.

– Соучастие о убийстве подтвердилось! – заметил Василий. Но он думал уже о другом, как и все мы…

Куда же распустили они свои щупальца? Ну, прежде всего, конечно, «Ангел пустыни». Связной. Человек, близко знакомый с Раскольцевым. Раскольцеву известен его характер, он молод, коли Раскольцев назвал его мальчишкой, связь с ним у Раскольцева упрощена… Сюжет русской иконы. Вполне достаточно отправных точек. Остальное дело техники исполнения этюда! Уточнение и имени и фамилии «Ангела пустыни» шло по линии Сретенцева…

Генерал? «Я даже и генерала просил…»

Здесь все туманно и неустойчиво. Это могло быть и проходной фразой, ровным счетом ничего за собой не несущей. Просил какого-то генерала похлопотать о закладке подземного кабеля. Сказал об этом… Только интонация настораживала. Так, как была произнесена эта фраза, говорят только о людях, известных обоим собеседникам. Сразу вопрос: почему этому господину известно, что у Раскольцева есть знакомый генерал? Стало быть, вообще круг знакомых анализировался теми, кто послал к Раскольцеву этого господина.

Сомнений не было. Раскольцев был оживлен как старый агент. Завербован он мог быть только в плену. Кем? Гестапо или абвером? Особого, правда, значения это не имело… Он перешел в наследство другим хозяевам. Пытались оживить и Шкаликова. Сорвалось… Мы тогда не знали, какой был разговор у Шкаликова с Сальге, но мы знали, что Сальге его убил, что надежды на Шкаликова не оправдались.

Оживляют агентуру. Зачем? Просто так, на всякий случай это не делается. Стало быть, Раскольцев понадобился именно сейчас, и, всего вероятнее, только потому, что прикоснулся к лицу или объекту, интересующему хозяев этого посланца, хозяев бывшей гестаповской или абверовской агентуры.

Этот строй рассуждений подводил нас уже с другой стороны и к генералу… Опять же все это было смутно, интерес мог быть проявлен совсем и не к генералу. Но к кому-то он проявлялся. Надо было установить пациентов и знакомых Раскольцева и посмотреть, куда через него устремился этот господин.

За эту сторону дела взялся Василий.

Меня вызвал для доклада Сергей Константинович.

Первый вопрос висел в воздухе.

– Чем объясняется, что вы не задержали убийцу Шкаликова?

– Слишком это было бы просто, Сергей Константинович! – ответил я. – Настоящее расследование только начинается! Сегодня мы знаем, что этот неизвестный, он же пока что Гусейнов, оживил агента какой-то разведки. Можно предполагать…

– Предполагать не надо! В конечном счете, от кого бы этот господин ни действовал, все сойдется в одном центре… Оживил? А может быть, Раскольцев и был действующим агентом?

– Нет! Из записи их разговора видно, что они только начинают работать… Оживлен Раскольцев, и ему придан связник.

– Кто связник?

– Это один из вопросов расследования…

– Какое на вас впечатление произвел Раскольцев?

– Всех фактов мы еще не знаем. Противник он сильный.

– Если сильный противник, то и человек сильный.

– Сильный, Сергей Константинович! Думается мне, что и отличный специалист… Практика поставлена у него солидно.

– Сильный человек, отличный специалист… Что его могло так крепко связать с международными авантюристами? Сильный человек по мелочам не запутается…

– Я ему оставил свой телефон!

– Зачем?

– Представился я чекистом… Интересуюсь историей… А вдруг! Вдруг в часы сомнений и колебаний рука потянется к телефону? Ему будет легче обратиться к человеку знакомому, к своему пациенту. Может быть, это его подтолкнет прийти…

– С повинной?

– Сначала, может быть, посоветоваться! Может быть; еще жив в нем человек? Не хотелось бы без борьбы его уступать…

– Может быть… Может быть… Если его руки в прошлом не запятнаны кровью! Этот господин не уйдет, пока вы ведете расследование?

– Он проверит, как пойдет передача… Этим у нас обеспечена еще одна встреча с ним.

– Врач… Это же гуманная профессия… Неужели самое страшное? Тогда, во время войны? Связного будет трудно найти?

– Не думаю…

13

Вечером у Раскольцева на веранде собрались гости. Приехал к Раскольцеву сыграть с ним партию в шахматы генерал Брунов. Его служба была связана с гражданской обороной. Никогда еще воинские формирования не выполняли столь высокой и благородной миссии – не только оборона от нападения, но и спасение миллионов людей от пламени термоядерного оружия.

Петр Михайлович Брунов начал войну капитаном. С первых дней на переднем крае… Росли наши бронетанковые соединения, корпуса и армии. В боях рождались и традиции. Ранения, госпиталь, опять в бой. Горел в танке, обожжено лицо, перебита нога…

Приехал на огонек художник Казанский. Он приехал не столько к Раскольцеву, сколько к его дочери. Елена Раскольцева кончила Суриковское училище, искусствовед. Казанский был ей интересен своими знаниями памятников древнерусского искусства. Раскольцев смотрел на Казанского как на преуспевающего молодого человека. Он был не против этого знакомства. Не пьет, умеет зарабатывать деньги, купил даже машину… Елена знала, что она нравится, это было приятно, но она не торопилась определять свою жизнь…

Брунов не первый раз видел этого художника у Раскольцева, привык к нему.

Разговор зашел о недавней туристской поездке Казанского.

Спрашивал Брунов.

– Я слышал, что вы там знамениты! Как-то мне пришлось прослушать радиопередачи радиостанции «Свобода». Их обозреватель не скупился на эпитеты в ваш адрес. Вы знаете, что такое радиостанция «Свобода»?

– Наслышан… Газеты читаю…

– Вам не щекотно, что они вас хвалят?

– Это их дело. Я в этом направлении стараний не прилагал.

– Я не о стараниях! Помилуйте! Но там же сидят оголтелые враги России… А вы как будто пытаетесь работать в традициях русского национального искусства? Наверное, надо подумать, что их так подкупило в вашем творчестве? Они выставляли какие-то ваши картины, Какие?

– Библейские сюжеты… Эта тема не имеет прямого адреса! Она абстрактна, вечна… Скачущие всадники из Апокалипсиса… Страшный суд… Воскрешение мертвых… Земля и море отдают своих пленников… Этими темами занимался и Андрей Рублев… В век атомного оружия у многих мысли обращаются к Апокалипсису. Древние обладали более богатой фантазией на ужасы…

– Может быть, они не знали настоящих ужасов и не могли себе представить хотя бы даже Хиросиму! Те, кто сегодня вещает по радио «Свобода», содержатся на деньги тех, кто сбросил атомную бомбу на Хиросиму! Я вас не утомил, Евгений Прокофьевич?

Раскольцев смягчил остроту спора ироническим вопросом:

– В атомный век, наверное, и игра в шахматы потребует новых правил?

Брунов понял желание хозяина дома перевести разговор на более нейтральную тему.

– Большинство игр с давних пор, – ответил он, – в какой-то степени воспроизводят войну. Шахматы, должно быть, изобретены полководцем древности. Удары пехоты… Удары легких и тяжелых фигур, прорыв оборонительной линии противника, проникновение на последнюю линию, в глубокий тыл. Философия, по которой пешка на последней линии становится ферзем. Игра начинается с середины поля… G поля битвы! Пока пешечный строй и строй тяжелых фигур не нарушены, король в безопасности. Тысячелетия эта тактика не менялась. Вообразим, что игра начинается не с середины поля, а на задних клетках…

Раскольцев усмехнулся:

– Тогда придется придумать новые ходы!

– И ходы, и тактику игры… Наверное, она выразилась бы в том, чтобы быстрее, еще до удара противника, отвести короля с уязвимых клеток! Король – это лишь символ, знак в числе фигур… Здесь скрыта более глубокая философия. Это нация!

Брунову и невдомек, что каждое его слово записывается на магнитную проволоку портативным магнитофоном в кармане Раскольцева.

А вот вопрос Раскольцева и попрямее:

– Шахматное искусство атомного века… Скажите, Петр Михайлович, как человек сведущий, нам, не посвященным… Скажите… Ну вот разразилась катастрофа! Не предотвратили! Есть хоть какая-нибудь надежда… нам, простым людям, уцелеть?

– Не предотвратили? – переспросил Брунов. – Это действительно катастрофа! Мне как-то пришлось читать в одной зарубежной газете, что новая война не должна быть военным разгромом вражеской нации, как это было в прошлых войнах, а буквально истреблением вражеского народа. Для истребления всего народа надо сбрасывать бомбы так, чтобы уничтожить без всякой жалости мужчин, женщин, детей, сжечь их жилища, разрушить заводы, отравить воду, выжечь урожай и превратить саму землю в безжизненную пустыню… Вот так! А вы, молодой человек, принимаете, не задумываясь, их знаки одобрения!

– Но есть же какая-то надежда? Как, как можно спасти нацию от уничтожения? – воскликнул Раскольцев.

– Это прежде всего не чувствовать себя обреченными, не утратить сопротивляемости. Это даст энергию для активных действий…

– Но вот разразилось!

Брунов продолжал:

– Вовремя узнать, вовремя оповестить все население, вовремя принять все намеченные и заранее разработанные меры. Я приведу пример… Не конкретизируя! Система мероприятий для спасения миллионов от преступников разнообразна… Она состоит из множеств отдельных деталей. Одна лишь мелочь из всей-этой системы, одно мероприятие в большой серии, во время исполнения спасает один процент населения страны… Это, дорогие мои, два с половиной миллиона жизней! Впрочем, на досуге мы как-нибудь с вами побеседуем. Вы врач… Вам надо знать, как спасать людей. Я дам вам кое-что почитать…

Брунов и Раскольцев вновь сели за шахматную доску.

Раскольцев больше такого рода вопросов не задавал. Елена накрыла на стол. Выпили чаю, генерал уехал. За шахматную доску сели Евгений и Раскольцев.

Они остались на веранде вдвоем. И вдруг Казанский услышал полушепот доктора:

– Женечка, вы, по-моему, проявляли интерес к иконе «Ангел пустыни»?

Это грянуло, как гром. Казанский не забыл истории, которая с ним произошла во время путешествия в Европу, но надеялся, что вспомнят о нем не скоро. Тогда придет час и разобраться. Он резко и в испуге поднял голову. Даже мелькнула надежда, что Раскольцев и не имеет в виду скрытого смысла этих слов.

– Зачем так пугаться? – с укоризной и успокаивающе ответил Раскольцев. – Вам привет от Эдвардса!

Все соблюдено. Первый пароль, нейтральная фраза, второй пароль… Сомнений быть не могло.

– Вы? – выдохнул Казанский.

– Вас же просили ничему не удивляться! – И уже тоном безапелляционного приказа: – Я сейчас выйду в кабинет и принесу вам коробку с лекарствами. Вам позвонят и скажут, куда их доставить!

Раскольцев вышел. Казанскому на веранде стало душно, хотя был поздний вечер и из сада дул легкий, прохладный ветерок.

В кабинете Раскольцев вынул из кармана портативный магнитофон в форме портсигара, извлек оттуда бобину чуть побольше пуговицы от пальто, вложил бобину в коробку от лекарств, заклеил ее условным образом и вышел к Казанскому.

Коробочка с лекарством легла на шахматную доску.

– Не вскрывать! – приказал Раскольцев.

– Что? Что здесь? – шепотом спросил Казанский.

– Лекарства! И кончим об этом! Вы ничего не знаете! Вы передаете лекарства! Ваш ход!

Казанскому было не до игры. Он смотрел на доску, фигуры расплывались, он сделал какой-то ход.

– Возьмите себя в руки! – гневно остановил его Раскольцев. – Мальчишка! Вы в серьезном деле!

Казанский подвинул фигуру обратно.

Он делал ходы. Но каждую его ошибку Раскольцев заставлял поправлять. Партию надо было как-то кончать. Казанский взял себя в руки. Игра пошла.

– Вот так! – сказал Раскольцев. – Спокойно! Никто и ничего не узнает, если вы не распустите себя.

14

Сретенцев просмотрел круг знакомых Раскольцева. В поле его зрения попал и Казанский. Сразу же всплыли его поездки за иконами по деревням, посетители его мастерской, среди них – Нейхольд, полковник одной из разведслужб Эдвардс.

За Казанским было установлено наблюдение.

Получив «лекарство», он поехал домой.

Первый час ночи. Василий пустил оперативную машину почти вплотную за «Москвичом». Проводил его от дачи до мастерской. Казанский не сразу заметил «Волгу». Останавливался, останавливалась и «Волга». Казанский подъехал к подъезду дома. «Волга» медленно проехала мимо.

Тут же Василий мне позвонил домой и рассказал о своей проделке.

Я искренне испугался – он мог все сорвать своим экспериментом.

– Зачем это тебе понадобилось?

– Вы же дали свой телефон Раскольцеву… На что-то надеетесь! Я тоже надеюсь! У меня больше шансов!

Надо было ехать в управление, чтобы предотвратить возможность беды.

Василий сидел у меня в кабинете.

– Надеешься? – спросил я его.

– Придет он к нам, товарищ полковник! Придет! Слово даю! Иконку из-под полы продать, польститься на их похвалу – это одно дело! Нет у него никаких оснований впутываться в их дела. Страх его погонит к нам.

– А совесть? Нам важнее, чтобы он по совести пришел?

– Совесть! Хм! Она его сейчас крутит. Василий оказался прав.

…Казанский вошел в квартиру, запер дверь на все замки, обошел комнаты, кухню и туалет, осматривая каждый угол. Погасил свет и подошел к окну. Осмотрел переулок. «Москвич» стоял у подъезда, переулок был безлюден.

Неужели ему показалось, что «Волга» шла за ним? Зачем они петляли, так же как петлял и он? Что это такое? Кто же тогда за ним следил? Не Раскольцев ли с Нейхольдом и Эдвардсом? Проверяли… А если это чекисты? Он же читал в каких-то книгах, что никто не арестовывает сразу шпионов, им дают работать, но под контролем. Может быть, все давным-давно о нем известно, а он и не знает, что все о нем известно-Казанский на мгновение представил, как бы он себя чувствовал, если бы вдруг та «Волга», которая следовала за ним, остановила бы его. Куда он дел бы эту коробочку с «лекарствами»? Она ее вскрыли бы и все! И жизни конец, и всему-всему конец! А если взяли Раскольцева? Профессор Раскольцев… родился он после революции. Никогда Казанский за ним не замечал ничего настораживающего, он от политических разговоров обычно уходил. Плен? Плен… А если?..

И Казанский похолодел.

Рассуждение его в ту минуту было не лишено логики. Если Раскольцев был запутан в плену, то гестаповцами. И если он сегодня работает на Эдвардса, то это чистой воды шпионаж. А тут еще рядом Брунов. Система спасения миллионов людей от атомных взрывов, от радиации.