Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

С одной из старых и тоже утраченных икон он снял поволоку. Наклеил на доску. Изготовил левкас и выбрал сюжет.

В XVI веке во времена Грозного были распространены иконы с изображением Иоанна Крестителя, считалось, что Иоанн Креститель Предтеча святой покровитель Иоанна IV. В музее древнерусского искусства имени Андрея Рублева выставлена икона Иоанна Предтечи – Ангел пустыни, довольно простая по сюжету. Ее Казанский взял за образец, лишь значительно уменьшив размеры. Он скопировал краски, расчертил их крокилюрами, затемнил олифой. Затем положил еще один слой левкаса. На следующем слое написал другой сюжет, затемнил и это изображение. Затем прорисовал его второй раз, выдав этот слой за поновление. Закрыл все копотью… И так он нанес восемь слоев. А затем все восемь слоев приоткрыл в нескольких уголках. Дал иконе отлежаться, чтобы погасли запахи красок, чтобы все подсохло, и показал Нейхольду. Нейхольд пришел в восторг и обещал прийти со своим клиентом.

Изобразить из себя миллионера Эдвардсу не составило труда. Он осмотрел мастерскую, картины Казанского, иконы. Восторгов не выражал, по был весь нетерпение… Нетерпение, конечно, было наигранным.

Казанский, в душе все же робея, положил на стол свою подделку.

– О-о-о! – воскликнул Эдвардс и посмотрел выразительно на Нейхольда. Нейхольд на немой вопрос ответил легким кивком головы.

Эдвардс лениво опустил руку в боковой карман и извлек оттуда бумажник, вытащил из бумажника пачку стодолларовых купюр и небрежно бросил ее на стол.

Нейхольд подвинул пачку Казанскому.

– Здесь тысяча долларов, господин Казанский! – сказал он. – Мой друг просит вас написать ему точное название сюжета иконы, обозначить школу и время исполнения… Желательно также знать ее происхождение…

Казанский записал: «Иоанн Предтеча, Ангел пустыни. XVI век. Вывезена из Каргополя Архангельской области. Предположительно новгородская школа».

Протянул записку Нейхольду. Тот внимательно ее прочел, что-то сказал по-английски своему другу. Тот удовлетворенно кивнул головой. Сделка состоялась.

Казанский не отказал себе в удовольствии небрежно, не считая, бросить доллары в ящик стола.

Столь же небрежно он предложил:

– Коньяк? Виски? Джин?

Налили коньяк.

Казанский оживился. Начал пояснять:

– Редчайший сюжет! Ваш друг, господин Нейхольд, останется доволен. Не всегда турист может похвастаться такой находкой…

– Находка стоит тысячу долларов! – заметил Нейхольд.

Казанский нашелся:

– У вас на Западе она стоит в десять раз дороже…

– Все может быть! – слегка насмешливо согласился Нейхольд. – Если нет ошибки и это действительно шестнадцатый век… Последнее время очень много ошибок, дорогой Евгений!

Договорились с Нейхольдом и о передаче иконы, как это у них было ранее условлено. Нейхольд пообещал встретить Казанского в Европе и познакомить с самыми известными художниками.

– Пора, пора, Евгений, выходить вам по-настоящему на международную арену! – восклицал он.

Казанский купил путевку на путешествие вокруг Европы.

Выехал он двумя месяцами ранее визита незнакомца к Шкаликовой…

Нейхольд нашел Казанского в одном из крупных европейских городов. Позвонил в гостиницу по телефону. В городе туристская группа должна была пробыть всего лишь два дня.

Договорились по телефону, что Казанский в ночной час выйдет к подъезду гостиницы.

Казанский вышел, бесшумно подкатил черный, сверкающий лаком «ситроен». Казанский быстро нырнул в машину. «Ситроен» поплыл по улицам ночного города.

Нейхольд привез его на одну из конспиративных квартир полковника Эдвардса, он принял его с Нейхольдом радушно.

Эдвардс в России «не знал» русского языка. У себя он обратился к Казанскому на русском языке, и не без иронии:

– Коньяк? Джин? Виски?

Казанский воскликнул:

– Вы говорите по-русски?!

Эдвардс живо ответил, и даже акцента не слышалось в произношении русских слов:

– Я коллекционирую русские иконы! Надо изучать русский язык!

Резким движением Эдвардс подвинул кресло. Казанский сел, чувствуя, что надвигается что-то неладное.

Дальнейшее развернулось в стремительном темпе.

Эдвардс снял со стены икону, приобретенную у Казанского, и строго спросил:

– Это ваша икона?

Теперь Казанский понял, что предстоит объяснение, но какое – еще в толк не брал. Он лихорадочно соображал, как выйти из положения, как сохранить хотя бы внешнее чувство достоинства.

Он взял икону из рук Эдвардса, провел по ее поверхности пальцами, перевернул доску и признал:

– Когда-то была моей!

– Именно ее я купил у вас за тысячу долларов. Не правда ли?

– Она самая…

Каждое его слово записывалось на магнитную ленту, а каждый жест снимался скрытой кинокамерой. Эдвардс резко сменил тон:

– Я хотел бы, Евгений, расторгнуть сделку! Вашу икону осмотрели эксперты… Они признали ее подделкой! Когда я могу получить обратно мои доллары?

Казанский продавал доллары валютчику, которого навел на него Нейхольд. Эдвардс совершенно точно знал, что его доллары уже давно ушли.

Вступил в разговор и Нейхольд.

Он сухим, деловым тоном проинформировал, что по законам той страны, где они находились, подделка произведения искусства каралась очень и очень сурово.

Казанский снял пиджак, часы с руки и предложил все это взять у него в залог. Эдвардс усмехнулся и усадил его в кресло.

– Мы понимаем, – начал Эдвардс, – художнику, чтобы стать известным, нужно много денег! Холсты, краски, представительство… Зачем же, Евгений, добывать деньги с таким риском? Продавать подделку за подлинник… Это опасно! И еще опаснее продавать доллары!

– Успокойтесь! Я предлагаю вам более простой и легкий способ заработать деньги! Много денег…

– Шпионаж?

Эдвардс пренебрежительно отмахнулся от вызова в голосе Казанского.

– Зачем так громко? Маленький и безобидный бизнес… К вам обратится советский гражданин с просьбой что-то передать… Придется передать посылочку. Кому? Мы скажем в свое время… Абсолютно безопасно!

– Что я должен буду передать?

– Оставьте! Это менее опасно, чем торговать иконами…

– Коньяк, виски? – спросил насмешливо Нейхольд.

– Виски! – с сердцем ответил Казанский.

Он наконец почувствовал, что с ним играют, как кошка с мышкой, что этой силе, этому давлению он здесь ничего противопоставить не может.

Оставалась какая-то надежда затаиться и… Но и здесь Эдвардс отсекал ему пути.

– Мы не берем у вас подписки! Вы, должно быть, читали в романах о шпионах, что при вербовке берется подписка… Но это в романах. Я надеюсь, вы понимаете, что, если нам понадобится, мы вас найдем! Теперь пароль… Его назовут вам… Вставят в какую-нибудь фразу… Вы знаете, что такое пароль?

Нейхольд взял со стола икону. Повертел ее в руках, как бы в раздумье проговорил:

– Ангел пустыни… Эффектно! И ошибки не будет! Кому в голову придет употребить такие слова?

– Для подтверждения: «Привет от Эдвардса!» – добавил Эдвардс и встал, давая понять, что разговор закончен.

Казанский вернулся в Москву растерянным. Но шло время, а к нему никто не обращался, прекратились в мастерскую и визиты иностранцев, будто кто обрезал!

И вот Эдвардс в Москве. Второй раз, пять лет спустя… Под чужим именем!

9

Я возвращался из Сибири в полной уверенности, что наши товарищи уже нашли Шкаликова. Ан нет! Герасима Ивановича Притыкова нигде не значилось. Мы сузили площадку левобережьем Оки. Всего лишь несколько отделений милиции.

В книгах прописки Притыков не значился. Товарищей начали одолевать сомнения. Он же мог назваться проводнику любым именем. Как же его искать? Василий Сретенцев, товарищи из областного управления разъехались по отделениям милиции и опрашивали участковых, показывая им фотографии Шкаликова.

И вот нашли! Один из участковых довольно удаленного от областного центра отделения милиции признал по фотографии Шкаликова. Мне позвонил об этом ночью Василий, я сел в машину и к утру был уже в районном центре, откуда мы решили ехать все вместе… Кто-то предложил вперед выслать участкового, проверить, не спугнем ли мы кого-нибудь.

Я был против всякой задержки. И без того поиски затянулись. Если бы Шкаликов был похитрее, найти его было бы вообще невозможно! Весенние переводы нам явно помогли, помогла Ока своими разливами…

Так или иначе, встреча со Шкаликовым надвигалась, и мне хотелось видеть его лицо, его фигуру, его реакцию в первую секунду встречи. Все это было крайне важно. Что-то подсказывало: мы вышли на значительный след.

Большое село на берегу Оки.

У третьего дома с краю участковый сказал шоферу, чтобы он остановил машину.

– Здесь он квартирует, у бабки Анисьи! Кто пойдет, я или вы? – спросил он нас.

Пошли я и Василий. Василию я строго наказал быть предельно собранным. Человек может испугаться, а как видно, он из пугливых, не разобравшись, может выкинуть любую неожиданность. А может испугаться и всерьез, не без оснований. В такую минуту и за топор, и за ружье схватится, а ружье стреляет и в обратную сторону. Не застрелился бы!

Василий постучался. На крыльце соседнего дома сидел старик, играл с кошкой.

– Вам Притыкова?.. Герасима Ивановича? – спросил он.

– Его самого! – ответил Василий.

– Съехал он! Тому уже боле недели прошло!

Мы переглянулись с Василием.

– Совсем съехал? – уточнил Василий.

– Кто же его знает! Не прощался, не докладывался! Емкий ответ. И осуждение в нем, и характеристика нрава необщительного.

– Вы все же достучитесь! – сказал я Василию. – Осмотрите избу… Может, что-то из вещей его осталось, может быть, хозяйка знает, куда съехал… В правление! – приказал я.

– Стоп! – воскликнул участковый. – Поедем к Рыжикову! Он тут каждого и всякого знает.

Съехал! Больше недели назад… Я лихорадочно рассчитывал, не совпало ли это каким-то образом с тем, что Василий расспрашивал проводников. Тогда это ошибка, страшная ошибка. Только намек, что кто-то ищет – и исчез! Тогда выходит, что он боялся нас? Однако Василий не представлялся! Да, но он шел от переводов! Если бы он нас боялся, не стал бы и переводы делать! Не стал бы! Не от нас он прятался! Не от нас! Сама Шкаликова могла в любое время за эти пятнадцать лет начать поиски. По переводам-то могли искать только от нее. И никому она о них не говорила. Найти их след могли только мы… Стало быть, его спугнуло что-то другое?

Что?

Остановились у дома Рыжикова. Он увидел в окно машину и выбежал, на ходу надевая портупею. Обедал.

Участковый выскочил из машины. Начал с места в карьер:

– Привет, Рыжиков! Притыкова знаешь? Герасима Ивановича? Где он?

– Уехал!

– Куда?

Я вышел из машины.

– А долго ли он жил здесь? – спросил я Рыжикова.

– Давно он здесь… Сразу и не вспомню… Лет десять жил… Проводником он устроился на железную дорогу. Его уже спрашивали.

На улице собирались любопытные. Я взял Рыжикова под руку, он настороженно отстранился, я увлек его в дом. Участковый шепнул:

– Из КГБ… полковник. Так что, Рыжиков, рассказывай!

– А чего мне скрывать? Пришлось мне тут один протокол составлять… На человека, больного алкоголем… Так этот, кто спрашивал его, Гусейнов Хасан Хасанович, свидетелем записан… Он в гости к Притыкову приезжал… Не застал его!

Я вынул из кармана рисунок дочки Шкаликова.

– Похож?

– Есть сходство…

– Откуда известно, что он Гусейнов?

– По паспорту, товарищ полковник! – ответил Рыжиков, даже с некоторым недоумением, что я задал такой наивный вопрос.

– Вы видели паспорт?

– В протоколе и номер записан, и адрес.

Оставался еще один вопрос. Подробности меня сейчас не интересовали. Главный вопрос.

– Притыков уехал до приезда Гусейнова или после?

– До Гусейнова он уехал.

Я попросил Сретенцева остаться и записать все, что было связано с Гусейновым.

Гонки приобретали вполне определенный характер. Теперь уже и я не сомневался, что на платформе в Рязани Василий видел этого самого Гусейнова, посетителя Шкаликовой. Почему он идет впереди нас?

Машина развернулась. Я приказал ехать в Рязань. Василий стоял на дороге, в руке держал какой-то сверток. По лицу его и по всей фигуре я угадал, что есть и у него какая-то новость. Он почти на ходу вскочил в машину.

Машина выехала из села, Василий протянул мне пачку журналов.

– Почитай, Никита Алексеевич!

Я развернул журналы. Это были специальные медицинские журналы. Один двухгодичной давности, два других недавние.

Я начал листать первый журнал: портрет Раскольцева и его статья. Статья жирно обведена красным карандашом. Открыл второй журнал. Статья Раскольцева подчеркнута красным карандашом в оглавлении.

– В третьем, – подсказал Василий, – есть ссылка на эти статьи. Упоминается имя… И тоже подчеркнуто!

Шкаликов и медицинские журналы? Это было, конечно, странновато. Но его внимание к Раскольцеву легко объяснимо. Вместе бежали. Знакомы как-то. Могли и после войны встречаться.

– Можно, Никита Алексеевич?

Василий обычно задавал такой вопрос, когда хотел, как он сам говорил, «помечтать», выложить свои предположения.

– Ну-ну! – подбодрил я его.

– Почему этот тип нас опередил?

– Опередил вот! На этот вопрос мы сразу не найдем ответа.

– А может быть, Раскольцев ему адресок дал? Дочка сказала этому Гусейнову, что отец ее умер. Тот к Раскольцеву, а Раскольцев адресок?! А? Может быть, этот посетитель вместе с ними где в лагере был?

– К доктору Шкаликов мог пойти… Примем это! Не прятался от него? Чего же вдруг спрятался?

– А он не от него прятался! Вы сами же сказали, что Гусейнов после отъезда Шкаликова появился… От меня он, наверное, прятался! Через проводников узнал!

От Вереи до Москвы три часа езды… До Раскольцева рукой подать. Он в тот же день мог сюда приехать…

– А чего же он в Рязани четыре дня назад делал? А? От Рязани сюда пять часов езды… Не четыре дня!

– Вы уверены, что это я его видел?

– Не я же его видел! Это я тебя об этом должен спросить! Рыжиков но нашему портрету сразу его узнал…

– Все! Молчу! Не склеивается версия! И усложнять не очень-то хочется. Этак можно предположить… Можно предположить, что есть какой-то второй план в этой истории.

Словом, Василий начал нащупывать второй план – с Казанским.

Я считал в тот момент, что гонки приближались к финишу. Площадка сузилась, и теперь Шкаликов был полностью в пределах досягаемости…

В Рязань надо было ехать через райцентр. Я попросил на минуту заехать в отделение милиции. Оттуда позвонил в областное управление и сообщил данные Притыкова. Его надо было искать через отдел кадров управления железной дороги.

Намного нас опередил этот господин! Медлить нам уже нельзя было ни секунды. Проводник вагона. Как все логически сцеплялось одно с другим. Человек в минуту опасности кидается туда, где поскорее можно укрыться. Среди проводников у него много знакомых, пригляделся он к этой работе. Бот и сунулся туда. Но почему еще до прихода этого Гусейнова? Не от нас же, работников госбезопасности, прятался он на железной дороге! Он должен понимать, что и мы и милиция без труда найдем проводника.

В деревне он каким-то образом замял дело с пропиской. Поступление на железную дорогу отмечается в соответствующих документах.

Он спрятался от Гусейнова! Но кто его предупредил? Откуда он узнал, что этот Гусейнов идет по его следу? Я должен был в ту минуту признать, что Василий где-то прав, вводя в круг действующих лиц и Раскольцева.

Приехали в Рязань…

Меня уже ждал работник областного управления Авдюшин.

Он не старше Василия, тоже недавний студент. Обрадовался, что в руки пришло интересное дело.

Действительно, неделю назад Притыков оформился проводником через отдел кадров на поезд Москва – Ташкент в мягкий вагон. Авдюшин сличил фотографию Притыкова в личном деле с фотографией Шкаликова. Совпало. Поезд, на котором работал Шкаликов, сейчас шел из Ташкента, приближаясь к Рязани. Авдюшин сделал запрос по селектору на одну из станций. Ему ответили, что проводник Притыков «сопровождает шестой вагон».

И еще!

В отдел кадров управления железной дороги уже приходил какой-то восточного типа человек, молил девушек указать, где работает Притыков. Ему подсказали. Он оставил в знак признательности бутылку вина и букет цветов.

Уверял: «Другу вез, без вас не нашел бы друга!»

У меня по спине пробежали мурашки. Переживать приходилось всякое, бывали ситуации, когда, казалось, уж и выхода не было. Там, в Германии, в канун войны… А начало войны! Встреча с матерью… Что только не пришлось пережить! И почти как в те моменты, теперь подступало ко мне чувство тревоги.

Пришел ответ на запрос из Махачкалы, где был отмечен паспорт Гусейнова. Такого там не значилось…

Теперь это превращалось и в погоню за человеком, действовавшим под фальшивым паспортом. За ним погоню надо было строить несколько в ином плане, чем за Шкаликовым. Не грозит ли их встреча какой-либо опасностью Шкаликову? Топор под кровать клал, ружье на стену вешал! Ждал этой встречи! С оружием в руках ждал… Надо было прежде всего спасать Шкаликова, невзирая ни на что!

Мы сверили по расписанию движение поезда. Получалось, что, выехав навстречу поезду из Рязани, мы его быстрее всего могли встретить лишь на станции Проня…

Машина сорвалась с места и пошла по городу, проскакивая светофоры и красный свет.

Дежурный по управлению получил задание связаться с милицейским постом на станции Проня и поручить дежурному работнику милиции встретить проводника Притыкова, снять его с поезда и задержать в отделении милиции, не арестовывая его, а охраняя… Ни под каким видом до нашего приезда никого к нему не допускать…

10

От Шилово до Прони поезд следовал без остановок.

Минут за двадцать до прихода поезда на станцию Шилово в окошко кассиру постучали. В такой поздний час на этой станции пассажиры были редкостью. Голос с восточным акцентом попросил четыре билета в мягкий вагон. Пассажир просил, если это возможно, дать все четыре билета в одно купе.

Мягкий вагон шел полупустым. Кассирша продала четыре билета. Отдавая билеты, помедлила, пассажир просунул в окошко голову. Она запомнила его. Просто так, из любопытства.

Когда пришел поезд, она заметила, что в мягкий вагон сел только один пассажир, тот самый, который брал четыре билета. Это ее удивило, поэтому она и запомнила все в деталях.

Шкаликов в лицо его не знал, пассажир вошел в вагон и коротко ему бросил:

– Стели постель, дорогой! Я спать буду!

Дежурил Шкаликов, его напарница дремала в служебном купе. Шкаликов положил на место фонарь, флажок, взял пакет с чистым бельем и вошел в четвертое купе. Сальге вышел, чтобы не мешать ему. Шкаликов застелил постель и выпрямился. Сальге стоял спиной к закрытой двери из купе и пристально смотрел на него.

Снисходительно, с наигранным равнодушием негромко он сказал:

– Здравствуй Шкаликов!

Вот она, встреча, которой он ждал, к которой готовился и от которой скрывался. И топора под рукой нет, а стоит перед ним человек, который все может…

– Садись!

Шкаликов попятился и сел.

Сальге продвинулся в глубь купе, снял с полки портфель, выставил на стол поллитровку.

– Выпьем, Шкаликов! У нас с тобой разговор долгий!

Разлили водку. Сальге бросил на стол дорожный пакетик с закуской, что продаются на вокзалах. В пакетике лежал кусок колбасы, два яйца, кусок хлеба. Выпили.

– Скрылся? – отрывисто спросил Сальге.

Шкаликов не торопился отвечать. Сальге сам и ответил на вопрос:

– Спрятался… От кого прятался?

Шкаликов потихоньку приходил в себя, лихорадочно соображая, как вывернуться, как уйти, как отбиться.

– От людей… От себя не схоронишься!

– Кто-нибудь знает, что ты живой?

– Ни одна душа. Ни одна душа! Окромя Раскольцева!

– И жена не знает?

– Упаси бог ей знать!

– Это почему же?

– Искать начнет!

– Значит, по чистой скрылся?

– По чистой!

– Зачем тебе деньги потребовались?

– Деньги завсегда нужны!

– Это зерно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!

– Ему я не докладывался!

– В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча… Забыл?

– Никак нет! Шестого мая… В Москве… У входа в Большой театр… В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!

– Он навел справки… Ему указали, что умер… Все правильно! Чего же вдруг ожил?

– Как-то журнал на станции купил… Селедку завернуть. Гляжу – не верю! Он! Его лик! Я… как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает! Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем не думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Расеюшка-то жива! Жива! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь? Дочь родилась… А ну как станет все известно об отце? Как ей жить? И что я мог? Гроши получал… Попросил его поделиться!

– А если бы не поделился?

– Поделился!

– А если бы не поделился?

– Нажалился, что я ему пригрозил?

– Ты пригрозил в КГБ обратиться… У тебя что же, там друзья завелись?

– Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.

– Почему ушел из деревни?

– На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал…

– И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?

Сальге налил еще по полстакана водки.

– Прятался! – признал Шкаликов.

Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.

– Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!

– Испугался?

– А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!

– По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров… Куда их девали? А?

– То дело, куда их девали, не на моей совести… Я говорил правду, и только правду…

– Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли…

– Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю – жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты…

– Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен… А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?

– Убивать пришел? За Раскольцева?

– Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?

– А если не буду?

– Тогда плохо, Шкаликов!

– Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченная, дочушку свою не отдам на позор!

Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда…

Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда…

Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событий. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.

Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.

Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.

Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на «Волге», что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и…

– Торопись, торопись, Миша! – говорил я шоферу. – Мы должны успеть!

Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.

Мы немного не успевали.

Прорезал тьму прожектор поезда.

Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.

Авдюшин открыл дверцу.

– Куда? – спросил я его.

– Открыть шлагбаум.

– Не надо! Мы пойдем пешком…

Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.

– Я побегу, – предложил Василий.

– Беги!

Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.

В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Притыкова и ждать нашу опергруппу.

Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.

– Притыков в вагоне? – спросил старшина.

– Куда ему деться! В купе с пассажиром пьянствует…

Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.

– Какое купе?

– Четвертое, – ответила проводница.

Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе… Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.

Старшина позвал проводницу.

– Где они?

Вопрос бессмысленный.

Старшина открывал в купе двери, перебудил пассажиров, но Притыкова нигде не было. Исчез и пассажир.

Я застал всех в сборе. Дежурный по станции, старшина, Василий и пассажиры.

И уже раздавались вопросы:

– Что случилось?

– Кто убежал?

– Ограбили? Кого ограбили?

Василий подошел к окну и приподнял белую занавеску. Оглянулся на меня. Поднял руку и что-то растер на пальцах. Я его понял, закрыл за собой дверь в купе. Василий тихо сказал:

– Окно открывали на ходу поезда… Крупная пыль на занавесках…

Я попросил его осмотреть все на месте, назначил встречу в Рязани. Вышли на перрон.

Поезд тронулся. Я пошел с сержантом в милицейскую комнату.

Опередил! Неужели на этом роковом перегоне, где мы могли встретиться со Шкаликовым, он опять, опять оказался впереди?

Я уже знал от проводницы, что пассажир с восточным лицом вошел на станции Шилово и исчез… Исчез и Шкаликов.

В милицейской комнате надрывался телефон, Артюхин снял трубку. И вдруг изменился в лице. Прикрыв мембрану, с испугом доложил:

– Звонят из Дома приезжих… Тут, недалеко… Оттуда угнали грузовую машину… Только что угнали… Притыков?

– Притыков! – ответил я старшине, не желая посвящать его во все сложности этого дела.

А произошло вот что.

Гусейнов незаметно вышел из другого вагона, где его мы и не ждали, затерялся в темноте, наткнулся на машину и погнал ее.

– Ну, это мы догоним! – воскликнул бодро старшина. – Мы сейчас на посты сообщим!

– Я сам сообщу! – унял я его рвение.

Не расскажешь же старшине милиции, какие в ту минуту одолевали меня противоречия. Василий заметил в купе пыль на белых занавесках. Разбитая бутылка, разбитый стакан… Вероятно, в купе открывалось окно. Если оно открывалось, то совершено преступление.

Подошла «Волга». Я вышел навстречу Авдюшину. На переезде он встретил показавшийся ему подозрительным самосвал ЗИЛ-130, он хотел было его задержать, но торопился ко мне.

– Вы разглядели кабину самосвала? – спросил я Авдюшина.

– Мы ослепили его встречным светом на переезде… В кабине сидел один человек за рулем… Мне показалось, товарищ полковник, что водитель похож на того, кого вы ищете.

– На кого? На Притыкова или на Гусейнова?

– Не на Притыкова… Притыков маленького росточка… Этот высок, у него восточный тип лица… Поэтому я и хотел задержать… Не знал… Не было вашей команды! Но мы его догоним! Немедленно догоним! Здесь он никуда не уйдет! У нас отличные посты ГАИ…

Я оглянулся на старшину милиции Артюхина, попросил его связаться с дежурным по станции Проня и от моего имени организовать тщательнейший осмотр перегона между Шилово и Пропей.

Искать надо было труп выброшенного из поезда человека…

Старшина милиции побежал к селектору. Авдюшин – к машине. И мы в погоню…

Авдюшин не напрасно утверждал, что посты ГАИ у них отличные. Он тут же из машины связался по рации с постами в Шилово и Соколовке. Куда бы ни свернул с проселка самосвал, налево или направо, он был бы перехвачен. Радиоволны опередили его сразу и намного…

Ночь… Выпала на асфальт роса. Мы остановились на шоссе. Вышли с Авдюшиным.

Покрышки самосвала наволокли с проселка пыль на мокрый асфальт и четко пропечатали следы. Самосвал повернул направо, к Рязани…

К Рязани… К областному центру, к железнодорожному узлу, к точке, где он мог встретить наибольшую насыщенность милицейских постов? Не может быть, чтобы он сворачивал по наитию, не обдумав, куда свернуть. Если бы он почувствовал хоть в какой-либо степени, что кто-то идет по его следу, он повернул бы налево, подальше от Рязани, в районы поглуше… Стало быть, он спокоен… Надо ли его пугать?

Мы выехали на шоссе. Шофер нажал на акселератор, стрелка спидометра склонилась до отказа направо. ЗИЛ-130 снабжен восьмицилиндровым двигателем. Это быстроходная машина. До Рязани было пятьдесят километров. Мы должны были его догнать где-то на полпути.

Авдюшин вызвал навстречу оперативную машину ГАИ. Мы его взяли бы в коробочку. Действительно, деваться ему было некуда. Оставалось одно – бросить машину и скрыться в поле. На всем пути от Прони и до Рязани леса не было.

Я чувствовал, как шофером и Авдюшиным овладевает азарт погони. У меня азарт проходил. Или мы возьмем его, или он уйдет, обнаружив нашу погоню.

Я казнил себя за то, что мы не успели к Шкаликову, надо было опередить этого господина!

Кто же ему сказал, что Шкаликов жив? Кто? Кто ему указал его адрес? У Шкаликова журналы со статьями Раскольцева, фотография. Конечно же, это луч света во мраке. Без этого обстоятельства Сальге не нашел бы Шкаликова… Это пока еще смутно прорисовывалось, но я решился на риск!

Я попросил Авдюшина включить рацию и приказать встречной оперативной машине, не останавливаясь и не задерживая самосвала, следовать нам навстречу. Авдюшин поразился. Он не удержался:

– Товарищ полковник, вы за наших товарищей из ГАИ боитесь?

– Передайте также на пост Соколовку, – продолжал я, – и на все посты ГАИ, чтобы этот самосвал нигде и ни при каких обстоятельствах не задерживали…

Авдюшин понял наконец, что вот теперь и начинается наша операция.

Вернемся немного назад.

Милиционер Рыжиков очень переживал свою ошибку. Сальге приехал в село к Притыкову. Как мы знаем, Притыкова не оказалось. Ему нужно было, конечно, ухватиться за его след. Он отправился в колхозную чайную. Разговорился за столиком с каким-то местным жителем и решил угостить его водкой для более задушевной беседы. Подошел к стойке. Заказал две порции водки по сто пятьдесят граммов. Пока рассчитывался, из-за его спины протянулась чья-то рука, схватила стакан… Сальге оглянулся. Невзрачный человек допивал большими глотками его водку. Буфетчица подняла крик. Оказывается, это был давний и излюбленный прием окончательно спившегося человека. Вызвали милицию, хотя Сальге просил не обращать внимания, отказался от всяких претензий. Но всем надоела назойливость пьяницы. Пришел Рыжиков и составил протокол. Сальге пришлось предъявить паспорт как пострадавшему. Но когда Рыжиков узнал, что Гусейнов ищет Притыкова, подсказал ему, что тот оформился проводником на железную дорогу…

Кругом виноватым считал себя Рыжиков. Он решил переворошить все, что касалось Притыкова. К ночи, перерывая в который уже раз корзинку из-под бумаг в бухгалтерии колхоза, где работал счетоводом Притыков, он нашел обрывок квитанции, по которой Притыков получил перевод в пятьдесят рублей. Перевод до востребования… Удивило Рыжикова, что перевод пришел в почтовое отделение в другом селе, расположенном километрах в двадцати выше по Оке.