Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

– Да-а! – протянул Дубровин. – Похоже свершилось… Они свели наконечники вольтовой дуги…

– Между контактами должен вспыхнуть огонь и зажечься яркий свет! Теперь надо будет точно направить пучок этого света.

– Курбатов работает на англичан и на немцев, они схватились на этой точке! Кому дать выиграть в этой игре? Кольбергу или Рамсею?

– Разве в этом вопрос? – откликнулся тут же Проворов. – При любых условиях – выиграть должны мы!

9

Сборы, проводы, прощания – все смешалось. Курбатов не спал последние две ночи перед отъездом. Тронулся поезд в ночь, в снежный туман. Курбатов лег спать и проснулся утром на подъезде к Берлину. Выглянул в окно и усмехнулся.

В России огромные, нетронутые леса подступали вплотную к железной дороге, в них легко заблудиться.

Здесь сосновый лес построен как на параде. Ствол к стволу, словно могучая рука пропалывала недомерки, словно по макушкам сосен или березок прошлась газонокосилка.

Первое, что ему бросилось в глаза еще на вокзале и на привокзальной площади, – это самодовольство.

На вокзале попадались навстречу патрули в коротких пальто, похожих на куртки, с повязками на рукавах – на белом поле свастика.

В первые же минуты на улицах Берлина Курбатов понял, что положение значительно серьезней, чем представлялось в Варшаве, что над Европой нависла страшная угроза. Об этом ему сказал посол:

– Там, в Варшаве, могут прислушиваться к нашему голосу, могут и не прислушиваться! Они не хотят видеть того, что мы здесь видим… Мы, каждый день здесь получаем подтверждения, что Германия готовится взять реванш прежде всего у нас… Данциг и коридор! К Данцигу и в польский коридор переместился европейский пороховой погреб. Ну, а фитиль – это вопрос о немецких нацменьшинствах. Они ничего не скрывают. Их вожди выбалтывают все планы. Не торопятся с разъяснениями, если мы делаем официальный запрос, а тем более с извинениями… Сначала – чехи. Потом – мы. Далее…

Военный атташе был более категоричен.

– Политики, – говорил он, – считают, что Германия двинется во главе крестового похода против большевиков… У англичан и французов позиция вполне удобная… А наша?

Для Курбатова эти концепции были новостью. Там, в штабе, твердо считали, что немцы вооружаются для войны против Советской России, что именно поэтому им не мешают вооружаться. Как они пройдут через Польшу? А как-нибудь. Договорятся, все само собой устроится.

Курбатов рассказал об этих предположениях атташе.

– На передовой всегда виднее, куда стреляет противник. Вы увидите, какая развернута пропаганда здесь против славян. Славянской расе вообще не находят места на земле… Не для того ли это делается, чтобы вместе с одними славянами бить других? Нет, подполковник! Приглядитесь, война готовится здесь и против нас. И мы должны знать, как готовится, какими силами, когда.

Все официальные представления были завершены в несколько дней. Курбатов включился в обычный рабочий ритм аппарата военного атташе. Наступили для него напряженные минуты ожидания.

Связной от Проворова и Дубровина переменился. Здесь требовалась крайняя осторожность. Система связи с ним была построена без личных контактов. Телефон, условная сигнализация, тайники. Из России ему еще в Варшаве передали, чтобы готовился и ждал встречи с Кольбергом. В зависимость от позиции Кольберга ставилась и вся его работа.

И на первом же приеме в аргентинском посольстве Курбатов увидел Кольберга. Он не знал, как вести себя, а потому сделал вид, что не заметил. Пусть Кольберг сам установит стиль этой встречи.

Кольберг медленно придвигался в его сторону. Курбатов уловил на себе его взгляд, но Кольберг прошел мимо, даже не поклонился.

Через несколько дней Курбатова пригласил на чашку кофе английский военный атташе. Они встретились с Кольбергом в прихожей. Короткий взаимный поклон. Курбатов дождался поклона от Кольберга. А в гостиной атташе представил их друг другу.

– Мы знакомы, – сдержанно, без улыбки, заметил Кольберг. – Революция в России… Петроград… Мы надеялись, что большевики – явление временное… То там, то здесь возникали какие-то очаги сопротивления… Даже я, зная процессы, происходившие в русском революционном движении, недооценил большевиков… Вес истаяло… Как это поется в песне, господин Курбатов? Ее любили петь молодые офицеры… Что-то о золотых куполах…

Курбатов печально улыбнулся.

– Это интересно! – отозвался атташе. – Вы участвовали в белом движении?

Курбатов не ответил на вопрос, он едва слышным речитативом произнес:

– «Москва златоглавая! Звон колоколов… Царь-пушка державная, аромат пирогов! Все прошло, все умчалось в неизвестную даль, ничего не осталось – лишь тоска и печаль…»

– Вот, вот! – подхватил Кольберг. – Мечты и надежды, а нужен был трезвый расчет… В Варшаве я разыскивал моего друга Ставцева. Нашел и господина Курбатова. Это пора наших надежд на белую эмиграцию, на их усилия. Ждали, когда большевики сами на себе петлю затянут. Чуда ждали… А чуда все нет и нет. Мне очень жаль мой народ. Но именью моему народу придется освободить мир от большевиков. Это будет стоить большой крови. Войну с Россией я не могу рассматривать как увеселительную прогулку…

– Сразу и о войне! Наверное, можно найти политические меры! – перебил Кольберга атташе.

Кольберг усмехнулся:

– Английская политика! Неучастие… Но Англия имеет возможность ждать. Фюрер торопится с крестовым походом… Ему мешает недоверие… Англия и Польша будут играть немалую роль в решении этой проблемы…

Курбатов счел своевременным вмешаться.

– У вас есть какая-либо концепция, господин Кольберг? – спросил Курбатов. – Как вы рассматриваете возможность пересечения германскими войсками польской земли?

– Или Польше надо будет открыть границу для наших войск и пропустить их к границе Советов, или большевикам, чтобы пропустить Красную Армию к немецкой границе. Или с нами быть Польше, или с большевиками… Между молотом и наковальней – плохая позиция!

– Польша может быть и с нами… – сказал атташе.

– Если Англия окажется с Советами в одном лагере, – усмехнулся Кольберг.

…Кольберг безуспешно пытался заинтересовать Канариса фигурой Курбатова.

– Большевистский агент? – спросил с иронией адмирал. – Что ему делать в аппарате польского военного атташе? Интерес к польским вооруженным силам у большевиков? Хм! Сомнительно. Мобилизационные возможности страны известны любому учителю географии. Нового вооружения в Польше не осваивают…

– Мы с вами проявляли интерес ко всем этим вопросам…

– Скорее по обязанности и по традиции, чем из соображений логики… Вопрос о наших отношениях с Польшей пока еще в стадии формирования… В связи с польским вопросом особенного интереса я в этом офицере не усматриваю…

– И к советской разведке вы не имеете интереса?

Адмирал нахмурился.

– Через этого офицера? Какой интерес?

– Через него мы можем передавать то, что нужно, а не то, что они хотят получить…

– Господин полковник! Эти хитроумные приемы давно устарели… Работа в России наложила на вас печать провинциализма… Этот офицер песчинка в пустыне. О том, как и с помощью кого Советы работают, вы знаете не хуже меня… Уверен, что все его связи, если они даже и были, порвались еще в двадцатых годах…

Кольберг умел и даже любил повиноваться. Но в этом деле? Он же много лет вынашивал идею встречи с Курбатовым в Берлине. Он был убежден, что именно в Берлине и завершится их поединок, начатый в Сибири…

Адмирала Канариса считали в генеральном штабе аристократом от разведки за строгость в формах его операций. Адмирал не проявил интереса к личности Курбатова. Но Кольберг знал, что в имперском управлении безопасности, в ведомстве Гиммлера и в особенности в той его части, которой руководил Гейдрих, были не столь разборчивы. Адмирал Канарис получил наследство от полковника Николаи, начальника военной разведки кайзера, от того самого Николаи, который прославился умением вербовать агентуру в самых неожиданных общественных сферах. Гиммлер в какие-нибудь два года сумел пронизать все германское общество своими тайными осведомителями. А вот за пределами страны Гиммлер еще только создавал агентурную сеть. Для его ведомства Курбатов мог оказаться находкой. Кольберг ни на минуту не оставлял мысли о возможности перевербовки Курбатова, о проникновении через него в тайны советской разведки. Правда, он все чаще задумывался, а не ошибся ли он, действительно ли Курбатов связан с чекистами или это просто мираж, преследующий его с давних времен.

За Курбатовым по линии абвера и по линии тайной полиции было установлено внешнее наблюдение. Как за обычным офицером иностранного представительства. Но этого было мало. За Курбатовым надо было устанавливать не только внешнее, наружное наблюдение. А на это адмирал санкции не дал. Не дал санкции и на подставку к нему агентов из иностранных миссий.

Кольберг направился к Гейдриху. Не без внутренней робости. Он вступал в конфликт с адмиралом.

Гейдрих, в отличие от Канариса, славился как любитель острых и даже грубых комбинаций. Он был сторонником тотального шпионажа, а тотальный шпионаж был далек от выбора средств. Все годилось!

– Кого вы собираетесь через него дезинформировать? – резко спросил Гейдрих у Кольберга. – Польскую разведку? Это нас не интересует!

– Я полагаю, вы ознакомились с моими раскладками… Я предполагаю, что Курбатов связан с советской разведкой.

– С предположениями я не желаю иметь дело. Белый офицер. В родстве с польскими магнатами…

– Я имею данные, что он пытался перейти границу и вернуться в Россию…

– Надо знать эмигрантов… Они все мечтают вернуться в Россию. Этого не хотят только те, кого там ждет суд.

– Почему он приехал в Берлин?

– Вот в этом вы и разберитесь. Мне он интересен. Но знаете, чем он мне интересен, полковник? Давайте поможем ему уехать в Россию. Сотрудничества с нами там ему не простят, значит, он должен будет продолжать его. Там, в России, с агентурой у нас трудно. А вдруг именно его нам и удастся внедрить? Действуйте! Что вам для этого надо?

– Согласие адмирала!

– Если я буду об этом ходатайствовать, адмирал откажет… Вы, полковник, начнете всю операцию… Адмиралу о нашем соглашении докладывать не следует… Потом мы все это дело заберем к себе.

У Кольберга сразу появились средства.

Под наблюдение была взята квартира Курбатова. В стены вмонтировали аппараты подслушивания, установили дорогостоящую аппаратуру для передачи разговоров на пункт записи на пластинки. Это новшество еще только начали применять.

Немедленно была заменена горничная. На место старой работницы польской миссии пришла молоденькая немочка, довольно миловидная и разбитная. И подобрать клочок бумажки входило в ее обязанность, и соблазнить хозяина. Открытая слежка была снята, поставили несколько групп для слежки скрытой.

Курбатов не должен был видеть наблюдавших, ему надо было дать удостовериться, что за ним не следят. До этого момента, конечно, он ничего не предпринял бы.

Облава строилась по всем правилам. Гейдрих оказался щедрым на такие дела.

Прослушивалась и телефонная линия. Он телефонировал лицу, к которому намеревался прийти. Уговаривался о месте и времени встречи. Наблюдающие спешили к этому месту. Изучался маршрут, которым Курбатов должен был проследовать на свидание. На узловых точках маршрута устанавливалось наблюдение.

Ничего интересного слежка не дала. Курбатов встретился с двумя польскими агентами в Берлине, по абвер давно держал их под своим контролем.

– Сбить с толку и заставить расширить круг встреч, – последовал приказ от Гейдриха. – Подталкивать, торопить…

Кольберг приказал одному из агентов признаться Курбатову в том, что он перевербован немецкой разведкой.

Агент польской разведки, которому Кольберг поручил признаться в сотрудничестве с немецкой разведкой, действовал под кличкой Папуас. Он передал Курбатову полученное из рук Кольберга путаное и пространное донесение. В нем говорилось, что никакого роста контингента войск в Германии не наблюдается, что все разговоры об увеличении и усилении армии – пропагандистский трюк и попытка оправдать экономические трудности в стране, прикрывшись болтовней о вооружении.

Кольберг считал, что сработано это грубо.

А что он мог поделать! Не впервые, как только заходила речь о составлении дезинформации, начиналась чехарда. Никто не хотел принимать участия в составлении такого рода сообщений для агентов. Один перекладывал на другого. Никто не хотел брать на себя ответственность. Автор дезинформации знал, что им составленные данные уйдут по прямой к противнику. Сегодня гестапо посмотрело его дезинформацию и одобрило, а завтра вдруг вскроется, что по ошибке противник не оказался дезинформированным, а догадался о ложном засыле. Тогда как? Обвинение в государственной измене? Очень было трудно в соответствующем отделе получить заказ. Пришлось Кольбергу потревожить своего высокого покровителя. Получил… Но ему отплатили. Подсунули такой анекдот, в который никто в тридцать шестом году поверить не мог.

Курбатов задумался: что бы это все означало? Недобросовестная работа? Решил поглядеть, какой будет реакция начальства. Передал все атташе, а тот продублировал передачу дальше. Пришла оценка информации. Донесение Папуаса было оценено как информация, представляющая значительный интерес. Чудеса? А может быть, все это лишь для создания видимости работы? Чтобы выкачать из казны деньги? Обман? Мошенничество в корыстных целях, даже не измена и не предательство.

Словом, польские его коллеги приняли все как должное и благодарили. Из Центра, правда с опозданием из-за затруднений со связью, пришло предупреждение от Дубровина, чтобы Курбатов остерегался агентов, переданных ему по наследству его предшественником. Центр прямо указывал, что оба этих агента работают на немцев. Советовали Курбатову попытаться вызвать их на откровенность. Слишком уж нарочито врали.

Курбатов встретился с Папуасом.

Человек без возраста, словно кто его оросил тем же составом, что и египетские мумии. Сморщенное, пергаментного цвета лицо, то ли пепельные, то ли серые от грязи волосы. Суетлив, прокурен, передние зубы наполовину съедены никотином. На пиджаке пепел, рубашка прожжена. Жалкий вид, если бы не жестокий огонек в карих глазах, жестокий и холодный. Послужной список Папуаса был у Курбатова. Картежный игрок, шулер, дважды судимый. Во время игры в карты его зацепили офицеры из польской контрразведки. Но только ли они?

Папуас встретил Курбатова на конспиративной квартире сладенькой улыбочкой.

Он суетился, предлагал коньяк.

Курбатов сел за стол и долго молча глядел на Папуаса.

– Может быть, кофе? – предложил агент. – Я умею заваривать по-турецки.

Курбатов мрачно молчал. Папуаса смутило упорное молчание. Он примолк и даже с некоторым вызовом в позе остановился по другую сторону стола.

Наконец Курбатов проговорил:

– Как перед вами был поставлен вопрос? Как? Повторите!

Папуас попятился. Имея за спиной даже такую высокую защиту – Кольберга, он испугался.

– Какой вопрос? О чем вопрос?

– По делу…

– А-а-а! Это о контингентах войск? А вы и поверили, что не увеличился?

– Я ничему не поверил. Почему вы написали ложь?

– Приказали, вот и написал! – спокойно и обезоруживающе ответил Папуас.

– Кто приказал?

Агент склонился над столом, перешел на шепот:

– Из военной контрразведки.

Курбатов не ожидал такого легкого признания. Папуас наслаждался его удивлением.

– Вы что же, – спросил наконец Курбатов, – сразу и на нас, и на немцев?

– Не сразу. И не на вас… На немцев. – И с издевкой добавил: – Возражаете?

– Зачем вы мне об этом говорите?

– А чтобы вы меня дураком не считали! – Он почти кричал. – Шулер – это не дурак, а совсем наоборот! Это искусство! Во всем искусство! И сделать мне вы ничего не можете! Не мне вас бояться надо – вам меня!

– И мне особо бояться нечего! – спокойно ответил Курбатов.

– Вот и давайте работать! – предложил Папуас. – Своим вы ничего не рассказывайте. Я вас буду снабжать тем, что мне для вас дадут, а вы своим… И вам нет опасности, и мне выгода.

Курбатов рассмеялся.

– Обязан спросить вас… С кем вы связаны?

Папуас руки выставил, как для защиты.

– Не надо интересоваться! Сам не знаю. Лысый, сухой, как сморчок, вот как чертей на курительной трубке вырезают… Звать не знаю как. Нарисовать могу.

– Нарисуйте.

Какая странная, просто невероятная ассоциация! Давно это было… Кольберга он рисовал для… Дзержинского. Мог бы он расценить, как сыскной прием, если бы не был уверен, что никто, ни одна дута не знала о той сцене.

Когда Папуас перечислял внешние приметы человека, с которым ой связан, Курбатов почувствовал неладное. Слишком уж нарочито все выглядело.

Папуас рисовал. Проступал знакомый профиль, череп, обтянутый кожей, недоставало только подписи под рисунком.

Курбатов ладонью прикрыл рисунок, взглянул в глаза Папуасу.

– Ну? – спросил он. – И дальше будем в прятки играть? Этого твоего защитника я знаю… И ты его знаешь. Это по его наущению ты признался, а? Говори!

Папуас попятился, страх и неуверенность мелькнули у него на лице.

– Полковник Кольберг! Звони ему, вызывай сюда! Пусть явится. Я и с ним сумею объясниться!

Папуас явно испугался. Но еще не терял надежды. Попробовал сопротивляться.

– Если вы все знаете, пан Курбатов, вы, наверное, можете и вызвать сюда…

– Молчать! – оборвал Курбатов. – Не думай, что ты избавлен от всяких с нами счетов…

Папуас окончательно сник. Он подошел к телефону и назвал номер.

– Господин… – начал Папуас, не решаясь назвать по имени. Курбатов подошел к аппарату и вырвал у Папуаса трубку.

Необычно для себя грубо спросил:

– У аппарата полковник Кольберг?

– Я вас слушаю… – прозвучал в ответ голос Кольберга. Курбатов из тысячи голосов отличил бы этот голос.

– Я хотел бы получить, господин полковник, некоторые разъяснения… – начал Курбатов.

И Кольберг узнал его голос.

– Сначала давайте поздороваемся! – перебил он Курбатова. – Здравствуйте! Я приеду.

– Жду вас! – ответил Курбатов.

Папуас с суеверным ужасом смотрел на Курбатова.

Курбатов положил трубку на рычаг аппарата и медленно пошел на Папуаса. Папуас пятился, пятился до двери и вдруг ни слова не говоря выскочил вон…

Сразу же возник вопрос: «Хорошо это или плохо? Есть ли в этом истерическом побеге какая-либо опасность? Куда он мог побежать? Итог, вообще-то говоря, непредвиденный. Однако не гнаться же за ним. А как психологический эксперимент – довольно занятно».

Входную дверь он оставил открытой. Кольбергу не понадобилось звонить. Он толкнул дверь рукой и вошел. Редко видел Курбатов на его лице улыбку, на этот раз он улыбался. Снисходительно, холодновато, но улыбался.

– Зачем вам понадобилась эта комедия? – спросил Кольберг.

– Порезвиться захотелось, – ответил Курбатов. – Задумались? Уже хорошо!

Кольберг заглянул в коридор, в другие комнаты. Улыбка исчезла.

– Что за шутки? – спросил он строго. – Где хозяин этой квартиры? Куда вы его дели?

– Не знаю, – невозмутимо ответил Курбатов. Кольберг покачал головой.

– Бы не отдаете отчета в своих словах, Владислав Павлович. Это вам не Томск и не Омск… И даже не Варшава.

– Убежал. Испугался и убежал.

– Это неприятность, господин Курбатов! Он мог убежать в гестапо… Вам известно, что скрывается за этим словом?

– Известно! А разве гестапо, или кто там у вас еще занимается контрразведкой, не знает обо мне? Разве там не знают, что я пошел на встречу со «своим» агентом? Полноте, Густав Оскарович! Побегает – вернется.

– Ну, если только убежал… действительно ничего страшного! Придет. Не придет – доставят. Садитесь!

Курбатов сел в кресло у стола, Кольберг на стул.

– Свершилось, Владислав Павлович! – произнес слегка торжественным тоном Кольберг. – Вы в Берлине! Догадываетесь, когда это было задумано? Знал, знал я, что, как бы ни шли вы зигзагами, как бы ни путали свои следы, цель была одна. Сюда! Здесь центр накопления сил для реванша, сюда вы и пришли. Терпеливо шли… С ожиданиями, с пересадками. И как раз ко времени. Ставцев умер. Он – свидетель. Ему я говорил там, в Сибири, когда ради вас повесил своего верного стремянного – Ваньку Шеврова… Ивана Михайловича! Мы с ним еще по охранным делам работали вместе, когда я русскому царю помогал от революции спастись… Говорил я Ставцеву, что готовлю вам судьбу необычную… Предсказывал встречу в Европе, в Берлине. Даже по одному этому, Курбатов, я не откажусь от своей мысли. Я только утвердился, что работаете вы не на меня, не на пани Ежельскую. Работаете вы на врагов моих. И я вам работать на них не дам. Вы это можете понять? Пришли вы сюда, к Папуасу… Что вы получили? То, что я захотел дать. И не больше. Неужели там, в Москве, всерьез верят в работу разведок? Неужели они думают, что можно сейчас, в наше время, безнаказанно собирать всякого рода секретную информацию… Ее собирают только тогда, когда хотят ее дать. Запомните это, Курбатов! Вы становитесь профессионалом, а учиться вам, кроме как у меня, не у кого! Ну так что же? Опять будем в прятки играть?

– Здесь это опасно. Я это понимаю…

– Вот, уже веселее… Наконец-то мы приближаемся к пашей цели,

– У нас разные цели, Густав Оскарович! Совершенно разные… Вы приняли мечту за действительность.

– Вы мне хотите доказать?

– Я ничего не хочу доказывать. Не надо пугать меня, не надо мистификаций. Я готов вам помочь… В память хотя бы о нашем общем друге, о прошлом моем…

– Хм! – откликнулся Кольберг. – Если бы не я, вас, Курбатов, просто и пошло расстреляли бы… По доносу Шеврова. И без доноса…

– За деньги работал бы, Густав Оскарович! Практика жизни вносит изменения в наши взгляды. Что же я могу поделать? Не знаю, не связан, не встречался с чекистами… И у Дзержинского был только на допросе.

– Опять, опять…

– И что меняет в наших отношениях вся эта история… Положим, я связан с Дзержинским… Я работаю на него…

– Он давно умер.

– На них… Что это меняет, что это значит?

– Польша… Для нас это не очень существенно… Интересы наши там ограничены… Нам известен в достаточной степени уровень польских вооружений… В Советском Союзе для нас все интересно, все имеет значение… И разведка, и агентура, и возможность передать по нашим каналам то, что нам необходимо, и вооружение, и промышленный потенциал. Даже вопросы, которые их интересуют, для нас интересны!

Раздался телефонный звонок. Кольберг снял трубку. Курбатов отметил, что разговаривает он со знакомым человеком. Переговорили почти междометиями.

Кольберг отошел от телефона. Задумчиво произнес:

– От Папуаса вы избавлены… Так же, как когда-то была избавлены от Шеврова… Здесь это делается оперативно. Итак?

– Если это вам очень нужно, если это что-то дает лично вам, составляет для вас какую-то выгоду, считайте меня агентом Москвы.

– Раз вы так упрямы, Владислав Павлович, я готов принять на время условия игры…

– Зачем это вам? Вы пожилой человек, Густав Оскарович. Зачем все это вам? Что может изменить все это в наших отношениях?

Кольберг распоряжался в этой квартире как в своей собственной. Из буфета он достал бутылку коньяку, две рюмки. Налил.

– Долг… Служба… – ответил он сдержанно. – Вы хотели пострадать за Россию?

– Разве я не потерял все, что имел? И родину, и жену, и родных. Никого близких, одиночество… А теперь я хочу жить для себя… Пани Ежельская назвала вас, Кольберг, людей вашей профессии, пиратами двадцатого столетия… Отвечает ли истине это определение?

– Пиратами? Это слишком узко… Я пошел в это дело, пожалуй, из любви к актерскому ремеслу, к театру… Я театрал, Владислав Павлович! Я любил домашние спектакли, китайские тени, театр кукол… На сцену пойти не мог… Сословные традиции, протесты родных… Они не пускали меня на сцену…

– Не знал, что вы из дворян, Густав Оскарович.

– Не из дворян, но и не из кучеров… Мой отец был произведен в майоры… Дед умер обер-лейтенантом егерского батальона… Прадед тоже был воином… Солдатская гордость не позволила. Это в нынешнюю эпоху актер приобретает мировую славу и поклонение… В мои годы на актеров смотрели с презрением,

– Но вы не отвергаете и пиратских мотивов?

Кольберг поморщился:

– Не совсем так! В русском языке в последние годы… Вы следите за русским языком?

– В Варшаве как следить… Иногда, редко, удавалось слышать русскую речь…

– Эмиграция… Я как-то оказался в обществе известного русского писателя… Иван Бунин… Вам известно это имя? Известно, конечно… Он писал еще в мое время в России… В мое время был известен прекрасным русским языком… Он говорил, и много говорил, в том дом», где я его встретил… Я слушал его речь… Именно речь, меня мало интересовало, что именно он хотел сказать… Я следил за ним как профессионал… Приходится же нам засылать в Россию… людей! Они проваливаются! Иногда и из-за речевых разночтений… Речь его была прекрасной, отчетливой, чистой и звонкой… Но так, как он говорил, теперь в России не говорят… Он был бы странен со своим словарным составом, со своим произношением, со своей артикуляцией.

Кольберг говорил с увлечением и вдруг замолк.

– Впрочем, я ушел в сторону… Известно вам слово «авантюризм»? Авантюрист – это идущий вперед, первооткрыватель и искатель… Русские вложили в это слово понятие жульничества, несолидности, обмана, мошенничества… Авантюрист – это легковесный отрицательный персонаж… Но когда-то авантюристами называли и настоящих искателей… Колумб… Вот один из известнейших авантюристов прошлого… Да что же далеко ходить! «Три мушкетера» Дюма. Надеюсь, читали?

– Читал, – с усмешкой ответил Курбатов.

– Мушкетеры – это классический образ авантюристов! Наверное, если бы я начал вам говорить о долге перед отечеством, вы усомнились бы в моей искренности… Я говорю вам о том, что в сердце молодого человека скучного нашего времени могло зародиться желание тайно влиять на явные события… Тайная власть всегда более неограниченна, бесспорна и выше явной… Неужели вы серьезно относитесь к свой дипломатической миссии? Я сыграл с вамп по старой дружбе шутку… Я научил Папуаса передать вам мои приметы. Или, как ваши коллеги, надо делать вырезки из газет, потом эти вырезки перепечатывать на машинке, излагать своими словами и слать как секретные донесения, или… Или получать от нас, через таких вот Папуасов, то, что мы сочтем возможным вам дать… А я предлагаю большую игру…

– Воровать – так миллион, а любить – так короля! – воскликнул Курбатов. – Вам этого своего кредо пани Ежельская не высказывала?

– Высказывала…

– Работать мы будем более серьезно.

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Кольберг.

– Почему вы ни разу до сих пор всерьез не поинтересовались, почему я оказался в Берлине?

– Я давно вас ждал здесь.

– А попал я сюда после хлопот сэра Рамсея…

Кольберг умел сдерживать свои чувства, умел скрыть удивление, испуг, умел владеть своим лицом. Лицо его ничего не отразило, серые глаза смотрели спокойно. И все-таки внутреннее движение отозвалось, может быть только в едва заметной перемене позы.

Курбатов чувствовал, что озадачил Кольберга.

– Как вам стало известно это имя? – спросил Кольберг.

По голосу ровному и бесстрастному, по излишне спокойному тону Курбатов понял, что все с этой минуты становится серьезно и переходит из плоскости пристрелок на линию настоящего огня.

– Сэр Рамсей приезжал в Варшаву, чтобы встретиться со мной…

– Вам известно, кто он такой?

– Наши контрразведчики объяснили мне, кто он такой…

– Что они вам объяснили?

– Это один из руководителей английской разведки…

– Вы с ним встретились?

– Встретились…

– Откуда он узнал о вас?

– Пани Ежельская работала на них и на вас…

– Вы дали согласие?

– Конечно же, дал! Тем более речь сразу зашла о вас. Тут я понял, что и я вам понадоблюсь, и вы мне… Наконец-то у нас завяжется дело.

– Связь?

– Есть и связь.

Кольберг извлек из кармана записную книжку, вырвал несколько листков, положил ручку.

– Пишите! Все о Рамсее…

Встал и отошел к окну.

– А знаете, Владислав Павлович, – раздался от окна голос Кольберга без обычной скрипучей сухости, – я начинаю думать, что не зря поставил на вас. Если вы и не работаете на большевиков, дело мы с вами действительно начнем немалое…

10

Кольберг солгал Курбатову.

Не романтика привела его в военную разведку, а самое прозаическое чувство долга, привитое ему в семье потомственных ландскнехтов.

С малых лет он воспитывался в кадетском корпусе в Карлсруэ. Затем Гросс-Дихтенфельде под Берлином. Семь лет виртуозной муштры и воспитания в беспрекословном повиновении старшему, без возможности увидеть жизнь хотя бы на йоту другой, чем о ней рассказывалось в училищах. Затем фенрих в егерском батальоне и опять военное училище перед получением первого офицерского звания. Таков путь Кольберга…

Никаких признаков, никакого проявления актерского таланта. Это все говорилось для Курбатова. Начальство предложило ему службу необычную, с повышением жалованья, с ускоренным получением чинов. И лейтенант, вместо того, чтобы служить в егерском батальоне, очутился в России в Петербургском университете на юридическом отделении…

Кому-то и каким-то образом из немцев, близких ко двору, указали на юношу. Кольбергу был дан печальный толчок для службы по сыску, а потом кто-то его подталкивал от чина к чину, от, должности к должности в жандармском корпусе. Кольберг даже и не знал кто, но знал зачем и для чего…

Кольберг умел казаться натурой и сухой, и художественной. Он даже мог показаться человеком, способным увлечься мечтой. На самом деле это был сгусток спокойной и неуклонной энергии. Не человек, а математическая машина.

Ночью у себя в кабинете, один, в тишине, Кольберг сидел над досье.

Папки с материалами на Курбатова, справки на Рамсея, на Ежельскую. Здесь все схемы, которые он вычерчивал в часы раздумий о Курбатове, о возможности когда-то включить его в крупную игру. Усмешка тронула его тонкие губы. И он, оказывается, бывал наивен. Как цеплялся он за Курбатова, за его возможную связь с ВЧК! Зачем? Что это ему дало бы? Ну, конечно, надежды на трудный час… В Германии могло все сложиться значительно трагичнее… И почему Курбатов? Ставцев тоже мог быть. Или Курбатов по-прежнему хитрит? Побег… Странный побег… Нужно ли сегодня в этом копаться с такой тщательностью? Нужно! Не очистившись от этих предположений, вводить Курбатова в большую игру нельзя!

Ни ловушки, ни угрозы и даже пытки ничего не дали! Ну зачем же, зачем бы ему скрывать, если согласился работать в любом направлении? И что же, наконец, могло его так прочно и так надолго связать с большевиками? Не было же ни малейшей линии соприкосновения. Ни классовой, ни идейной, ни материальной, ни страха перед ними, здесь-то в Германии… Нечем, нечем ему прельститься у большевиков. Спасли тогда жизнь? Ну и что? Сколько раз менялись с той поры взгляды у людей, и как менялись. Оставил в России любимую… Он же любил ту девушку… Любил… Женился на ней… Вернулся бы. Не было такого у него долга, чтобы и этим пожертвовать. И пытался бежать, перебраться через границу… Был бы с ними связан, нашел бы, как перейти…