Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Неужели в вас угасло чувство справедливости!

– Какой?! Лет двадцать назад, быть может, вы и нашли бы тех, кто вас ожидал… Встретили бы вас с ликованием, чтобы потом разочароваться и повернуть против вас штык. Теперь никто вас, кроме лишенных разума и чести, и не ждал. Мы пережили самые трудные годы, мы справились с ужасающей разрухой… И сейчас вы не найдете человека, который не понимал бы, что участие в разрушении России приняла и немецкая армия в годы гражданской войны… Мы вырвались из тьмы; встали на ноги, ваш приход отбрасывает нас на двадцать лет назад! Чему же радоваться?

– Быть может, действительно ваш возраст убил все желания?

– Нет! – живо перебил генерала гость. – Не все… Я не желаю войны, у меня внуки на фронте и сражаются против вас… Я не желаю войны, я не желаю поражения армии, в которой сражаются мои внуки…

– Я полагаю, что и тут от вашего желания ничего не зависит?

– Так же, как и от вашего! – твердо ответил гость. – Я вам как солдат солдату скажу прямо… Германия никогда не сможет одержать победы над Россией… Это исключено самой природой русского народа и всего его исторического предначертания! Этого не может быть! И все тут! И сколько бы вы ни захватили наших городов, грядет страшная расплата! Мне нечего терять! Я старый человек, и вы не сможете зачислить в свои подвиги мою смерть или мои муки… Вы в Орле, мне это горько, но уверенности, что вы отсюда уйдете, у меня не убавилось…

Не получилась беседа.

Однако настроение у генерала испортилось не от этого. Он уже успел послать в генеральный штаб донесение, что его прорыв на Орел создал классический образец танкового наступления. Он указал в донесении, что впереди, на его правом фланге, нет войск противника. А к вечеру поступило сообщение авиационной разведки, что в районе Мценска появились части Красной Армии, что там идет концентрация войск, что под Мценск войска перебрасываются и на самолетах. С «классикой» не получилось.

Донесение было получено к вечеру, а вечером в город ворвались советские танки.

Из них два тяжелых танка генерал видел из окна командного пункта. Танки промчались, сокрушая на своем пути автомашины и бронетранспортеры с автоматчиками, двигавшимися к выходу по направлению к Мценску.

На северной окраине города началась ожесточенная канонада. На узких улочках города невозможно было развернуть крупное танковое соединение. Два тяжелых советских танка уничтожили более десятка немецких танков, а на выходе из города была остановлена крупная немецкая танковая колонна, в несколько секунд сгорело несколько танков, и командир дивизии отдал по рации приказ оторваться от противника и отступить в город.

Над городом занимался дождливый рассвет. По шоссе двинулись к Мценску мотоциклетные дозоры. Они донесли, что шоссе свободно, русских танков нигде нет. Генерал приказал выдвинуть к Мценску полк моторизованной пехоты, который взял бы под свою охрану шоссе Орел – Мценск.

После дозора и в полной уверенности, что ночное происшествие чистая случайность, командир полка двинул бронетранспортеры, автомашины и артиллерию по шоссе. Он спешил к Мценску.

Но полк не ушел далеко из города.

Советские танки опять совершили внезапный налет с правой стороны шоссе из оврагов, поросших густым орешником. Они выдвинулись на обочину шоссе и беглым огнем подожгли сразу несколько танков, разбили и расстреляли несколько бронетранспортеров. Ни вперед, ни назад двинуться было невозможно. Немецкие танки устремились с шоссейной дороги, но на другой стороне шоссе были встречены таким же беглым огнем из леса. Началась паника. Танки и бронетранспортеры пытались развернуться на шоссе и подставили себя под огонь из засады. На дорогу вырвались русские танки и начали утюжить пехоту, давить орудия, тараном разбивали бронетранспортеры.

Командир полка успел сообщить по рации, что наткнулся на «значительные танковые силы русских». Генерал поднял в воздух пикирующие бомбардировщики. Они проложили ковер смерти вдоль шоссе. Но наземная разведка не обнаружила ни одного сгоревшего советского танка.

Можно было бы обвинить командира полка, что ему все приснилось, но его нигде не удалось обнаружить. Ни среди спасшихся бегством и уцелевших от пулеметного огня, ни среди убитых.

Я заметил, что на этот раз генерал не торопился осмотреть поле боя. Потерь у русских не было, так гласило донесение об этом бое, а потери колонны, выступившей на Мценск, были немалыми. Десять танков, два тягача с противотанковыми орудиями, пять автомашин с пехотой и несколько сот солдат.

Генерал сообщил накануне, что его передовые части входят в Мценск, а тут надо было пробиваться из Орла.

Не решаясь двинуться по прямой на Мценск, командир дивизии двинул танки в обход шоссе, чтобы вырваться на него в тылу неуловимого подразделения русских. Авиаразведка донесла, что русские установили оборону в пяти километрах юго-восточнее Орла. Туда и были брошены до пятидесяти танков, сотня бронетранспортеров с автоматчиками, с противотанковыми орудиями на прицепе.

Генерал с нетерпением ждал сообщений о прорыве обороны русских и об уничтожении появившегося у него на фланге танкового подразделения.

Он распахнул окна здания горсовета и слушал бой. Канонада доносилась до центра города вполне отчетливо. Опытное ухо могло без труда установить, что идет интенсивная дуэль танковых пушек. В наступление двинулись два танковых полка. Но через три часа они запросили помощи, сообщив, что атакованы с флангов превосходящими силами русских.

– Этого не может быть! – кричал в телефонную трубку генерал.

Я еще не видел его в таком раздражении. Впервые на моих глазах он пригрозил командиру дивизии военным судом.

До вечера прорыва так и не состоялось. Потери – восемнадцать танков, до десятка требующих ремонта, несколько сот солдат.

Генерал потребовал, чтобы любой ценой был схвачен «язык».

Ни авиаразведка, ни наземная разведка не могли внести ясности в обстановку.

На другой день генерал собрал двести с лишним танков и попытался осуществить прорыв по прямой на Мценск.

Бой на этот раз развернулся на шоссе, точнее, сбоку от шоссе, в районе Нарышкина.

Разведка установила, что сбоку от шоссе оборонительные позиции заняла русская пехота.

Командир дивизии счел необходимым обезопасить свой фланг.

Впереди двинулись мотоциклы, сзади танки. Они тащили на прицепе противотанковую артиллерию, за ними бронетранспортеры с пехотой. Таран осуществляли танки T-IV.

Мотоциклистам пришлось тут же попятиться под огнем русских. Танки двигались, стреляя на ходу. Генерал выехал к месту боя.

Страшно было смотреть на эту лавину стали даже со стороны. Казалось, ничто не могло ей противостоять. И действительно, с ходу, не прекращая ураганного огня, они ворвались на русские позиции. Видно было в бинокль, как они утюжат окопы. Не пехоте же их остановить!

И вдруг из-за холма, из какого-то укрытия выкатились всего четыре танка, всего четыре тридцатьчетверки… Они удавили с фланга, их огонь приходился по бортам немецких T-IV. Огонь с расстояния в бросок гранаты. Но четыре танка против сотни! Немецкие танки развернулись и двинулись в обход тридцатьчетверок. Но тридцатьчетверки не попятились. Они промчались вдоль строя немецких танков и исчезли так же мгновенно, как и появились.

Вдруг совсем с другой стороны такая же стремительная четверка. Я даже был готов подумать, что это те же танки. Но уж очень быстро они изменили позиции, действуя как в хорошо отрепетированном спектакле. Они вновь прошлись по флангу танковой армады и оставили пятнадцать горящих танков. А в это время с другого фланга последовал столь же стремительный налет.

Я уже знал от генерала и его командиров, что тридцатьчетверку немецкий танк мог поразить, только зайдя ей сзади. Но советские танкисты не подставляли спины, они все время шли сбоку от немецких танков, поражая их в самые уязвимые места.

– Они кое-чему научились! – выдавил из себя генерал.

Он приказал прекратить атаку и сосредоточиться для нового рывка. На этот раз в броске должны были участвовать двести танков и сто бронетранспортеров с пехотой.

Шел дождь, подступали осенние сумерки. «Юнкерсы» ничем не могли помочь танкам. Но двести танков и без «юнкерсов» сокрушительная сила.

Командир дивизии явился к нам на наблюдательный пункт с донесением, что все силы дивизии сосредоточены для атаки, что они должны ударить почти в одну точку. Он даже осмелился спросить, не сядет ли генерал в свой командирский танк посмотреть, как будут сбиты позиции русских. Генерал колебался. Еще дребезжали сумерки, но уже расплывались далекие очертания перелесков. Вдруг дрогнула земля, и откуда-то из-за пригорка возник оглушающий рев и свист. Стало светло как днем, огненные кометы опоясали землю. Рев нарастал, как в кошмаре. Генерал и несколько офицеров из опергруппы сидели в надежном убежище, в километре от сосредоточившегося для атаки танкового тарана.

Опытный глаз уловил, что удар огненных комет проносится мимо, а если бы и не проносился мимо, то и на землю падать в блиндаже не имело бы смысла.

Взрывы слились в один сплошной звук горного обвала. Вспыхнула земля, заплясали языки жаркого пламени. В общий грохот ворвались звуки рвущихся боеприпасов. Горели танки… Горели, как подожженные солнечным жаром. И огонь-то был необычным, языки пламени имели странный голубоватый оттенок.

Генерал, ни слова не обронив, стремительно выбежал по ступенькам из блиндажа. Внизу, в долине, где сосредоточились танки для атаки, все пылало и плавилось…

– Я слышал об этом под Ельней! – обронил он сквозь зубы. – Без разведки ни шагу вперед! Боюсь, что Советы здесь успели против нас выставить танковую армию…

Ночью генерал продиктовал письмо в ставку. Он потребовал приезда из Берлина комиссии, которая удостоверилась бы в превосходстве над немецкими танками советских тридцатьчетверок.

Утром пришло донесение о потерях: сорок три танка немецких и два русских…

Командир дивизии казался потерянным. Я его помнил по первым дням наступления, помнил под Ромнами. Таким его видеть не приходилось. Он не мог скрыть душевного потрясения.

– Вас смутило новое оружие русских? – спросил его генерал. – Никакое оружие не может изменить соотношения сил…

– Мастерство их танкистов, – парировал полковник, – это уже постоянно действующая величина… Они бьют из засады, а мы гоняемся дивизией за несколькими танками… Я не верю, что перед нами танковая армия… Несколько десятков танков остановили дивизию…

– Ну, до этого мы еще не дожили! – оборвал его генерал.

– Наши подбили русский танк… Водитель жив…

– И сейчас жив? – нетерпеливо воскликнул генерал.

– Сейчас? А вот этого не знаю!

– Я требовал «языка» для личного с ним разговора!

Полковник поморщился:

– После того как наши горели в долине? Я отдал распоряжение, чтобы его перевязали, привели в порядок… Но я не могу ручаться!

– Немедленно доставить его ко мне!

Мне генерал бросил на ходу, что я должен быть у него переводчиком.

Привели русского танкиста. Обгоревший комбинезон, рука на перевязи, обмотана бинтами шея, повязан левый глаз. Лицо черное от въевшейся в кожу гари.

– Водитель танка? – спросил генерал.

Пленный ответил утвердительно.

Последовал сразу же главный вопрос:

– Сколько на шоссе Орел – Мценск сосредоточено русских танков?

Я не успел перевести вопроса, вмешался полковник:

– Он дал об этом нелепые показания… Пленный уверяет, что перед нами сосредоточено более трехсот танков… В одной точке мы не встречались с такими танковыми силами русских… Оно не могло не быть замечено нашей авиаразведкой… Я положил перед ним карту и попросил указать, где же сосредоточены эти танки. Он указал на пустые места…

Генерал расстелил на столе карту. Поманил пальцем пленного. Танкист оглянулся на меня.

– Подойдите к карте! – предложил я ему.

– Где танки? – спросил генерал и протянул танкисту карандаш. Он был тяжело ранен, ему с трудом давался каждый шаг.

Он опять оглянулся на меня и сказал:

– Объясните генералу, что я не обучен читать карту. Могу и ошибиться…

– Передайте ему, – ответил генерал, – что, если он расскажет правду, хотя бы как он ее знает, мы сохраним ему жизнь. Мы положим его в госпиталь… И я даю слово после госпиталя отпустить его и не посылать в лагерь для военнопленных.

Пришлось перевести с полной точностью слова генерала, я не исключал возможности, что полковник знал русский язык.

Спокойно и даже вроде бы ласково взглянул на меня голубой глаз танкиста. Если он и разыгрывал покорность, то должен сказать, что бог его наделил актерским талантом.

Танкист подвинулся к карте…

Генерал ткнул указкой в точку, указывая на Орел:

– Здесь? Это город Орел!

Танкист кивнул головой. С трудом давалась ему речь.

– Был приказ взять Орел с ходу… Мы вот здесь, на станции, наткнулись на вашу противотанковую батарею… И отступили… Несколько танков прорвалось в город. Бой шел всю ночь.

– Танки вернулись? – живо спросил генерал.

– Три танка не вернулись, остальные прошли сквозь город и вышли обратно к нам…

Генерал обернулся к полковнику:

– Пока что он говорит правду…

– И о тех танках, которые вернулись из города? Мне думается, что в город и ворвались всего лишь три танка…

– Сколько танков ворвались в город? – спросил у танкиста генерал.

– Батальон шел… – ответил танкист. – Разве вы больше, чем тройку, подбитых насчитали?

Я начал понимать танкиста. Живуча была в нем солдатская хватка. Он ничего не сказал, чего не знали немцы, а у них уже попытался выспросить о судьбе прорвавшихся в город танков. Генерал подтвердил, что в городе были подбиты три танка. Видимо, танкиста волновала судьба товарищей.

– У нас так и решили! – подтвердил он.

– Сколько у вас танков? – крикнул полковник.

– Танки выгружаются каждую ночь… – ответил танкист. – Сейчас, я думаю, уже больше трехсот!

– Вот! – крикнул генерал, обращаясь к полковнику. – Я говорил! Перед нами крупное танковое соединение!

– Где эти танки?

Все вернулось к первому вопросу. Танкист долго рассматривал карту.

– Какое сегодня число? – спросил танкист.

– Шестое октября, вечер! – ответил я ему.

Танкист показал здоровой рукой на карту:

– Вчера мы были здесь!

И он указал на ту долину, где был нанесен удар по немецким танкам советскими реактивными минометами. Полковник зло бросил:

– И там были все триста танков?

– Да нет… Должно быть, не все… Они будут защищать Мценск…

– Кто ваш командир? – задал последний вопрос генерал.

– Генерал Катуков!

– Катуков? – переспросил генерал. – Кто такой Катуков? Я думал, что здесь генерал Жуков! Не путает танкист? Вы правильно произнесли фамилию генерала?

Это уже был вопрос ко мне. Я переспросил танкиста.

– Катуков…

– Кто он?

– Танкист…

Генерал пожал плечами:

– Нет, это несерьезно! Нам надо взять в плен высшего офицера… А кто этот танкист?

Танкист объяснил, что он тракторист, колхозник, из Подмосковья, что родился он в двадцатом году 20 апреля…

Генерал быстро взглянул на полковника, полковник развел руками.

– Передайте! – сказал генерал. И для танкиста я перевел: – В Германии есть закон: всякому даруется жизнь, даже преступнику, если он родился в тот же день, что и наш фюрер…

Показания танкиста имели свои последствия. Ни седьмого, ни восьмого октября генерал не возобновил наступления.

А каждый день и каждый час в те дни были драгоценны для обороны Москвы.

Командир корпуса и генерал собрали мощную колонну в шестьсот танков. 9 октября передовые отряды корпуса в составе сотни танков предприняли новую атаку там, где им не удалось пройти седьмого октября. Боя мне не довелось наблюдать, генерал не захотел рисковать встречей с реактивным оружием русских. Сто танков – огромная сила. Но эти танки были активно атакованы с флангов русскими танками. Бой был ожесточенным, и казалось, что русские должны были попятиться… Но тут произошла история с горючим.

Бросив на прорыв сотню танков и надеясь на прорыв но прямой на Мценск, командир корпуса подтянул резервные цистерны с горючим к месту сосредоточения главных сил.

Колонна, приготовленная к прорыву, растянулась в общей сложности километров на пятнадцать вдоль шоссе. С флангов ее охранял стальной коридор из танков. Впереди шел бой на прорыв. Пылало более десятка танков.

Командир корпуса приказал усилить давление танками и бросил в бой танковый батальон. Батальон двинулся на исходные позиции для атаки вдоль шоссе. Авиационную разведку из-за погоды вести было невозможно. Обычно над таким скоплением танков барражировали несколько звеньев истребителей, а по флангам делали облет разведывательные самолеты.

Из-за пригорка выскочили три тридцатьчетверки. Они прошили насквозь таранным ударом броневое охранение и выскочили на шоссе. Рассказывали, что танки проутюжили участок шоссе, занятый бронетранспортерами с пехотой, наскочили на цистерны с горючим и расстреляли их в упор. Взрывы и огонь ста тонн горючего были и слышны и видны в городе. Должно быть, это было столь же страшно, как и взрывы реактивных снарядов. Цистерны с горючим были рассредоточены вдоль колонны, пламя перекидывалось с одной на другую, сжигая свои же танки, бронетранспортеры и автоматчиков. Солдаты побежали с шоссе в поле, там их встретил пулеметный огонь из засады,

И этот день для наступления оказался потерянным.

Семь дней боев – и почти никакого продвижения, Мценск и на десятое октября оставался трудно достижимой целью. В штабе подсчитали потери: сто тридцать три танка за семь дней на пятидесяти километрах продвижения. И это только на участке Орел – Мценск.

В обход Мценска двинулись все танки корпуса, усиленного соседями. Бой за город длился дотемна. Порой по донесениям казалось, что танковое соединение русских попало в окружение. Но наутро на южном берегу небольшой речушки Зуша не оказалось ни одного советского солдата. Подсчитали потери. На поле боя догорали два тяжелых русских танка, три тридцатьчетверки и двадцать три немецких танка.

Генерал объехал поле боя. На минуту мы остались вдвоем.

– А вы знаете, – сказал он, – боюсь, что… русский танкист морочил нас! Здесь не было много русских танков… Они не выскользнули бы по железнодорожному мосту… Я думаю, что барону будет небезынтересно узнать, что мы утратили превосходство в материальной части наших танковых сил… Русские и раньше бросали в бой эти танки… Их было не так-то уж и мало! Но они еще и сами не знали, сколь грозным оружием они располагают… Теперь русские это знают и умеют его применять… Как имя русского командира? Танкиста?

– Мне помнится, – ответил я, – что пленный назвал его Катуковым…

– Я запомню это имя! Должно быть, у нас с ним еще будут встречи… Теперь мы на быстрый успех рассчитывать не можем… Когда мы стояли в Орле, перед нами не было боеспособных русских частей, теперь весь мой фланговый марш утратил смысл… Перед нами фронт, и надо вновь собираться с силами, чтобы его прорвать…

От Глухова до Орла около двухсот километров. Танки генерала прошли этот путь в три дня. От Орла до Мценска пятьдесят километров. На пятьдесят километров было потрачено восемь дней.

От Мценска до Черни тридцать два километра. Десять дней шли бои в районе Мценска. 22 октября вновь были сосредоточены для удара все силы корпуса. Но 22 октября удар не дал своих результатов. Фронт прорвать не удалось, 23 октября русские начали отходить. С боями оставили Чернь. Чтобы пройти тридцать девять километров, понадобилось двенадцать дней. Но бои за город и его окраины продолжались еще два дня, и под Чернью понес большие потери отборный эсэсовский полк «Великая Германия».

До Тулы оставалось сто километров с небольшим. Все силы танковой армии нацелились на Тулу. Верховное командование требовало быстрейшего продвижения к Туле. Одновременно пришла радиограмма от Гитлера. Он требовал выбросить подвижные отряды к Оке и обойти Тулу со стороны Серпухова,

– На это мы уже не способны! – заметил мне генерал.

Я написал барону записку:

«Господин барон!

Я был свидетелем, как трудно дались последние километры наступления. Немецкий солдат, а главное, офицеры стоят на грани психологического шока. Инерция европейских побед перестала действовать. Только теперь стало известна в штабе, что наше наступление на Мценск сдерживали две танковые бригады. В одной из них насчитывалось пятьдесят танков. Думаю, что генерал постесняется упомянуть об этом в официальных реляциях».

Я знал, что в Рославле были сосредоточены крупные немецкие штабы, но я все же выехал туда, чтобы отправить посылочку в Центр через Максима Петровича.

Я сообщил, что целью всей танковой группы генерала теперь определялась Тула, что генерал и его офицеры потеряли бодрость после боев за Мценск. По вместе с тем я сообщал, что вся танковая армия в целом пока является мобильной силой, что ее ударная мощь остается опасной для южных подступов Москвы. Теперь я уже мог и с известной точностью перечислить ее соединения и оружие.

15

Двадцать с лишним дней танки генерала пробивались до Черни и прошли за это время восемьдесят километров. От Черни до Тулы, собранные в кулак со всех участков фронта, они прошли за три дня.

29 октября передовые отряды головного танкового корпуса подошли вплотную к Туле. До городской черты оставалось четыре километра. Командир корпуса подтянул вторые эшелоны и бросил танки на штурм города.

Генерал распорядился заготовить донесение о взятии Тулы и решил выехать на фронт к передовым отрядам.

Второе донесение из-под Тулы им было получено в дороге. Командир корпуса сообщал, что его танки на окраине города встречены шквальным огнем зенитных батарей, а с флангов выдвинулись русские танки и довершили удар. Пришлось попятиться. Командир корпуса заключал свое донесение соображениями о невозможности взять Тулу штурмом. Он предлагал фланговый марш с востока.

Генерал остановился в Черни, по рации он получил сообщение разведки, что справа на его правый фланг выдвигаются какие-то новые русские силы.

Части танковой группы наткнулись в районе Теплое на свежие части Красной Армии. Завязались встречные бои. Имея на фланге такого рода угрозу, генерал отложил штурм Тулы. Забегая вперед, замечу, что бои под Теплым продолжались с переменным успехом Десять дней. И только сняв танки из-под Тулы, генерал смог потеснить части Красной Армии.

В ночь на 4 ноября ударили морозы, сковали землю. Танки получили возможность широкого маневра, генерал приободрился. Оживилось и командование группы армий. К генералу на его командный пункт приехал фельдмаршал фон Бок, чтобы поторопить танковую группу с наступательными действиями.

А из Теплого шли донесения, что наступают русские.

Генерал показал эти донесения фельдмаршалу. Но фельдмаршала не интересовали такие мелочи, его мысль была устремлена к далеким и большим целям. Его радовали мороз, замерзшие дороги, возможность для танков широкого маневра.

Генерал побывал на передовом наблюдательном пункте под Тулой. 6 ноября вернулся в штаб и созвал оперативную группу. Он был мрачен и неразговорчив. Выслушав донесения, попросил оставить его одного. Меня задержал.

– Боюсь, что вам придется вылететь к барону в Берлин… Настал и ваш час! От Тулы до Москвы сто восемьдесят километров, а мы не можем пройти до города четырех километров…

– Нужны подкрепления? – спросил я лишь для того, чтобы не молчать.

Генерал поморщился.

– Нужны еще три или четыре такие же танковые армии… Я боюсь, что там, в Берлине, не очень-то понимают, что здесь происходит… Читать одно, а видеть своими глазами – другое… Такое впечатление, что у русских расчет был привести наши армии к столице и здесь, в глубине, бросить в бой решающие резервы!

– Кутузов сознательно сдал Москву без боя французам и выиграл войну одним сражением, после которого отступил…

– Это я знаю… Но он нигде не обмолвился, что умышленно сдает Москву, и оставил нас по этому поводу в неизвестности. Он не мог объявить об умысле! А может ли Сталин объявить своим близким о таком умысле? Мог ли он сказать своим генералам и помощникам, что враг будет остановлен лишь под Москвой? Но если так, то почему же он не вывел войска из-под Киева? Завтра мы с вами послушаем радио…

В десять часов 7 ноября из приемника донесся перезвон московских курантов, начался парад на Красной площади.

Генерал тут же соединился по телефону с фельдмаршалом авиации Ритхофеном.

– Вы третий, кто мне звонит! – раздались раскаты фельдмаршальского голоса. – На подступах к Москве идут воздушные бои… Это все, что я могу сделать… В город прорваться невозможно!

На другом конце послышались гудки отбоя.

9 ноября головной корпус, все еще пытавшийся пробиться в Тулу, вынужден был перейти к обороне. Из Тулы началось наступление частей Красной Армии. Это уже были не контратаки местного значения.

12 ноября начальник штаба армии привез из Орши, где проходило совещание всех командующих армиями группы «Центр», приказ на осеннее наступление. Танковой армии предписывалось развивать успех в направлении на Горький.

Генерал тут же прикинул на карте расстояние до Горького. Получилось шестьсот километров.

Он вопросительно взглянул на начальника штаба.

– Я им заявил, – ответил начальник штаба, – что это не Франция! Мы не можем продвинуться на несколько километров…

Но приказ о наступлении подписан, и генерал обязан его выполнить.

Наступление началось…

На другой день оно застопорилось. Авиация оказалась бессильной расчистить дорогу танкам. Она наталкивалась на воздушный щит над расположением частей Красной Армии. С каждым километром продвижения нарастали потери в танках.

21 ноября генерал распил бутылку коньяку за своего прежнего командующего по французскому походу и противника его доктрины, за фон Клейста. Его танки заняли Ростов.

– Теперь они впереди, – сказал он мне с горечью. – Там, во Франции, они меня сдерживали, теперь рвутся вперед… А я думаю о последствиях…

Мне даже показалось на минуту, что он завидует фон Клейсту. Но он уже предугадывал, что фон Клейста ждет в Ростове. Поэтому двумя днями позже отправился к командующему группой армий «Центр» попросить изменения приказа о наступлении на Горький. Приехал еще более мрачным.

– Теперь генералы рвутся вперед, а не только Гитлер… Они сошли с ума, а не фюрер!

30 ноября все еще шли споры с высшим командованием, как овладеть Тулой, а с юга пришло сообщение, что фон Клейст оставил Ростов, чуть было не потеряв всю танковую армию. Гитлер сменил командующего южной группой войск, но и новый командующий откатывался от Ростова под ударами с флангов.

Авиационная разведка донесла, что над районом Каширы русская авиация создала непроницаемый заслон, что оттуда, из-под Каширы, идет движение к фронту крупных соединений русских войск. Кашира – открытый фланг. Генерал потребовал уточнений. Но русские истребители не подпустили к Кашире ни одного немецкого самолета.

2 декабря генерал перенес передовой командный пункт в Ясную Поляну.

Кто-то из офицеров пошутил:

– Здесь можно быть спокойным… Имение графа Толстого русские бомбить не будут…

Генерал не улыбнулся шутке.

Он решил осмотреть парк. Было пасмурно, падал колючий снег, в поле мело, и с пригорка была видна смутно лишь деревня Ясная Поляна.

Сапоги генерала печатали шаги на снегу, свита медленно двигалась за ним.

Генерал шел к могиле.

Я помнил это место. Отец не раз возил меня сюда. Овраг, молодая березовая поросль, старые клены, липы и дубы, одинокий, поросший травой могильный холмик. Это здесь маленький Левушка искал в детстве волшебную палочку, которая приносит счастье человеку.

Около могилы вырубка, на вырубке деревянные и железные кресты сотен немецких могил. Генерал остановился. К нему заторопился командир корпуса.

– Вы думаете, – спросил генерал, – им лучше лежать рядом с русским графом?

– Это солдаты распорядились… Обер-лейтенант ответил мне, что здесь не тронут могилы, не станут портить могилу Толстого.

– Кто не тронет? Кто не станет портить?! – воскликнул генерал.

– Обер-лейтенант имел в виду русских…

– Каких русских? Здешних?

– Нет! Не здешних… Он говорил о тех русских, которые придут сюда, когда нам придется уйти.

Генерал постоял у могил и молча пошел назад. В кабинете Толстого на полу лежал лист железа и на нем пылал костер.

У костра грелись танкисты…

Они вскочили. Странен был их наряд. Кое-кто был обут в валенки, явно сдернутые с ног колхозника, лапти.

– Найдите теплую избу, – сказал он танкистам, – мне надо здесь побыть одному…

– Осмелюсь доложить, господин командующий! – выскочил вперед танкист. – Все избы заняты…

– Вы воюете или по избам прячетесь?

– Мы наступаем! – ответил он.

– У костра в этом барском доме?

– И они наступают, господин генерал… Мы не знаем, кто наступает…

– И что же? Нет сил сбить противника?

– Господин генерал! Один раз, еще один раз мы как-нибудь и собьем русских с их позиций… А дальше… Дальше еще позиции, и нет этому конца! Москвы они не отдадут!

– Ее надо взять с боя!

Я приглядывался к генералу. Не было гнева в его глазах. Я понял, он воспользовался разговорчивостью танкиста, чтобы выяснить настроение солдат. Не каждый солдат решился бы так свободно разговаривать с командующим армией. Офицеры застыли в почтительном недоумении, хотя в общем-то каждый из них знал, что за словами этого танкиста стоит горькая правда.

Солдат подтянулся.

– Господин командующий! – начал он несколько торжественным голосом, с той долей патетики, к которой так любили прибегать в немецкой армии. – Господин командующий, мне завтра с утра в бой, абыть может, последний в моей жизни…

– Ты идешь от границы? – спросил генерал.

– В нашей роте не осталось ни одного человека от границы… Мы из Франции пришли в Рославль… Во Франции, когда пал Минск, мы ждали сообщения о падении Москвы…

– Надеялись, что кто-то другой за вас совершит этот подвиг?

– Нет! Надеялись, что Москва падет без боя! Но русские будут ее защищать до смерти, и нас не хватит, чтобы пройти в этот город по своим трупам!

Генерал сделал знак рукой, танкисты вышли.

Порученец спросил у генерала:

– Сообщить об этом танкисте в гестапо?..

– Сообщите в гестапо о своем командующем! – оборвал он порученца.

Генерал расположился с картой за письменным столом Льва Толстого. Был задумчив и молчалив. Вечером пришло донесение, что его танки наконец-то перерезали шоссе Тула – Серпухов. Но и это известие не изменило его мрачного настроения.

– Это же чуть заметная точка в этих бесконечных снегах… – заметил он начальнику штаба.

А утром пришло сообщение, что танки отброшены от шоссе, что со стороны Серпухова русские наступают.

Генерал поехал в объезд Тулы в передовые части. С ним двинулась и оперативная группа. Днем он встретился с танкистами, которые побывали на шоссе Серпухов – Тула.