Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Конвоир сдал меня у ворот часовому и ушел. На посту стоял Фриц Грибль. Он долго и придирчиво разглядывал пропуск, потом оглянулся. Поздний час, никого поблизости.

– Генрих Эльсгемейер! – произнес, как бы даже и не обращаясь ко мне.

– Так точно! Генрих Эльсгемейер!

Грибль приподнял очки. Добрыми оказались глаза у этого человека, и улыбка в них.

– Вам поклон от старого друга…

Что это? Провокация? Или?.. На всякий случай я молчал.

– Первый раз вы с ним встретились в сарае на австрийской границе, возле хижины лесника… Он обещал вас найти. Где он вас нашел?

Я молчал, все еще опасаясь провокации. В горах нас видели вместе. И теперь меня ловят на чем-то…

– Он нашел вас во Львове… Ветер дует с запада. Мрачные грозовые тучи движутся на восток…. С запада – на восток.

Этот солдат слово в слово повторил прощальную фразу Кемпенера. Его слов никто не слышал, кроме нас с Марией.

– Вы помните имя вашего друга? – спросил Грибль.

– Вильгельм Кемпенер!.. – ответил я шепотом.

Грибль приложил палец к губам и оглянулся. Разговор наш затягивался. Но и не было ничего неестественного в том, что часовой у ворот тщательно проверяет мой пропуск и производит обыск. Обшаривая мои карманы, Грибль говорил шепотом, что он приехал в этот лагерь по заданию Кемпенера, что у Кемпенера свои планы относительно заключенных в лагере по улице Яновского, что Кемпенер надеется прежде всего на мою помощь. У него не пропала вера в меня…

Ну как же мне было не воспользоваться такой неожиданной возможностью? Я попросил передать продукты, полученные у Ванингера, моей жене.

На меня обрушился град вопросов: где моя жена? Кто ее укрыл? Откуда я знаю этого рабочего? Можно ли ему верить? Мои ответы успокоили. Только после этого Фриц Грибль взял передачу.

Я тогда еще не знал, что оказал огромную услугу Кемпенеру: связал его с надежными людьми во Львове.

Охранник и заключенный. Надо знать, как затруднены были наши встречи… Мы переписывались. Письма клали в тайник, который практически всегда находился под охраной Грибля.

Грибль интересовался людьми, которые работали со мной, их настроением, взвешивал возможность вовлечь их в организацию. Я должен был найти среди заключенных людей, готовых к прямой схватке с фашистами.

Я знал, что все, кто со мной работал в лагере, ненавидели фашизм в одинаковой степени. Но все ли готовы вступить с ним в вооруженную схватку? Когда-то ведь не вступили. Или равнодушно отвернулись от того, что происходило на их глазах, или же сочли ниже своего достоинства бороться против хулиганствующих молодчиков, не угадывая за этими молодчиками будущей силы.

Я начинал понимать, что какие-то силы сколачивают огромные людские массы, чтобы привести их в движение против фашизма. У каждого из нас остались тесные и прочные связи на родине. В Австрии, во Франции, в Германии. Каждый из нас, несомненно, мог привести в движение и других, неизвестных Кемпенеру людей. Мы – как головы дракона: одну срубишь, вырастают три.

В нашей маленькой группе, в аккумуляторной мастерской, я мог не опасаться провокаторов. Здесь как в капле воды преломилась вся абсурдность гитлеровского режима.

Профессор физики из Берлинского университета, доктор технических наук, специалист по аэродинамике, французский химик, бельгийский хирург – разнорабочие. Не нашлось этим специалистам с мировой известностью другого занятия… Ну что же… Контакты я установил. Мы и без Грибля были тесно связаны друг с другом. Спали на одних нарах. И в общем-то, без труда выяснили, что каждый из нас готов на любые испытания, лишь бы включиться в борьбу.

Шел 1942 год. Мы получали скудную информацию. Но все относительно. Может быть, для людей малосведущих известие о прорыве гитлеровских войск к Волге означало победу рейха. У нас на зарядке аккумуляторов работал крупный немецкий специалист по военной истории. Его исторические концепции не устраивали Гитлера. Его заставили пройти полный круг гитлеровских концлагерей. После попытки бежать он попал в львовский лагерь на улице Яновского.

Громкоговорители, установленные на электростолбах в лагере, изрыгали бравурные марши, через каждые полчаса диктор зачитывал сообщения, что немецкие войска вошли в Сталинград.

А наш военный историк ликовал. «Это начало конца! – возгласил он. – Если бог захочет наказать, он сначала отнимет разум!»

С железной логикой он доказал, что, растянув коммуникации, выйдя к Волге, Гитлер ускорил свое крушение…

Наступили сентябрь и октябрь… В победных реляциях недостатка не было, но наступление приостановилось. Предсказания военного историка начинали сбываться.

«Аккумуляторная кислота», которая шла к столу Ванингера, была надежной для нас защитой. Но он же враг наш! Он воюет против наших близких, а мы услаждаем его жизнь ликерами.

Есть же у человека совесть! Она нас звала к каким-то свершениям, чтобы помешать ванингерам. У меня была еще одна печаль – Мария. Но я не мог даже повидаться с ней. Я никуда не выходил с территории лагеря, если не считать отлучек по нуждам гестапо. Именно в эти дни я ездил несколько раз ремонтировать машину Ванингера. Игра в кошки-мышки. Уезжаешь и не знаешь, вернешься ли после этого ремонта. Нет, я не боялся, что не справлюсь с какими-нибудь техническими задачами. Просто по капризу, под настроение, или по указке сына, или чтобы попробовать парабеллум, Ванингер мог меня пристрелить как собаку.

Все чаще и чаще мои мысли обращались к моему странствующему рыцарю. Жил образ, созданный моей фантазией, образ бойца, который сражался на баррикадах, когда мы тлели, не грея никого, за каменным забором лагеря.

Где же ты, Вильгельм Кемпенер? Что же ты забыл своего пилигрима? Почему в самый трудный час тебя нет рядом? Я привык, что ты исполняешь свои обещания. Почему молчит твой посланец?

Однажды к нам явился Хоцингер. Он долго осматривал оборудование мастерской. Заговаривал с заключенными, лазил по машинам, которые стояли в ремонте. Он проявлял удивительное беспокойство. Я понял, что он хочет что-то сказать, и неотступно следовал за ним. Он улучил минуту, когда мы остались одни.

– Господин Эльсгемейер, – сказал он, – я знаю, что ваша жена еврейка. Вы дали показание на следствии, что она ушла из Львова вместе с Красной Армией. Я не верю этому показанию. Вы можете оставить в силе свое утверждение. Через несколько дней шеф гестапо Герман Ванингер предпримет во Львове массовое уничтожение евреев. Это будет значительно страшнее, чем Хрустальная ночь в Германии. В нашей мастерской работают несколько евреев. Я напомнил Ванингеру, сколь ценную продукцию выпускает мастерская. На этот раз он не внял и этим соображениям. За городом уже роют рвы, куда будут сбрасывать трупы.

Хоцингер пристально смотрел: мне в глаза, но я боялся ему довериться. Я слушал его, опустив глаза, с бесстрастным лицом. Я сказал, что меня это касается так же, как и других немцев, и спросил, что от меня требуется. Он хотел предупредить. Может быть, когда-нибудь я вспомню об этом его предупреждении.

Хоцингер мне сообщил, что приказ о массовых уничтожениях евреев вводится в действие по всей Европе. Он мог мне не объяснять, что это значило.

Я передал свой разговор с Хоцингером Фрицу Гриблю. Он уже знал о готовящейся акции. Он сказал, что час, к которому я готовился, близок. Настало время побега. Здесь ни я, ни мои товарищи не нужны организации. Мы нужнее там, где у нас найдутся связи, в тех странах, где мы жили, где оставили своих близких люден. Все сошлось, как я и предполагал.

10

Всякая сложность иногда решается простейшим образом. Не надо было рвать колючую проволоку, снимать часовых, открывать стрельбу, поднимать по тревоге город. Фриц Грибль придумал все проще. Конечно, придумал он это потому, что имел возможность воплотить это в действие. У него были свои люди не только у нас в лагере.

Вечером в нашу мастерскую загнали несколько грузовых машин на ремонт. Грибль указал нам на две машины, которыми мы могли воспользоваться. Ремонт в них был незначительным. Нужно было найти двух водителей для этих машин. Одну я взялся вести сам, найти другого водителя – задача несложная.

Грибль обменялся со своим товарищем дежурствами и встал у ворот. Мы попросили разрешения у Хоцингера сделать машины в неурочное время, не прерывать ремонта ночью, чтобы скорее выпустить из гаража.

Я не знаю, как эту просьбу воспринял Хоцингер. Может быть, он думал, что мы хотим выслужиться и своей старательностью зарабатываем себе жизнь? Вряд ли он догадывался о наших намерениях. А может быть, и догадывался. В общем, он был неплохим человеком.

К побегу было готово двенадцать человек. По шесть человек на машину. Оружия у нас не было. Мы могли рассчитывать только на автомат Фрица Грибля.

Грибль удачно подобрал машины. Машины были снабжены пропусками гестапо для ночной езды по городу и для выезда за город.

Очень далеко на этих машинах нам и не надо было ехать. Достаточно было вырваться за город.

Дальше было бы бессмысленно продолжать побег на автомашинах. Их могли догнать, на дорогах могли поставить заставы, могли просто по полевым телефонам сообщить полевой жандармерии о побеге.

Ночью Мария пришла к воротам лагеря.

Ночь была удачной. Шел крупный дождь, город завесило непроглядной тьмой.

Грибль открыл ворота. С погашенными огнями машины выехали в город. Я посадил в кабину Марию, и мы спокойно поехали по городу, не развивая скорости, как будто за нами и не могло быть погони. Выехали за город. Миновали первую заставу. Сработали пропуска на машинах и Грибль в форме СД. Он не объяснял, кого, куда и зачем конвоирует. Дождь пригасил бдительность патрульных.

Мы добрались до ближайшего леса, загнали в кусты машины и двинулись пешком без дороги, выбирая заболоченные места, чтобы к утру наш след не могли прихватить собаки.

Молодец Фриц Грибль! В мирное время он был учителем в начальных классах, да еще в сельской местности. Он привык бродить со школьниками по лесам и вел нас по бездорожью, как по хорошо знакомой тропке.

Днем мы отсиживались, ночами шли, ориентируясь по компасу, обходя деревни. В деревни заходил только Грибль. Он добывал нам продукты, пользуясь своей страшной формой. Мы продвигались к Карпатам.

Логика всех побегов из гитлеровских лагерей диктовала дорогу на восток. Нас, наверное, искали с особым тщанием на восточных дорогах от Львова. Кому могло прийти в голову, что мы двигались в логово зверя?

Мы шли к городу Турка. Там я был дома. Я вырос в этих местах и помнил не только прямоезжие дороги, но и лесные тропки и просеки. Я лазил по горам мальчишкой, юношей совершал дальние лыжные прогулки, ночевал в хижинах лесников. Здесь мне не очень нужен и проводник. Я знал, где пролегает граница, где легче перейти в Венгрию. Проводник нужен был только для того, чтобы указать, как размещены пограничные заставы.

В предгорьях Карпат мы разделились. Такой большой группой пройти через узкие ворота, которые мы найдем на границе, не удалось бы. Фриц Грибль дал мне явочный адрес в Будапеште. Вот куда задумал послать меня Вильгельм Кемпенер!

У нас были деньги в самой тогда надежной валюте, в американских долларах. Ими нас снабдил все тот же Грибль.

Ну конечно же, я пошел прежде всего к лесникам. Прошло двадцать лет, как я покинул свои родные места. Я рассчитывал на деньги, а не думал, что найду своих старых знакомых. Нашел!

Горные дороги привели нас к знакомой с юных лет лесной сторожке. Здесь жил все тот же сторож. Он был стар и дряхл, поэтому война его не коснулась. Его дети были на войне. На чьей стороне, он и не мог бы мне толком объяснить. Ушли, а куда ушли, один господь бог ведает.

Он узнал меня, но нисколько не обрадовался. Он все понял без лишних слов. Провести туда, за кордон? Это стоит денег. У них уже и такса выработалась.

Старик этим частенько занимался. Это стало своеобразным промыслом.

Он с сомнением посмотрел на Марию. Она была истощена, у нее были избиты ноги, обувь ее мы давно бросили. Я завернул ее ноги в тряпки. Старик нашел ей старенькие чуни.

Решили так. Марию он повезет на телеге, прикрыв сеном. За ночь они должны перейти границу. Пешком она такого перехода не выдержит. Я должен идти следом. Двоих сразу он не возьмет. Слишком велик риск, не отговоришься и не откупишься от патруля, если все-таки прихватят. Сено он и раньше возил на продажу за кордон.

Я должен пробиться сам по их следам. Какие же следы могут быть ночью? Старик сокрушенно покачал головой на мою недогадливость. Шли дожди. Колеса телеги глубоко врезаются во влажную землю. На телегах здесь давно никто не ездил. Я могу найти след на ощупь.

Телега не поедет густым лесом без всякой дороги. Стало быть, я должен искать дороги в лесу, просеки, лесные широкие тропы.

Старик наложил на телегу воз сена. Мария зарылась в сено, телега тронулась. Через полчаса после них пошел и я.

Старик честно отрабатывал полученные деньги. И ночью я мог убедиться по приметам, памятным мне с юности, что он держит путь к границе. В лесах, да еще в горных лесах, прямых дорог не бывает. Дорога петляла, спускалась вниз, опять поднималась вверх, обходя лесные завалы, обрывы, пропасти.

Помнилось мне, что перед самой границей должен быть высокий перевал, потом крутой спуск в долину, где пастухи пасли отары овец.

Мы миновали перевал. Я говорю, «мы», потому что я без труда следил за колеями, которые прокладывала телега, изрядно нагруженная сеном. Старик все же думал заработать и на сене.

Я ногами почувствовал, что спускаюсь вниз. Вот-вот кончится лес. Чем ниже я спускался, тем громче пели и звенели ручьи. Шел дождь, и вода сливалась в долину. Из ручьев рождались однодневные речки. Речки гремели на водопадах. Шуршал в листьях дождь. Я шел не сторожась, надеясь, что шум этот покрывает звук моих шагов. Но я не услышал и чужих шагов.

Патруль появился внезапно. Мне ударил в лицо острый луч фонарика, раздался возглас: «Хенде хох!» Немецкий патруль.

Луч фонарика осветил окрестности. Я увидел, что стою уже не в лесу, а на опушке леса, впереди меня крутая луговина.

Граница в нескольких шагах!

Я выполнил приказ. Поднял руки. Один светил, двое меня обыскивали. Луч фонарика падал мне под ноги. Под ногами отчетливо прочертились две тележные колеи. Значит, они проехали… А может быть, их тоже перехватил патруль?

Оружия у меня не было. Деньги у меня были спрятаны в подметках ботинок. Неказистые ботинки не прельстили солдат.

Меня толкнули дулом автомата в спину и приказали идти. Луч фонарика погас. Глаза отвыкли от темноты, меня ослепили, и я шел, спотыкаясь о кочки. Сзади подталкивали стволом или прикладом автомата и все время торопили: «Быстрей, быстрей!» Что же, я иду на заклание, как агнец? Никто уже теперь меня не спасет, если я сам себя не спасу!

Я сделал вид, что споткнулся и остановился. Солдат с автоматом приблизился ко мне вплотную. Я ударил его ногой в живот и кинулся в сторону. Фонарики! Карманные фонарики с сильным и далеко бьющим лучом. Три пучка света ударили мне в спину. Они проводили меня до опушки, прострекотала очередь из автомата. Криками они предупредили, что следующая очередь достанет меня. Я остановился. Они неторопливо подошли, сбили меня с ног и принялись беззлобно, но жестоко избивать.

Я закрыл голову руками, уткнулся лицом в землю. Только бы не проломили череп. Они топтали меня сапогами и били прикладами. Потом один из них сказал, что я им нужен живой. Он высказал предположение, что я важная птица. Мне еще добавили для острастки, оторвали руки от головы, ударили прикладом по пальцам, и вдруг один из них наклонился надо мной. Он увидел у меня на руке часы. Как сохранился мой «ланжин» со светящимся циферблатом, я не знаю. Вероятно, потому, что я сразу попал под покровительство Хоцингера, затем «аккумуляторная мастерская», где над нами мудрить побаивались. Словом, некоторое привилегированное положение поставщиков ликера господину Ванингеру сберегало мне эту, в общем-то, невеликую драгоценность, но для солдата довольно заманчивую приманку.

У меня сорвали с руки часы. Я не дышал, делая вид, что потерял сознание. «Отлежится, потом возьмем!» Им не терпелось рассмотреть часы. Неподалеку и заметил, когда скользил луч фонарика, стог сена. Они пошли к сену, укрылись от дождя и заспорили, сколько могут стоить ли часы и кому они должны достаться.

Я вскочил и бросился в лес. Дистанция для перебежки была невелика. Я нырнул в кусты. В кустах лучи фонариков меня не дослали.

Они стреляли из автоматов по кустам, но стреляли наугад. Стволы высоких буков заботливо принимали в свое тело пули, оберегая меня.

Шум дождя и грохот ручьев дали мне возможность уйти от них глубоко в лес.

Стихли голоса патрульных, и вообще все живое стихло. Шумел в густой листве дождь, гремела на камнях вода.

Осенние ночи длинны. Я не торопился. Я нашел горную речку с холодной, обжигающей водой. Умылся. Смыл кровь, привел себя в порядок, прошелся речкой, чтобы совсем приглушить свои следы, хотя при таком обильном дожде собака не могла взять след, и, зная расположение леса и долины, вышел в долину с другой стороны.

На этот раз я шел очень осторожно. Прежде чем ступить на открытое место, долго прислушивался. Если бы патрульные проходили где-нибудь поблизости, я услышал бы их голоса. В такую ночь и в таких местах солдаты поодиночке не ходят.

Я пересек долину, начался новый подъем. Значит, я перешел границу. Теперь я на венгерской территории. Венгрия – союзник Германии, но она еще не оккупированная земля.

Все так же страшно попасться на глаза солдатам, но есть хоть малая, но надежда откупиться от венгерского патруля.

Какой дорогой поехал старик? Их было несколько, и все они были пригодны для лошади и телеги.

Вышел на одну дорогу. Следов нет. Прошел лесом, вышел на другую дорогу. Уже начался рассвет. Опять следов не видно. И только на третьей дороге, где очень редко ездили на лошадях, больше ходили пешком, я нащупал тележные следы.

Колея привела меня к хижине венгерского лесника. Там уже было все сговорено. Мария добралась целой и невредимой.

Лесник рассказал, что на рассвете к нему приходили венгерские солдаты. Они искали перебежчика. С той стороны сообщили, что ночью в горах от немецких солдат убежал неизвестный. И старик и Мария догадались, что я наткнулся на немецкий патруль.

Несколько дней, пока все успокоится на границе, мы с Марией отсиживались в лесной землянке неподалеку от хижины лесника.

Стало известно, что кого-то все-таки поймали в горах. Этому пойманному приписали мой побег. Стражники тоже прибегали к обману, чтобы за ними не значились непойманные перебежчики.

Лесник съездил в город. В городе он купил мне одежду для переезда по железной дороге. Мария должна была еще некоторое время пожить в лесу. Я поехал в Будапешт.

Еще раз начиналась для меня новая жизнь.

Теперь я уже не гонимый, теперь я борец, солдат невидимой, но все же могущественной армии. А раз я солдат, стало быть, ко мне применимы и все солдатские законы, стало быть, я на войне. А на войне нечего жаловаться на ее превратности, все в твоих руках.

Я, конечно, был наслышан о разного рода подпольных организациях. В глубоком подполье жили немецкие коммунисты, социал-демократы. Читал я книги о подпольщиках в царской России. Жили люди…

Я взял билет на скоростной экспресс до Будапешта. Чтобы не заводить разговора в купе с соседями, купил пачку венгерских журналов. И хотя я ничего не понимал, а только скользил глазами по строчкам, я делал вид, что крайне увлечен чтением.

Со мной в купе ехал немецкий офицер. Совсем великолепно! Немного пригибало вниз позвоночник какое-то неприятное чувство страха. А собственно, чего было бояться? В первом классе поезда обычно ездят те, у кого все в порядке.

Офицер не обращал на меня внимания. Он не снисходил до меня. Что для него значил какой-то венгр, даже если он и богатый человек! Ему было неприятно мое соседство, он часто выходил из купе.

Вежливость – привилегия королей. Почему же мне не созорничать? Когда мы приехали в Будапешт, я предложил ему свои услуги. У меня был всего-навсего небольшой чемодан, у него довольно большой багаж. Я обратился к нему на отличном немецком языке, с венским произношением. «О, вы австриец?» – «Конечно. Совершаю поездки но делам фирмы». Я начал вдохновенно сочипять какую-то белиберду. Прошло, представьте себе, прошло! После Будапешта он собирался в Вену. Я немедленно надавал ему разных адресов. Адресов не выдуманных, но не имеющих ко мне никакого отношения. Это были люди высшего света, известные своей приверженностью к «новому порядку» и к Гитлеру.

Офицера встретила машина. Любезность за любезность. Я помог донести ему вещи. Он предложил мне место в своей машине. Я даже назвал адрес. Это была одна из центральных улиц города. Все как в сказке. Несколько дней назад я мок под дождем, пробирался по колено в воде через ручьи, меня избивали, и я почти расставался с жизнью. Сегодня я ехал на машине немецкого полковника и спокойно поглядывал из окна на немецких солдат, встречающихся на улице. Кто решится проверить документы у пассажира, который сидит с немецким полковником?

11

Я распрощался с полковником, мы оба выразили надежду, что когда-нибудь встретимся еще раз, и я скрылся в подъезде. Машина отъехала.

Я поднялся на четвертый этаж, нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги. Открыла девушка. Она ничего не спросила, видимо, была так обучена, пропустила меня в прихожую.

В прихожей стоял Вильгельм Кемпенер.

Тогда для меня все это было в порядке вещей. Теперь-то я понимаю, какое мне было оказано высокое доверие. Он сразу узнал меня. Я произнес пароль, но он махнул рукой – дескать, и так все ясно.

Чудеса продолжались. Я принял горячую ванну, впервые за два года по-настоящему отмылся, сел за стол, который был сервирован, как в доброе старое время. Столовое серебро, хрусталь, фужеры для воды, бокалы для вина и рюмки для крепких напитков. Блюда разносила служанка из венгерских крестьянок, молчаливая, быстрая, бесшумная.

Вместе с вином в мои жилы вливалось успокоение, я как бы размягчался, пропадало ощущение тревоги и реальности всего происходящего. Реальности, что мы находимся в Будапеште, что где-то на востоке идут ожесточенные сражения. Город не оккупирован немцами, но это нисколько не снимало опасности. Хорти – диктатор не менее изощренный, чем Гитлер. Во всяком случае, я не должен забывать – гестапо в Будапеште меня достанет без особого труда.

Но кто же все-таки хозяин дома? Аккредитованный дипломат при венгерском правительстве какой-нибудь дружественной державы? Он принимает меня как дорогого гостя, все, что я вижу в этом доме, говорит о достатке. В Будапеште он числится юрисконсультом влиятельной и значительной фирмы «Даймлер-Бенц». Они занимаются продажей грузовых автомобилей. Товарооборот невелик: машины нужны на Восточном фронте, а сюда попадает только то, что не берет армия. Но все же контора фирмы работает. И потом, чтобы я не ошибся в дальнейшем, – здесь он не Кемпенер. Он назвал мне другую фамилию…

Оказывается, я ему могу помочь. Чем?

После обеда он отвел меня в спальню. Я вытянулся на мягком пуховике, на чистой простыне, голову положил на чистую наволочку и накрылся легким теплым одеялом в чистом, хрустящем пододеяльнике.

Мне было не по себе лишь от мысли о Марии. Я здесь купаюсь в роскоши, а она дрогнет в лесной землянке. Хотя надо полагать, что и ее мучения позади.

Вечером мы занялись делами. Прежде всего совершенно точно было намечено, как доберется до Будапешта Мария и как доберутся до назначенных адресов мои товарищи.

За Марией поехал представитель фирмы «Даймлер-Бенц».

Вильгельм Кемпенер изложил мне мои обязанности. Он заготовил для меня фальшивые документы, в которых правда была в одном – что я австрийский инженер. По этим документам я должен был устроиться на один из немецких заводов, который строился в Венгрии. У рейха не хватает своих инженеров. Военная мобилизация забирает все больше специалистов на Восточный фронт. Гестапо сгоняет на завод специалистов со всех стран. Я должен с ними установить связь. Через них ниточка связи протянется дальше.

Как быть с Марией? Этот вопрос мучил меня. А Вильгельм Кемпенер сказал, что Марию надо прятать сразу и надежно.

Ничего лучше, чем чердак дома, о котором размещалась нынешняя квартира, он не видел. Хозяин огромного шестиэтажного дома тоже, по-видимому, был своим человеком для Вильгельма Кемпенера. По заказу Кемпенера он отгородил на чердаке комнату с выходом в слуховое окно. Входы на чердак с лестничных площадок замуровали.

В одной из комнат шестого этажа пробили потолок и поставили переносную лестницу. Помещение это готовилось не только для Марии, но и для тех, кого придется прятать, когда придут немцы.

Я устроился на завод. Нити связи, по которым мне приходилось работать, были огромны.

Я сообщался с югославскими партизанами, с венгерскими подпольщиками, передавал сведения, которые были связаны с карпатскими партизанами. По нашим каналам связи шла покупка и перепродажа оружия, сообщались сведения о важнейших передвижениях гитлеровских войск. У нас была особая служба на железных дорогах. Она сообщала нам о движении составов с вооружением и войсками на Восточный фронт. Партизанские подрывники встречали эти составы в подходящих местах, составы катились под откос. Мы получали сведения даже из Франции.

Когда-нибудь историки займутся движением Сопротивления. Они расскажут о нашей системе связи, о конспирации, о радиопередатчиках, которые так искусно маскировались, что их не могли засечь пеленгаторы. Это тема научного труда о том, как организовать подпольную борьбу против диктаторского режима.

К сожалению, случались и провалы. Полиция время от времени выходила на след какой-нибудь из наших точек. Мы теряли людей. Но конспирация была на высоте. И полиция не могла добраться до центра.

Наша сила была в том, что мы все, очень разные люди, объединились в одном – в общей ненависти к фашизму. Если бы столько усилий, когда фашизм только начинал свой разбег!

Осенью к нам приехали подпольщики из Югославии. Встреча требовала особой осторожности.

Двухэтажный особнячок на окраине Будапешта был давно покинут хозяином. Он имел два выхода: один в сад, другой – через подвал – прямо к Дунаю.

Со стороны Дуная ни подойти, ни подъехать. Через улицу, в доме напротив, – наш наблюдательный пост.

Вильгельм Кемпенер, Фриц Грибль, я и югославские гости совещались об установлении новых каналов связи на случай оккупации Венгрии.

Два раза мигнула на столе лампочка. Два раза – это сигнал крайней опасности. Появилась политическая полиция. Грибль повел югославских гостей к реке, мы с Кемпенером должны были принять на себя удар.

В ставнях сделаны смотровые щели. Сад облит лунным светом. В лунном свете три фигурки в штатском. Они медленно идут к особняку. Положить их очередью из автомата не составило бы труда. Но это не похоже на облаву. Что-то здесь не то.

Вот они ближе, ближе. В лунном свете мы различаем их лица. Кемпенер сжал мне руку.

– Это важная встреча, – говорит он тихо. – Это не политическая полиция. Тот, крайний, генерал венгерской разведки.

Мы спустились в подпол, держа в руках гранаты.

Тяжелые шаги по полу. Приглушенная речь. И вдруг громкий голос:

– Их нет! Гнездышко пусто!

– Не дежурить же им здесь круглые сутки. У нас точные сведения, что они здесь бывают…

– Придется ждать! Садитесь, нам торопиться некуда…

Кемпенер положил на порог автомат, зажал в руке лимонку и начал неслышно подниматься по лестнице.

– Вы кого ждете? – спросил с порога Кемпенер.

По звуку можно было догадаться, что пришельцы встали.

– Вас! – ответил голос генерала.

– Кого это «вас»? – спросил опять Кемпенер.

– Представьтесь.

Что могли сказать им наши имена? Мы были известны политической полиции как организация «Вольные стрелки».

– Я от Хорти! – сказал генерал. – Нам нужен ваш радист.

Кемпенер сказал в темноту:

– Охраняйте нашу встречу!

Это было приказом для меня, а для них – знаком, что он не один.

Кемпенер включил сигнальную лампочку. Они сели за столик.

– Нам понадобятся ваши люди для оперативной связи с английскими парашютистами, если они будут выброшены в Венгрии. Хорти выведет страну из войны.

– Неужели у Хорти нет радистов?

– Есть радисты, но есть и Салаши. Салаши не должен знать о наших переговорах… У наших радистов к тому же нет шифра.

– У нас есть шифр.

Генерал встал.

– На это мы больше всего и рассчитывали. У меня имеются перехваты вашей связи, но мы не нашли ключа к шифру… Передачи будем вести из моей машины. Придется ездить по окрестностям города, чтобы Салаши не запеленговал передатчик. Мою машину не посмеют остановить…

Они ушли вместе с Кемпенером. Я слышал, как заурчал мотор легковой машины.

Как он рисковал! Пошел с тем, кто годами выслеживал его, кто готов был вздернуть его на первом же суку. Минута эта стоила всей борьбы.

У меня сохранилось сообщение, которое было послано в Лондон, в партизанское подполье Югославии, в Советский Союз.

«Всем, всем, всем… По сведениям антифашистской группы «Вольные стрелки», венгерское правительство готово выйти из войны, готово подписать условия капитуляции».

«Всем, всем, всем… Господам Рузвельту, Черчиллю, Сталину. Венгрия выходит из войны. Хорти выступает с предложением о мирных переговорах. Хорти просит прислать полномочных лиц для подписания условий выхода Венгрии из войны».

И специальная информация для английского центра, который несколько раз засылал парашютистов для связи с нашей группой:

«Сокол», «Сокол», говорит «Черный лис». Квадрат тридцать пять свободен для посадки».

Английский центр нельзя было обойти, ибо в группе «Вольные стрелки» находились люди из Лондона.

Только к утру Кемпенер уловил в сумятице эфирных шумов ответные позывные Лондона: «Черный лис», «Черный лис», «Сокол» вас слышит… Держите открытым квадрат тридцать пять».

И наконец, мы услышали выступление Хорти по радио. Венгрия вышла из войны! Я склонен был отпраздновать это событие. Слушали радио в резиденции Кемпенера. Я пошел к шкафчику и достал бутылку токая. Кемпенер отрицательно покачал головой. Он сказал, что надо немедленно уходить в глубокое подполье…

Он оказался, как всегда, прав. Через час Салаши объявил о свержении Хорти, гитлеровские войска вступили в Венгрию.

В город прибыл наводить порядок Герман Ванингер.

Я опять столкнулся с предательством. Жигловский, предавая меня в сорок первом году, мог еще на что-то надеяться. Мог надеяться выслужиться перед будущими правителями мира. Правда, ни до чего он не дослужился. Стороной мне стало известно, что во время одной из облав на евреев, которые время от времени устраивали гестаповцы, к ним в руки попал и Жигловский. Клялся, что он не еврей… Клятвы не помогли. Его пристрелили.