Текст книги "Хранить вечно"

Автор книги: Федор Шахмагонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Тихо! – перебил его Кольберг. – Это мы пугаем пытками в ВЧК. Там пытки не применяются!

– Испугался офицерик! Вызвал меня по их заданию, чтобы на месте, с поличным.

– Зачем вызывать? Он же знал ваш адрес…

– В лесу легче взять, чем по адресу. Курбатов и сам не знал, что у меня за адрес. Может быть там и пулеметы случились бы.

– Вас мог бы спугнуть вызов, вы могли не идти на свидание, могли скрыться. Вызов был тревогой. Почему вы пошли на свидание?

Не мог же Шевров ответить, что ему надо было замести следы своего предательства, надо было убить Курбатова, убить!

– Я не мог оставить Курбатова в беде…

– В какой беде? – нажимал своими вопросами Кольберг. – У него были деньги, у него было оружие, у него была явка сюда! Вы дали ему сюда явку?

– Конечно, дал! Я у него по два раза на неделе бывал на квартире.

– Это вы точно помните, что вы дали ему сюда явку?

– Я должен был это сделать, как только Курбатов приедет в Москву. Я это сразу и сделал…

Однако на самом деле Шевров не дал явку. Он не дал явку лишь для того, чтобы крепче держать Курбатова. На всякий случай. Так ему подсказывал опыт. А после визита Артемьева давать явку было нелепо.

– Вы не откажетесь от своих слов, не будете ссылаться на забывчивость?

Неосторожный вопрос задал Кольберг, недооценив своего воспитанника. У Шеврова сразу переменился весь ход рассуждений. Не от Курбатова ли весточка? Но почему, откуда? Неужели та девица, что являлась к нему в Сокольники, грозя огнем всей России, агент Кольберга? Странная, дикая, просто сумасшедшая. Но среди таких и вербовала провокаторов охранка. Как же он об этом не подумал раньше? Но Курбатова нет, а стало быть, не надо отказываться от прежних показаний. Один раз собьешься, ни в чем веры не будет.

– Помню! – ответил Шевров. – Явка была дана…

Кольберг вернулся за стол. Он нажал кнопку звонка под столом и приказал дежурному офицеру:

– Проводите Шеврова во внутреннюю тюрьму!

Шевров встал ошеломленный и онемевший. Так сразу! Что же случилось?

Офицер подошел и коротко приказал:

– Оружие!

Шевров вынул из кармана браунинг и лимонку. Руки офицера скользнули по карманам, по пиджаку, по брюкам.

23

Курбатов лежал на кровати в номере гостиницы. Лежал, не раскрыв постели, в мундире, свесив ноги на ковер. Как прилег в сумерках, так и не вставал. Смотрел почти неподвижным взглядом в потолок, на пробегающие по потолку блики от уличных фонарей, вслушивался в свист и шум сибирской метели.

Что с ним, где он и зачем он здесь? Тоску вызывало это раздумье, томило сердце, отчего-то было неспокойно, отчего?

Шли пятые сутки пребывания в этом далеком от всего, что близко ему в этом мире, городе. Ставцев получил назначение в штаб, Курбатову выдали форму, но назначения он не получил. Ставцев как будто бы даже отстранился от него, во всяком случае, здесь сразу дал почувствовать разделяющую их дистанцию подполковника, корниловца, и его, подпоручика…

И вдруг в первом часу постучали в дверь. Курбатов открыл. Ставцев.

Он чуть искоса, как-то неопределенно взглянул, сверкнул дужками пенсне и приказал:

– Пойдемте! Нас приглашает один мой влиятельный друг… На чашку чаю.

Курбатов надел шинель, они вышли из гостиницы. У подъезда легкие и изящные санки. Лошадь тронулась. Возница ее едва удерживал. Отличный, резвый рысак.

Вот миновали штаб верховного, свернули за угол, остановились возле трехэтажного особнячка. Окна не светились. Зашторены глухими шторами.

В подъезде охрана с карабинами в руках, дежурный офицер. «Не к адмиралу ли приехали? – подумал Курбатов. – Не в контрразведку же приглашают на чашку чаю…»

По широкой лестнице, застеленной пушистым ковром, поднялись на второй этаж. Ставцев шел уверенно, как к себе домой.

Большой зал с лепными потолками, огромные пролеты окон, углы и стены в полутьме, светлое пятно над накрытым столом. Зал пуст. Никого.

Потрескивали березовые дрова в камине. От их огня метались по степе тени.

Из зала приоткрытая дверь в другое помещение.

– Хозяина нет! – сказал Ставцев. – Наверное, отвлекли дела… Проходите к столу, Владислав Павлович, садитесь… С хозяином мы старьте друзья, его дом – мой дом!

Курбатов подошел к камину погреть озябшие руки.

Приоткрытая дверь скрипнула. Курбатов услышал мягкие шаги и почувствовал, что кто-то смотрит на него. Оглянулся. К нему быстро подходил человек. Кого угодно, но только не этого человека ожидал увидеть Курбатов. Подходил его петроградский наставник, человек с голым черепом, с ввалившимися глазами. Он стал как будто бы еще страшнее, еще безжизненнее выглядело его лицо, он улыбался, но улыбались у него только губы, глаза оставались холодными.

Готовил себя Курбатов к самым неожиданным встречам, готовил себя к схватке в контрразведке с любым офицером, но к встрече с этим человеком относился как к нереальности, она все во сто крат усложняла.

И он растерялся. Растерялся, и удивился, и не смог, не сумел скрыть ни растерянности, ни удивления.

Некогда было даже поразмыслить: а как он должен был реагировать именно на такую встречу? И если бы он даже и решил бы разыграть удивление и растерянность, так искренне у него это никогда не получилось бы.

Кольберг рассчитал эту встречу, этот первый момент. Если Курбатов заслан чекистами, рассуждал Кольберг, то там его должны были предупредить о встрече с ним. Внезапность встречи Кольбергу нужна была, чтобы проверить реакцию Курбатова, По версии, выстроенной Кольбергом, Курбатов должен был изобразить прибытие сюда, к нему, случайностью, иначе он давно уже явился бы по адресу, который ему назвал Шевров. Не явился. Значит, будет утверждать, что явки Шевров ему не дал. Значит, встреча для него должна быть неожиданностью. Как он изобразит эту неожиданность, как ее сыграет? Он же еще мальчишка и не искушен в такой сложной актерской игре, где он, Кольберг, научился за долгие годы улавливать фальшь моментально.

Реакция Курбатова, его растерянность, его удивление прозвучали для Кольберга без тени наигрыша и фальши.

– Владислав Павлович! Как я рад вас видеть! Мое сердце сжималось болью за вас! А я человек не жалостливый и не сентиментальный! Здравствуйте, я рад вас видеть в здравии и невредимым! Моя совесть была нечиста, если бы с вами случилась беда!

Кольберг взял Курбатова за руки и повлек к свету.

– Дайте мне на вас посмотреть! Вы возмужали! Мысли и думы старят человека!

Кольберг жестом указал на стол.

– Прошу вас, дорогие гости! Простите за поздний час. Я сегодня задержался у адмирала.

Изысканное угощение придумал Кольберг. Такое действительно устраивают только для близких друзей. Редчайшие вина, о которых Курбатов даже и не слыхивал. Белорыбий балык, что на языке тает, легкая розовая лососина, холодные рябчики.

Начали с водки. Под водку шла соленая рыба. После водки Кольберг и Ставцев закурили сигары.

Кольберг вздохнул:

– Не так я хотел чествовать моего героя… Не такая ждала бы вас встреча, Владислав Павлович! Вся Россия склонила бы голову перед вашим именем. Но я рад, что вижу вас живым…

Кружил, кружил Кольберг и опять закончил все теми же словами.

Кольберг, все еще исходя из своей ложной посылки, что Курбатов ехал сюда в расчете на встречу с ним, дал Курбатову время, чтобы прийти в себя и как-то наметить линию поведения,

Кольберг не уставал наполнять рюмки. Но пил и сам, не пропускал. Он всячески подчеркивал радушие и радость, ничем и никак не омрачая встречи.

«А здесь ли Шевров?» – вот о чем думал Курбатов. Если Шеврова здесь нет, то именно так и должен был бы его встретить этот человек.

Именно так! Он никогда не был так ласков в Петрограде и всегда соблюдал дистанцию. Ставцев? Они старые друзья. Он спаситель Ставцева. Может быть, поэтому такая приветливость, такая непринужденность? И кто сказал, что должны были возникнуть подозрения? Стоп! С чего же начать? Этот милый и обворожительный хозяин затянул его в кольцо. Они уже полчаса пьют, выпили за его, Курбатова, здоровье, за его будущее, а он не знает имени хозяина. Там, в Петрограде, действовал закон конспирации, а что здесь может помешать назваться полным именем? И Курбатов решился. Он поднял наполненную коньяком рюмку и, взглянув на Кольберга, сказал:

– Простите… Мне очень неловко. Я до сих пор не знаю вашего имени, а мне хотелось бы вас поблагодарить.

Кольберг разыграл удивление:

– Что случилось, Николай Николаевич? Разве вы не объяснили?

– Нет! – ответил Ставцев. – Я считал, что вы, Густав Оскарович, сделаете это лучше, чем я!

Густав Оскарович! Курбатов похолодел.

Кольберг встал. Поклонился несколько церемонно, с некоторой иронией.

– Кольберг Густав Оскарович! Я полагал, что вам известно мое имя.

– Я очень хотел знать ваше имя, но я считал, что перед отъездом в Москву мне лучше его не знать.

– Похвальное правило, молодой человек!

– Разрешите, Густав Оскарович, предложить тост. За вас, за моего наставника и учителя! Я жалею о случившемся. Но я сделал все, что мог!

– Я знаю! Знаю, что вы сделали все, что могли, все, что было в человеческих силах!

Курбатов стоя выпил.

Кольберг вышел из-за стола и подошел к нему. Положил руку на плечо, как бы обнял.

– Николай Николаевич! У нас любят говорить, что наши молодые офицеры ничего не стоят! За этого молодого человека я отдам батальон корниловских офицеров!

Помолчал с секунду и вдруг спросил:

– А почему вы, Владислав Павлович, не явились по адресу: Торговая улица, дом десять?

Адрес Кольберг произнес быстро и невнятно. Курбатов даже не до конца расслышал.

И опять ему не надо было ничего разыгрывать. Он не знал этого адреса.

– Куда? – переспросил он Кольберга.

И на этот раз сорвалось. Кольберг ждал вопроса, где, в каком городе эта Торговая. А произнес он слово «Торговая» так, что Курбатов не смог бы расслышать.

– Торговая, десять! – произнес он на этот раз внятно.

– Где это, Густав Оскарович?

– Здесь. В этом городе!

– Я ничего не знал! Вы мне в Петрограде явки не дали. Ее должны были дать в Москве.

– Именно в Москве! – воскликнул Кольберг. – Разве Шевров вам не дал явку?

– Нет! Не дал! Из-за этого я и попал на Лубянку…

– Садитесь! – тяжело сказал Кольберг. – Надо нам в чем-то разобраться, Владислав Павлович.

Сели. Ставцев поблескивал стеклышками пенсне, поглядывал то на Кольберга, то на Курбатова.

– Я вам не мешаю? – спросил он у Кольберга.

– Что вы, Николай Николаевич! Напротив! Вы нам поможете!

– Вы упомянули Лубянку, – начал Кольберг. – Мне Николай Николаевич рассказал, что вы были на допросе у Дзержинского. Это крайне интересно. Вы об этом, надеюсь, расскажете. Но почему вам не дал Шевров явки?

– Не знаю… Мне нужно было немедленно уехать, я пригласил Шеврова на встречу.

– На встречу? Разве у вас не было обусловлено, что встреча может быть только на квартире Шеврова?

– Было обусловлено. Но все поломалось!

– Почему же? Что с вами случилось?

«Началось!» – мелькнуло у Курбатова. Но тут-то он был подготовлен, много раз этот момент проигрывал с Дубровиным.

– Утром ко мне постучали. Я открыл. Вошел человек в кожаной куртке. Произнес пароль. Пароль обозначал, что он от Шеврова, что настала минута. Я пошел за этим человеком, хотя, у меня сразу же родилось подозрение, что это чекист. Но я считал, что Шеврову виднее. Что я мог знать, что я мог предпринять без Шеврова? Этот человек усадил меня в автомобиль. За рулем сидел такой же, как и он, в кожаной куртке. Через плечо ремень, на ремне маузер. Я счел за благо ничего не спрашивать и ни о чем не говорить. Этот человек привез меня в гостиницу «Метрополь», поместил в номер и переодел меня в такую же кожаную куртку. Велел ждать. Сам с городом сносился по телефону. Ему тоже звонили. Из его телефонных переговоров я понял, что это чекист.

Кольберг поднял глаза на Курбатова, холодные, даже затуманенные глаза. Курбатов не опустил глаза под его взглядом.

– Из его разговоров по телефону я понял, что имя этого человека Артемьев. Из тех же разговоров можно было понять, что он получает сообщения о передвижениях какого-то человека. Мы ждали несколько часов. Затем Артемьев мне сказал, что сегодня ничего не получается. Он вернул мне мою одежду, я переоделся. Мы расстались, он обещал прийти за мной на другой День.

Кольберг опустил глаза.

– Я пошел по набережной, вернулся в центр. Я оглядывался, забивался в подворотни. Боялся, что за мной следят. Спустился переулками к Воронцову полю, там жили мои знакомые. Одна из них – моя невеста. Я решил, что с чекистами иметь дело опасно, что я могу выдать всю группу. Подруга моей невесты взялась вызвать Шеврова ко мне на встречу. Они ничего не знали ни о моих планах в Москве, ни обо мне, ни о Шеврове. Я боялся идти к Шеврову, боялся привести за собой чекистов.

Кольберг отпил из рюмки коньяку, положил в рот лимонную дольку, и нельзя было понять, поморщился он от кислой дольки или от рассказа Курбатова. Ставцев с ужасом смотрел на Курбатова.

– Я пришел на свидание, – продолжал Курбатов. – По моим часам Шевров запаздывал минут на десять. Я хотел получить от него явку и потребовать объяснений: кто такой Артемьев и почему он ему доверил мой адрес? В парке было тихо. Совершенно тихо. Мне сделалось жутко. Я даже не могу вам объяснить, как стало жутко. Почему? Не знаю. Я встал со скамейки, прошелся, вернулся назад… У меня было ощущение, что кто-то смотрит на меня из темноты. Я упал. Когда падал, услышал выстрел, пуля свистнула над головой. В кустах, откуда прогремел выстрел, послышалась возня. Еще выстрел. Я побежал. Рванула граната. Я упал оглушенный. Стреляли, еще раз рванула граната. Но это все как сквозь сон…

Курбатов выпил рюмку, взял лимонную дольку.

– Вы этого ничего не рассказывали! – воскликнул Ставцев.

Кольберг положил руку на руку Ставцева. Остановил его.

– Кого застрелил Шевров?

– Артемьева! – ответил Курбатов.

Лицо Кольберга было бесстрастным. Он не играл больше ни в удивление, ни в какие-либо иные чувства. Он даже прикрыл глаза. Вдруг усмехнулся одними губами. Наполнил рюмки коньяком. Покачал головой. Поднял рюмку, посматривая на ее содержимое, произнес:

– За ваше чудесное избавление, друзья мои! За чудесное избавление! Я не верю в чекиста, который нам помогал!

Слово «помогал» Кольберг произнес с издевательским оттенком.

– Артемьев? Имя такого помощника мне неизвестно! Или они у нас научились ставить покушения, или?..

Кольберг оборвал на полуфразе и встал.

– За ваше избавление, друзья!

Кольберг больше не сел. Он вышел из-за стола, давая понять, что ужин закончен.

– Спасибо, друзья, что навестили… Мне о многом придется подумать. О встрече с Дзержинским, Владислав Павлович, вы мне еще расскажете. Сегодня вы мне рассказали очень много интересного… До скорой встречи!

24

Утром пошла первая информация через тайник Прохорычу, через Прохорыча на поезд, с поезда в руки тех, кто переправлял такие послания через линию фронта, оттуда Дубровину.

В этой информации Проворов сообщал, что Кольберг найден, что в контрразведке Колчака он занимает видное положение под именем полковника Николаева, что он вызвал к себе Курбатова, признал его и начал расследование, заподозрив, что побег с Лубянки был инсценирован.

Как только вышли из здания контрразведки Ставцев и Курбатов, Кольберг приказал привести к нему Шеврова.

Его он принял не в зале – в служебном кабинете.

На этот раз прием был менее любезным. Кольберг не предложил Шеврову сесть. Шевров стоял у двери. Кольберг сидел за столом. Рядом с ним стояли два охранника, без винтовок, с кинжалами за поясами, с нагайками в руках.

После встречи с Курбатовым у Кольберга не оставалось сомнений в том, что Шевров заврался.

Побег для Кольберга стал еще более подозрительным. Он теперь был почти уверен, что стоит на правильном пути, но не выбрал еще главной фигуры. Пока его сбивало с толку искреннее удивление Курбатова. Вносил недоумение и рассказ Курбатова о чекисте. План допроса Шеврова еще не сложился. Поэтому Кольберг томил его ожиданием. У него были бумаги, над которыми надо было поработать. Так, держа Шеврова на отдалении, Кольберг занимался довольно долго бумагами. Потом поднял голову и поманил рукой Шеврова. Остановил его, когда тот подошел шага на три к столу.

– Я имею сообщение, – сказал он. – Коварный и страшный вы сделали выстрел! Вы убили нашего человека, надежную нашу опору в Москве! Этот выстрел адмирал вам не простит. Вы убили некоего Артемьева. Знаете, кто такой Артемьев?

Шевров тоже подготовился к допросу, к встрече с Кольбергом, правда все еще недоумевая, почему его взяли под арест. Курбатова нет в живых, Тункина тоже, Артемьев убит, некому правды восстановить. Если только кто-то из окружения Артемьева что-нибудь передал… Только это. Но в таком сообщении не может быть подробностей, и доказать никто ничего не сможет.

Держаться ранее сказанного. С таким намерением пришел Шевров. Кольберг произнес фамилию, ожидая, что Шевров чем-нибудь выдаст себя. Но тот спокойно принял вопрос.

– В темноте, когда на меня набросились, разве я мог знать, в кого стреляю? Секунду помедлил бы, не стоял бы перед вами, а допрашивали бы меня в подвалах Лубянки.

Кольбергу все стало ясно. Не тронули Шеврова, обманули, получили у него пароль и устроили засаду. И засаду можно объяснить. Они ждали дальнейшей расшифровки группы, никак не веря, что вся группа состоит из трех человек. Кольберг верил показаниям Курбатова. До известного, конечно, предела. Внешне, его канву он принял. Все так и должно было быть. За ним пришли. Пришел Артемьев, провез на автомобиле до «Метрополя», Курбатов прошел к Воронцову полю. Такие подробности говорили прежде всего о том, что это была правда. Курбатов и его наставники, если они были, должны следовать точной версии передвижений. Никто из них не был гарантирован от того, что за Курбатовым не ведется перекрестное наблюдение. Стало быть, Артемьев как-то получил пароль. Тункин не знал ни адреса Курбатова, ни пароля.

– Раньше вам не приходилось встречаться с Артемьевым?

– Нет, не приходилось!

– Кому вы передали явку Курбатова и пароль?

Вот он, вопрос, главный вопрос. Убийственно точный вопрос. Но Шевров не дрогнул. Решение было твердым.

– Никому и никогда я не сообщал адреса Курбатова. Его не знал даже Тункин.

Кольберг обернулся на солдат, едва заметно пошевелил бровями.

Они неторопливо подошли к Шеврову, схватили под руки, вывернули их за спину. Острая боль пронзила плечи и позвоночник. Его кинули на пол. Солдат наступил ногой на крестец. Из-за стола раздался тихий голос Кольберга:

– Говори правду, Шевров!

Солдат поставил вторую ногу на позвоночник, потянул вверх и назад руки.

Шевров знал: еще рывок, и сломается позвоночник. Он дико закричал:

– Стой!

– Готов говорить правду, Шевров? – скрипел сухой голос Кольберга.

– Готов! – ответил Шевров.

Кольберг сделал знак охранникам. Они отпустили Шеврова. Подняли его под руки, поставили перед Кольбергом, удерживая руки за спиной.

Кольберг медленно поднял глаза на Шеврова.

– Ну!

Шевров тяжело дышал. Он понял одно: случилось что-то страшное, непоправимо страшное, уж ежели Кольберг применил к нему высшую категорию допроса.

– Писать? – спросил Шевров.

– Если правду, пиши! Но правду!

Шевров изложил все до мельчайших деталей: и то, как в притоне разболтался Тункин, как он привел к нему Артемьева, как вошел Артемьев, как предъявил свой мандат, какие слова говорил, как получил адрес и пароль к Курбатову. Дошел до рокового свидания, до той минуты, когда выстрелил. И остановился. Здесь конец, здесь если писать правду, то это значило бы собственной рукой подписать себе смертную казнь. Кольберг не любил расстреливать, он вешал. Но кто же, кто же может доказать, что он стрелял в Курбатова? Это и сам Курбатов не смог бы доказать. Шевров отчетливо видел тогдашнюю обстановку. Темень, густые кусты. Выстрел из кустов. Не мог Курбатов видеть, что именно он стрелял, для этого должен воскреснуть Артемьев или кто-то из близкого окружения Артемьева оказаться здесь.

Шевров остановился.

– Все? – спросил Кольберг.

– Все! – ответил Шевров и протянул лист бумаги Кольбергу.

Кольберг начал читать. Солдаты стояли над Шевровым. Кольберг усмехнулся, усмешка чуть покривила кончики губ. Он представил себе сцену в домике, растерянность и метания Шеврова и его попытку сторговаться с чекистами за счет Курбатова. Он мог назвать всю цепочку, спасая свою шкуру, мог все раскрыть и его, Кольберга, назвать. А может быть, и назвал? Еще раз закинуть ему руки за спину? Или подождать? Подождать, пока не выкристаллизуется в его представлении линия чекистов. Стоило подождать… Шевров не написал, что он стрелял в Курбатова. Именно потому и не написал, что он вступил в игру с чекистами.

И Кольберг похолодел от внезапной догадки. Отбился гранатами от засады, в которой было несколько человек. Отбился и ушел! Тоже побег! И чем он правдоподобнее побега Ставцева и Курбатова?

Кольберг сделал знак охранникам. Шеврова увели.

Теперь можно подумать в одиночестве и в тишине. Шел шестой час утра. За окном не утихала метель.

Кольберг глубоко сел в кресло, положил ноги на мягкий стульчик и закрыл глаза. Он любил такие минуты: перед разгадкой, перед анализом трудной комбинации погрузиться как бы в дремоту…

Что-то еще беспокоило его. Весь день между другими занятиями возвращался к этой беспокоящей мысли. Ах вот оно что! Откуда взялся денщик у Ставцева? На улице подобрал. В дороге где-то пристал к ним, помог, бегал за кипятком, с проверкой документов какая-то история. И этим денщиком стоило заняться.

25

Дервиз назвал Кольберга немецким агентом, даже употребил определенное слово: «шпионаж». Это слово сказано сведущим человеком, но частным лицом, имеющим право на предположения. В информации Курбатова, упоминалось, что Кольберг склонял Дервиза на создание сильной немецкой партии при русском правительстве, не обязательно даже монархическом. И это в канун войны с Германией? Кому это было на руку?

Дзержинский поручил чекистам поработать в архивах, изучить подробнее Кольберга.

Обнаружилась косвенная связь Кольберга с одним из агентов немецкой военной разведки, разоблаченным и судимым военно-полевым судом уже во время войны с Германией. Пошли дальше. Нашли следователя, который вел допрос немецкого агента. Следователь работал в одном из советских учреждений, не скрыв своего прошлого. Он дал интереснейшие показания о том, как по приказам жандармского корпуса изымались некоторые признания немецкого агента и бесследно исчезали. Ниточка вела к высокопоставленным лицам при дворе, а следил за ходом следствия жандармский полковник Кольберг.

Следователь показал, что одно из признаний этого агента он не решился даже занести в протокол, усматривая в этом уже опасность и лично для себя. Слишком влиятельные лица втягивались в порочный круг. Агент прямо указал на Кольберга как на резидента немецкой военной разведки в русском жандармском корпусе.

Осторожно опросили Дервиза, после того как пришло первое сообщение Проворова. Дервиз подтвердил свой рассказ о мотивах визита Кольберга к нему в имение и сказал, что это предложение подкреплялось и другими предложениями такого же рода из немецкой военной разведки. Картина деятельности Кольберга в России в канун войны и в годы войны получила некоторое завершение.

На совещании в ВЧК была тщательнейшим образом рассмотрена создавшаяся ситуация.

В информации, полученной от Проворова, сообщалось также, что Кольберг, по словам Ставцева, доверительно сказанным Курбатову, ищет агентуру ВЧК, засылаемую в белую эмиграцию. Именно это место в информации подверглось всестороннему анализу.

«Вы знаете, кого он ищет? Он ищет тех, кто заброшен большевиками в наш лагерь… Он не тронет такого человека, напротив, он будет ему всячески помогать, чтобы потом в белой эмиграции, в Европе знать агентов ВЧК. Знать, чтобы за это иметь деньги. Поэтому он так и копается, ищет, кого же забросили чекисты».

Из всего предыдущего явствовало, что у Ставцева дружеские отношения с Кольбергом сложились задолго до войны. Ставцев последние годы работал в генеральном штабе русской армии. Во время войны имел отношение к планированию операций на германском фронте.

Три причины могли обусловить столь неожиданную откровенность Кольберга со Ставцевым.

Это могла быть доверительность в дружеской беседе. Это могло быть прощупывание самого Ставцева: не ценой ли согласия сотрудничать с ВЧК он получил возможность бежать. Это могло быть прощупыванием Курбатова. Нарочно подкинутая подсказка, как себя вести на расследовании. Не запираться.

Какие деньги могла дать расшифровка большевистского агента в среде белой эмиграции? Это сказочка для Ставцева, для человека, который, подавшись в эмиграцию, оказался бы без средств, без работы. Кому он мог выдать или продать агента ВЧК? Эмигрантам? Много ли ему за это заплатили бы? Гроши, а то и вообще ничего не заплатили бы. Прямых и точных доказательств он никогда не имел бы. А вот возможность перевербовать сотрудника ВЧК, заставить его работать на немецкую разведку, не сейчас, конечно, а позже, когда созреют силы для реванша, это было бы для Кольберга большим капиталом. Он ищет двойника. Он хочет с богатым багажом вернуться в Германию.

Что же делать в этой ситуации?

В ВЧК Курбатова рассматривали лишь как человека, который мог бы проникнуть в сферы белого офицерства, где готовятся заговоры и провокации. Но возникают особые трудности: ему придется работать под пристальным взглядом Кольберга, который не оставит его в покое, под пристальным наблюдением немецкой военной разведки. Выдержит ли он до конца такое испытание, так ли дорога ему судьба новой России, чтобы он устоял против всех соблазнов, которыми сумеет его окружить Кольберг?

Вопросы поставлены. Но ответить на них нет никакой возможности. А надо решать. Вступать ли в игру с Кольбергом, в затяжную игру, рассчитанную на много лет вперед, или немедленно выходить из этой игры?

Раскаяние Курбатова, переворот в его сознании были искренними. Сказать ему прямо, что его ждет, какие перед ним встанут трудности, от чего он должен отречься во имя интересов революции и Родины, ничего от него не скрывать, сказать, какие тяготы это принесет ему в личной жизни. Он же совсем недавно женился. Он любит, и его любят. Разлука надолго. К чему она приведет? Кто это может предугадать? Все раскрыть перед ним и оставить ему право выбора. А дальше?

Кольберг ведет расследование. Это первое испытание для Курбатова. Теперь ясно: если даже Кольберг получит доказательства, что Курбатов связан с ВЧК, он его не тронет. Курбатову раскрытие ничем не грозит. Теперь уже ясно, что он не сможет отвести подозрения Кольберга. Это усложнит для него обстановку.

И последнее. Игра предстоит тяжелая, рискованная, полная неожиданностей. В этой игре большим опасностям подвергался Проворов. Да тем более в такой неожиданной для него роли денщика Ставцева. Проворову нужно немедленно уходить, с Курбатовым оборвать связь, поставить его в известность, что он может себя считать свободным от всяких обязательств.

На рассвете из Москвы вышел поезд специального назначения. Дубровин возвращался на восток к своим обязанностям уполномоченного ВЧК. Он вез с собой инструкции по операции, связанной с Курбатовым. С ним ехал и новый человек для связи.

26

Кольберг казался себе полководцем, обложившим со всех сторон неприступную доселе крепость. С чего начать?

Шевров томится неизвестностью… Это хорошо, чем дольше неизвестность, тем прочнее входит в него мысль, что ничто не укроется от дознания.

Курбатову надо дать некоторую передышку и свободу. А вот денщиком Ставцева самое время заняться.

Проворов, спаситель Ставцева. Еще один спаситель! А может быть, ради него, ради этого Проворова, и затеяна вся комбинация в Москве? Затеян побег, чтобы подвести к Ставцеву этого расторопного солдатика, на все руки умельца.

Проворов сказал, что он родился в местах, подвластных адмиралу. Места глухие и отдаленные. Новая администрация туда еще и не добралась. Двое суток верховой езды. Двое суток туда, двое суток обратно…

Послать Курбатова проверить Проворова, проверить точность его показаний, навести справки о его семье.

И тотчас же! Чтобы не было случая у Курбатова перемолвиться с Проворовым, если есть между ними какая-то связь.

А кроме того, обнаруживалась возможность разыграть легкий, даже изящный, психологический этюд, до которых Кольберг был любителем.

Он послал за Курбатовым двух солдат. Им было приказано взять его в гостинице осторожно, чтобы это не выглядело арестом, но вместе с тем чем-то было похоже на арест. Привести его в контрразведку, не отступая от него на улице ни на шаг. В такую минуту человек должен к чему-то подготовиться, у него напрягаются нервы, он идет на поединок, и вдруг широкая улыбка, обезоруживающее доверие. Если у них есть с Проворовым связь или Проворов здесь для связи, многое можно прочитать во взгляде Курбатова. А если нет между ними связи, но Курбатов все-таки заброшен сюда Дзержинским?

Кольберг все продумал в деталях.

Ввели Курбатова. Ему надо пройти от двери до стола. Под кабинет Кольберг выбрал зал, когда-то предназначавшийся для танцев.

Курбатов подошел к столу, четко печатая шаг. Остановился.

– Я слушаю вас, господин полковник!

– Садитесь! – мягко произнес Кольберг и указал рукой на кресло.

Солдаты вышли за дверь.

Курбатов не сел.

«Сейчас он должен высказать недоумение, – рассуждал Кольберг. – Если он чист, то недоумения достаточно и в выражении лица, если не чист, то подчеркнет его, ибо в натуральном его возмущении не должно быть переигрыша, и в общем-то нет причин для особого возмущения».

Кольберг пристально посмотрел в глаза Курбатову, приподняв набрякшие веки. Курбатов молчал.

– Садитесь! – повторил свое приглашение Кольберг.

Курбатов сел.

«Если это актерская игра, то талантливо, – думал Кольберг. – Актерское мастерство, талант актера для разведчика свойства необходимые. А как же будет теперь с внезапным облегчением?»

– Я пригласил вас, – начал Кольберг, – несколько опередив события. Вам еще не подписано назначение в штабе, я хочу вас побеспокоить по своим делам, по делам контрразведки…

Кольберг опять скользнул по лицу Курбатова. Горят румянцем его щеки, в глазах ничего не прочтешь. Надо, видимо, выразиться яснее.

– Я хочу вас попросить выполнить одно наше задание… Как вы смотрите на далекое путешествие верхом?

Курбатов воспринял эти слова как нечто само собой разумеющееся.

– Верхом ездить обучен!

Нет, это невозможно! Не может быть, чтобы этот мальчик не почувствовал какого-то облегчения! Вызов в контрразведку – это не простой вызов. А может быть, именно в этом спокойствии и искать ответа? Разыгранное, искусно разыгранное спокойствие.