Текст книги "Командующий фронтом"

Автор книги: Фабиан Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Больше года прошло с того дня, как Кодряну, внезапно оставив Сергея одного на улице, исчез в глубине какого-то двора на набережной. Татьяна Сергеевна не вспоминала Митеньку, зато Сергей сильно скучал по нему. Мать в письмах упрекала Сергея за то, что он позабыл ее и не приезжает повидаться. Признаться, его и не тянуло в Кишинев: кроме Юры Булата, никого из школьных друзей у него там не было, а встреча с незнакомым отчимом и его сослуживцами, которые, по письмам матери, собирались у нее по субботам за зеленым столом, ничего приятного не сулила.

«Нужно дать себе полный отчет в том, – записал Сергей в эти дни в свой дневник, – что переход на сторону пролетариата означает тем самым разрыв с той средой, которая тебя вырастила и воспитала. Эта среда для тебя безвозвратно умерла, а ты в ее глазах стал преступником».

В жандармское управление больше Сергея не вызывали. На досуге он читал газету «Правда», которую получал в книжной лавке Комиссаренко в Уланском переулке. Там же он приобрел две книги: Киная «Русско-японская война» и Гейдена «Армия и флот в современной обстановке». Первая книга, написанная офицером японского генерального штаба, была всего-навсего сборником хвалебных донесений японских командующих сухопутными и морскими силами. Читать эту книгу было скучно и бесполезно. Начиналась она напыщенным обращением японского императора:

«Мы, милостью неба, император Японии, сидящий на троне, занятом с незапамятных времен одной и той же династией, сим объявляем всем нашим верным и храбрым подданным: мы объявляем войну России и приказываем нашим армии и флоту всеми вооруженными силами начать враждебные действия против этого государства».

Сергей на полях написал карандашом:

«Дурак с незапамятных времен».

Брошюру Гейдена он прочитал от начала до конца. Это была вводная часть к лекциям, которые Гейден читал на курсе военно-морских наук при Морской академии в конце прошлого века. Не случайно Сергей так заинтересовался брошюрой. Из «Правды» он знал, что капиталистические государства поделили между собой территорию земного шара, причем некоторые государства сумели за последние двадцать лет развить свою промышленность, обогнав некогда мощные страны. Естественно, возникли стремления к новому переделу мира. Гейден писал:

«Морская война происходит на водной поверхности земного шара, которую народы еще не поделили между собой, хотя прибрежные воды и входят в различном протяжении в территориальные пределы различных государств».

Дыхание приближавшейся войны чувствовалось с каждым днем все сильнее. Государства заключали между собой договоры, их дипломаты вели секретные переговоры, держа перед собой карту мира, чтобы перекроить ее. К словам дипломатов прислушивались начальники штабов. В одном из номеров газеты «Правда» Сергей прочитал:

«Опасность войны особенно велика на европейском материке, где столкновение двух государств грозит обратиться в коалиционную общеевропейскую войну, в которой примут участие около двадцати миллионов рабочих рук в качестве вооруженной силы. Такая война, по расчетам, должна обходиться Европе около сорока миллионов рублей в день и неминуемо приведет к полнейшей финансовой катастрофе и к всеобщему социальному перевороту».

Вторую неделю бастовали обуховцы. Сергей решил побывать на заводе в надежде встретить Кодряну. Когда лучше всего пойти туда: утром или днем? В чем пойти? После долгих размышлений он приобрел пиджачную пару, косоворотку и картуз и тайком от Татьяны Сергеевны – как бы она не увидела его в таком необычном костюме – ушел из дому.

На Шлиссельбургском проспекте, недалеко от заводских ворот, группа рабочих вела между собой беседу. Сергею приглянулся рабочий в порыжевшем от времени пиджаке и в таких же штанах, заправленных в голенища старых, давно не чищенных сапог. Из-под черного картуза с потускневшим козырьком выглядывала прядь русых волос.

Подойдя к нему, Сергей смущенно спросил:

– Обуховские?

– А то какие же?!

– Хотел поговорить с вами.

– Говори! – сказал рабочий.

– Мне бы с глазу на глаз.

– Ладно, пойдем в сторону.

Сергей мялся, не зная, с чего начать, но, встретившись с приветливым взором рабочего, приободрился.

– Я студент, – сказал он. – У вас бывает здесь Дмитрий Клещев?

– Кто он такой?

– Такой же студент, как и я, только постарше меня.

– Не знаю такого.

Сергей сразу приуныл.

– Деньги, что ли, занял и не отдает? – спросил шутливо обуховец.

– Что вы, милый человек, в деньгах ли счастье? Клещев – мой друг и учитель, он давно собирался свести меня на этот завод, но только пришлось ему недавно скрыться, и с тех пор его след затерялся.

– Правду говоришь?

– Обидный вопрос.

– А ты не обижайся. Как тебя зовут?

– Сергей Лазо, проживаю я на Подьяческой, шестнадцать. Заходите ко мне!

– А меня Никанор Жарков. Уж лучше ты ко мне заходи.

Они простились, и Сергею стало тепло на сердце, словно он уже разыскал Кодряну.

2

Медленно угасал июльский день. С Невы тянуло прохладой.

Сергей шел мимо заборов, за которыми лежали пыльные пустыри – бедно выглядела Охтенская сторона. Он направлялся к Жаркову, жившему за Обуховским заводом, почти у деревни Мурзинка. Будь это осенью, когда над столицей висит непроглядный туман и весь день моросит дождь, не так просто было бы добраться до жилья Никанора Алексеевича. На Охте легко в такую пору увязнуть в болоте по самое колено. А сейчас, летом, пересохшая грязь искрошилась, и при малейшем ветре тучи пыли неслись над пустырями.

Дом, в котором жил Жарков, стоял посредине переулка. Грязный двор с трех сторон окружали каменные флигели с галерейками, по которым можно было пробраться в любую из квартир. Желтая краска давно поблекла от дождей и пыли, флигели выглядели грязно-серыми. На стенах отчетливо проступали пятна сырости, а там, где облупилась штукатурка, видны были бурые кирпичи.

Перепрыгнув через ров, Сергей вошел в глубь двора и с трудом разыскал квартиру Жаркова.

Никанор, стоя на коленях, мастерил на продажу лохань. У окна сидела женщина с гладко зачесанными назад волосами и в ситцевой кофточке. При виде незнакомого человека женщина настороженно посмотрела на Никанора, но его приветливые слова, обращенные к Сергею, успокоили ее.

– Нашел ты меня…

– Как видите.

– Садись, пожалуйста, к окну! А ты, Анфиса, уступи место гостю, – обратился Жарков к жене, – мы с ним побеседуем.

– Наверно, такой же, как Тихон, – сердито сказала она. – Учат они тебя дурости, а я с детьми голодаю. И чем они тебя приворожили? Тьфу!

– Постыдилась бы при человеке, укоризненно заметил Никанор, качая головой, – может, он сам голодный.

Сергею стало неловко. Только сейчас он понял, что и до забастовки Жаркову с семьей трудно жилось. Анфиса вышла на улицу.

– Ты не обращай внимания, – успокоил Никанор Сергея, – она смирная и добрая, но сейчас нужда… Сам знаешь…

Никанор не договорил и провел ребром ладони под подбородком.

Сергей сел на табуретку и долго мялся, пока наконец решил сказать то, о чем думал.

– Да, тяжело сейчас рабочим. У многих семьи… Хочу предложить студентам собрать денег и отдать их вам.

– Благородное дело, ничего не скажешь.

– Вот я и решил посоветоваться с вами. Если согласны, завтра же начну собирать.

Когда Сергей, поговорив обо всем, собрался уходить, Никанор, отыскивая свой картуз, сказал:

– Погоди, пойду проводить.

– Не надо, – возразил Сергей, – сам дорогу нашел, сам и уйду.

Он простился и вышел на улицу. За воротами стояла Анфиса, невеселые ее глаза были устремлены на пустыри.

– До свидания, – сказал он, обернувшись к ней.

– До свидания, – ответила Анфиса. – Не взыщите, что так встретила.

Сергей быстро вынул из кармана заранее приготовленную десятку и сунул ее в руку Анфисы.

– Это зачем? Не надо, – смутилась она.

– Я прошу вас. Это от студентов – бастующим.

– Спасибо! – прошептали ее губы.

Сергей не знал, что ответить, и поспешил уйти, но если бы он оглянулся, то увидел бы на глазах у Анфисы слезы.

3

…За окном вечер. Сергей сидит за столом и читает французскую книгу. На парадном позвонили. По прихожей мелкими шажками прошла хозяйка. До Сергея донесся мужской голос, потом в дверь постучала Татьяна Сергеевна и взволнованно произнесла:

– Сергей Георгиевич, к вам.

Сергей поднялся со стула и направился к двери. Он почему-то решил, что пришел Далматов или другой непрошеный жандармский офицер и снова предстоит неприятная беседа.

– Войдите! – крикнул он на ходу и толкнул дверь.

На пороге стоял подпоручик с черной курчавой бородкой. Сергей чуть не вскрикнул от изумления, но подпоручик, украдкой от хозяйки, приложил палец к губам и спросил:

– Вы Сергей Георгиевич Лазо?

– Да! Прошу ко мне!

Звеня шпорами, подпоручик переступил порог и плотно закрыл за собой дверь. Убедившись в том, что Татьяна Сергеевна покинула прихожую и ушла к себе, он улыбнулся. Сергей порывисто обнял нежданного гостя.

– Федя, родной!

– Тсс! – предупредил подпоручик. – Не Федя и не Митя, а Виталий Витальевич Щеглов, подпоручик семнадцатого Архангелогородского полка.

– Это правда?

– Не все ли равно? Важно, что меня теперь и сам Далматов не узнает.

– Где ты пропадал столько времени? – спросил Сергей. – Жандармы обыскали двор, но не нашли тебя.

– Двор-то проходной. Я скрылся, а через два дня уехал в Иваново и работал там по заданию партии. А тебя тогда задержали?

– Даже допрашивали, угрожали, пытались разузнать о тебе. Далматов знает тебя как Кодряну, а не как Клещева.

– Не выдала? – Кодряну показал в сторону столовой, где находилась хозяйка дома.

– Нет! Благородная старушка уверяла шпика, что у меня никто не бывает.

– Что ты успел за это время? – поинтересовался Кодряну.

– Ничего!

– Жаль, что я не успел познакомить тебя с одним студентом твоего же института, он бы заставил тебя как следует поработать…

– Кто это?

– Высокий такой, в пенсне, маленькие усики, глаза карие…

– Уж не Всеволод ли Сибирцев с четвертого курса?

– Угадал!

Сергей сделал удивленное лицо.

– Я Сибирцева много раз встречал, но он какой-то замкнутый. Быть может, мне к нему завтра пойти?

– Думаю, что не застанешь его, он в Сибирь собирался. Много читаешь? – Не дожидаясь ответа, Кодряну подошел к полке, висевшей на стене, и стал просматривать книги. Среди учебников и книг по военным вопросам, которыми Сергей интересовался в последнее время, все еще красовались тимирязевские лекции.

– Хранишь как память или продолжаешь изучать? – спросил он.

– Лекции безусловно интересные, – ответил Сергей, – но в свое время я, увлекаясь ими, сделал много ошибок.

– Вот как, Сережа! Самобичевание! Очень хорошо признавать свои ошибки. В чем же они заключались?

– Я механически переносил дарвиновскую формулу борьбы за существование на человеческое общество. Законы же развития общества нельзя отождествлять с законами природы. Разве гнет капиталистов над рабочими или подавление забастовок можно объяснить дарвиновской борьбой за существование?

– Как же ты дошел до этой мысли?

– Маркс помог. Я прочитал его письмо, в котором он раскритиковал книгу Ланге «О рабочем вопросе».

Друзья просидели до полуночи, делясь воспоминаниями.

– Оставайся у меня, – предложил Сергей.

– Нельзя! Я в гостинице.

– Завтра придешь?

– Не знаю. Возможно, уеду. Проводи меня.

Сергей накинул на себя шинель, и друзья, бесшумно покинув комнату, вышли на улицу.

4

С залива дул влажный ветер. Над Исаакием кружились и кричали гортанными голосами грачи.

Ночью хлынул ливень и так забарабанил по стеклам, что Сергей проснулся от шума. Прислушался – ветер проносился с бешеной быстротой, ударяя в стекла окон косыми струями дождя. Сергей перевернул подушку холодной стороной к лицу и прильнул к ней.

На рассвете дождь утих. Сергей выглянул в окно – от снега и следа не осталось.

Кодряну снова исчез, и Сергею было не по себе. Целыми днями он читал. На Обуховском и на других заводах забастовки прекратились. Теперь Сергей навещал Жаркова только по воскресным дням.

Никанор принадлежал к тем рабочим, которые поняли, что борьба за политическую свободу принесет и экономическое раскрепощение, и с этого пути уже не сворачивали. Жарков умел читать, писать, но для приобретения теоретических знаний у него не хватало времени. Он знал простой трудовой закон, выражая его своими словами: «Я такой же человек на земле, как и все, значит, я вправе жить свободным и независимым. Я работаю и за это должен получать столько, сколько нужно мне и моей семье. Трудиться же и отдавать свою силу фабриканту я не хочу. Вот и выходит, что у меня одна дорога с большевиками». Эту простую истину Жарков умел передавать многим рабочим, привлекая их на сторону большевиков.

Сергей, впервые услышав из уст Никанора его рассуждения, даже позавидовал его умению разбираться в политической борьбе и признался Никанору, что общение с ним дает ему, Сергею, не только моральное удовлетворение, но и жизненный опыт.

– Не верю тебе: ты студент, учишься наукам, книжки читаешь.

Сергей почувствовал себя ущемленным и пожалел об излишней откровенности. Жарков долго испытывал студента и пришел к выводу, что его искренность не вызывает сомнения.

С этого дня их дружба стала крепнуть.

Однажды Сергей застал у Жаркова незнакомого человека. На его щеках горел болезненный румянец. После ухода незнакомца Жарков сказал:

– Хороший человек! Самого Максима Горького знает, много раз беседовал с ним по нашим делам. Но только болезнь подкашивает, по всему видать – чахотка. Приходи на будущей неделе – познакомлю.

– Как его зовут? – поинтересовался Сергей.

– Тихоном.

Знакомство состоялось. Тихон смотрел на Сергея глубоко запавшими на худом лице светлыми глазами и слушал его неторопливую речь.

– Хотите работать? – спросил он.

– Очень! Был бы здесь мой друг – все бы по-другому сложилось.

– Кто он?

– Федор Кодряну.

Тихон пристально поглядел на Сергея и добродушно спросил:

– Не вы ли его бывший ученик?

– Да!

– Знаю про вас. Федор хвалил… Ну что же, на первых порах можно предложить вам прочитать лекцию.

– С радостью!

– Поезжайте в Одессу и прочтите революционно настроенным студентам доклад о задачах молодежи. Вы ленинскую статью знаете?

– Мне Кодряну давал ее читать.

– Сами вы, кажется, южанин? – спросил Тихон.

– Из Бессарабии. Родился в Пятре, а учился в Кишиневе.

– Давно дома не были?

– Давно.

– Вот и поезжайте в Одессу, а заодно навестите своих. В следующее воскресенье мы здесь встретимся, и я дам вам адрес одной одесской курсистки.

Татьяна Сергеевна обратила внимание на приподнятое настроение жильца.

– С чего бы это, Сергей Георгиевич?

– Домой еду.

– Наконец-то матушку повидаете.

…Люся была двоюродной сестрой Сергея, он писал ей иногда из Питера, но не знал о ее дружбе с Тихоном. Сейчас он радовался вдвойне: повидать любимую кузину, которую не видел свыше шести лет, и тому, что их теперь объединяет не только родство, но и революционная работа, о которой ни один из них раньше не догадывался.

В Одессу поезд пришел под вечер.

Сергей покинул вагон и двинулся с потоком пассажиров. Сдав чемоданчик в камеру хранения, он вышел на площадь. Перед ним лежала прямая как стрела Ришельевская улица. Дойдя до Дерибасовской, Сергей расспросил, где Конная.

В окнах дома № 17 по Конной горел свет. Сергей поднялся на третий этаж и робко позвонил. Дверь открыла девушка, лицо которой трудно было разглядеть в полутемной прихожей.

– Можно попросить Люсю? – спросил он застенчиво.

– Это я.

– Вам письмо от Тиши из Петербурга.

Он извлек из кармана маленький конверт и протянул его. Девушка быстро спрятала письмо в рукав платья и тихо сказала:

– Ждите меня на другой стороне улицы.

В ту же минуту дверь перед ним захлопнулась.

Люся пришла только через полчаса.

– Не могла раньше, – оправдывалась она. – Давайте знакомиться. Как вас зовут?

– Сергей Лазо.

От неожиданной встречи Люся ахнула.

– Кто бы мог подумать? Сереженька! Неужели это ты? Не узнала. Как ты возмужал, изменился… Помни, что мама не должна знать о твоем приезде. И даже видеть тебя. Ночевать будешь у моего приятеля, а завтра придешь ко мне под видом столичного поэта, приехавшего читать свои стихи.

– Все будет так, как ты этого хочешь.

Люся почувствовала в его словах обиду.

– Вот это уж напрасно, – постаралась она его успокоить. – Я знаю, что делаю. Скажи, пожалуйста, как здоровье Тиши?

– К сожалению, не могу сказать, но товарищ, у которого мы с ним встретились, уверял, что Тихону надо серьезно лечиться.

Они долго бродили по улицам ночного города, и со стороны казалось, что эта влюбленная пара все не может расстаться.

Простились в полночь. В порту на пароходах били склянки.

Уговорив мать уйти к знакомым, Люся устроила сходку. В столовой собрались студенты и курсистки. На столе, накрытом белой скатертью, стоял никелированный самовар. От самовара вилась тонкая струйка пара. В вазочках лежали сахарные баранки.

Сергей сидел один в Люсиной комнате, а сама Люся носилась по квартире, хлопоча, как и мать, когда у них собирались гости. Наконец она вбежала в свою комнату и быстро проговорила:

– Пора начинать!

Он вошел в столовую, раскланялся и отчетливо произнес, как всегда, слегка картавя: «Здравствуйте, друзья!», потом сел за стол и положил перед собой «Чтец-декламатор».

Студенты и курсистки с трудом разбирались в программах политических партий. Их объединяла ненависть к царскому строю, и они готовы были отдать все силы на борьбу с самодержавием. Один из студентов поднялся с места и, пробираясь между стульями, приблизился к столу, и тут все увидели, как Сергей, подняв брови, радостно посмотрел на студента и, протянув руку через стол, произнес:

– Здравствуй, Николай! Вот так встреча!..

По всему было видно, что им хочется поговорить, но Люся подняла руку и воскликнула:

– Друзья! Мы начинаем наш литературный вечер. Товарищ Сергей, приехавший из Питера, прочтет свои стихи.

Сергей обвел всех взглядом и тихо заговорил:

– Стихов, как вы понимаете, читать я не стану, а буду говорить о задачах революционной молодежи. Все вы, бесспорно, считаете себя революционерами, у каждого из вас в груди бьется пламенное сердце свободолюбца, но не все вы боретесь против царизма.

– А вы-то сами боретесь? – спросил актерским голосом студент, одетый в кремовую косоворотку, стянутую в талии черным шнурком с длинными кисточками. Он небрежно держал на коленях студенческую тужурку, а левой рукой теребил свою каштановую бородку. У него было продолговатое лицо, гладкие, причесанные набок светлые волосы. По тому, как этот студент держал себя, как манерно он задал Сергею вопрос, можно было безошибочно причислить его к тем, кто мнит о себе чрезмерно высоко.

Сергей уловил эту черту в студенте, и, хотя ему впервые пришлось выступать перед аудиторией, он не смутился и ответил:

– Если у вас еще есть демагогические вопросы, то задайте их после доклада, и я вам отвечу.

Эта отповедь сразу расположила многих к петербургскому «поэту».

– Одни из вас сочувствуют меньшевикам, – продолжал Сергей, – другие эсерам, третьи – большевикам. – Он иронически посмотрел на бородатого студента и с мягкой подчеркнутостью произнес: – Вас я отношу ко второй группе.

– Вы не ошиблись, молодой человек, – ответил противник.

– Ведь от вас, эсеров, разит за версту, – не остался в долгу Сергей.

– Съели, Пчелкин! – обрадованно воскликнула Люся.

– Этому юноше трудно меня переспорить, не то что убедить.

Сергей вспылил, но не настолько, чтобы сказать грубость. Напротив, он немного помолчал и, приглушив пыл, произнес:

– Ваша манера изъясняться может понравиться романтической девушке, а здесь собрались серьезные люди, и каждый, надеюсь, сам разберется в том, что я скажу.

Он пробежал взглядом по лицам собравшихся:

– Не так ли, коллеги?

– Безусловно! – отозвался из угла баском студент, втиснувшись в узкое, с подлокотниками, кресло.

Сергей почувствовал, что вниманием аудитории нужно тотчас завладеть, иначе все превратится в обычную студенческую сходку, где каждый станет выкрикивать свое. Поднявшись со стула, он возвысил голос:

– Назовем вещи своими именами: социалисты помогают своим правительствам одурачивать рабочий класс и отравлять его ядом шовинизма. Только одна партия, партия большевиков, занимает последовательную позицию.

Его слова заставили всех насторожиться. Лишь Пчелкин, кичась своим независимым видом, равнодушно слушал Сергея, а Сергей, от которого не ускользнуло поведение Пчелкина, понимал, что задевать его больше не следует, иначе внимание студентов рассеется.

Голос Лазо дрожал от волнения, лицо пылало юношеским задором, и это волнение невольно передавалось слушателям.

– Что же делать? – вырвалось у Пчелкина.

– Что же делать? Разве вы не знаете, коллега Пчелкин? Надо свергнуть самодержавие. Но, чтобы свергнуть его, необходимо пробудить сознание широких масс и всегда иметь в виду вооруженные силы врага.

– Это что-то новое, – снова заметил Пчелкин.

Сергей даже не посмотрел в его сторону. Внимание аудитории было завоевано – никто не шевелился, не позевывал, никто не протянул руки к чашкам.

– Дорогие друзья! – закончил Сергей. – Как мне кажется, необходимо знать военное дело. Надо идти в армию, учиться, чтобы стать командирами взводов, рот, полков, уметь управлять войсками. У Парижской коммуны были свои замечательные генералы – Домбровский, Флуранс, Дюваль, Эд. Но Коммуна не имела крепкой революционной партии и потому не закрепила своих побед. Россия имеет крепкую политическую партию, и это – большевистская партия. Идите, не колеблясь, в армию, изучайте стрелковое, артиллерийское дело, инженерное, кавалерийское. Когда в армии появятся революционные командиры, царский самодержавный строй будет сметен вооруженной силой рабочих и крестьян, одетых в серые солдатские шинели.

Сергей сел, отпил глоток остывшего чая. «Чтец-декламатор» лежал нераскрытым. Кто-то попытался ударить в ладоши, но Люся быстро подняла руку, давая понять, что шум неуместен.

К ней подошли два рослых студента. Она шепнула им поочередно что-то на ухо и, обернувшись к Сергею, сказала:

– Иди с ними! Завтра увидимся!

Над городом стояла ночь. Небо было усеяно холодными, как льдинки, звездами. Сергей и его спутники прошли всю Дерибасовскую, свернули налево, пересекли Екатерининскую площадь и подошли к памятнику Ришелье. С моря дул ветер. В темноте отчетливо возникал красный глаз на маяке, и тогда на воду падал на мгновенье пурпурный луч. В порту скрипели лебедки, у пароходов, стоявших под погрузкой, слышались голоса грузчиков: «Вира помалу, майна!» Потом прошел маневровый паровоз, и звук его гудка, тонкий и скрипучий, уплыл в море.

На другой день Сергей уезжал в Кишинев. Его провожала Люся.

– Твой доклад, – сказал она, прощаясь, – поднял у всех настроение. Ты очень ясно говорил. Все товарищи, особенно Николай, просили передать привет и пожелание снова услышать тебя.

Сергей смущенно поднялся по ступенькам в вагон и направился к открытому окну. В эту минуту поезд тронулся. Сергей успел разглядеть в толпе Люсю и помахал ей на прощанье рукой.

– Пиши! – крикнула она. – Буду ждать твоих писем.

5

Сергей не предупредил мать о своем приезде. Когда поезд подошел к перрону кишиневского вокзала, сердце у Сергея забилось. Он вышел на платформу, где два года назад простился с матерью, Степой и Юрой Булатом. На площади стояли пролетки, и извозчики, восседая в армяках на козлах, зазывали пассажиров.

– На Госпитальную! – коротко бросил Сергей, усевшись на протертое кожаное сиденье.

Дорога показалась бесконечно длинной и нудной – от вокзала до Госпитальной надо было проехать через всю Александровскую улицу, делившую город на две части: верхнюю, в которой жили богачи, состоятельные чиновники, врачи и адвокаты, и нижнюю, где обитали беднота и ремесленный люд.

Дверь ему открыл Степа и от удивления даже не поздоровался, а убежал в комнаты с радостным криком:

– Мама, Сережа приехал!

Елена Степановна почти без чувств упала в объятия сына, плакала от радости. Перед ней стоял уже не юноша, которого она с опаской отпускала одного два года назад в далекий Петербург, а возмужавший человек, спокойный, уравновешенный.

Сергей вошел в столовую в студенческой куртке. Над столом под белым фарфоровым абажуром горела большая керосиновая лампа, та самая, которую он помнил еще по Лазое. Из глубокого кресла, стоявшего в углу, поднялся сухощавый человек в войлочных туфлях, с проседью в аккуратно зачесанной голове.

– Это твой отчим, Сереженька, – сказала смущенно мать. – Степан Михайлович.

Сергей без особой охоты протянул руку, вежливо поздоровался.

– Иди умываться! – закричал Степа, вбежав в комнату. – Я тебе приготовил воду, мыло и полотенце.

В этот вечер семья Лазо просидела до полуночи, слушая рассказ Сергея о своей жизни в столице, о занятиях. Чуткое сердце матери уловило в словах сына свободомыслие и резкость в суждениях, недовольство теми, кто правит государством, но сделать замечание она не рисковала – боялась омрачить радость долгожданной встречи. Отчим часто морщил лоб, неприветливо глядя на пасынка, ерзал на стуле, но тоже не возражал.

Перед сном Степа по секрету сказал Сергею:

– Борька наш так и не исправился. Шатается по ночам, однажды два дня домой не приходил.

– А тебе-то что? – поучал его Сергей. – Кончишь гимназию – приезжай ко мне. Хочешь в Технологический институт?

– Лучше в путейский.

– Пожалуйста! А с отчимом дружишь?

– Хороший человек, ничего дурного про него нельзя сказать. О маме очень беспокоится, она ведь серьезно больна. Меня никогда не ругает.

Случилось то, чего меньше всего ожидал Сергей. Хозяйство в усадьбе пришло в упадок, отчим мало им интересовался, а мать, жалуясь на недомогание, с трудом уговорила сына остаться в Езоренах хотя бы на три месяца. Однако ранней осенью он попрощался с домочадцами и уехал. Не в Петербург, а в Москву, и не без причины. Ему хотелось слушать лекции в так называемом народном университете Шанявского, чтобы отыскать, как он позже писал Люсе, «ариаднину нить, которая укажет ему путь и поможет перебросить мосты между самыми противоречивыми сторонами бытия».

…Москва встретила его холодным, пасмурным утром. В университете Сергей предъявил студенческий билет и был принят на физико-математический факультет. Помимо этого он записался слушателем университета Шанявского.

В Петербурге оставались вещи Сергея, и он поехал за ними.

Позднее солнце взошло негреющим. Над Исаакием уже не кружились грачи. В Летнем саду осыпались листья. По утрам в тех местах, где падала тень от больших домов, можно было приметить на клумбах тронутую инеем траву.

Сергею предстояло проститься с городом, который стал для него дорог. Он бродил по его улицам, вдоль каналов, подолгу смотрел на Медного всадника. Возвратившись в Москву, он вскоре написал Люсе:

«Я уже второй месяц в Москве. Начал упорно заниматься как по своим математическим наукам, так и по наукам общественным, историческим и философским. Если тебе не скучно, послушай, что я делаю. По нематематическим наукам я слушаю по вечерам лекции в так называемом городском университете имени Шанявского. Сюда могут ходить все желающие, без всяких ограничений. Правда, никаких прав университет не дает, но нет никаких формальностей при поступлении. Зато в громадном новом здании университета, в чистых просторных аудиториях читают лучшие умственные силы всей Москвы, если не всей России. Это не только детище Москвы, но детище 905 года. Раньше всякие попытки вынести огонь высшего знания для широкой публики пресекались свыше; и только в 907 году был разрешен университет, построенный на средства покойного Шанявского».

И вдруг война! Она возникла за три месяца до приезда Лазо в Москву. В деревнях горько плакали бабы и молодки, прощаясь с мужьями, женихами, сыновьями. По улицам Москвы по направлению к Смоленскому вокзалу и к Брянскому ежедневно шли маршевые батальоны – их отправляли на фронт. Двор главного воинского присутствия был заполнен рекрутами.

Сергей внимательно следил за событиями и терялся. В германском парламенте социал-демократы проголосовали за военные кредиты и открыто поддержали войну. Социалисты других стран ответили тем же. В столице и в Москве на стенах домов, в ресторанах и кафе появились листовки с призывом оборонять отечество от прусских варваров. В правительственных учреждениях, на собраниях, в институтах царил безудержный патриотический угар. И только на заводах полулегально выступали большевики – депутаты Государственной думы с докладами об отношении большевиков к войне. В один из ноябрьских дней их арестовали и предали суду. Депутатов обвинили в «государственной измене». Суд приговорил их к лишению прав и ссылке на поселение в Восточную Сибирь.

«Выпишите другую газету, – предложили Сергею в книжной лавке, – у нас «Правды» больше не будет».

Сергей отказался – в других газетах открыто проповедовали классовый мир рабочих с буржуазией и войну до победного конца.

«Я тоже против классового мира, – размышлял Сергей, – но почему бы нам не победить жадных пруссаков? Они бесчинствуют на нашей земле, угоняют скот, поджигают дома, насилуют женщин».

Решалась судьба Сергея. Уже были составлены списки мобилизованных студентов для перевода их в военные училища. Направляясь в университет, он размышлял по дороге о том, где ему предстоит жить. Оставят в Москве в Алексеевском училище – он будет встречаться с новыми друзьями. А если погонят в другой город – как быть тогда?

В университете на щите висели списки мобилизованных, и среди многих фамилий Сергей отыскал свою. Его направляли в Алексеевское военное училище.

Неожиданно возникла уйма дел. Раньше всего Сергей решил поехать в Питер, переименованный в Петроград, чтобы проститься с Тихоном и Жарковым.

Никанор выглядел озабоченным.

– Завод завален заказами, – сказал он. – Цеха работают в две смены. Рабочих рук не хватает, многих отправили на фронт. Как бы и меня не послали в окопы. – Он повременил и добавил: – Пропадут жена и детки.

– Не надо падать духом, – утешал Сергей.

– Это не в моем характере, но веселого мало, – ответил Жарков. Большими руками он тер лицо, словно хотел разгладить морщины. – Дружка своего нашел? – спросил он неожиданно.

Речь шла о Кодряну.

– Сам отыскался. Еще зимой забрел ко мне на квартиру, а потом опять как сквозь землю провалился. Ты почему, Никанор Алексеевич, вспомнил про него?

– Ребята сказывали, что жандармы накрыли каких-то студентов и среди них молдаванина, так вот думаю: не твой ли?

Сергей подумал: «Неужели Федор Иванович опять попал в сети охранки? Не спасла, видно, его форма подпоручика».

– Мне бы Тихона повидать, хочу проститься с ним.

– Как это проститься? – удивился Жарков.

– Мобилизовали меня в московское военное училище.