Текст книги "Командующий фронтом"

Автор книги: Фабиан Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Милочка, он ни к чему, – повторил Колчак и, зевнув, прикрыл рот холеной рукой.

– Вы знаете, мой друг, я устала и все перепутала, – оправдывалась Темирева. – Вы ведь тоже утомлены с дороги. Идемте лучше спать…

Кто, как не Темирева, знала, какой длинный путь проделал адмирал, чтобы попасть в Черемушки. В июле прошлого года он уехал по предложению Керенского в Соединенные Штаты во главе военно-морской миссии. Да и куда было пристроить адмирала, когда черноморские моряки изгнали его с позором, и он, сойдя на берег, с трудом уехал из Одессы? В Америке адмирал представился президенту, и тот без труда убедил его вернуться на родину для свершения великой миссии. Колчак направился в Шанхай, оттуда пробрался в Токио, а затем в Харбин. Здесь его радушно принял официальный представитель английского правительства при Уфимской директории генерал Нокс, усадил его в свой поезд и привез на станцию Омск, откуда он проследовал в карете в Черемушки.

– Я не знаю, о чем вы беседовали с президентом, – сказал ему, прощаясь, Нокс, – но в России вы будете пользоваться только моими советами. Сперва вы разгоните Омское правительство, потом Самарское и Уральское.

– А Уфимскую директорию? – почтительно спросил адмирал.

– Бесспорно разогнать! Всё и все будут подчинены вам: Юденич и Деникин, Семенов и Дутов, Каппель и Розанов. Вы один на всю Россию. Мы имеем дело только с вами, господин адмирал.

Нокс знал план Антанты. В темную ночь части мятежного чехословацкого корпуса с помощью английских стрелков и белогвардейских артиллерийских дивизионов подавили восстание омских рабочих и партизан. Власть перешла к адмиралу Колчаку, провозгласившему себя верховным правителем и верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России.

Никандр Полтинин не сумел пробраться в Черемушки и остался в городе. Контрразведка ловила всех мужчин без разбору. Суд был короткий: либо в армию, либо расстрел. Так была создана трехсоттысячная белая армия в Сибири.

Никандра зачислили в Омский резервный полк, и теперь он часто стоял в карауле то в банке, то на телеграфе, то у главного штаба. Не раз он укорял себя за то, что, соблазнившись двумя золотыми пятерками, согласился отнести письмо учителю Лепетневу в Омск. «Сидел бы дома и плотничал, – думал он про себя, но тут же утешал себя тем, что и в Черемушках его бы мобилизовали. – Всех взяли, и меня не миловали бы». Узнав из газет, что колчаковская армия успешно продвигается на запад и на восток, он решил, что через год красных разгонят, в России воцарится порядок, и тогда он вернется в Черемушки.

Солдатскую лямку он покорно тянул, заслужив похвалу взводного. Ему казалось, что только послушание и покорность помогут сохранить себя в вихре страшных событий, разбушевавшихся на тысячи верст в стране. Он даже выработал для себя заповеди и свято выполнял их: «Кто бы ни ругал – молчи! Бьют – терпи! Ни в какие разговоры не суйся!» Но не все солдаты были похожи на Полтинина. Многие жаловались на то, что кормят впроголодь, что в армии снова мордобой. Ему даже как-то сказали: «У тебя-то и душа мелочная, по фамилии, видать». Никанор ничего не ответил.

Жизнь в Омске бурлила лишь в центре и на берегу Иртыша, заваленного ящиками и мешками под брезентом, а на окраинах все мертво. Население сбежало в Азово, Боголюбовку, Троицкий, в деревни и села.

Однажды Никандр стоял в наружном карауле у штаба. Это был час, когда зимнее солнце, краснея в морозной дымке, с каждой минутой быстро садится за дома и вот-вот скроется. Невеселые думки лезли в голову Никандру, а тут еще такой мороз, что все тело холодит, до костей добирается. Стал Никандр то притопывать в худых валенках, подаренных ему Лепетневым, то в сторону отворачиваться от ветра и не заметил, как к штабу подошел быстрой походкой офицер в новой шинели и серой папахе.

– Ты как стоишь на часах, сукин сын? – грозно спросил офицер.

– Виноват! – задрожал Никандр и, взглянув на офицера, застыл от удивления. «Побей меня бог, это учитель Лепетнев», – мелькнуло в сознании солдата. Он готов был доложить офицеру, но тот поспешно взбежал по ступенькам и скрылся за дверью.

На другой день взводный распек Никандра за нарушение устава несения караульной службы и отчислил его из взвода. Где было знать Никандру, что капитан Лепетнев именем верховного правителя приказал командиру резервного полка отправить солдата Полтинина на фронт.

Когда застрочили пулеметы, Никандр Полтинин, сидя в заснеженном окопе, прижал к себе винтовку и осмотрелся, не идут ли красные. Поблизости лег тяжелый снаряд, потом другой. Его бросило в дрожь. Он увидел ползущего по снегу солдата с оторванным рукавом шинели, из которого сочилась, оставляя след на снегу, кровь. Тошнота подступила к горлу, отяжелевшая голова закачалась.

– Господи, благослови и сохрани! – прошептал он и перекрестился. – Дай только добраться до Черемушек – вовек не уйду из дома, не соблазнюсь ни золотыми пятерками, ничем другим.

За солдатом с оторванной рукой бежали несколько человек, но Полтинину казалось, что бежит целый батальон.

– Скорей бы конец, – шептал он дрожащими губами. – Меня от сивухи так не муторило, как от крови. Вот она, война! Эх, капитан Лепетнев, тебя бы на мое место, а не щеголять в английской шинельке.

Полтинин без конца шептал и крестился и не заметил, как перед ним очутился поручик с налитыми кровью глазами.

– Молишься, сволочь? Пули боишься? Вылезай!

Полтинин вылез из окопа и отшатнулся – поручик размахивал револьвером. Черемушкинский плотник понял, что с минуты на минуту может раздаться выстрел. Не долго думая он пнул поручика в грудь. Поручик упал, и тогда Полтинин в каком-то безумии ударил его со всего размаху прикладом по голове.

«Спасайся, Никандр! – сказал он самому себе. – Вот она, война! Господи, куда податься?»

Полтинин бежал. Он скитался, как затравленный зверь, потерял счет дням и часам. Винтовку свою он со злости разбил о дерево, погоны сорвал и бродил по сибирской земле в надежде найти пристанище в малолюдном городке. Он оброс бородой, выдавал себя за больного, просил подаяние. Если не давали – воровал и брел на восток. Сторонился всех, не знал, чего хочет. Брел нехожеными тропами, в стороне от железной дороги, боясь встречи с офицерами. С тех пор как он прикончил поручика, ему казалось, что его повсюду разыскивают и собираются повесить.

Так он дошел до Иркутска. С опаской Полтинин подкрался к станции. Мимо шли поезда. Прислонившись к столбу, он смотрел на набитые людьми теплушки, слушал лязг буферов, гудки паровозов. Перед ним проплывал мир, а он, Никандр Полтинин, бездомный и неприкаянный, не находил себе места. Помимо своей воли он бесцельно вышел на платформу и вместе со всеми ринулся к какой-то теплушке.

– Папаша, за меня держись, – крикнула ему шустрая бабенка с мешком на спине, увидя, как Полтинина сжали со всех сторон, – а то задавят. Вишь, какие бабы пошли!

Полтинин попал в конце концов в теплушку и пристроился с помощью той же шустрой бабенки на нарах.

– Озяб небось, папаша, в своей шинельке? – участливо спросила она, когда шум улегся. – Далеко тебе?

– Не знаю, дочка, – ответил Полтинин, несказанно обрадовавшись тому, что он очутился наконец в безопасном, как ему казалось, месте, – остался я один на белом свете.

– А жена, детки?

– Один, говорю. Никому я больше не нужен. – Полтинин распахнул шинель и подсунул ее край под спутницу. – Тебя как звать?

– Аксиньей.

– А меня Никандром. Ложись поудобней, Ксюша! Спасибо, что подсобила, один бы не влез. Ты что в Иркутске делала?

– К родственнице ехала за крупой.

Полтинин подумал: «Врет! Все теперь врут!» – и не стал допытываться.

Ночью Аксинья почувствовала сквозь сон, как Никандр, обняв ее далеко не старческой рукой, прижал к себе и жарко дышит в лицо, но она не отвернулась.

На третий день Аксинья предложила ему:

– Сойдем со мной в Спасске!

Полтинин прикинул в уме: «Куда мне ехать дальше? Лишь бы она приютила, а работы я не боюсь» – и кивнул в знак согласия.

Аксинья занимала небольшую комнату на втором этаже вместе с двоюродным дядей, прослужившим свыше тридцати лет тюремщиком. Он болел язвой желудка и ел одни каши. Аксинья не соврала, сказав Полтинину, что ехала за крупой.

Никандр, осмотревшись, сказал:

– Может, мне лучше пойти, Ксюша? Ты ведь не жениха привела, а старика-нахлебника. Мне бы работенку по плотничному делу – деньжата бы завелись, и я не только себя, но и тебя прокормлю. Придет твой дядя, еще дорогу покажет. Не хозяйка ты здесь.

Аксинья, сняв с головы платок, подправила слежавшиеся волосы. Никандр присмотрелся: на вид ей было лет тридцать, смуглая, малопривлекательная, но крепкая.

За три дня он свыкся с Аксиньей. «Дождусь ее дяди, не прогонит – останусь жить, а загадывать не стоит».

Вечером пришел Ксюшин дядя. Тощий, беззубый, с пожелтевшим лицом от тяжелого недуга, он выглядел недолговечным жильцом на этом свете.

– Слава тебе господи, что вернулась, – сказал он, обрадовавшись Аксинье. – Крупу привезла?

– Даже папашу по дороге прихватила, – кивнула она в сторону Полтинина. – Поздоровкайся, Никандр! Дядю звать Амосом Ермиловичем.

– Издалека? – спросил дядя.

– Омской.

– Бродишь?

– Брожу, Амос Ермилович, потому как семья сгинула и остался один.

За чаем Амос, оправившись от боли, сказал:

– Не могу, понимаешь, больше работать – болезнь одолела. Да и работа нынче не по моему нраву. Раньше в тюрьме воры да убийцы сидели, – вор-то ворует не для прибыли, а для гибели, – а теперь сажают кого попало, да еще пытают. Не могу смотреть… Пошел бы ты, Никандр, на мое место.

– Я ведь плотник, – отказывался Полтинин.

– Дело-то твое сейчас в загоне, – убеждал Амос. – Поработай вместо меня, бог даст, замирение придет – обратно плотничать будешь.

Аксинья в разговор не вмешивалась. Она принесла несколько досок, и Никандр быстро смастерил для себя лежак. Ночью, когда Амос уснул, Аксинья босая подошла к Никандру и тихо спросила:

– Не спишь?

Никандр догадывался, зачем она спрашивает, но не ответил. Аксинья постояла и вернулась на свое место.

Так и остался жить Полтинин у Амоса Ермиловича. Через неделю он сменил его и стал тюремщиком. Аксинье он не покорился.

«Господи, – шептал он про себя на дежурстве. – Не по мне эта жизнь. Бежать отсюда куда глаза глядят».

Ивашин вызвал в нем жалость. «За что его мучают? – думал он. – Разве он душегуб?»

Ночью он пошел домой. Амос и Аксинья спали. Никандр бесшумно взял шинель тюремщика, вернулся и зашел к Ивашину в камеру.

– Скоро конец, папаша? – спросил измученный Ивашин.

– Надевай шинельку и иди за мной… Нас ждут сани.

Ивашин накинул на себя шинель и побрел за Полтининым. Тот проводил его мимо часового на дорогу, где стояла тюремная лошадь, впряженная в сани.

Полтинин спас Ивашина и остался с ним в шевченковском отряде.

…Машков выслушал Ивана и сказал:

– Сиди и дожидайся командира, а если голоден – пойди на кухню.

5

После удачного захвата американского склада с продовольствием Гаврила Шевченко гулял третий день. Приехавшего к нему с утра представителя революционного штаба партизанских отрядов он принял только вечером и весело спросил:

– Знова бумажку привиз, бисова душа?

Представитель молча подал пакет.

– Бачишь, як Шевченке-то – в пакете… Больше уважать стали, знают, что без Шевченки белых не побьют. Выпей чарку, представитель!

– Не пью!

– Не пьешь? Брешешь, сукин сын! Ты в штабе скажи, что Шевченка скоро будет во Владивостоке и нехай вони со своими бумажками…

– Гаврила Иванович, – перебил начальник штаба Мелехин, намеренно желая остановить его буйную речь, – бумажки вещь тоже необходимая.

– Я не против, – засмеялся Шевченко, – но тильки партизану нужен добрый конь, гвинтовка, шашка та фляга. А все остальное ерунда. Слухай, представитель, где есть еще такой отряд, як мой?

– Такой, как твой, товарищ Шевченко, единственный на все Приморье.

– Ты шуткуешь чи правду говоришь? Шевченка шутки любит, но не всякие.

– Зачем же шутить, – с достоинством ответил представитель штаба. – Какой же это партизанский отряд, когда каждый в нем строит из себя атамана?

– Врешь! – крикнул зло Шевченко и ударил по столу с такой силой, что стаканы зазвенели. – Мои хлопцы просто храбрые и любят вольность.

– И потому не любят дисциплину. Все ходят по селу пьяные, народу тошно на них смотреть. Кончится тем, что местные партизаны сбегут из Цимухинского отряда.

– Не Цимухинского, а шевченковского. Это имеешь раз! – и загнул один палец на левой руке. – Никто от отряда не бежит и бегать не хочет. Это два! А дисциплина у меня по норме, в общем, как полагается. Имеешь три!

– А Ивашин почему ушел?

– Это какой Ивашин? – удивился Шевченко. – Который из Спасска утик? Так этот отовсюду бежит. Жаль, что белые его не разменяли.

– Из Цимухинского отряда Ивашин не бежал, а ушел. Но ушел не бродить, а записался в лучший отряд и уже отличился в боях.

– Нехай попадется мне в руки – я ему все ребра переломаю.

– Ты, товарищ Шевченко, никого не пугай. Мой тебе совет: возьмись за ум, иначе пожалеешь.

После ухода представителя штаба Шевченко долго сидел и молча смотрел в одну точку.

– Гаврила Иванович, что ты журишься? – успокоительно спросил Мелехин.

– Слухай, Мелехин, – Шевченко посмотрел на него мутными и тяжелыми глазами, – если не наведешь за три дня порядок в отряде, побей мене бог, что я с тебе зроблю сичку.

– Гаврила Иванович, сам знаешь, что сволочи много понабралось, а сволочь не слушается, и других мутит.

– Шо это за сволочь?

– Ванников – раз! Дружников – два! Твердохлебов – три! Пермяков – четыре!..

– Годи буде, – прервал Шевченко. – Вызови их сюда!

Только через полчаса Мелехин вернулся, ведя с собой Дружникова, остальных он не разыскал. Дружников был крепко пьян, но не настолько, чтобы затеять драку или стрельбу. Войдя в дом, он без приглашения сел за стол и весело спросил:

– Угощаешь?

В другое время Шевченко не придал бы этой развязности значения, но теперь, после колких упреков представителя центрального штаба, его всего передернуло, и он гневно приказал:

– Встать, когда с тобой говорит сам командир отряда!

Дружников опешил, но быстро пришел в себя и, продолжая сидеть, бесцеремонно сказал:

– Вожжа, что ли, под хвост попала?

– Ты как с командиром разговариваешь, сукин сын? – вскипел Шевченко.

Гаврила Иванович поднялся из-за стола, глаза его налились кровью, по лицу пробежали судороги. Сжав пальцы в кулак, он с такой силой ударил Дружникова в скулу, что тот выплюнул с кровью зуб и тут же схватился за кобуру, но Мелехин, следивший за Дружниковым, свалил его на пол и прижал грудь коленом.

История с Дружниковым быстро облетела отряд. Одни требовали навести порядок, другие угрожали Шевченко и Мелехину, требуя сдать командование другому командиру, которого они выберут.

Ивашин остался в отряде Безуглова и вскоре заслужил всеобщую любовь.

Машков вызвал его к себе и спросил:

– Окреп, Ваня?

Ивашин сделал несколько движений руками и улыбнулся.

– На слабость не жалуюсь, товарищ начальник штаба.

– Так вот тебе задание: получай сорок тысяч, проберись в Сучан и купи у купцов товаров для отряда. А в помощь возьми Акима Косницкого и Никандра Полтинина, который тебя спас. Подходят они?

– Чего ж не подходят.

– Ну так иди с ними. Ни пуха ни пера!

Переодевшись в крестьянскую одежду, Ивашин, Косницкий и Полтинин прошли на Базарную площадь вблизи шахты № 2, незаметно юркнули в лавку и, закрыв дверь с улицы на запор, сказали хозяину:

– Не бойся, голубчик, партизаны тебе плохого не сделают. Твой товар, наши деньги. Ты продаешь, мы покупаем. Платим сразу, и сполна, но с доставкой товара на место. Сами повезли бы, да вокруг американцы. Так вот грузи и езжай до села Ново-Веселого, а там тебя встретят. По рукам?

Купец подумал и ударил Ивашина по ладони. Не согласись он поехать, партизаны ему когда-нибудь припомнили бы это.

Впереди шел Косницкий, за ним в двухстах шагах двигалась телега, груженная товаром, а за ней на таком же расстоянии Ивашин и Полтинин.

– Не жалеешь, Никандр, что бежал от Ксюши?

– Наконец-то отдышался, а думал, что пропаду даром.

– Спасибо, что выручил, – сказал Ивашин.

– А тебе спасибо, что глаза открыл, а то я, как кутенок, тыкался мордой. Теперь никто попрекать не станет, что душа у меня не полная…

– А ну цыть, Никандр, – перебил Ивашин и прислушался. Обернувшись, он увидел скачущих всадников. Пригляделся и узнал – американцы. Подбежав с Полтининым к телеге, они сели на нее и крикнули купцу:

– Гони!

По дороге Ивашин подхватил Косницкого. К счастью, показалось Ново-Веселое. Купец по приказанию Ивашина свернул в первый попавшийся двор. Всадники проскакали мимо, не обратив внимания на телегу.

Смеркалось. Купец нервничал, а Ивашин успокаивал его:

– Сам видишь, какая зараза ходит по русской земле. Потерпи, помогай нам всегда, а мы тебя американцам в обиду не дадим.

– Когда надо будет, сами обидите, – сказал купец.

– Врешь, мы плохого никому не делаем.

Наконец Ивашин решил продолжить свой путь. Только доехали до Казанки – снова всадники, но уже впереди.

– Это наши! – безошибочно определил Ивашин. – Разве американец так будет сидеть на коне, как русский?

Ивашин не ошибся – то был партизанский дозор.

– Американцев не видели? – спросил он у командира дозора.

– Кони у нас, а американцы у Безуглова, он их агитирует…

Отряд Безуглова приблизился вечером к сопке, что неподалеку от Свиягина, где находились американцы. У подножья сопки лежал поселок, земля вокруг принадлежала священнику из села Зеньковичи, и потому крестьяне называли местность поповской округой.

Переход сказался на партизанах: они устали и легли спать, выставив дозоры. В селе оказался подкулачник, он донес о прибытии партизан священнику, а тот – американцам и канадцам.

В полночь неприятельский батальон окружил поселок. Безуглов, смекнув, в чем дело, сосредоточил силы на одном участке, прорвал кольцо и отошел в лес. При проверке недосчитались одного бойца.

– Мясникова нет! – доложил командир первой сотни.

Как выяснилось, Николай Мясников ночевал на самой окраине, не услышал сигнала и остался в поселке.

Под утро посланные разведчики привели американского солдата и рассказали со слов одного из жителей поселка, что Мясникова схватили и отрезали ему руки, ноги, уши и нос. Боец скончался в страшных муках.

– Что делать с пойманным американцем? – спросил Безуглов у партизан.

– Расстрелять! – предложил боец Шавков.

– Расстрелять! – ответили хором партизаны.

Один Кирилл Хлыст вышел из строя и обратился к Безуглову:

– Товарищ командир! Мы не людоеды. Этот американец не убивал Мясникова, он простой солдат, как и мы. Пустим его обратно, он расскажет своим, что мы не бандиты, а честные люди. Но передадим с ним письмо и напишем им: «Уходите подобру-поздорову, не то пеняйте на себя».

– Нет, – возразил Шавков, – око за око, зуб за зуб.

Американец стоял и слушал непонятные слова, но догадывался, что речь идет о нем, о его жизни.

– Отпустим его, – снова предложил Хлыст.

– Ладно, – согласился Безуглов, – отпустим.

И американца отпустили.

Прошла неделя. Машков вызвал охотников в разведку – разузнать силы американцев в Свиягине.

– Я пойду! – вызвался Хлыст.

Кирилл переоделся в крестьянского парня, обул лапти, напялил на голову измятую шапку и ушел.

К вечеру он не вернулся. Не вернулся и на другой день.

Кто-то в отряде сказал:

– Видно, американцы ему по душе, вот он и остался у них.

Так и исчез Кирилл Хлыст.

6

Месяц в зимовье незаметно пробежал. Книги, беседы с новыми друзьями преобразили Лазо. От Ольги Андреевны он получил письмо. Она сообщала, что живет на Русском острове, но еженедельно бывает в гостях у Нины Пригожиной.

Весной Лазо приехал во Владивосток на нелегальную партийную конференцию с участием представителей всего Приморья и Западной Сибири. Для делегатов было ясно, что партизанское движение, разросшееся в крае, может стать грозной силой против интервентов и помощью для Красной Армии, продвигавшейся с запада.

На конференции разгорелся спор: достаточно ли сил у партизан, чтобы, объединив их, выступить против белогвардейцев и интервентов.

– Не рано ли, товарищи, мы затеваем это дело? – спросил Чумаков, уравновешенный, но медлительный работник, любивший, как он выражался, рассматривать вопрос со всех точек зрения. – Может быть, людей найдется достаточно, но оружия не хватит. Нужны пушки, нужны патроны, снаряды, многое нужно. Проиграть бой – значит подвергнуть крестьян той местности, где мы схватимся с интервентами, смертельной опасности, противник сожжет деревню дотла, повесит или расстреляет всех жителей. Вот почему я думаю, что стоит повременить.

После Чумакова слово взял Лазо. В лицо его знали не многие, но среди делегатов не было ни одного, кто бы не читал в газетах о том, что его голова оценена японцами в большие деньги. Это невольно заставило всех выслушать его со вниманием. Уже с первых минут Лазо, бросив упрек Чумакову, перешел в наступление на маловеров и до конца своей речи держал в напряжении весь зал.

– Где и когда боялись большевики трудностей? Не напоминает ли нам товарищ Чумаков тех, кто накануне Октябрьского переворота отговаривал Ленина от решительного шага? Мне сказали, что Чумаков уже много лет в партии. Тем более удивительно, что он мало знает в военном деле. Вот мы создавали, например, Забайкальский фронт в трудных условиях. Мы не имели в своих рядах основного ядра – рабочих. На помощь нам пришли другие города. Против нас действовал сильный враг, атаман Семенов, получавший помощь от японцев. В его войсках служили хунхузы, богатое казачество, отъявленные головорезы, но это не помешало нам дважды разгромить Семенова. Три батальона на Прибайкальском фронте сдерживали чехословацких мятежников на подступах к Чите две недели.

Лазо посмотрел на притихших товарищей и продолжал:

– В наших победах на Забайкальском и Прибайкальском фронтах была не случайность, а закономерность. Если человек знает, за что он борется и во имя чего, то его сила в десять раз мощнее, чем у противника. Такой человек перенесет все тяжести походов, будет смелым в бою и победит.

Раздались аплодисменты, но Чумаков не унимался:

– Попробуйте заставить Шевченко так воевать.

Лазо улыбнулся и ответил:

– Товарищ Чумаков, не так страшен черт, как его малюют. Я Шевченко не знаю, но не сомневаюсь, что и его можно прибрать к рукам, заставить подчиниться. В Чите действовали анархисты Пережогин и Лавров, попросту говоря, уголовники и воры. Честные люди из их отряда перешли к нам и хорошо дрались на фронте, а хулиганье разбежалось при первом натиске врага. Сам Пережогин обокрал банк и скрылся. Какой же отсюда вывод? Надо тщательно ознакомиться со всем отрядом, поговорить с самим Шевченко и уж тогда решать, какие меры нужны для оздоровления отряда.

– Шевченко никого не признает, – крикнул Чумаков, – он считает себя чуть ли не командующим.

– Сейчас речь не о Шевченко. Мы решаем вопрос: подготовлены ли мы к объединению всех партизанских сил в мощный кулак? Можем ли мы оказать серьезное сопротивление интервентам и белогвардейцам? Я отвечаю: можем и должны! По нашей земле американцы, японцы, канадцы разгуливают, как у себя дома. Приморье горит. Больше терпеть нельзя. А товарищу Чумакову надо сказать прямо: если вы слабы и боитесь вступить в борьбу с врагом, то не мешайте другим.

Партийная конференция решила объединить все партизанские силы и рекомендовала Лазо командующим всеми отрядами.

Миша Попов отличался от своих сверстников острым умом, приятной внешностью и сильным характером. Он был одним из первых комсомольцев в Забайкалье, гордился этим и готовил себя в коммунисты. В детстве один политический ссыльный рассказал Мише о том, как тяжела и беспросветна жизнь крестьянина, как над рабочими издеваются фабриканты и заводчики, и мальчик дал себе клятву бороться за лучшую жизнь. Однажды он пришел к ссыльному и застал его мертвым. Он побежал к его друзьям и со слезами на глазах рассказал, что дядя Ваня умер. Как оказалось, дядя Ваня, потеряв веру в свое освобождение, вскрыл себе вены, оставив своим друзьям письмо, в котором просил их не рассказывать Мише истинную причину. Но один из товарищей дяди Вани зло сплюнул и сказал: «Таким не место в рядах революционеров. Бороться надо до последнего вздоха». Уже после революции Миша понял ошибку дяди Вани, и, хотя ему было жаль этого человека, он не оправдывал его слабовольного поступка.

С первой же встречи с Поповым Лазо почувствовал в юноше волевого, бескорыстного, пытливого и способного человека.

– На досуге больше читай, – говорил ему Сергей Георгиевич. – Вечно воевать не будем. Освободим Сибирь и Приморье от интервентов, пойдешь в институт.

Сергей Георгиевич, убедившись в аккуратности Миши, со спокойной душой доверял ему любое поручение, но был неумолим в своих требованиях, и это заставляло Попова быть всегда начеку.

Лазо с Поповым отправились верхом в Цимухинский отряд. Въехав в село, они повстречали на околице бойцов, разгуливавших на улице. Никто не остановил их, никто не поинтересовался, зачем они приехали, и только у колодца, над которым высился высокий журавль, показался молодой, развязный партизан.

– Кто будете? – спросил он, хватая за узду коня Лазо.

Попов, ловко соскочив с коня, мигом очутился рядом с партизаном и с такой силой стиснул ему кисть, что тот разжал пальцы и выпустил узду.

– Где штаб товарища Шевченко? – спросил строго Попов.

– Ты кто будешь? – поинтересовался боец.

– Адъютант командующего всеми партизанскими отрядами товарища Лазо.

Боец нагло усмехнулся, повернулся и поспешил обратно в избу.

Шевченко из окна увидел всадников.

– Мелехин! – крикнул он низким голосом начальнику штаба. – Нехай Федька дознается, що за люди.

Федька рванулся на улицу. Возвратившись, он с усмешкой сказал:

– Якись-то командующий.

– Чего брешешь? – закричал Шевченко.

– Побей меня бог.

Шевченко тотчас переменился.

– Мелехин! Выйди до этих людей и покличь их до мене.

Мелехин поднялся из-за стола, но в эту минуту дверь отворилась, и на пороге появились Лазо и Попов.

– Кто из вас Гаврила Иванович? – спросил Лазо.

– А хоть бы и я, так що?

– Здравствуй, товарищ Шевченко! Я командующий всеми партизанскими отрядами Приморья, Лазо! – и протянул руку.

Шевченко привстал, пожал руку и пренебрежительно сказал:

– Вроде как главковерх.

Лазо пропустил мимо ушей шутку Шевченко, не спеша сел за стол, вынул из планшета карту, придвинул ее к Шевченко и сказал:

– Покажи мне, Гаврила Иванович, линию фронта. А зовут меня, между прочим, Сергей Георгиевич.

– Гм, – глухо промычал Шевченко. – Я на картах не учился воевать, а на местности. Вдарю раз – и противника нема. У каждого американца этих карт до чертовой матери, а толку мало. Как трохфеи наберем, так бабам раздаем эти карты на запалку.

– Ружья не раздаете?

– Какой же дурак отдаст военное снаряжение?

– Разве военная карта не снаряжение? Если противнику попадет твоя карта, – а ведь ты на ней нанесешь, где штаб, где какая часть, – то он будет знать, в кого целить в первую очередь. По моей карте, например, известно, где и какой отряд дислоцируется, то есть размещается, какие населенные пункты занимает противник.

– Может, командующему такая нужна карта, а мне – тьфу! – и сплюнул на пол.

– Силы противника ты знаешь?

– Бис его знает… Я его бью в ночи, коли вин спыть, так сказать, внезапно.

– Противник тоже может напасть внезапно.

Шевченко пожал плечами:

– Меня никто не перехитрит. Я знаю, когда его вдарить, когда хлопцам гулять.

– Значит, плана у тебя нет, Гаврила Иванович, а просто когда душа захочет. Сознайся, ведь это так?

– Ну, хоть бы и так, – признался Шевченко.

– Дисциплина в отряде крепкая? – спросил Лазо.

– Пожаловаться не могу.

– И порядок хороший?

– Дай бог каждому отряду.

Лазо усмехнулся и спросил:

– Знаешь старую пословицу: «Каков поп, таков и приход»?

– У тебя батько, часом, не поп?

– Нет, Гаврила Иванович, но только я не зря эту пословицу тебе напомнил. Каков полк, таков о нем и толк.

– Значит, я никуды не годный и отряд дерьмовый?

– Из тебя командир может получиться хороший, но пока этого нет, и я докажу.

– Докажь! – заволновался Шевченко.

– Вот ты со мной беседуешь, потому что я назвал себя командующим партизанскими отрядами Приморья. А может, я переодетый офицер и хочу все выведать?

Шевченко удивленными глазами уставился на Лазо. Никогда он простачком не был и в дураках не оставался, а сейчас этот бородатый сразил его одним ударом.

– Я проехал по деревне, – продолжал Лазо, – видел, как твои пьяненькие бойцы разгуливают, но ни один из них меня не остановил и не спросил, кто я. Разве у тебя есть сторожевое охранение? Кто хочет, тот и гуляет, как ветер. Начальник штаба у тебя для виду. Почему он на каждый день не устанавливает пропуск и пароль?

Шевченко сгорал от стыда. Он злился на Мелехина, на Федьку, на самого себя и не знал, что ответить Лазо. В пылу раздражения он закричал:

– Покажь документы!

– Теперь уже поздно, Гаврила Иванович, – невозмутимо ответил Лазо. – Деревня и весь Цимухинский отряд окружены, партизаны арестованы без единого выстрела, остались только трое: ты, твой начальник штаба да Федька.

Шевченко схватился рукой за кобуру, но в эту минуту услышал приказание Попова:

– Руки вверх!

Шевченко растерянно поднял руки.

– Отставить! – приказал Лазо Попову. – Убрать наган и не сметь угрожать честному партизанскому командиру. – И обратился к Шевченко: – Вот тебе, Гаврила Иванович, мои документы.

– Читай, Мелехин! – глухим голосом сказал Шевченко, устыженный хитростью Лазо.

Мелехин взял из рук Лазо бумажку и вполголоса стал медленно читать:

– «…Дан настоящий мандат командующему всеми партизанскими отрядами Приморья Лазо Сергею Георгиевичу в том, что ему…»

– Чего ж ты играешь со мной, товарищ командующий, як кошка с мышкой? – спросил Шевченко.

– Ты не дивчина, Гаврила Иванович, а командир Цимухинского отряда. Советская власть тебе доверила людей, твоя святая обязанность учить их военному делу, крепить революционную дисциплину, беспощадно расправляться с анархистами, которые смотрят на гражданскую войну как на наживу. Ты решил, что все знаешь и учиться уже нечему. Ведь мы с тобой завоевываем свободу для народа. Так, что ли?

– Так! – ответил Шевченко.

– Дисциплина нужна?

– Обязательно!

– А военные карты нужны? – спросил Лазо, прищурив один глаз.

– Нужны! – улыбнулся Шевченко.

– Учиться военному делу нужно?

– Нужно! – Шевченко уже не возражал.

– Вот и договорились! А теперь прикажи товарищу Мелехину выстроить весь отряд.

– Есть, товарищ Лазо! – охотно согласился Шевченко. Он встал из-за стола и, встретившись взглядом с Поповым, сердито сказал: – Геть с моих глаз!