Текст книги "Командующий фронтом"

Автор книги: Фабиан Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Поздно жалеть.

– А я решил ошибку исправить. Команду подрывников уже сколотил, ребята дело поняли и знают теперь что к чему. Хотел бы отлучиться на денек-другой.

– Но с тем, чтобы вернуться? – спросил Лазо, не проявляя интереса к тому, что сказал матрос.

– Обязательно, товарищ главком. Я ведь не на прогулку иду.

Командующему небезразлично было знать, куда собирается Машков, но он решил не расспрашивать. Он понимал душу бойца, знал, что каждый стремится показать себя в бою, показать свою преданность революции, завоевать симпатии окружающих. Машков не отличался от других, но неудачи на фронте он воспринял как непоправимое горе. И только с приездом командующего заметно изменился. «Подучить его, – думал Лазо, – и он вполне сумеет командовать бронепоездом».

– Идите, Виктор Иванович!

По тому, как Лазо сказал, Машков почувствовал, что командующий охотно отпускает его, тем более что он вправе был его не отпускать в такое напряженное время.

– Старшим за меня останется один из курсантов. Я прикажу ему находиться при вас.

– Хорошо!

Машков вышел из бронепоезда и медленно побрел в сторону леса.

Над Прибайкальем в ослепительно синем небе стояло горячее солнце. Плавленым золотом горели кроны деревьев. И вспомнил Машков море, которому отдал целых десять лет жизни. Хорошо бы сейчас искупаться, а здесь одна трава да листва.

Машков вошел в лес. В глубине его прокричал горный козел, и эхо прокатилось по логам. Повсюду, насколько мог охватить глаз, матрос видел бредущих в одиночку и группами красноармейцев. Это были те, кто под напором чехословацких мятежников отступили в беспорядке и теперь отходили лесами и непроезжими дорогами на восток. Машков махал им бескозыркой, звал, и все, кто замечал его, шли к нему.

– Зачем звал? – спросил боец с взлохмаченными волосами и обросшим лицом.

– Раз звал, значит, имею на то право, – усмехнулся Машков, хотя ему было не до веселья.

– Ну какое такое право? – наступал боец. – Всыпать бы тебе по тому месту, откуда ноги растут.

– Молчи, драпун! – изменил мгновенно тон Машков. – Я таких, как ты, одним махом в бесчувствие приводил. Бежишь, сволочь, от захватчиков? Куда бежишь? Сибирь, дескать, необъятная, где-нибудь пережду, перезимую, а там видно будет. А Россию отдать на растерзание чужестранцам не боишься?

– Да ты почем знаешь, что я…

– Молчи, сучий сын, – пригрозил Машков и положил правую руку на кобуру. – Я говорю от имени командующего фронтом Лазо. Скажешь слово – и не станет тебя на свете, не будет носить русская земля такого ирода.

Остальные слушали и молчали. Каждый сознавал, что матрос прав, и готов был искупить вину, но не знал, что нужно для этого делать.

– Товарищ правильно говорит, – неожиданно заговорил один из бойцов в латаном пиджачишке и рваных штанах. – Командиры нас бросили, вот мы и бредем. Кто же за нас будет воевать?

Тот, кого Машков назвал драпуном, сердито сел на траву.

– Ребята, которые из вас посильнее, подайтесь в лес и зовите сюда бойцов, – сказал Машков.

Вечером, когда в небе зажглась первая звезда, матрос вошел в бронепоезд и, вытянув руки по швам, отрапортовал:

– Товарищ главком, привел сто шестьдесят пять бойцов… Собрал их в лесу. Покажитесь им, скажите слово, чтобы вера в победу зажглась.

– Молодец, Машков! – обрадовался Лазо. – Пойдем к ним!

Днем Лазо подыскивал для себя наблюдательный пункт и следил за противником. Ночью бронепоезд отходил на позицию, отмеченную командующим, а подрывная команда взрывала мосты и железнодорожное полотно. Чем медленнее двигался Лазо к Чите, тем спокойнее могли эвакуироваться из Читы партийные и советские учреждения.

Машков с группой стойких бойцов сумел задержать небольшие части, и те, переформированные начальником штаба, принимали на себя роль арьергарда, но последним все же покидал фронт Лазо с бронепоездом.

Снабжение бойцов было поставлено из рук вон плохо, да и откуда могло прибыть продовольствие, если тыловые снабженцы еще до приезда Лазо на станцию Хилок умчались на чем попало в Читу. Тогда Машков выделил маленький отряд курсантов, которые должны были реквизировать хлеб, мясо и соль у кулаков, но поблизости не было сел и деревень. Среди бойцов возникало недовольство.

Однажды, когда Лазо расхаживал вдоль полотна у станции Гангожа, к нему неожиданно подошел строевым шагом взвод.

– Командёр, – вызывающе прогорланил здоровенный детина с рубцом на щеке, – прикажи, чтобы нас покормили горячим борщом и дали денег.

– Еще какие требования? – без тени смущения спросил Лазо.

– Кончай эту музыку и вези нас на бронепоезде в Читу.

– Кто вы такой? – строго спросил командующий.

– Братишку Лаврова знаешь? Мы – его люди.

– Значит, анархист?

– Догадался! Так повезешь нас в Читу? Нам до зарезу надо там завтра быть.

– Разойтись! – приказал Лазо, не повышая голоса.

– Ты, брат, не кричи! Нас много, ты – один. – И, повернувшись к анархистам, заорал: – На плечи его, братцы! За него выкуп дадут большой.

Будь у Лазо револьвер, он, не задумываясь, уложил бы двоих-троих негодяев, и тогда остальные присмирели бы. Спасаться бегством было бесполезно – анархисты выпустили бы вдогонку целую обойму. Оставалось пристыдить их. И Лазо, подняв голову, произнес:

– Можете делать со мной, что хотите. – И вдруг до чуткого слуха Лазо донесся конский топот. «Неужели аргунцы?» – пронеслось в сознании. – Можете убить меня, но кому от этого польза? Вам? Не верю! Мой труп вам не нужен. Он нужен врагам. А вы не враги, вас Лавров и Пережогин подстрекают убивать коммунистов…

Топот приближался. Лазо оглянулся и увидел скачущих всадников, но не подал виду, что знает, кто эти всадники.

– Ты кончил, командёр? – рыгнул зачинщик и схватил Лазо за ворот рубахи. – Бери его, ребята!

Кто-то из анархистов крикнул:

– Ты что делаешь, Силантий?

Он ведь правду сказал.

– Ты в заступники не суйся, – грозя кулаком, ответил тот, кого назвали Силантием, и обернулся, – не то и тебя пришибем.

Лазо, воспользовавшись тем, что Силантий обернулся, оттолкнул анархиста и со всего размаху ударил его в скулу. Силантий упал, но кто-то другой подставил Лазо ногу, и он тоже повалился наземь.

…Безуглов издали заметил схватку. Ему показалось, что кто-то повалил Лазо.

– Э-эх! – гаркнул он во все горло и пришпорил жеребца.

Аргунцы по этому возгласу развернулись и мигом окружили взвод. В воздухе блеснули стальные клинки.

– Степан, Степан!..

Безуглов услышал свое имя, и кровь прилила к вискам. «Да, ведь это голос Лазо», – подумал он и врезался в толпу, но конь как вкопанный остановился перед лежавшим на земле человеком. Безуглова едва не вышибло из седла. Наклонившись, он увидел Лазо. Степан бросился с коня на командующего и, прикрыв его своим телом, неистово закричал:

– Руби всех!

Ни просьбы, ни уговоры, ни приказания Лазо не могли остановить аргунцев.

– Не проси, Сергей Георгич, – бросил Игнашин в сердцах кубанку на землю. – За твою жизнь мы в ответе перед советской властью.

4

Безуглов лежал на спине, устремив глаза в голубое небо. Тревожные думы давили его, но он не собирался отгонять их, наоборот, он пытался разобраться в них и прийти к решительному заключению.

Возле Безуглова сидел, поджав под себя ноги, Игнашин и жевал травинку. Пожует и бросит, сорвет другую и снова жует.

– Сидим без дела, Степан Агафоныч, – сказал Игнашин, – даром хлеб переводим.

– Думаешь, не вижу? А что главкому делать? Ему бы сюда всю Даурскую армию прислать, он бы показал, где раки зимуют, а так приходится взрывать мосты да пути.

– Он вообще загрустил, Степан Агафоныч, видать, ему жалко Бориса Павловича.

– Думаешь, мне не жалко? Вот как сейчас помню, приподнялся Кларк на стременах и расцеловался со мной, а через несколько часов его убили. Ты вот Ивана Рябова не знаешь, а он тоже золотой человек. Я, когда служил в Красноярске, встретился с одним солдатом, фамилия ему Назарчук. Помнишь, он мост через Онон взрывал? Вот он меня и переманил к большевикам. А потом свел с Рябовым. Сам Рябов черт знает из каких краев, а дерется на забайкальской земле. А наш главком!..

– Что главком? – с любопытством спросил Игнашин.

– Он ведь из молдаван. Я про таких никогда и не слыхал. – Безуглов задумался. – Видишь ли, Ермолай, у нашего главкома душа партийная.

– А у тебя? – лукаво спросил Игнашин.

– И у меня так должно быть, – признался он, – а тянет в свою станицу, лучше ее, кажется, и не найти на земле.

– Степан Агафоныч, – перебил Игнашин, – ты же собирался что-то обдумать.

– Мешаешь разговорами.

– Так я пойду прочь.

– Постой, Ермолай, я надумал. Надо мою сотню опять поделить. Бронепоезд отойдет, подрывники свое дело сделают, и тогда мы с тобой с двух сторон налетим на белую саранчу и начнем рубку.

– Как на Пятиглавой, – вспомнил с удовольствием Игнашин.

– Здесь работа почище будет, потому мы на конях.

Игнашин бросил жевать траву, поднялся и, топнув от радости ногой, предложил:

– Идем делить сотню!

Безуглов продолжал лежать, и это смутило Игнашина.

– Передумал, Степан Агафоныч?

– Раньше надо спросить у главкома, – ответил Безуглов, – вдруг не позволит.

– Пойдем к нему, чего мешкать.

Поделив сотню на две полусотни, Безуглов и Игнашин выбрали удобные места для укрытия. Они разъехались, условившись начать атаку через три часа.

В розовой дымке утра бронепоезд отошел на новую позицию. Машков заложил под рельсы мину и убежал. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. Земля, взлетев веером вверх, смешалась с дымом, окутавшим чуть ли не половину неба. Куски развороченных рельсов и шпал летели во все стороны.

Чехословацкие мятежники знали: красные, взорвав путь, отойдут, и тогда беспрепятственно можно продвинуться вперед. Вместе с вражескими войсками подошел и ремонтный поезд. Мятежники, не подозревая засады, по-обычному разбили лагерь, походные кухни задымили, готовя обед для солдат.

Игнашин, присутствовавший при беседе Лазо с Безугловым, предложил дать сигнал атаки ракетой, но командующий возразил:

– Это их насторожит, а нам важна внезапность. Пустить ракету – значит выдать себя. Вот что, друзья! Тебе, Степан, я дам свои часы, но где взять другие для Игнашина? У казаков найдутся часы?

– Сроду у них не было.

Лазо задумался, но тут же ему пришла в голову мысль.

– Скачи, Игнашин, до моего вагона и спроси машиниста Агеева. Знаешь его? Того, что под Мациевской спрыгнул с паровоза.

– Как не знать, товарищ главком. Сильно он нам помог тогда.

– Так вот, скачи к нему. У каждого машиниста есть часы. Скажи, что я отвечаю за них, а если что случится, отдам, даже получше, чем у него.

Игнашин возвратился с большими железнодорожными часами и подал их командующему. Лазо нажал на головку – крышка отворилась, – посмотрел на циферблат и шутливо сказал:

– Времен Очакова и покоренья Крыма… На, возьми их, а после боя верни Агееву.

Командующий сверил время на своих часах и часах Агеева и добавил:

– В одиннадцать пускайте коней!

…Ермолай стоял возле своего коня и, держа часы в руках, не отрывал от них глаз. Секундная стрелка, как ему казалось, двигалась быстро, зато минутная томительно ползла. Переминаясь с ноги на ногу, он нетерпеливо ждал одиннадцати часов. Каждая минута казалась вечностью. Прикладывая часто к уху часы, Ермолай прислушивался, не остановились ли? Но вот наконец маленькая стрелка подошла к цифре 11, а большая к цифре 12. Захлопнув крышку, Игнашин сунул часы в карман, ухватился за луку и легко вскочил на коня.

Полусотня давно ждала сигнала. Прошло немало дней со времени боя на Пятиглавой сопке, и казаки, как они говорили, «соскучились по неприятелю».

Выехав из укрытия, Игнашин повел полусотню на рысях, а потом перешел на галоп. Казаки, разгорячив коней, вихрем налетели на вражеский лагерь. В утреннем воздухе стоял сплошной крик: аргунцы рубили шашками всех без разбору и при этом гикали и свистели. Мятежники бросились бежать, но на них налетела полусотня Безуглова.

Свыше часа длилась рубка. Когда по сигналу Безуглова сотня, не потеряв ни одного бойца, стала строиться, чтобы отойти к бронепоезду, Игнашин заметил, как один из раненых солдат приподнялся и замахал рукой. Выхватив шашку из ножен, Ермолай пришпорил коня, но неожиданно раздался выстрел. Безуглов обернулся и увидел, как игнашинский конь мгновенно остановился, а сам Ермолай, покачнувшись в сторону, выпал из седла. Казаки бросились к солдату, но Безуглов крикнул:

– Стой!

Раненый солдат с трудом поднял руку, держа в ней револьвер. Казалось, сейчас раздастся второй выстрел. Но Безуглов успел затянуть удила, и конь шарахнулся в сторону – пуля пролетела мимо. Тогда Безуглов дал волю коню и налетел на солдата. Ловким ударом шашки он выбил револьвер из рук солдата, а сам соскочил на землю.

– Взять его! – крикнул он аргунцам и побежал к Игнашину.

Молодой казак лежал лицом к земле.

– Видимо, судьба твоя такая, Ермолай… – произнес Безуглов и снял с головы кубанку.

Казаки вырыли могилу. Лазо, прощаясь с Игнашиным, стал на колено и поник головой. Потом он поднялся и громко сказал:

– Клянемся тебе, Ермолай Игнашин, отомстить за твою смерть. Клянемся служить Советской республике так же верно, как ты ей служил!

Казаки с обнаженными головами повторили:

– Клянемся!

Безуглов, прощаясь с молодым казаком, не выдержал и заплакал. Лазо бросил первую горсть земли в могилу – в воздухе прозвучал троекратный ружейный залп.

К Лазо на допрос привели раненого солдата. Это был молодой тщедушный человек с бесцветными глазами, со шрамом на правой щеке. Изредка он, очевидно от боли, дергал головой.

– Русский язык понимаете? – спросил командующий.

– Нет, – ответил пленный по-английски.

Лазо удивленно вскинул брови и заговорил по-французски.

Оживился и пленный.

– По-французски я немного разговариваю, – сказал он, – моя мать уроженка Сен-Тропеза.

Машков, сидевший с Безугловым в стороне, пришел в восхищение от командующего и тихо сказал:

– Ученый человек Сергей Георгич.

– Уж я-то знаю. Он в Иркутске всех консулов на обе лопатки положил, – прошептал Безуглов и прислушался к беседе, хотя не понимал ни единого слова.

– Какой вы части? – спросил Лазо. Пленный помялся, но ответил:

– Двадцать седьмого пехотного полка американской армии.

Лазо обомлел.

– Откуда вы родом?

– Из штата Нью-Джерси.

– Ваша фамилия?

– Джон Боутнер.

– Ваш полк подчинен чехословацкому командованию?

– Нет, нас два батальона.

– Кто ими командует?

– Полковник Морроу.

– Американец?

– Да.

– Как же вы попали сюда?

– Нас высадили во Владивостоке, а два батальона моего полка направили в Верхнеудинск.

– По железной дороге?

– Это оказалось невозможным. Мы приехали на автомобилях.

– Скажите, Боутнер, на чьей земле вы воюете?

– На русской.

– Вы в своем штате видели красноармейцев?

– Нет.

– Почему же вы приехали из-за океана с ружьем в руках помогать нашим врагам – белогвардейцам?

– Видите ли, война – это бизнес. Вы знаете, что такое бизнес? Это – коммерческое дело, гешефт, как говорят немцы…

– Не понимаю, – перебил Лазо, – вы солдат или торговец?

– Прежде всего я – коммерсант, так сказать, бизнесмен, – стараясь подробно разъяснить Лазо, охотно ответил пленный. – Я приехал сюда завязать коммерческие связи.

– Ну и как – успели?

– Я познакомился в Верхнеудинске с представителем большой коммерческой фирмы господином Гадаловым из Красноярска, и мы подписали с ним договор. Я хотел встретиться и с коммерсантами Читы, Хабаровска и Владивостока. Мы, американцы, не воюем, мы только помогаем русским, которые хотят восстановить порядок в стране.

– Поэтому вы убили из револьвера нашего казака?

– Я защищался. Ведь на меня налетели какие-то дикие всадники. Разве так воюют?

Лазо усмехнулся и, обернувшись к Безуглову, сказал:

– Степан, американец говорит, что казаки – дикари.

Машков, сидевший как на иголках, порывисто поднялся, подошел к Лазо и сказал:

– Товарищ главком, дозвольте мне вступиться за наших казаков.

Лазо нахмурился.

– Здесь допрос, а не расправа. Уведите его, но, – командующий погрозил пальцем, – не причиняйте никакого вреда ему. Мы на пленных не отыгрываемся.

5

Над Читой опустилась звездная ночь. В такую ночь пройти бы к Шилке и посмотреть на ее чистые воды – звезды глянули бы из глубины. Но на берегу мертво, как и на улицах города. Жители укрылись в домах, наглухо закрыв двери и ставни.

Давно прикрыл свою фабрику Заренбо, рассчитав всех рабочих. Миллионер Второв заколотил свой магазин в здании Даурского подворья на Александровской улице, закопал в землю шелковые и шерстяные ткани, сукна, плюш, бумазею, полотна, бобриковые одеяла, обувь, шапки, меха и ковры.

С запада двигались белогвардейцы и чехословацкие мятежники – их задерживал Лазо. С востока шли американцы и англичане – их тревожили партизаны. На юге Чжан Цзолин разрешил японцам и семеновцам нарушить соглашение с Советами и снова вторгнуться в Даурию. Балябин отдал приказ по фронту об отходе.

Все шли на Читу.

Оставив бронепоезд на подступах к городу, Лазо пересел в свой вагон. Перед отъездом он вызвал Машкова и спросил:

– Я могу на вас положиться?

Машков снял бескозырку и посмотрел командующему в глаза:

– Как на каменную стену. Ваше слово – закон.

– Так вот, Машков, вы назначаетесь командиром бронепоезда. Все части я отправляю пешим порядком в Читу. Уходят аргунцы. Уезжаю и я со своим штабным вагоном. Остается один бронепоезд и команда подрывников. Каждые три часа я буду посылать гонцов из безугловской сотни за сводкой. Как можно дольше задерживайте врага. Прощайте!

– Счастливого пути, Сергей Георгиевич! – ответил Машков, впервые назвав командующего по имени и отчеству.

Агеев без рывка остановил паровоз на втором пути станции Чита. По приказанию Безуглова десятеро аргунцев, сопровождавших Лазо, выскочили из вагона и заняли сторожевые посты.

– Собирайся, Степан, – поторопил командующий, – пойдем в город.

Сходя со ступенек, Лазо услышал настойчивый женский голос:

– Я жена командующего и прошу пропустить меня.

– Это Ольга! – крикнул Лазо и обернулся к Безуглову; тот, спотыкаясь в темноте, уже бежал к часовым.

Безуглов оставил Лазо и Ольгу вдвоем. На столе тускло светила керосиновая лампа.

– Что слышно в городе? – спросил Сергей Георгиевич.

– Вчера Пережогин с анархистами обворовали казначейство. Кларковская сотня бросилась за ними, но след их простыл.

– Простыл, – усмехнулся Лазо, – пьянствуют где-нибудь на окраине города.

– Противник далеко? – поинтересовалась Ольга.

– За Ингодой. Его задерживает бронепоезд… Остались считанные дни. Где члены Центросибири?

– Яковлев здесь, и Бутин, и Гаврилов.

– Но где именно?

– Знаю только, где Матвеев.

– Проводи меня к нему.

– Нет, – сказала Ольга, – никуда ты сейчас не пойдешь.

Лазо – мягкий и застенчивый от простого человеческого счастья, от того, что Ольга была, как и он, сильной духом и телом, – не нашел слов, а просто обнял ее за плечи и прижал к себе. Она стояла перед ним красивая, вот такая, какую он увидел и полюбил с первой минуты на дороге. Они редко виделись, но никто из них не посмел бы ради свидания покинуть дело в грозные дни опасности, нависшей над республикой. Их любовь друг к другу крепла вместе с любовью к стране, которая в муках и крови оборонялась от врагов. И чем тревожнее было на фронте, тем больше они думали о счастье миллионов, которым готовы были отдать свои молодые жизни.

«Кончится война, – говорил он, – я вернусь в институт, закончу его и пойду работать инженером на завод».

Но сейчас ему казалась ненужной опека Ольги.

– Я ничего не хочу навязывать тебе, – сказала она, почувствовав его недовольство, – здесь давно ожидают тебя с бронепоездом. Ведь каждую минуту может вспыхнуть мятеж. Ходить по городу не рекомендую, поверь, что Пережогин следит за каждым твоим шагом.

– Что же ты предлагаешь?

– Вернусь одна в город и найду Матвеева. Он знает, где члены Центросибири, и я приведу их всех сюда.

– Пожалуй, ты права, – решил Лазо, – но возьми с собой охрану.

– Мне никто не нужен, – решительно ответила Ольга и вышла из вагона.

Рано покраснело небо над Читой. Заря взошла дымно-багровой и разлилась широкой рекой.

Лазо поднялся с койки и вышел на улицу. В лицо дохнуло прохладным утром. Листва на деревьях уже желтела, в воздухе несся горьковатый запах увядания.

Лазо вспомнил про донесение, полученное накануне вечером от Машкова. Командир бронепоезда и подрывная команда писали: «Умрем, но не пропустим противника по железной дороге», а в конце донесения приписка: «Благодарим за продукты и заботу. Команда бронепоезда «За власть Советов». Командующий знал, что от Волги до Забайкалья растянулась цепь вражеских войск, что во многих городах и селах пала советская власть.

«Гадалов торжествует сейчас в Красноярске, – думал Лазо. – Ады Лебедевой в живых нет. Погиб Таубе. Погибли Назарчук, Кларк, Игнашин. А сколько погибло коммунистов? Но те, кто остались, не сдадутся, значит, лучше уйти сейчас в тайгу, а оттуда делать вылазки, нападать на воинские эшелоны, пускать их под откос, не давать житья тем, кто намерен поработить нашу родину. Рано радуетесь, господин Гадалов!»

К поезду подъехал мелкой рысцой Безуглов. Увидев командующего, он спешился и направился к нему.

– Здравия желаю, товарищ главком!

– Здравствуй, Степан Агафонович! Зачем приехал? С новостью или просто так?

– Просто так, – повторил Безуглов слова Лазо. – Может, какое приказание будет?

– Нет, – коротко ответил командующий и внимательно посмотрел на озабоченное лицо командира сотни. – Что-то ты не весел?

– Верно, товарищ главком, веселого мало. Казаки гуторят, дескать, мы Даурию кровью освобождали, а Балябин ее опять отдал семеновцам.

– Неверно, Степан! Балябин оставил Даурию не по своей воле, ему приказала Центросибирь.

– Ей, этой центре, Даурия, как бы сказать, просто земля, а для нас, казаков, она родная. Нашу любовь к ней мы всосали с материнским молоком. В старину, еще до свободы, пели в станицах про то, как распахали ее казаки своими руками, и за то она их кормит. Вот почему сердце болит, что Балябин отошел.

Искренне говорил Безуглов, и в словах его звучала не жалоба, а протест. Лазо сразу уловил смысл его речи.

– Жаль покидать Даурию, Степан, жаль! Сам видишь, что мы в затруднении: справа на Читу идут японские, американские и английские дивизии, слева уже подходят чехословацкие мятежники, а семеновцы в нашем тылу. У Балябина людей кот наплакал, и если ему не отойти, то как он потом доберется до Читы?

– Доберется, – убежденно ответил Безуглов. – Казаку не добраться? Такого не бывало.

– Балябин не один, а с войском.

– Оно-то и лучше, войско где хочешь пробьет себе дорогу.

– Уж больно бойко рассуждаешь. Вот сегодня утром соберется Центросибирь, будем решать вопрос о положении на фронтах.

– А ты как думаешь, Сергей Георгия? – бесхитростно спросил Безуглов.

– Другому не сказал бы, тебе же верю и скажу. Казаков, по-моему, надо отпустить по станицам, а вожакам уйти в тайгу.

– А там?

– Там создавать партизанскую армию, бить врага из-за угла.

– Казакам это с руки, – обрадовался Безуглов.

– Казак без коня воевать не станет. Человеку в тайге одному прожить трудно, а с конем еще трудней. Если же казаки разойдутся по станицам, то они всегда смогут по зову партии сесть на коня и прийти нам на помощь.

– Правильно судишь, Сергей Георгии, – многозначительно сказал Безуглов. – Надо ребятам это в голову втолковать, так сказать, поагитировать.

– Только не сейчас, – предупредил командующий. – Посмотрим, что решит сегодня Центросибирь.

Совещание происходило в вагоне командующего. Здесь были члены Центросибири, руководители Забайкальского областного исполкома, Читинского ревкома, городского Совета, военного комиссариата и командование Прибайкальского и Даурского фронтов. Председательствовал Яковлев, тучный, с мешками под глазами, с аккуратно причесанными волосами и с пробором набок.

Первое слово взял Балябин. Он говорил медленно, тяжело ворочая слова:

– Скрывать нечего, дела наши плохие. Путь семеновцам на Читу открыт. Здесь оставаться небезопасно. Полки готовы броситься в бой хоть сейчас, но смысла в этом нет. Я думаю, что лучше меня скажет командующий фронтом.

Балябин хотя и командовал Даурским фронтом и не подчинялся теперь Лазо, однако ни на минуту не забывал, что все успехи против семеновцев были достигнуты благодаря умелому командованию Лазо. И сейчас его слово было важно для Балябина.

– Может, ты скажешь, Сергей Георгиевич?– – предложил Яковлев.

Лазо встал. Как ни старили его борода и усы, он выглядел очень молодо.

Сперва он сделал общий обзор со времени организации Даурского фронта, затем рассказал о героизме Кларка и Игнашина и тут же предложил почтить их память вставанием.

– Каково положение сейчас? – спросил он и обратил внимание на то, что все прислушались. – Тяжелое, но не безвыходное. Американцы, англичане, японцы, мятежники-чехословаки – все, кто дерзнул пойти войной против народной власти в России, рано или поздно погибнут. Но сейчас интервенты и белогвардейцы в силе, у них и техника и вооружение, а потому нам нужно временно отступить. Для нас важен каждый день борьбы, ибо в конечном счете придет помощь из Советской России. Я предлагаю отходить с боями по линии железной дороги на восток.

После Лазо выступили Шилов и Бутин. Они согласились с мнением командующего, а Яковлев предложил избрать Советский народный комиссариат в составе: Матвеева, Яковлева, Лазо, Бутина, Шилова, Гаврилова, Балябина, Славина, Лыткина и Исаева.

Бронепоезд «За власть Советов» и подрывная команда героически сражались, защищая каждый вершок земли на подступах к Чите. На другой день после отъезда Лазо Машкова ранило в левое плечо. Ни бинта, ни марли в бронепоезде не оказалось. Тогда один из курсантов снял с себя нательную рубаху, разорвал ее на длинные лоскуты и перевязал матросу рану. Плечо ныло от осколка, но Машков скорее дал бы перекусить себе палец, чем рассказать при встрече с командующим о ранении. Он опасался, как бы Лазо не счел его малодушным. «Суждено, так выживу», – решил он.

Лазо открыл на многое глаза Машкову. Он жалел, что легкомысленно отнесся сначала к обязанностям командира бронепоезда в то время, когда мог нанести неприятелю большой урон. Правда, не будь изменника Муравьева, чехословацких мятежников можно было бы разбить, и тогда Семенов не двинулся бы в третий раз в Забайкалье, и возможно, японцы с американцами не рискнули бы из Владивостока двинуться по великой Сибирской магистрали.

«Отчаянный человек, – думал Машков про командующего, – как бывалому матросу, ни бури, ни штормы ему нипочем, а командует с умом, рассудительно. С таким не пропадешь».

Как-то раз Машков замаскировал весь бронепоезд еловыми ветками и, подпустив близко неприятельскую роту, расстрелял ее из пулеметов, но повторить этот смелый шаг не рискнул, опасаясь вражеской батареи, которая могла прямой наводкой разбить бронеплощадки. Превозмогая боль в плече, он обычно стоял во время обстрела возле артиллеристов или следил за тем, как курсанты готовят взрыв полотна. Порой ему казалось, что жизнь медленно отходит с бронепоездом, и если случится – зачем только эти мысли лезут в голову? – что все пути будут отрезаны, то он, Машков, расстреляет все снаряды, а потом сам взорвет бронепоезд.

Каждые три часа прибывал гонец из безугловской сотни за донесением. Каждый день бронепоезд медленно приближался к городу.

Догорало забайкальское лето. Ночью в небе всходила красная луна, потом она бледнела, заливая слюдяным светом сопки, леса и землю. Порой до города доносилось ворчливое урчание пушек, радуя одних и тревожа других.

На рассвете к Машкову примчался казак.

– Донесения не пиши! Главком приказал немедленно прибыть с бронепоездом на станцию.

«Вот и все, – подумал матрос. – Отвоевались, а зря, десять дней я бы еще держал контру у города».

Без гудка отошел бронепоезд «За власть Советов» к читинской станции. Машков, оставив за себя одного из артиллеристов, поспешил к командующему. Он вошел в вагон бесшумной походкой, бочком выдвигая вперед здоровое правое плечо.

– По вашему приказанию бронепоезд и подрывная команда прибыли на станцию Чита.

Лазо заметил, что левый рукав на машковском бушлате висит пустой, и спросил:

– Что случилось?

– Вроде как ранило, – как бы невзначай ответил Машков.

– У врача были?

– Я и не знаю, где он есть.

Лазо обернулся к жене:

– Ольга, проводи, пожалуйста, командира бронепоезда к нашему врачу.

Покидая вагон, Машков пропустил Ольгу Андреевну вперед.

– Напрасно идем, девушка, – сказал он, заглядывая ей в глаза, желая узнать, какое впечатление произведут его слова, – поздно спохватился, боюсь, что рука засохнет.

Она не сразу ответила, и он решил, что Ольга Андреевна подавила в себе желание ответить ему утешительно, как обычно отвечают раненым на подобные жалобы. Оглядев Машкова с головы до ног, она живо сказала:

– По рассказам командующего я представляла себе вас сорвиголовой.

Машков смутился, но не без любопытства спросил:

– Что же он рассказывал?

– Ничего особенного. Будто вы сперва ему нагрубили, а потом отличались каждый день: то новый отряд сколотите, то железнодорожный путь взорвете, то еще что-то.

– Я бы на месте главкома разменял командира бронепоезда.

– Воспитывать человека, безусловно, труднее, чем наказывать. У коммунистов свои взгляды на жизнь и на поступки каждого человека в отдельности.

– Вы при главкоме машинисткой работаете? – спросил игриво Машков.

– Я политработник.

– Вот как! Мне бы при нем с полгодика в адъютантах походить, я бы прямо пошел в университет сдавать экзамены.

Ольга Андреевна невольно улыбнулась, но ничего не ответила. Замолчал и Машков, но ненадолго. Касаясь иногда ее плеча, он невольно вздрагивал.

– Из далеких мест будете? – спросил он.

– Сибирячка.

– Нравится мне здешний народ. Если бы я навсегда пришвартовался к берегу, непременно женился бы на такой, как вы. А матросу какой резон? Нынче здесь, завтра – там. Может, только по неспособности руки спишут с корабля.

– Будет вам болтать лишнее, – сказала Ольга Андреевна. – Вот мы и пришли к врачу.

Вечером набежали тучи и заволокли все небо. На улицы опустилась тьма. Город замер в тревожном ожидании.

Заргольцы, газимурцы и другие части уже были отпущены по станицам и селам. В клубе при депо собрались читинские железнодорожники. Они молча ждали командующего.

По рядам пробежал шорох. Все обернулись – к сцене твердым шагом, с высоко поднятой головой шел человек в длинной кавалерийской шинели. Его сопровождали двое: казак Степан Безуглов и матрос Виктор Машков. После оказанной ему врачом помощи боли в плече исчезли, и Машков повеселел.

Лазо взошел на маленькую сцену и бросил взгляд на переполненный до отказа зал. Наступила тишина, в которой голос командующего звучал ясно и отчетливо.