Текст книги "Без маски"
Автор книги: Эйвин Болстад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Да, здорово ты умеешь врать, куда лучше меня, – сказал Юхум. – Не очень-то можно тебе верить. Тебе, поди, и в любви нельзя верить. Ну-ка, скажи?
Он еще сильнее обхватил ее за талию.
– Ты говоришь так честно и благородно, – колеблясь ответила Ане, всем своим видом показывая, что не боится его губ, угрожающе приблизившихся к ее алому ротику, и его крепких объятий, – а я слыхала, что на молодчиков, вроде тебя, нельзя полагаться. Такие только и шляются на холм Санктхансхойген, чтобы вовлечь в беду девушек.
– Теперь уж ты на меня наговариваешь, – сказал Юхум.
– Я ведь не говорила, что это ты такой, – кротко сказала Ане, сильным движением отстраняясь от его губ. – Теперь ты себя выдал! Берегись! Пошли лучше! Осторожнее, не то еще ткнешься носом… так, ты всё-таки упал, споткнулся о камень. Эх, жалко твою лиловую куртку. Утри хорошенько нос! Да нет, теперь ты еще больше размазал грязь. Дай, я помогу тебе!
Она вытащила носовой платок и хорошенько утерла ему лицо. Это заняло не много времени.
Войдя в лесок, Юхум, снова обняв ее за талию, сказал:
– Ане, ты была права в том, что говорила на холме. Я и вправду искал шикарную девушку. Но потом я увидел тебя, и теперь уж я никогда в жизни на других женщин и не посмотрю! Хочешь – верь, хочешь – не верь, а я всё-таки скажу тебе… хочешь – слушай, хочешь – не слушай… Милее тебя нет девушки во всем городе Бергене, не говоря уж о каком-то там Бордо или Лиссабоне, потому что я побывал всюду, когда продавал вяленую рыбу и ворвань для моего старика. Клянусь тебе возле этого межевого камня, что ты станешь моей женой, даже если мой или твой отец воспротивятся этому! И я скреплю свою клятву священным поцелуем.
Ане с удовольствием принимала его горячие поцелуи, но вдруг высвободилась из его объятий и отвесила ему звонкую оплеуху, а потом стала таскать его за волосы.
– Как ты смеешь, бездельник! – завизжала она. – Я тебя научу обращению с порядочными девушками! Я тебе надаю пощечин, подлый красавчик!
С этими словами она бросилась ему на шею и заревела.
– Я не могу держаться как полагается порядочной девушке, – молвила она. – А виною все эти мысли о женихах, которые одолевают меня по ночам в мансарде. Они-то и кружат мне голову, как какой-нибудь дурочке. Плохо нам приходится, и не мне одной, а всем нам, девушкам! А теперь уходи от греха подальше!
И вдруг она принялась хохотать. Юхум, который не знал, что и делать, поневоле стал смеяться вместе с нею. «Чего она то плачет, то смеется, этакая дурочка?» Он перестал смеяться и сказал:
– Теперь мы всё равно что помолвлены. Я пойду домой и сложу песню об этом, хорошую песню. Дай, погляжу тебе в глаза.
Она позволила ему… Но, когда они приблизились к ее дому, Ане совершенно трезво спросила:
– Как ты думаешь, продлится наша любовь до завтрашнего вечера? Сдается мне, что я тебя больше никогда не увижу, потому что между нами ничего не может быть. Ведь все знают, какой чванливый у тебя отец, не говоря уж о твоей матери. Я не хочу влюбляться в тебя по уши. Нечего тебе стоять тут и ухмыляться!
– Завтра я появлюсь снова, и тогда войду в дом, чтобы поговорить с твоим отцом, – решительно заявил Юхум.
– Посмотрим, – печально сказала Ане. – Ну, а потом что? Что дальше? Не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя! И не держи меня так крепко. Мне нечем дышать!
– Я тебе подышу! – заорал кузнец Клойсен, неожиданно, точно чертик из коробочки, высунув из кустарника голову. Усы его топорщились, и он размахивал огромными руками, похожими на крылья мельницы с холма Санкт-хансхойген. Ане закричала. Юхум побледнел, но держался стойко.
Кузнец Клойсен выбрался из кустов, уперся руками в бока и поглядел на Юхума, который вовсе не струсил.
– Вот как? – снова заорал кузнец. – Так значит, благородный господин собирается прийти ко мне в дом, нагородить мне всякого вздору и набросать в горн всякого вранья, приправив его фальшью и подлостью? Он будет шляться по всему городу в обнимку с моей дочерью и строить посмешище из меня и всей моей семьи? А? Складывать песни, а по вечерам – обниматься?! Нет, батюшка, не на такого напал! Чертов кум! Кузнец Клойсен положит этому конец! Если ты не уберешься отсюда сейчас же, то я покажу тебе, что это Клойс Клойсен, Клойс-кузнец разбил в Буэносе череп великану аргентинцу, самому сильному мужчине во всех пампасах. А теперь убирайся, спасибо, прощай, и точка. Конец!
Ане плакала, закрыв лицо руками. Но, тем не менее, ясными и любопытными глазами она украдкой сквозь пальцы подсматривала, что будет делать Юхум. Он был бледен. Губки ее уже сложились в презрительную гримасу, но тут Юхум внезапно набрался храбрости, сделал шаг вперед (Ане тотчас же отметила это про себя) и сказал твердым голосом:
– Быть может, вы и уничтожили аргентинца, кузнец Клойс Клойсен. Но вам не удастся уничтожить любовь между мною и Ане. Я говорю это совершенно определенно. Спокойной ночи, милая Ане, и перестань хныкать! А с вами, господин Клойсен, я побеседую завтра утром, когда вы будете посговорчивее. Потому что сейчас вы так злы, что вот-вот лопнете.
– Я расскажу о твоих проделках старому Хинриксену. Увидим, как у него глаза на лоб полезут! – заорал кузнец Клойсен.
С этими словами он вместе с Ане вошел в дом и громко захлопнул за собой дверь. Все подмастерья на чердаке повскакали, думая, что палят пушки во Фредриксбергской крепости[46].
– Ты никогда больше не увидишь этого вертопраха, – сказал Клойсен. – Слышишь, Ане?
И девушка покорно ответила:
– Я больше даже и не посмотрю никогда в его сторону!
– Я полагаю, что это будет пристойнее всего, – сказал Клойсен. – Я-то тоже был молод. Но смотри, если я замечу какие-нибудь глупости, то ты немедленно отправишься к Малене в Сённ-фьорд, не будь я Клойс Клойсен, Клойс-кузнец! Отправляйся в свою спальню, и если я не услышу, что ты улеглась, то я кулаками выбью из тебя всякие там мечтанья.
– Я тебя не понимаю, – молвила фру Клойсен, когда муж вошел в спальню: – то ты присматриваешь ей подходящего женишка, то отваживаешь хорошего парня.
– Не мешай мне, сердито сказал Клойсен, – я вовсе не передумал выдать Ане замуж и не хуже тебя разбираюсь во всех этих делах. Я ничего никогда не говорю и не делаю зря.
На другой день Ане отправилась в горные луга собирать можжевеловые ягоды для рождественского пива. И там, как было договорено вчера по дороге, уже поджидал ее Юхум.
– Садись-ка сюда, – сказал он. – Хотя нет, тут грязно. По-моему, всего удобней и приличней тебе сидеть у меня на коленях.
– Видно так, – огорченно сказала Ане, поудобнее устраиваясь у него на коленях и обнимая его за шею. – Иначе никак не выходит. Кабы ты был подмастерьем кузнеца из семьи с хорошим достатком, а еще лучше – имел собственную кузницу, ты бы мог заходить к нам, когда захочешь, и складывать песни. И нам бы разрешили гулять вдвоем, если бы, конечно, мы не делали глупостей.
– Улыбнись, Ане, милая! – сказал Юхум. – У тебя такие хорошенькие белые зубки и такие красивые красные губки! А сама ты такая ладная, крепкая и сильная, что просто диво. Так приятно держать тебя на коленях!
– Так, так, – немного погодя сказала Ане. – Знай во всем меру. Тебе, небось, ясно, дружок Юхум, что уж если я по-настоящему влюблюсь в тебя, то мне не захочется долго тянуть волынку. Уж лучше я буду сидеть дома и плакать от скуки и девичьей тоски. А теперь хватит целоваться. Я не люблю накидываться на еду сразу. Мне надобно сначала разобраться, хорошо ли она приготовлена.
Юхум возвращался домой, нахмурив лоб. Поведение Ане было ему непонятно. Тут надо как следует пораскинуть умом. Ему скоро опять уходить в море, а он так ничего и не придумал. А ведь еще никогда в жизни ни одна девушка так не волновала его, как Ане. Хорошо, что никто из парней не позарился на это сокровище.
На другой день, когда кузнец Клойсен сидел за ужином, к нему явился гость.
– Чего тебе надо? – заорал Клойсен. – Ступай к себе наверх, Ане!
– Я пришел повидать мать Ане и вас, кузнец Клойсен, – смело сказал Юхум. – И вовсе я не вертопрах, как вы полагаете, кузнец Клойсен.
Фру поднялась и сделала реверанс.
– Ну и счастье привалило нашей Ане, – сказала она, стараясь выражаться, как благородная дама. – Я знакома с вашей матушкой, мусье, потому что я служила в доме ее батюшки, покуда он не разорился и не покончил с собой из-за того, что не мог выплатить все долги. Молчи, отец Клойсен, теперь говорю я. Ты ведь ничего не смыслишь в сердечных делах. Такие вещи ведь никак не расплющить молотом на твоей наковальне. Молчи, я сказала! Ты не должен мешать счастью Ане из-за каких-то там своих причуд. Она – моя дочь гораздо больше, чем твоя. Я потратила на нее девять месяцев, а ты… гм…
Клойсен ударил кулаком по столу:
– Я скажу тебе одно, мать. Сейчас же выдвори этого благородного зятька, да поживее, а не то я вышвырну его в окошко. Почему не пришел ко мне его отец, а? Почему всё не как положено по обычаю, а? Чертов маятник, ты верно и не говорил со своим чванливым отцом, а?
– Я поговорю с ним при первой же возможности, – смело сказал Юхум, – но сейчас он и я очень заняты.
– Я это вижу, – с угрожающей кротостью сказал Клойсен, – зато у тебя есть время бегать по холмам и слоняться вокруг моего дома. Почему ты воешь, девчонка? – закричал Клойсен на Ане. – Должен же я приглядывать за собственной дочерью, раз она сама не умеет соблюдать себя, а? Ступай к себе наверх, да поживее. Вот так.
– Я ухожу, – сказал Юхум, – но я приду снова. До свиданья, Ане. Помни, я так же надежен, как вершина Ульриккена[47].
Но в глубине души он решил, что, пожалуй, придется ему распрощаться со своими мечтами.
Раздумывая об этом, Юхум отворил дверь. И вдруг кузнец Клойсен стал кричать на прощанье:
– Вершина Ульриккена изменчива! На солнышке-то горит, как медная маковка, а глядишь – уж закутана туманом по самые уши, да так, что даже затылка не видно. Пошел вон, юбочник! Отправляйся к этому брюзге, отцу своему. Ему, знатному господину, ведь не пристало водиться с нами. Ха-ха-ха! Я-то побогаче его! Да и старого Стюрка, которому тебя прочат в зятья, тоже. По достатку я никому не уступлю в этом городе! Здесь всё мое – и точильня, и кузница, и усадьба, и земля, и новый бот, и верфь по ту сторону фьорда. Всё это принадлежит Клойсу Клойсену, Клойсу-кузнецу. Всё это мое, и никто тут не может равняться со мной! Усадьба в Ланнусе тоже моя! А когда братья мои помрут, то и усадьба и их кожевенная мастерская тоже будут мои! А теперь вон из моего дома, убирайся, покуда цел, а не то я тебя убью и пошлю твой труп домой по почте!
Юхум быстро закрыл дверь, потому что как раз в эту минуту кузнец двинулся на него. Домой он шел в глубоком раздумье, а его любовь к красавице Ане становилась всё более пылкой, по мере того как он приближался к дому, и тем более глубокой, чем больше он думал о ее приданом. По пути ему встретился шкипер Вулф, который знал всё досконально о судах, верфях, кузницах и о многом другом. Юхуму было доподлинно известно, что шкипер терпеть не мог Стюрка. И Вулф клюнул на эту наживу. Шкипер поведал ему множество подробностей о Стюрке, уже больше не интересовавшем Юхума, и о кузнеце: этот чванливый мужлан загребал всё подряд грубой своей лапищей, однако он здорово умел скрывать свое чванство и честолюбие! Таково было мнение шкипера Вулфа. Клойсен был действительно очень богат!..
Купец Хинриксен смотрел на сына, сидевшего напротив него за столом. Он смотрел на него всё время, пока Юхум изливал свою душу; купец Хинриксен не произносил ни слова, не краснел, не бледнел и не ударял кулаком по столу. Только когда Юхум окончил свой рассказ, он медленно повернулся к жене и тихо сказал:
– Ну, на этот раз сынок твой ошалел всерьез. Это он в тебя уродился, так что тебе придется позаботиться о местечке для него где-нибудь подальше. Потому что дома он больше не понадобится. Скажи ему, что я уже всё равно что сговорился о нем и о Софи с купцом Стюрком. И еще можешь сказать твоему сынку-дуралею следующее: я никогда не отступлюсь от своего слова. Я человек порядочный и ценю честность и порядочность так же высоко, как и религию. Хочет он жениться на простой девке без денег и положения – на здоровье, пожалуйста, но пусть тогда отправляется в горы, где ведьмы справляют шабаш, и остается там подольше. Не может быть в своем уме человек, который отказывается породниться со Стюрком, особенно теперь, когда у всех купцов так плохо идут дела. Я не хочу ни знать, ни видеть шалого сынка! Баста! А ты знаешь, сынок, что скажет вся купеческая знать в Брюггене? Ты что, хочешь уничтожить уважение ко всему нашему сословию? Уважение города и всей страны?
Но тут Хинриксен-младший стал перечислять все настоящие и будущие богатства кузнеца Клойсена. Юхум закончил свою речь словами:
– Добрых двести тысяч далеров при скромных личных тратах. Требования – совершенно незначительные, а других претензий, кроме желания удачно выдать дочку замуж, никаких. А разве мы не достаточно хороши для него?
Купец Хинриксен был поражен.
– Двести тысяч далеров, – простонал он, – да еще в такие времена! Нет, этот Стюрк всегда был ненадежной личностью! Неужто он думал, что надует нас, женив тебя на Софи и лишив этих двухсот тысяч? Разве я не говорил всегда, что этому человеку нельзя слишком доверять, а, мать?.. А девушка красива? – с любопытством спросил он.
– Какая-нибудь знаменитая артистка похожа на старую копну сена рядом с Ане, – торжественно молвил Юхум.
Он поклялся в душе, что эти двести тысяч никогда не попадут в лапы его старика.
– Ах, как всё это очаровательно и романтично, – вздохнула фру Хинриксен.
– Она станет украшением нашей семьи, – с гордостью произнес Юхум. – Струя свежей крови вольется в род Хинриксенов. А в этом, пожалуй, есть нужда! Наследственной красотой наша семья не слишком отличалась на протяжении последних поколений. Разумеется, за исключением меня!
Старый Хинриксен хотел было обрушить на сына поток ругани, но сдержался.
– Да, да, да, – великодушно заявил он. – Нам пора сдаваться, мы уже старики. Когда сердца встречаются в таком сильном и глубоком порыве, нет пользы противиться. Но дай-ка я сначала разберусь… В правдивости твоих сведений я, в сущности, не сомневаюсь… Если поразмыслить хорошенько…
Несколько дней спустя к кузнецу Клойсену пришли гости. И на этот раз он угостил их такой мадерой, которая привела в восторг старого Хинриксена. Такого превосходного вина не подавали даже у них в клубе. После второй бутылки оба старика стали лучшими друзьями…
Но когда гости ушли, а Ане, погруженная в мечты, сидела у окна и смотрела на Пюдде-фьорд, кузнец Клойсен сказал жене, предназначая свои слова для Ане:
– Видишь, как полезно навести этих молодцов на нужные мысли. Потому что я знаю: он выспрашивал Вулфа. Юхум понял, что я побогаче многих из его знакомых, и это мне в нем нравится. Главное, что он умеет уважать деньги. Он будет желанным человеком в нашей семье. И если у моей дочери такая умная голова, как я думаю, то она не допустит, чтобы ее одурманивали даже в дни медового месяца. Она не выпустит из своих крепких ручек деньги. И будет распоряжаться ими так же умело, как я, и никогда ничего не отпишет в семью Хинриксенов, как бы ее ни просили об этом ни супруг, ни свекор, ни все остальные. И на этом – аминь!
Фальшивая гиря
(Перевод Ф. Золотаревской)
Улицы постепенно затихали. Люди спешили по домам. В переулке, где жила Лина-знахарка, пахло дымом и рождественской сдобой. Морозная мгла окутывала вершину Ульриккена, озаряемую последними лучами зимнего солнца.
Лина сумерничала, покачиваясь в качалке. Она размышляла. Мимо ее окон веселой гурьбой пробежали из лавок мальчики рассыльные. Целый день развозили они по городу в салазках тяжелые корзины с хлебом, букеты цветов и колониальные товары. Теперь они торопились домой обогреться и дать отдых онемевшим от усталости рукам.
Лина-знахарка сердито столкнула с колен черного кота, – а то другие коты, чего доброго, станут ревновать и тоже запросятся к ней. Из всех углов комнаты фосфорическим блеском светились кошачьи глаза.
Как странно, что у Стюрка случился сердечный припадок именно в сочельник! А Лина как раз накануне достала у Мейстерконена сердечный эликсир. Это было не так-то легко. Ведь при болезни сердца эликсир этот – незаменимое снадобье!
Лина-знахарка подняла голову со спинки кресла и посмотрела в окно. В надвигающихся сумерках резко выделялись четкие контуры крыш. Скоро красное солнышко совсем скроется за горой Ульриккен, тогда знахарка сможет выйти из дому. Старый Стюрк пожелал, чтобы она пришла к нему тайком. Вот хитрый лис! Ему, видите ли, не хочется обижать докторов. И к тому же он не хочет, чтобы в его доме видели бывшую возлюбленную, с которой он познакомился когда-то в Иванову ночь.
Лина-знахарка сердито задернула занавески, уложила горшочки с отваром и мешочки с травами в большую корзину и вышла на улицу. Она с шумом захлопнула дверь. Пусть все слышат, что Лина ушла. Кошки будут охранять ее жилище от непрошеных гостей.
Лина быстро шла по узкому, извилистому переулку. Навстречу ей попалась группа ряженых. Это были мальчики; они несли огромную бумажную звезду. Трое мальчишек изображали королей. На них были бумажные короны и длинные белые покрывала с красными кушаками.
На кухне у Стюрка Марта, стоя у плиты, помешивала что-то в котелке. Старый Сиверт примостился на дровяном ящике. У стола сидела красавица Ане, дочь Стюрка и – к великому огорчению всех родственников – его единственная наследница. Ведь они были так уверены, что у Стюрка никогда не будет детей. Первый его брак был бездетным, вторая жена тоже долго не имела ребенка, но потом всё-таки родила дочь. Это случилось как раз в то самое время, когда кухарка Марта произвела на свет девочку, прижитую от какого-то штурмана. Говорили, что штурман этот потом куда-то исчез, а ребенок умер вскоре после рождения. Со стороны Стюрка было очень благородно оставить Марту у себя в доме, после того как с ней приключился этот грех, долго служивший пищей для пересудов во всем городе.
С улицы послышался громкий стук, и все вздрогнули. Ане быстро подошла к дверям, открыла их и в страхе отшатнулась. У дверей стояла страшная ведьма. Глаза холодные, лицо зловещее. Лина-знахарка превосходно играла свою роль. На гостью падали отблески пылавшего в очаге огня, и это придавало ее фигуре еще большую таинственность. Марта раздраженно сжала губы. Сиверт ухмыльнулся.
– Ты зачем пришла? – спросила Ане, прижав руку к груди.
– Он звал меня, – отрывисто сказала Лина. – Ну что же, так я и буду мерзнуть здесь на лестнице или меня всё-таки пустят в дом? Пойдем прямо к больному или сначала напоить вас сердечными каплями, фрёкен Ане?.. Нечего тебе скалить зубы, старый козел, – напустилась она на Сиверта. – Погоди, вот захвораешь, попадешься ты тогда мне в руки!
Ане пропустила ведьму в комнату. Лина вошла, презрительно кивнув Марте. Они до смерти ненавидели друг друга.
На широкой кровати лежал могучий старик с густыми бакенбардами. Марта и Ане остановились в дверях. Лекарка Лина подошла к кровати и стала пристально смотреть на больного. Он застонал и произнес в полузабытьи: «Она здесь, Марта? Запри на кухне дверь!» Потом, медленно приходя в себя, посмотрел на знахарку и хрипло спросил, кивая на корзину:
– Что там у тебя еще за отрава, Лина?
– Сердечный эликсир и эликсир молодости! – быстро отозвалась Лина. Она обернулась к стоявшим у дверей женщинам и жестом отослала их прочь из комнаты. Марта закрыла дверь и приложилась ухом к замочной скважине.
– Что-то уж больно много ты обещаешь, – проговорил Стюрк. – Гляди, как бы на твоих весах не оказалось фальшивых гирь. – И вдруг он перешел на старый жаргон бергенских купцов:
– Нечего корчить из себя колдунью, старуха. Прибереги свои штучки для нищих болванов. Дай-ка мне попробовать твоего снадобья. Ежели оно поможет мне, то я хорошо заплачу. Мне надоело глядеть на тупые рожи докторов.
Лина сразу же бросила бормотать заклинания – бог с ним, с ритуалом! – и превратилась в домовитую сестру милосердия. Она заботливо, быстро и ловко оправила постель. Никогда Стюрк не лежал так удобно. После этого она дала ему выпить сердечного эликсира.
– Это поможет, – ободряюще сказала Лина, – я ведь всегда приходила к тебе на помощь. Быть может, я и сейчас смогу тебе помочь. Нечего ухмыляться, старый черт, сегодня у меня будет с тобой серьезный разговор!
Стюрк усмехнулся и выпил лекарство. Теперь эта старуха ему совершенно безразлична, но из его памяти еще не изгладилась прелестная девушка с нежными, теплыми губами.
Лина уселась на край кровати и пристально посмотрела на больного. Поможет ли эликсир, не обманул ли ее Мейстерконен? Стюрк долго лежал без движения. Маятник старинных часов качался медленно, с жалобным звоном, словно готов был вот-вот остановиться. Лина знала, что это означает для больного. Наконец старик зашевелился. Он приподнял веки и пришел в себя:
– Черт возьми. В груди как будто уже не так сильно болит.
Он прислушался к тиканью часов.
– Да и они вроде пошли быстрее, – с облегчением произнес Стюрк. – Сколько тебе заплатить за твое снадобье, Лина?
– Об оплате потолкуем после, – сказала Лина.
– А я думаю, это самое первое дело, – возразил старый купец.
Марта еще плотнее прижала ухо к дверям. Она не очень-то доверяла этой лекарке: старуха знала или подозревала слишком многое. Марта с удовольствием задушила бы ее при первом удобном случае где-нибудь в безлюдном переулке, и охотно пошла бы за это на виселицу.
– Ну как ты жила все эти годы, Лина? – спросил Стюрк.
– О, – ответила Лина, – лучше, чем другие женщины, которых ты загубил. Ведь ты когда-то говорил мне, что бедная девушка ничего хорошего и ожидать не может от богатого поклонника!
– Ну само собою, – сказал Стюрк, поддразнивая ее, – я крещен в серебряном тазу, а ты – в оловянном. И этого уж никак не изменить, Лина.
Знахарка покраснела от гнева:
– Что ты мне толкуешь про серебро да про олово! Уж если на то пошло, то будь доволен, что я не рассказала твоим родственникам о некоторых младенцах, что были окрещены в серебряном тазу, тогда как им был бы скорее впору оловянный…
– Довольно! – прервал ее Стюрк. – Ох, если бы я мог заткнуть твою глотку, Лина. Но я всё-таки полагаюсь на тебя.
– А я на тебя не полагаюсь. И ежели я молчу, то только потому, что терпеть не могу твою чванливую родню.
– Хорошо сказано! – мрачно проговорил Стюрк. – Я щедро заплачу тебе.
– А кто заплатит нашему сыну? – тихо спросила знахарка.
– Что?! – испуганно воскликнул Стюрк. – Разве он не умер в младенчестве?
– Нет, – твердо сказала Лина. – Вот она, моя фальшивая гиря… Я распустила слух, что мальчик умер. Но он благополучно вырос в той усадьбе, куда я его отдала. В то время как другая…
– Ясно, – снова прервал ее Стюрк. – Я старый купец, и сразу чую опасность. Сколько я должен заплатить за твое молчание?
– Своим знахарством я зарабатывала достаточно, чтобы мальчик учился в школе. Но ему нужно поехать в Копенгаген, он хочет учиться на доктора. У тебя есть средства. И к тому же ты надул своих родственников, подсунул им на весы фальшивую гирю. А ты знаешь, что это значит. Когда в городе разгорается скандал, все дамы сразу же заболевают и посылают за мной. Я бываю во всех домах, и скандальные истории всегда известны мне во всех подробностях.
– Может, ты поступаешь и не совсем законно, но я заплачу тебе. Как зовут молодого человека?
– Этого ты никогда не узнаешь, – быстро проговорила Лина. – Я никогда не видела его. Он не знает своей матери. Так что и отцу не нужно знать его имя…
– Что она имела в виду, когда говорила о фальшивой гире? – спросила стоявшая позади кухарки Ане.
Марта обернулась так быстро, что чуть не сбила ее с ног, и, положив руки на плечи девушки, мягко сказала:
– Она имела в виду, что у твоего отца тяжелая сердечная болезнь, о которой в городе не должны ничего знать.
Морщины разгладились на лице Марты, она вдруг будто помолодела. «Кухарка и хозяйская дочь похожи друг на друга как две капли воды», – подумал Сиверт.
Обе женщины стояли обнявшись, когда знахарка Лина с высоко поднятой головой вышла из комнаты больного.
Проходя через кухню, Лина бросила на Марту презрительный взгляд.
Тут Марта выпустила девушку из объятий, бросилась к двери и почтительно отворила ее перед лекаркой. Потом она дружески протянула Лине руку. Та молча уставилась на нее. В маленькой кухне стало вдруг необыкновенно тихо. Сиверт широко разинул рот, словно о чем-то догадавшись. Ведь Марта много раз могла выйти замуж, несмотря на приблудного ребенка, который к тому же умер. И всё-таки она, неизвестно почему, не захотела покинуть этот дом и осталась здесь навсегда. А в ушах Лины всё еще звучала ее собственная фраза: «Я ни разу в жизни не видела моего мальчика».
И тут она подумала, что женщину может постигнуть еще худшая судьба – видеть своего ребенка каждый день и не сметь признаться в том, что она его мать.
Лина крепко пожала протянутую руку Марты и поспешно вышла на улицу. На городской башне били часы. На улицах тихо падал снег. А знахарка Лина торопливо шла домой, к своим черным кошкам.
Веселая встреча короля
(Перевод Л. Брауде)
Уже две недели в городе стоял дым коромыслом. И вот наступил полдень 21 июля 1865 года. Портнихи с исколотыми пальцами и покрасневшими глазами, неподвижно, словно куклы, сидели за своими швейными машинками. Много дней и ночей они не смыкали глаз. У них не хватало времени даже на то, чтобы выпить чашку горячего кофе. Они не в силах были даже встать со стула, чтобы на минутку прилечь.
Их более счастливые сёстры в этот день тоже были на ногах с самого утра. Они встали пораньше, чтобы перемерить все свои роскошные туалеты. Они тоже очень устали, простояв в своих нарядах и украшениях с шести часов утра до двенадцати. Но едва настал полдень, как они схватили свои зонтики и ринулись прямо на солнцепек, чтобы занять на берегу Вогена приготовленные для них в дверях склада места. Именно с этой стороны должны были приплыть в Берген король и его гость. Зрители облепили все слуховые окошечки, не говоря уже о дверях складских помещений: это были настоящие ложи, в которых стояли кресла и ящики. Последние, как выяснилось, были самыми выгодными сиденьями, так как занимали очень мало места. Ведь каждый сантиметр был рассчитан! Женщины всё сильнее и сильнее теснились в дверях, чтобы продемонстрировать свою красоту и свои наряды сестрам в других дверях и слуховых окошечках. Все они лелеяли тайную надежду, что принц Карл, ныне правящий вице-король, и его гость, принц Оранский, одарят их хотя бы минутным взглядом. О, это воспоминание они сохранили бы на всю жизнь!
Солнце жгло вовсю, и бергенцы покрывались испариной под тяжелыми одеждами. Но какое это имеет значение! Главное – ничего не упустить из всей этой парадной церемонии. Неужто король так и не приедет в Берген?
– Конечно, не приедет! – Этот возглас раздался в час отлива, под самой Бергенской крепостью у устья Богена, там, где расположен замок. И возглас этот, подхваченный другими зрителями, распространился дальше и достиг ушей расфуфыренных матрон, которые только теперь почувствовали усталость. Но сильнее всех разочарованы были бравые горожане. В этот день они подверглись еще более тяжкому испытанию, нежели дамы, затянутые в корсеты. Уже целых два часа стояли они на площади Фискеторгет и на набережной в Брюггене под непривычными в здешних местах палящими лучами солнца. Да еще в таких узких мундирах. Георг Старший был облачен в узкую красную куртку. Она тисками сжимала ему плечи. Он предполагал, что придется потерпеть с полчасика, а потом, помахав саблей и покрасовавшись перед королем, можно будет отправиться домой. Но времени прошло гораздо больше, чем он рассчитывал, и Георг почувствовал себя ужасно. Не лучше обстояло дело и с другими. Гражданская гвардия изнемогала под тяжестью своего обмундирования. Хуже всего было всадникам. Они застыли верхом на своих конях и медленно, словно на сковородке, поджаривались на солнце.
И вот тут-то и появился искуситель во всем своем дьявольском обличье!
К пущей своей ярости бравые вояки увидели, что женщины, расположившиеся в дверях склада, ублажали себя пирожными и всяческими сладостями. Вдобавок ко всему, у них по рукам ходил кофейник! Георг Старший обратил внимание своих собратьев на эту вопиющую несправедливость. И вот тогда в горле Георга Старшего в один миг стало сухо, будто в пустыне Сахаре. Он громовым голосом принялся выкрикивать свои жалобы Юну Старшему. Тот выступал в роли всадника и уже провел несколько часов верхом на старой костлявой кляче, обычно развозившей дрова и состоявшей в этой должности по меньшей мере двадцать лет. Юн Старший поклялся во всеуслышание, что конец его близок.
Тут дюжий храбрец шкипер Салвесен протиснулся сквозь ряды горожан и, бросив орлиный взгляд в сторону Пюдде-фьорда, решительно заявил, наматывая на палец свой непокорный черный ус:
– Шхуна не подошла еще даже к замку, так что у нас есть время прополоскать глотку. Пошли быстрей, а не то нас хватит удар!
С этими словами он бросился бежать. Ему во что бы то ни стало нужно промочить горло, иначе он не сможет весело крикнуть «ура!» в честь короля, когда тот наконец появится в Бергене. На какие только жертвы не пойдешь ради отечества!
Вслед за Салвесеном двинулся другой здоровяк шкипер, который тоже ни за какие блага мира не хотел бы изменить родине.
– Юн! – закричал Георг Старший. – Я вынужден выйти из игры! Я охрип, а солнце припекает голову так, что она вот-вот треснет!
– Подожди минутку! – слабым голосом отозвался Юн Старший. – Поддержи меня, чертов идиот!
С этими словами он соскользнул со своей клячи прямо в объятия стоявшего рядом горожанина, чуть не сбив его с ног. Даже не взглянув на свою жертву, Юн Старший двинулся вслед за Георгом Старшим, который громко проклинал свою затекшую спину. Его мундир был по крайней мере на пять номеров меньше положенного ему размера.
Выйдя на улицу, оба скрылись за широкой дверью погребка. Солнце продолжало припекать. Дамы в дверях склада вытирали лица и шеи, а их пышные груди от избытка жизненных сил то и дело вздымались и опускались под тесной шнуровкой.
Время тянулось медленно, как обычно тянется время в ожидании.
Но вот приговоренный самим собой к смерти шкипер Салвесен исцелился. Его глотка больше не напоминала, как и у Георга Старшего, пустыню Сахару. Скорее она была похожа на цветущий оазис. То же произошло и с Юном Старшим, коего в связи с его пятым посещением погребка, почтили званием сира Юна. Его добрый друг Георг Старший не ощущал больше, что мундир стягивает ему плечи. Он держался теперь прямо, стал остроумен и общителен. Другие тоже бросали меткие реплики и рассказывали разные истории… А на улице двери погребка превратились в настоящую западню. Ни один бергенец не мог пройти мимо, не побывав в плену своего врага. Как устоять против такого оружия, как сверкающие бокалы и позолоченные краны, а главное – вино. Ха-ха! Как издевались мужчины над бедными женщинами с их жалким кофейником. Ха-ха! Гражданская гвардия вызывающе махала ружьями и алебардами в сторону дверей склада…
