Текст книги "Без маски"
Автор книги: Эйвин Болстад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
– В поход через Остер-фьорд и Согне-фьорд мы шли с мирными намерениями, Аслак. И здесь мы тоже не собираемся вести себя иначе!
Аслак отвечал:
– О твоих мирных намерениях мы уже наслышаны, король. Там, где бонд не хотел отречься от своего бога, ему приходилось расставаться и с жизнью и с имуществом. А теперь нам хотелось бы знать, какие условия ты предлагаешь нам здесь, в долине?
Король поднялся и сделал шаг вперед. У Улава была гордая осанка, хотя он и был склонен к тучности. Его огромная голова производила внушительное впечатление, а держался он уверенно, как и подобает знатному вельможе. Когда он говорил, каждое его слово отчетливо разносилось над земляными укреплениями, и он говорил без устали, находя самые нужные слова. Когда ему хотелось, чтобы речи его звучали особенно проникновенно, он вплетал в них, словно в песне, кеннинги[32], и воины слушали его речи, будто песню. Не гнушался он и шуткой, но шутки его никогда не бывали плоскими и никогда не располагали к громкому смеху. Они были исполнены тонкой насмешки и разили, как удар секиры.
Никогда раньше не доводилось бондам слушать таких речей!
А король говорил и говорил о святом Христе, о мире, который он несет простонародью и всем тем, у кого нет в услужении наемных ратников, чтобы посылать их вместо себя на войну.
Казалось, кое-кому из бондов пришлись по нраву подобные речи, и они стали прислушиваться.
Эйрик Старый дрожал от возбуждения и без конца нашептывал что-то на ухо Аслаку. И вот наконец, когда король Улав, предложив бондам принять христианство, смолк, выступил с ответной речью Аслак. Речь его обернулась прямым вызовом. Он напомнил королю о правах бондов и о том, что они ни в чем и никак не желают подчиняться Улаву. И примут они теперь новую веру или нет, последуют ли за новым святым – Христом – или же воспротивятся предложению короля, – всё равно их усадьбы превратятся в пепел. Разве Эрлинг Скьяльгсон не был добрым христианином, а чем кончилась дружба между ним и королем? Нет, бонды считают речь короля новой хитростью, рассчитанной на то, чтобы лишить их прав и усадеб, которыми они владеют с незапамятных времен. На любую же хитрость они привыкли отвечать силой.
И все бонды подняли мечи и забряцали щитами. Когда Улаву наконец удалось взять слово, его прервали запальчивые возгласы и насмешливые слова. Бонды хотели пустить в ход мечи и подстрекали молодых воинов к сражению, – ведь и на кораблях, верно, немало найдется богатой добычи!
Эйрик Старый до крайности распалил бондов своими речами о Торе и древних богах, всегда приносивших им удачу в бою. Ведь величайшие мужи страны исповедовали языческую веру, которая согласно обычаю переходила от отца к сыну.
Бьёрн Толстый тихо сказал королю:
– Отступим, господин мой, они намного превосходят нас силой и вот-вот нападут!
Сам Бьёрн обнажил меч, и остальные хёвдинги последовали его примеру. Велико же было их удивление, когда король резко и громко приказал им вложить мечи в ножны.
Торжествующие бонды немного опечалились. Видно, не придется сразиться с королем Улавом в открытом бою. Но их утешало то, что этот могущественный хёвдинг запросил мира. Поэтому самые молодые бонды повели себя вызывающе и стали осыпать насмешками воинов королевской рати. Эйрик Старый, сощурив глаза, наблюдал, как менялось выражение лица короля. Он видел, что глаза Улава мечут молнии, хотя на губах его играла спокойная и умиротворенная улыбка. Для Аслака Сигурдсона это был счастливейший час его жизни, и в мечтах он уже видел себя величайшим хёвдингом долины.
Король подозвал самых богатых и именитых бондов и, возвысив голос, сказал:
– Раз уж мы всё равно собрались на тинг, давайте поговорим и о других делах. Я сказал, что мы пришли к вам с добрыми намерениями. Мы не принадлежим к тем, кто нарушает мир тинга. Да будет так! Условимся, что здесь, в долине, вы сохраните веру своих отцов до тех пор, пока Христос сам не докажет вам истинность своей веры. Пусть каждый бонд поклоняется своему богу. А захочет кто-нибудь принять новую веру, не препятствуйте ему в этом. Ну как, довольны вы таким решением?
Бонды снова подняли оружие и разразились криками, но на этот раз криками торжества, – они сокрушили волю короля.
Улав продолжал:
– Раз уж тинг созван, займемся делами, которые необходимо решить на общее благо мирно и сообща. А теперь я спрошу: есть ли какие-нибудь спорные дела и тяжбы между отдельными усадьбами и селениями? Мы разрешим их здесь по нашему закону, потому что пройдет немало времени, пока ваш король снова придет к вам и скрепит печатью принятое решение. Выходите все, у кого есть жалобы, и призовите достойных доверия свидетелей, чтобы мы вместе со сведущими в законах людьми из долины смогли беспристрастно разобраться в старых распрях!
Многим бондам слова Улава пришлись по вкусу. Наконец-то они разберутся во всех этих стародавних делах, покрытых пылью веков. Один за другим выходили бонды вперед и выкладывали свои жалобы.
А время шло. И вот случилось так, что кое-кто из бондов и смотреть не захотел на своих сподвижников.
Аслак Сигурдсон был доволен. Король присудил ему право владения усадьбой Ос, которой он добивался многие годы.
К вечеру разбиралась тяжба между Хюрнингом и Эйриком Старым, и обе стороны выставили множество свидетелей. Однако Аслак Сигурдсон не захотел стать недругом Хюрнинга или Эйрика Старого. Он отказался выступить свидетелем по их старой родовой тяжбе… Снова разгорелись страсти, лица налились кровью, а пальцы, сжимавшие пряжки кушаков, побелели.
Когда стемнело, король сказал, что тинг отложат на завтра. Было решено, что и эту ночь бонды проведут здесь. Наступит утро, все дела будут улажены справедливо, и люди разойдутся восвояси.
Но когда бонды потянулись в горы, к ближайшим домам, либо нашли себе пристанище в лесу, корабли Улава бесшумно отчалили от берега. Вскоре в ночной кромешной тьме младший сын Хюрнинга уже тормошил своего отца и вопил при этом так, что крики его слышны были далеко вокруг:
– Король Улав поджег твою усадьбу, отец!.. Король Улав поджег!..
И обезумевший Хюрнинг увидел, как на другом берегу фьорда вздымаются к черному небу языки пламени. Спустя некоторое время огонь вспыхнул немного южнее, и на этот раз зарево охватило древнюю родовую усадьбу Эйрика Старого.
Страшная сумятица поднялась в войске бондов: народ звал своих вожаков, попрекая их в излишней доверчивости королю. Некоторые советовали тут же переправиться на другой берег фьорда и вызвать Улава на бой. Но там, где в час отлива отступило море, лежали лишь останки разрубленных секирами лодок бондов. Эйрик и Хюрнинг снова стали друзьями. Но как удивились они, найдя лишь тлеющие угли там, где горели костры Аслака Сигурдсона! Они поняли, что, выиграв тяжбу, он последовал за королем. И еще они видели этой тихой ночью, как пламя перебрасывалось с одной усадьбы на другую в селениях, где оставались лишь женщины да дети.
Один за другим убегали из отрядов бонды. Напрасно хёвдинги с проклятиями звали их назад. Некоторые, более хладнокровные, просили беглецов переждать хотя бы ночь. Но, когда солнце озарило вершины гор, настроение оставшихся тоже изменилось. Горцы думали лишь о своих женах и детях да о том, как бы доказать свою непричастность к ополчению. Ряды бондов сильно поредели. После полудня разнеслась весть о том, что Аслак Сигурдсон перешел на сторону короля Улава и принял новую веру.
Многие бонды спешили к своим усадьбам, чтобы хоть что-нибудь спасти. Но дома их ожидало лишь пепелище. Многие не находили своих жен, исчезли и дети. Кое-кто вернулся из лесу изувеченным или потерявшим рассудок. Страшное несчастье постигло долину, и не было в народе могущественного хёвдинга, который мог бы постоять за народное дело, отстоять народные права.
В тот день, когда король Улав вновь вернулся в долину, он уже не причалил к мысу, а открыто высадился на берег у земляных укреплений. И разобщенные бонды покорились ему и приняли новую веру.
В лесах далекого севера
(Перевод Ф. Золотаревской)
Через болото шел человек. Была уже ночь, но из-за бегущих облаков время от времени показывался тоненький ясный серп луны. Человек остановился на кургане и прислушался. Собачьего лая больше не было слышно. Облегченно вздохнув, он уселся на пень и вытащил из котомки вяленое мясо. Вдруг он задремал, клюнул носом и чуть не выронил мясо из рук. Резко выпрямившись, человек преодолел сон и стал быстро и энергично жевать.
Это был высокий могучий парень, стройный и худощавый, одетый в длинную меховую куртку, подпоясанную тугим кушаком. На ногах у него были башмаки из мягкой кожи. Рядом с ним лежал старинный боевой лук величиной с него самого, секира и копье для охоты на медведя. За спиной его висел колчан со стрелами и маленький охотничий лук, который можно было быстро пустить в дело. Он был хорошо вооружен для дальней дороги. Время от времени он стрелял из лука в своих преследователей, давая им понять, что стрелы, пущенные в него, всё еще не достигли цели. Вот уже неделя, как люди шли за ним по пятам, таща на цепи его собственного гончего пса. С каждым днем расстояние между ним и преследователями уменьшалось, потому что их было много и они могли спать по очереди. Ему же всё время приходилось быть начеку, даже в те краткие минуты сна, которые он мог себе позволить. Да, они отлично сознавали, что беглец у них в руках, и потому были спокойны.
Юн Свенсон лег на траву, закинув руки за голову. Но прежде он подложил под поясницу острый камень. Если он крепко уснет и захочет повернуться, боль в спине заставит его вскочить. Но если он будет лежать неподвижно, то сможет хоть немного забыться сном, который ему сейчас так необходим.
Юна Свенсона обвиняли в убийстве брата его друга Сигурда. Это убийство из-за угла было совершено так, что все улики были против Юна Свенсона. Никто не подозревал его друга; даже красавица Гунхильд, дочь Бунди, к которой они оба сватались. Чем больше Юн думал об этом деле, тем яснее ему становилось, что убийцей мог быть только Сигурд. Но доказать свою невиновность Юн не мог. Так Юн Свенсон сделался беглецом. Его врагом и судьей стал могущественный Огмюнд Ролвсон.
Юн крепко уснул, впервые за много дней. Камень выскользнул из-под его спины. Между тем невдалеке от кургана вдоль ручья двигались пятеро мужчин, таща за собой упиравшегося пса, яростно грызшего цепь. Люди шли всё быстрее и быстрее, пока наконец не увидели совсем свежие следы. И тогда они поняли, что Юн Свенсон должен быть где-то совсем близко. Они насторожились, держа наготове оружие. А на кургане спал человек, не зная о том, что преследователи с секирами и мечами находятся от него всего лишь на расстоянии полета стрелы.
Но вдруг тонко запела тетива, и пес, убитый наповал, рухнул на землю. Это был меткий выстрел! Люди поспешно укрылись под защиту нескольких искривленных сосен. Не успели они укрыться, как снова услышали звон натягиваемой тетивы. На этот раз стреляли из трех луков. Три стрелы одна за другой вонзились в ствол сосны. И прежде чем люди опомнились, еще три стрелы впились в дерево прямо над их головами. Это было последнее предупреждение о том, что следующие выстрелы настигнут их самих.
Не говоря ни слова, пятеро мужчин повернули обратно и бросились бежать вдоль ручья. С них было довольно этих смертоносных приветствий. Они передадут их Огмюнду Ролвсону, на которого это подействует хуже самой язвительной насмешки. Пусть-ка он сам ответит на них.
Вдруг Юн проснулся, рывком сел и сразу же схватился за оружие. Над ним стояли трое незнакомцев и холодно глядели на него.
– Вставай, Юн Свенсон, – произнес тихий голос, и Юн сразу же вскочил на ноги.
– Кто ты? – спросил беглец. – Мне кажется, я слышал уже когда-то твой голос.
Он увидел перед собою старого бородатого человека с гордой осанкой. Двое стоявших рядом со стариком по виду казались одних с Юном лет. Это были низкорослые, но широкоплечие юноши. По повадкам своим они походили на обитателей гор: были молчаливы, насторожены, странно неподвижны, даже ленивы на первый взгляд. Но чувствовалось, что каждый мускул у этих юношей напряжен.
– Я вижу, ты помнишь меня, – усмехнулся старик. – Нет, нет, тебе незачем оглядываться по сторонам. Сигурд и его люди со всех ног улепетывают в долину… У нас теперь с тобой одна судьба, – с горечью в голосе произнес старик. – Да, я Гюдред-кузнец, когда-то я был одним из самых уважаемых бондов в округе, но теперь вот уже много лет живу в горах изгнанником. И виною тому был твой отец!
Руки Юна еще крепче сжали топорище, и он поднял свое оружие, словно защищаясь.
Старик снова рассмеялся.
– Остановись, – сказал он. – Это я просто так помянул старое. Мы с тобой оба унижены. Мы оба претерпели несправедливость, но тебя ожидают еще большие унижения. Мы долгие годы живем здесь, в горах, и вам всем в долине это было известно. Мои враги поделили между собой мою усадьбу и землю. Теперь никто не собирается нам мстить, так как все знают, что мы невиновны. Так же, как и ты! Да, я знаю о тебе всё. Я не пощадил бы тебя, если бы не думал, что ты можешь мне помочь. Они ненавидят тебя еще сильнее, чем меня. Твоя голова принесет мне примирение с ними. Идем!
Старик, не оглядываясь, быстро пошел впереди Юна по горной тропе. Далеко позади поспевали оба его сына. Наконец они достигли убогой усадьбы. Несколько овец и коз паслись на склоне горы. Юн сразу смекнул, в чем тут дело, и потому нисколько не удивился, когда увидел во дворе свою корову. Прошлой осенью она бесследно исчезла.
– Добрая корова, – сказал Юн, поглаживая животное по спине и ощупывая его бока. И тут заговорил младший сын. Сухим, но вовсе не враждебным тоном он произнес:
– Ты не там ищешь, родич. Вот, смотри, это здесь.
Он взял руку Юна и провел ею по левой лопатке животного. Юн сразу же нашел там знакомую отметину. Корова встряхнула головой и стала чесать рогами бок. Гюдред захохотал во всё горло, но в глазах его затаилась горечь. Оба сына стояли по-прежнему невозмутимые, но Юн видел, что они прячут в уголках глаз веселую насмешку.
– Да, это твоя корова, – гневно сказал Гюдред. – Но она вскормлена на моих пастбищах, которые вы поделили между собою. Ну и довольно об этом.
В ту же минуту отворилась дверь и на пороге появилась худая, изможденная женщина.
– Чей это голос я слышу? – взволнованно спросила она, прикрывая ладонью глаза от солнца.
– Это Юн Свенсон, – громко сказал Гюдред.
– Так ты всё же помирился со своими родичами! – вырвалось у нее. Она прижала руки к лицу и закрыла глаза.
Гюдред ответил, делая предостерегающий знак Юну:
– Да, выходит так. Но приглашай его в дом. Пусть посмотрит, как мы живем.
Юн наклонился под притолокой и вошел в длинную горницу с низким потолком и хорошо утоптанным земляным полом. Здесь находилась молодая девушка.
На следующий день Гюдред повел Юна с собою в кузницу, которая стояла на берегу быстрого горного ручья. Повсюду были разбросаны угли и остатки золы.
От ручья была прорыта канава, и вода стекала в большой чан. Она была холодна как лед. Гюдред сильно раскалил почти готовый меч и быстро опустил его в чан с водой. Юн Свенсон с интересом наблюдал за старым кузнецом и с радостью увидел, как темнеет железо, приобретая синеватый блеск. Железо затвердевало у него на глазах. Старый Гюдред обернулся к Юну и принялся объяснять секрет своего мастерства.
Время шло. На охоте сыновья сдерживали свою прыть из-за отца, но если юноши и Юн Свенсон отправлялись одни, то угнаться за ними было нелегко. В сравнении с ними самый быстроногий парень в долине показался бы слабосильным подростком. Сыновья Гюдреда возвращались домой быстрым шагом, с огромной ношей на плечах и казались всегда бодрыми и неутомимыми. Оба они были прирожденными хёвдингами. И теперь Юн понял, ради кого старик так жаждет возвратиться в долину и вернуть себе былой почет.
С Хильдой Юн разговаривал мало. Когда он, сидя над шахматной доской, внезапно оборачивался к ней, она сразу же опускала глаза, губы ее раздвигались в улыбку. У Хильды была привычка глядеть на Юна в упор, и это смущало его. Она была очень красива, но сама не сознавала этого, так как других женщин здесь не было, и ей не с кем было себя сравнивать. Иногда случалось, что он помогал ей работать в хлеву.
Но чаще всего Юн беседовал с ее полуслепой матерью. Хильда всегда сидела тут же и что-нибудь делала. Иногда она обращалась к матери с несколькими словами. Так Юн и Хильда всё больше привыкали друг к другу.
Однажды вечером, когда все собрались во дворе, старик коротко сказал:
– Завтра мы отправимся в долину. Мы предложили им пеню за примирение, и этой пеней будешь ты. – Он ткнул пальцем в грудь Юна Свенсона. В голосе старика слышалась обычная насмешка. Сыновья усмехнулись вслед за ним. Но вдруг между братьями и отцом встала Хильда.
– Нет, нет! – крикнула она, задыхаясь. – Ты не сделаешь этого, отец! Никогда еще так недостойно не нарушались обычаи гостеприимства! Вы этого не сделаете! – Глаза ее сверкали, она подняла кверху крепко сжатый кулак, пальцы ее побелели от напряжения. – Я возненавижу вас всех, – шепнула она. – И я тоже умею кусаться!
Она убежала. Все оторопело глядели ей вслед. Старый Гюдред вопросительно посмотрел на Юна.
– Это для меня новость, – сказал он. – А я и не знал, что вы так часто беседовали между собою.
– Мы никогда не беседовали, – ответил Юн, – но… но…
– Что ты хочешь сказать? – спросил старик.
– Я думаю, она сказала за нас обоих, – произнес Юн и вдруг широко улыбнулся. – Я думал о ней все эти дни. Я хотел бы жениться на Хильде, если она хочет того же.
– Оба из знатного рода, и оба – изгнанники, – сказал младший сын и улыбнулся. Это было удивительно. Улыбка совсем преобразила лицо юноши.
Гюдред отправился за дочерью, но вскоре вернулся один.
– Тебе придется поговорить с ней завтра, – весело сказал старик. – Она и довольна и смущена. Здесь, в лесах, не так уж часто случается, чтобы девушки сами сватались к парням. А теперь давай-ка побеседуем. Огмюнд Ролвсон прибыл в долину, наступило время действовать…
На следующее утро Юн стоял около хлева и налаживал свой боевой лук. Из-за угла показалась Хильда с коромыслом на плечах. Они застыли на месте, глядя друг другу в глаза. Девушка попыталась что-то сказать, но тут ее лицо и шея залились краской. Коромысло соскользнуло с плеч, и деревянные вёдра с грохотом покатились по земле. Но Хильда и Юн не заметили этого. Они стояли и о чем-то перешептывались.
– Время идти, – произнес бесстрастный голос позади Юна.
Хильда быстро высвободилась из рук Юна и поправила волосы. Потом она повернулась к брату и смеясь погрозила ему кулаком:
– Эй ты, тихоня, подкрадываешься, словно волк!
– А вы, я вижу, рано поднялись, – добродушно сказал он и обнял сестру. – Избави тебя бог от этого кулачка, родич, – добавил он, поднимая вверх ее руку. – С ней не так-то легко сладить, когда дело доходит до ссоры. Придется тебе поскорее приручить ее, а то она одичала, как горная кошка…
Огмюнд Ролвсон сидел в парадной горнице Сигурда в окружении своих приспешников, когда Гюдред вошел туда вместе с сыновьями и Юном Свенсоном. Огмюнд с изумлением взглянул на них. В одно мгновение его люди схватили Юна и отобрали у него оружие.
– Это выкуп за тебя, Гюдред? – спросил Огмюнд, презрительно скривив губы и кивая на Юна.
Он оскалил зубы, словно волк. Все знали, что так он обычно смеялся. Огмюнд Ролвсон был жесток и властолюбив. Ни разу не случилось, чтобы слабый или несправедливо обиженный человек нашел у него защиту. Сейчас оба его врага были у него в руках, и он не замедлит расправиться с ними.
– Выкуп за меня? – медленно, но громко повторил Гюдред. – Нет, ты ошибаешься, Огмюнд Ролвсон; это выкуп за нас всех. Ни одной осени, ни одной зимы, ни одного рождества мы не проведем больше в горах и лесах.
– Ну что ж! – злобно сказал Огмюнд и взглянул на Сигурда. – Мы подберем для вас местечко понадежнее. В земле будете вы отныне проводить рождество! – громко выкрикнул он, и вскочил с места.
– Возьми мой меч, – сказал Гюдред, – он сделан из лучшей стали, чем твой, вывезенный из Франции.
– Красно ты говоришь! – насмешливо сказал Огмюнд. – Положи-ка свой меч на стол рядом с моим и помолчи.
– Могу я попробовать, который из них крепче? – спросил Гюдред. – Это мое последнее желание. Ты не можешь отказать мне. Таков наш закон и наше право.
Огмюнд кивнул. Тогда Гюдред поднял знаменитый меч Огмюнда высоко над головой и изо всех сил стукнул им о свой собственный меч. На мече Гюдреда не осталось и следа. Но прекрасный меч – гордость Огмюнда – лежал у его ног, сломанный пополам.
Могущественный Огмюнд Ролвсон на мгновение утратил дар речи. Затем он вскочил и, схватив меч Гюдреда, принялся тщательно осматривать его и ощупывать. Легким ударом Ролвсон отрубил угол у стола, глубоко вонзил меч в огромный столб из крепкого соснового дерева. Оружие разило без промаха.
– Каким способом ковал ты этот меч, родич Гюдред? – спросил Огмюнд возбужденно. – Да знаешь ли ты, что это значит?
– Какую цену назначишь ты моему мечу? – спросил Гюдред, не отвечая на вопрос.
– Цену? Цену? – раздраженно воскликнул Огмюнд. – Я спрашиваю, как ты ковал этот меч? Где ты берешь руду? Что ты с ней делаешь? Как устроена твоя печь? Я хочу это знать! Отвечай же!
Гюдред молча указал на Юна Свенсона и своих сыновей. Он вопросительно взглянул на Огмюнда Ролвсона, и тот сразу всё понял.
– Что значите вы по сравнению с этим, – Огмюнд указал на меч Гюдреда. – Отпустите этого человека, – обратился он к своим слугам. – Я повелеваю всем им жить здесь и служить мне. Им возвращены все права. Кто поднимет на них оружие, будет моим врагом. Пойдем, старый кузнец, я хочу кое о чем поговорить с тобой…
Так Гюдред-изгнанник вернулся в родную долину и отпраздновал рождество и свадьбу дочери в древней усадьбе своих отцов. Огмюнду Ролвсону не много было радости от меча, выкованного для него Гюдредом. Кто-то отомстил ему за все его злодеяния и зарубил его глухой зимней ночью. Говорили, что это было дело рук Сигурда.
А сталь Гюдреда еще много лет служила бондам, – и первый меч кузнеца был повешен в старой оружейной при церкви рядом с изображением святого и колчаном Юна Свенсона.
Битва при Стиклестаде[33]
(Перевод Л. Брауде)
Лейв Брюсе был из хорошего, но обедневшего рода. Предки его охотились на мелкую дичь и крупного зверя, и их всегда почитали те, кому случалось принимать их в своем доме. Отец Лейва вновь получил свою родовую усадьбу, которую его дед утратил из-за старых родовых распрей, многочисленных убийств, а также запутанных и проигранных им тяжб.
Лейв Брюсе разумно управлял своей усадьбой. Он, как и многие другие, принял христианскую веру, считая, что так жить ему будет легче, лучше и безопаснее.
Он был родом из граничащей со Швецией местности, жители которой всегда поддерживали добрососедские отношения с королем Улавом Харальдсоном. Но усадьба и селение подвергались частым нападениям разбойничьих отрядов, которые появлялись то в одном, то в другом месте долины по обе стороны границы, разоряли жителей, сжигали селения и спешили с добычей в свои жилища в безлюдных степях. Разбойники никогда не пахали землю и не думали о сохранении урожая до нового.
Однажды ночью три разбойника ворвались в усадьбу Лейва, сожгли живьем отца и увели сестру. Ее потом нашли изувеченной и умирающей.
Среди самых кровожадных викингов и воинов, даже среди бродяг наемников, сражавшихся за других и убиравших с пути чужих врагов, эти разбойники считались наипрезреннейшими из всех живых существ. Так уж повелось, что ни один ратник и ни один честный и мужественный человек не имел с ними ничего общего. Потому что могущество этих грабителей зиждилось на бесчестных поступках, и им доставляло наслаждение убивать и мучить людей одного лишь мучительства ради. Рассказывали, что их победные празднества всегда заканчивались пытками пленников.
В течение многих недель Лейв преследовал разбойников, и в конце концов ему удалось настигнуть одного из них. Оставалось найти еще двоих.
Лейв поставил целью своей жизни разыскать этих людей. Он знал, что не успокоится, пока не отомстит им.
Через два дня он рассчитывал быть в Трённелаге и надеялся, что Улав Харальдсон уважит его просьбу о мщении. Уважит в награду за преданность королю и за раны, полученные в бесчисленных сражениях за короля-христианина. Если случится так, что бонды поднимутся против короля, Улаву пригодится и боевой лук Лейва…
Следующей ночью на пути Лейва встретилась какая-то усадьба. Еще дымилось пожарище, а на дворе лежала убитая челядь, кровь которой смешалась с кровью скотины. Казалось, здесь недавно была кровавая бойня. Повсюду валялись шкуры и рога животных. Видно, грабители поработали вовсю.
Лейв стал разыскивать своих врагов на покрытых горными лугами склонах и на голых скалах, а на следующее утро прошел по горным долинам Трённелага. Здесь у него были знакомые.
Грими из Ос радушно принял Лейва и рассказал ему, что бонды собрали большое войско, которое стянули к равнине Стиклестад. Все тропы запружены хорошо вооруженными людьми, которые хотят защитить свое добро от грабителей. Нахмурив брови, Грими продолжал свой рассказ. Здесь появлялись посланцы Улава Харальдсона с предложением охранной грамоты, но в этом селении никто не ушел в войско Улава. И если бы кто-нибудь захотел заставить людей уйти силой, они бы стали защищаться. Пусть уж богачи сами сражаются за свои интересы. Ведь Улав боролся теперь уже не за общее дело жителей севера.
Лейв стиснул зубы. Он тяжело дышал, и даже шея его побагровела. Разве не его родич сидел перед ним и предавал короля и его святое дело? Лейв с трудом овладел собой и уже спокойно сказал:
– А я-то думал, родич, что ты приверженец новой веры. Я-то полагал, что за нее, пожалуй, стоит биться.
Грими бросил на него быстрый взгляд, а потом ответил:
– В войске бондов столько же христиан, сколько их и в королевской рати. Епископ Сигурд только что держал перед бондами на тинге речь, он благословляет войско бондов и поносит короля Улава Харальдсона…
Лейв нетерпеливо махнул рукой:
– Епископ Сигурд держит руку датского короля. Для него это вопрос власти и господства!
Грими сказал:
– Да, это так. За спиной вожака бондов Тури Хюнна стоит датский король. За спиной Улава Харальдсона стоит Даг Рингсон, а вместе с ним все шведы, которым обещана богатая добыча. В войске бондов по крайней мере одни норвежцы. С королем идут всякие проходимцы. Даг Рингсон не видит дальше острия своего копья и не задумывается ни над чем, кроме ударов своего меча. Мы, бонды из долины, не любим дружину Улава. А больше всего мы боимся того, что король, которому не на кого опереться и который испытывает нужду в каждом воине, обещает шведам больше добычи, нежели в состоянии дать из своего имущества и имущества своих поверженных врагов. И расплачиваться за короля придется нам. Многие думают так, и под покровом ночи, обойдя лазутчиков Улава, уходят в войско бондов. Потому что дружина Улава всех отпугивает! Мы в полном неведении, никто не знает, чье дело в этой борьбе правое. Но многие, как и я, думают, что здесь решается лишь вопрос о власти, а не о том, кто поднимает на щит правду или справедливость. Христиан же достаточно и в войске бондов.
Грими поднялся, взял чашу с пивом и осушил ее за здоровье своего родича, остаток же выплеснул на землю в честь Тора. Языческие обычаи всё еще были живы в долине, и люди соблюдали их.
Наутро Лейв двинулся дальше и вскоре наткнулся на королевских лазутчиков. Один из них проводил его в лагерь. Лазутчик этот без конца превозносил мудрость короля. Конечно, всем было хорошо известно, что войско бондов более многочисленно, но зато короля сопровождали опытные воины, которые всю жизнь только и делали, что сражались. Они хорошо знали, что если королевская рать потерпит поражение, то пощады им не будет. Это было закованное в броню отборное войско, нерушимый союз людей, владевших мечом и секирой лучше, нежели бонды. Скоро бонды утратят и усадьбы, и земли, и законы свободных людей, говорил лазутчик. Король обещал это своей рати и клялся в том страшной клятвой.
Спустя некоторое время Лейв и лазутчик подошли к передовым отрядам королевской рати. Лазутчик указал Лейву на один из костров, возле которого тот мог поесть, а сам отправился искать кого-нибудь из хёвдингов.
Лейв сел возле костра и поглядел на равнину. Здесь собралась такая огромная рать, о которой он никогда прежде и не слыхивал. А взглянув в другую сторону, он увидел, как солнце играет на доспехах бондов.
Какой-то мрачный бородатый человек склонился над ним и тихо сказал:
– Нет ли у тебя освященного амулета, родич? Достань себе какой-нибудь сегодня же. Он тебе пригодится!
Лейв улыбнулся и, раскрыв ворот рубашки, вытащил маленькую пряжку от кушака:
– Вот мой амулет!
Мрачный человек протянул тяжелую ручищу и слегка прикоснулся к пряжке. Его пальцы скользили по ней так осторожно, словно ласкали волосы ребенка.
– Это ее пряжка? Пряжка той, что осталась дома?
– Это пряжка моей сестры, – ответил Лейв, и глаза его сразу стали суровыми и холодными. – Эта пряжка освящена.
Незнакомец слегка отпрянул назад, а потом тихо сказал:
– Я понимаю, на этой пряжке кровь. Я желаю тебе счастья, родич, желаю, чтобы кровь с этой пряжки была смыта нынче же. По глазам твоим вижу, что ты сильно страдал. Господь с тобой!
Он перекрестился и продолжал сидеть у костра, глядя в огонь.
Несколько воинов подошли к костру и сели спиной к ним. По звуку шагов Лейв догадался, что это были дюжие молодцы.
Один из них произнес грубым голосом:
– Всё едино, окропили тебя святой водой или нет, христианин ты или язычник. Принял ты крещение – и получишь двойную добычу и в бой пойдешь в самых первых рядах. А это значит, что и после победы ты получишь в два раза больше.
Лейв отпрянул, лицо его исказилось. Казалось, он испытывал страшные муки.
Другой голос ответил за его спиной:
– Если я верую в кого-нибудь, то в одного лишь Тора. И еще я верую в мои руки, в этот меч, в это копье, в эту секиру. Вот в чем моя вера… Но я не хочу креститься, и если Улаву нужна моя помощь, то ему придется довольствоваться лишь мечом и копьем. Мне кажется, он нуждается и в том, и в другом, да еще и в наших людях. С нами тридцать лучших воинов, мы привыкли сражаться и никогда не искали спасения в бегстве.
Глаза Лейва сузились и угрожающе засверкали. А рука его искала колчан. Он и сам не сознавал, что делает, но бородатый его сосед услышал вдруг пение натянутой тетивы.
Быстро взглянув на Лейва, он положил руку на его плечо:
