Текст книги "Без маски"

Автор книги: Эйвин Болстад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Заскочу-ка я мимоходом к Мусебергету и раздобуду что-нибудь на похлебку к воскресенью. Хватит нам голодать!

Сиверт как раз только что расписал несколько фризов у одного молодого парня которому до зарезу нужно было поторопиться со свадьбой.

Все разговоры разом смолкли, как только Сиверт вошел в лавку и сказал своим густым басом: «Мир дому сему!»

Мусебергет презрительно взглянул на вошедшего и звучно втянул в нос понюшку табаку. Но тут же он насторожился и во все глаза уставился на человека, который шел по пятам за Сивертом. Это был Единорог! А уж он, пожалуй, добрых полгода не переступал порога лавки Мусебергета после своей последней мошеннической проделки! И тут-то купец почуял недоброе. Эти двое зря к нему не явятся…

В лавке, как и всегда по субботам, толпились покупатели. В одном углу жевали табак рыбаки. В другом судачили их жёны в черных шалях и несколько расфранченных городских девушек, поглядывавших на парней. Охорашиваясь, девушки выставляли напоказ свои красные кофты и стеклянные бусы. Табачный дым тяжелой завесой стлался под низким потолком, а от сырой шерстяной одежды валил пар.

На дворе бушевала непогода.

Сиверт и Единорог остановились посреди лавки, притворяясь, будто разглядывают жестяные вёдра, свисавшие с потолка. Вид у обоих был озабоченный и серьезный. Кое-кто из рыбаков, желая скрыть усмешку, отошел в сторону, прикидываясь, что надо сплюнуть жвачку. Уж они-то хорошо знали этих двух плутов. Теперь и у рыбаков, пожалуй, найдется что порассказать забавного дома вечерком! В лавке стало совсем тихо. Даже женщины перестали трещать и украдкой поглядывали на Сиверта, – ведь скоро его вышвырнут из собственного дома! Старый Юн, который в это время рассказывал какую-то историю, попытался было продолжать, но недовольно смолк. И тут Сиверт откашлялся. На прилавке звенели гири весов, в руках у приказчиков шелестели кульки. В субботний вечер Мусебергет всегда помогал торговать в лавке, – тогда дело спорилось. Вот и теперь он управлялся так быстро, что приказчики едва поспевали за хозяином. Но краем уха Мусебергет прислушивался к словам Сиверта.

– Вот ты, Юн, болтал здесь о разных чудесах, – сказал Сиверт, – а ведь и мне тоже довелось немало повидать на своем веку. – Даже не наклонившись, он ловко сплюнул прямо в плевательницу, хотя стоял в двух метрах от нее.

– Да, так вот, – продолжал он, – случилось это в тот самый год, когда я ловил рыбу поблизости от Финмарка. Нанялся я тогда на шхуну – ну и красавица же была эта шхуна, доложу я вам! Но странные творились там дела, хе-хе! Все мы на борту были с юга, все, кроме одного. А жили мы у хозяина точь-в-точь как какие-нибудь воры или мошенники, которым не дозволялось разговаривать с людьми. М-да, но тогда-то мы об этом не задумывались. Вещи наши были тут же на борту, и в один прекрасный день отправились мы в море. После случилось так, что один парень с севера, звали его Аннаньяс Be… вскорости он утонул вместе со своей лодкой, бедняга, ну да не об этом сейчас речь!.. Да… так вот этот Аннаньяс всё удивлялся, что на борту шхуны из Финмарка служили одни только стрили^[54]. И вот Аннаньяс осмотрел шхуну до самого последнего гвоздика, и на лице его застыло задумчивое выражение.

Однажды темной ночью стою я у руля и вдруг сдается мне, что с подветренной стороны раздается крик: «Помогите!» Тогда я, пустив шхуну по ветру, стал звать остальных рыбаков. Они прибежали в одном исподнем и начали прислушиваться. Ни звука! И в ту же самую минуту полный месяц выплыл из-за туч и осветил ясное, как зеркало, море, такое ясное, что даже издали видна была самая легкая рябь. И тогда все рыбаки ну ворчать, ну мылить мне голову. Но в тот же миг у самой кормы снова раздалось: «Помогите!» Тут уж услыхали все! Тогда кое-кто начал почесывать в затылке. Правда, мы не слыхали больше ни криков, ни мольбы о помощи. Но вскорости после этого один парень из Ельте-фьорда нашел свой псалтырь за кухонной плитой. А он и не подходил к своему сундучку, да и замок был сработан старыми мастерами и его не открыть было даже самому знаменитому взломщику Есту Бордсену.

Через несколько дней прибегает как угорелый наш кок и рассказывает, что уже дважды спускался в каюту с большой миской картофеля, которую, убей его бог, там и оставлял. Но каждый раз, возвращаясь обратно к своим горшкам, кок снова находил эту самую миску у себя в камбузе. Кок кричал, что ни минуты не останется на борту, не разузнав, то ли он сошел с ума, то ли здесь нечисто.

Ну вот, шкипер метался по шхуне, ругая и проклиная на чем свет стоит кока, этого дурака, как он его величал; он орал на него так, что его голос разносился по всей рыбачьей флотилии. Да и кок не был тихоней, и когда он вторил шкиперу, то его тоже было слышно на всем море.

«Я сам встану в дверях, а ты неси в каюту миску с картофелем. Уж ни одна живая душа не проскользнет мимо меня! Ну, живо, поторапливайся!» – кричал шкипер.

Кок сломя голову бросился вниз с миской и вскоре возвратился, запыхавшийся и бледный как смерть. Он на цыпочках подошел к шкиперу, презрительно смотревшему на него. На всех шхунах флотилии работа прекратилась и рыбаки с интересом наблюдали за происходящим.

«Ну, – завопил хозяин, – теперь миска стоит в каюте, так что можно и успокоиться. Хватит чепуху молоть!»

Но только он хотел пройти мимо кока, как вдруг остановился, и мы уронили сети со всем уловом в море. Глаза кока блуждали, губы шевелились, и сам он трясся, точно осиновый лист. Кок, уставясь на какой-то предмет за спиною шкипера, указывал на него дрожащим пальцем. Шкипер не спеша повернул голову, словно предчувствуя, что суждено ему видеть. И точно: в камбузе стояла миска с картофелем! А шкипер-то всё время загораживал дверь своим могучим телом!

На пятый день снова случилось недоброе. И тогда все рыбаки покинули шхуну. Рыба совсем не ловилась, хотя в море ее было полным-полно, и на других шхунах рыбаки то и дело вытаскивали тяжелые сети.

Когда же мы сошли на берег и разговорились с людьми, то узнали всю подноготную про эту шхуну…

В лавке воцарилась мертвая тишина. Даже Мусебергет осторожнее орудовал совками и гирями. Приказчики так и застыли за прилавком с пустыми кульками в руках и во все глаза глядели на Сиверта.

– И что же вы думаете, – продолжал Сиверт, – красавица шхуна без конца меняла владельцев. Но кто бы ни покупал ее, всегда повторялось одно и то же: чудеса да напасти! А хуже всего то, что шхуна шла ко дну в первый день пасхи, когда команда собиралась в церковь. Поговаривали, будто самый первый ее владелец продал душу черту, чтобы спасти жизнь во время страшного шторма. Но удивительней всего: этой шхуне не страшны были любые ненастья и даже суровая зима. Однако в первый день пасхи – ничего не поделаешь – шхуна шла ко дну. А ведь она бывала битком набита прихожанами, отправлявшимися в церковь. Говорили, будто черт с лихвой вознаграждает себя в этот день за то, чего был лишен в течение целого года. Но потом шхуна снова всплывала на поверхность. Ее не раз продавали человеку, ничего не ведавшему ни о шхуне, ни о проклятии; которое тяготело над ней. И всегда шхуну продавали подальше на юг, и всегда случались с ней всё новые и новые несчастья! На этой шхуне никогда не ловилась рыба. Те, кто был в доле с хозяином, обращались в кассу помощи беднякам, а шкиперам изменяла удача и их начинали сторониться владельцы других шхун. Да, шикарная это была шхуна! Избави бог всякого попасть на ее борт! – так закончил свой рассказ Сиверт и, сплюнув табак в плевательницу, пошел к прилавку, держа в кулаке десять крон, чтобы все видели: он может уплатить за покупку наличными.

В лавке нависла жуткая тишина. Обычно Сиверт всегда увеселял их в субботу разными небылицами, но от этой истории волосы вставали дыбом. Да и начало лова было не за горами!

Ауроника с улыбкой подошла к отцу, а тот с важным видом протянул ей десять крон и громко, на всю лавку, сказал:

– А ну-ка, голубушка, возьми эти сто крон и дай мне товару на десять да девяносто крон сдачи!

Тут стены лавки потряс такой громовой хохот, что задребезжали все вёдра и жестянки. Ведь Мусебергет не умолчал о своем гнусном подозрении: Ауроника-де отпускает отцу продукты без денег. Мусебергет стиснул зубы и украдкой поглядел на Единорога. Тот стоял, прислонившись к притолоке, с таким невинным видом, что сразу становилось ясно: опять у него что-то на уме. Сиверт накупил продуктов на десять крон. Но когда он сложил их в свой мешок, тот оказался совсем тощим. А ведь все знали, сколько голодных ртов ждет его дома на острове. Множество глаз с укоризной смотрело на Мусебергета. Но мурашки на спине у купца забегали вовсе не от этого. Ведь он только что страшно выгодно купил шхуну недалеко от Намдалена. И сразу же снарядил ее на рыбную ловлю. Со дня на день шхуна должна была выйти в море. Ясное дело, он не верит в этот вздор. Да и вообще, владельцы его шхуны менялись всего лишь один раз, ну от силы – два! Это он мог доказать. Но, но… как-то уж очень высоко держал голову Сиверт, совсем непохожий на того пришибленного человека, каким Мусебергет видел его всего лишь несколько дней тому назад. Да и Единорог не станет зря прогуливаться на мыс Хаммернессет. Во всяком случае, уж не ради того, чтобы выслушивать рассказы Сиверта! Конечно, нет, черт побери! Что-то они задумали!..

Дня за два до выхода шхуны в море в лавку вломился матрос Симон, старший сын Эмануэля Уфлакса. На щеке у него была кровь, да и вся рубашка была залита кровью. Мусебергет вцепился руками в прилавок, а глаза его, казалось, хотели выскочить на лоб.

– Сижу я в каюте, – дрожащим голосом рассказывал Симон, – и пишу письмо моей девушке, чтобы она призналась во всем отцу… Хотелось нам отпраздновать свадьбу, лишь только я вернусь с рыбной ловли… А тут как начнет капать с потолка, да на бумагу, и посмотрите-ка! – Он протянул окровавленную руку с таким видом, словно хотел отшвырнуть ее от себя.

Женщины поспешно покинули лавку, так ничего и не купив. Они словно боялись, что чужое несчастье коснется и их.

Мусебергет, потрясая своими кулачищами под носом несчастного Симона, стал ругать его на чем свет стоит. Ведь это была кровь только что заколотого теленка, висевшего над каютой.

– А ну пошли! – кричал он рыбакам. – Вы увидите, что это кровь заколотого теленка!

Но когда все явились на шхуну, то оказалось, что теленок висит уже не над каютой, а в кормовой части палубы, поблизости от рубки рулевого. У Мусебергета отвисла челюсть, а глаза его только что не выскакивали из орбит. Задыхаясь от ярости, он лишь молча покачал головой.

В тот же вечер, отправившись в море, чтобы проверить мотор (потому что Мусебергет раздобыл для шхуны разное новомодное снаряжение), рыбаки и сам Мусебергет отчетливо услыхали крик: «Помогите!» Но сколько они ни прислушивались, ни звали и ни кричали – всё было напрасно, никакого ответа!

Этим же вечером в каюте собрались озадаченные рыбаки. Следующий день был субботний, а в воскресенье вечером, как ни кинь, надо выходить в море. Мусебергет клялся всеми святыми, что рассказы о шхуне – сущий вздор. Он показывал им бумаги, в которых значилось, что шхуна почти новая, что до него у нее был всего один владелец, ну два. А если судить по ее номеру, то построили ее много лет спустя после того как Сиверт ловил рыбу у Финмарка. Всё это было написано черным по белому.

– Бумаги-то – это конечно, – задумчиво сказал шкипер. (Рыбаки навострили уши.) – Нас такой чепухой не запугаешь, – добавил шкипер. – А теперь пошли-ка на берег…

Но тут снова случилась беда. Поднимаясь на палубу, Симон вдруг поднял крик.

Обычно рыбаки причаливали к пристани с юга, – так было проще всего. Как было дело на сей раз, никто припомнить не мог. Все были озадачены историей с привидениями. Но Симон-то помнил. И он начал выкрикивать всё тем же дрожащим голосом:

– Мы шли со стороны Вогена (и это было верно) и проходили мимо Бреккестёена (этого никто не помнил). Причалили к набережной, и шхуна уткнулась носом в камни. А теперь? Глядите-ка: пока мы сидели внизу в каюте, шхуна сама повернулась. Не выйду я в море на заколдованной шхуне, хоть посылайте за мной ленсмана!

Он ринулся в каюту, и вдруг поднял там такой дикий вой, будто его резали. Рыбаки бросились вниз по крутому трапу. Там, прижавшись к стене и дрожа всем телом, стоял Симон. Трясущейся рукой он показывал на кухонную плиту. Все медленно обернулись в сторону плиты. Там лежал псалтырь, принадлежавший шкиперу. И лежал он как раз под самой курткой шкипера, висевшей на стене.

Тогда все взгляды устремились на Мусебергета, а шкипер, проклинавший в глубине души эту шхуну, нетвердым голосом произнес:

– Бумаги-то твои, как видно, фальшивые, батюшка Мусебергет, так что поищи-ка себе другого шкипера!

И все рыбаки сошли на берег.

В тот же вечер Мусебергет отправился спать пораньше, чтобы хорошенько поразмыслить на досуге. И вот тут-то дошла до него суть всей этой таинственной истории. А то, что он сделал потом, было еще диковиннее, чем все эти привидения и заколдованные шхуны. Он послал Ауронику в дом на острове с целой пачкой счетов, на которых черным по белому было написано «Уплачено». А вслед за Ауроникой, как-то странно располневшей за последний месяц, приплыл в лодке мальчишка с целой грудой подарков, словно сейчас было рождество…

С той поры Мусебергет прославился своей «благотворительностью»…

Если в прошлую субботу лавка была битком набита людьми, то на этот раз их было еще больше.

Каждый раз, когда звонил колокольчик, Мусебергет поднимал голову. Видно было, что он очень волнуется. Наконец в лавку вошел Единорог, а за ним Сиверт – всё с тем же пустым мешком за плечами. Мусебергет принял это к сведению. Ведь Сиверту покупать в лавке было нечего: дома у него было всё, что нужно, и даже с избытком. Мусебергет заметил также какой-то новый огонек в орлиных глазах Единорога.

Сиверт, втянув носом воздух, ловко сплюнул в плевательницу. Молодежь с восхищением смотрела на него. Тут же стоял какой-то дуралей и, кусая ногти от злости, изо всех сил старался плюнуть так же далеко.

– Знаешь, Сиверт, твоя-то заколдованная шхуна тут объявилась, сказал какой-то рыбак.

И тогда все наперебой стали рассказывать Сиверту о том, что произошло. Сиверт с самым серьезным видом слушал, кивая головой, и настроение у людей всё ухудшалось и ухудшалось. У Мусебергета от волнения даже вспотели руки.

Но тут Сиверт быстро вскинул свой хитрый нос к потолку и звучным басом произнес:

– Всё это, может, и так, но разве я не рассказывал вам, что та шхуна сгорела дотла в заливе Стейнсвикен?

Мусебергет вздохнул с облегчением и тут же решил послать на остров еще какие-нибудь продукты. Из тех, конечно, что начали немного портиться. Но когда-то они были первосортными.

– Ну а кровь? Откуда капала кровь? – робко спросил кто-то из угла.

– Хе-хе-хе! – расхохотался Сиверт. – Вот уж не подумал бы, что из-за ерунды поднимется такой шум. Ведь всё случилось потому, что этот дуралей, – он указал на матроса, – перенес теленка в другое место и повесил его поблизости от рубки рулевого уже после того как Симон побежал в лавку… Ведь ты это сделал? – резко спросил он.

И парень кивнул головой и ухмыльнулся.

Шкипер дважды крякнул, прежде чем спросить:

– Ну а крик? Мы все слышали крик.

– Это я тоже объясню, – спокойно ответил Сиверт. – Кричала моя дочка. Она была на мысу и пыталась загнать домой телку, которая совсем взбесилась и постоянно удирает из дому. А ведь вы знаете, когда крикнешь, крик отдается в скалах, а потом эхо повторяет его в море.

Ну да, все это отлично знали! Самая любимая игра мальчишек. Да и рыбаки не раз забавлялись ею в свое время: они кричали тогда, повернувшись лицом к скале, а потом прислушивались, чей крик слышится дольше всех в море.

Мусебергет вздохнул с облегчением. Теперь оставался только псалтырь. Сможет ли Сиверт так же находчиво объяснить и эту историю?

– А псалтырь? – мрачно спросил шкипер.

– А не ты ли здесь жаловался на свою чертову жену, которая никак не соберется зашить дыру в кармане твоей куртки? – спросил Сиверт. – Не ты ли стоял вот на этом самом месте с псалтырем в руках и собирался пойти послушать нового проповедника в молельне, а потом передумал и сунул псалтырь в карман?

– Ну ясно, так оно и было! – воскликнул выскочивший вперед Симон. – Ну и ослы же мы все! Черт побери! Ведь ты повесил куртку над кухонной плитой; псалтырь-то возьми да и вывались из прорехи!

Тут уж все физиономии прояснились: оказывается, никакого колдовства не было! Все заулыбались и закивали друг другу головой. Шкипер повернулся к Мусебергету и сказал:

– Ну вот что! Мы вернемся на шхуну и выйдем в море завтра вечером, как уговорились!..

Мусебергет, чуть не прослезившись, радостно кивнул головой. Он был почти что растроган. Сиверт высморкался и сказал:

– Не так уж страшен черт, как его малюют!..

И с этими словами Сиверт и Единорог вышли из лавки. У входной двери задребезжал колокольчик, и кое-кто украдкой переглянулся. Взгляд Мусебергета засветился холодным блеском. Будь он трижды проклят, если это не одна из новых выдумок Единорога!

Спустя две недели после того как шхуна вышла в море и на долю ей выпал богатый улов, смущенная и пристыженная Ауроника пришла к Сиверту и Дорди и сказала, что получила письмо от Симона. Он хочет, чтобы она во всем призналась отцу и матери. А уж после возвращения Симона с рыбной ловли они отпразднуют свадьбу, потому что она на пятом месяце.

Вдобавок же ко всему, они так любят друг друга!

Не всякому слову верь

О том, как Готлибу с мыса Корснессет достался новый мотор для лодки

(Перевод Ф. Золотаревской)

Однажды вечером Морской Волк сказал мне:

«Историю об этой проделке моего отца рассказывают на разные лады, так что я уж и не упомню, что говорил об этом сам старик. Никогда не след забывать, что люди иной раз могут кое-что и присочинить.

Случилось это перед первой мировой войной. За год или за два до нее. Эту историю часто рассказывают рыбаки зимними вечерами или в те дни, когда сидят на берегу в ожидании сельди.

А ведь не захворай маленькая Рейдюн крупом, никакой истории не было бы вовсе. И старый Готлиб не раздобыл бы нового мотора для своей лодки…

Было это поздним летним вечером. По морю гулял небольшой шторм, какие обычно бывают в конце августа или в начале сентября. Единорога разбудил Эмануэль Уфлакс. Он что есть мочи барабанил в дверь лачуги, где жил в те годы Единорог.

– Эй, ты, вставай, что-то неладное приключилось на Корснессете у старого Готлиба! – орал Эмануэль.

Не успел он перевести дух, как дверь распахнулась и на пороге показался Единорог. Одной рукой он поддерживал подштанники, а другую приставил козырьком ко лбу и стал вглядываться в ясный горизонт, где белело северное небо, которое иногда ослепляет почище, чем закатное солнце. Единорог сощурил свои усталые глаза, когда-то слывшие самыми зоркими среди жителей островков, и кивнул. Его плотное коренастое тело напряглось словно струна, косматые черные волосы взъерошились, скулы обозначились еще резче, нос заострился.

– Да, дело ясное, – пробормотал он. – Кто-то там просит о помощи. Что еще стряслось у Готлиба с мотором?

Через несколько минут Единорог и Эмануэль Уфлакс уже шагали к рыбачьей лачуге.

Ветер крепчал. Правда, шторм еще не разыгрался, но в море перекатывались большие валы, и это означало, что где-то ураган бушует вовсю. На берег набегали небольшие волны. Но они-то и были самыми коварными, потому что могли вдруг подняться огромной водяной стеной и раздавить большой пароход, не говоря уже о каком-то рыбачьем суденышке.

В воздухе запахло штормом. Тому, у кого на такие вещи было особое чутье, сомневаться в этом не приходилось. Единорог, который в те годы был уже стариком, стоял задумавшись и положив руку на борт своей длинной черной парусной лодки, сделанной когда-то в Усе одним лишь старинным топором и без всяких расчетов, а просто так, на глазок.

Эмануэль слегка подался назад. Единорог понял этот красноречивый жест, но на сей раз не усмехнулся. Он не сводил глаз с прибоя, достигавшего вершины скал. Он видел, что волны становятся всё больше и больше и что шторм разыгрывается не на шутку, а ночью будет еще сильнее, потому что где-то далеко в море ураган уже бросил в бой свои главные силы. При каждом порыве ветра весь залив прямо-таки выхлестывало на берег. И Единорог думал о том, что нелегко будет пристать к берегу на Корснессете, где ветер еще сильнее. Эмануэль снова посмотрел на прибой и тихо сказал:

– На мою помощь не рассчитывай; у меня жена и семеро детей.

– А я никогда и не рассчитывал на твою помощь, – рассеянно ответил Единорог. С этими словами он пошел прочь от Эмануэля и стал карабкаться вверх по горам, где только козам впору было лазить.

Потом Эмануэль увидел, как Единорог обогнул скалу и двинулся по направлению к проливу. После часа ходьбы он выйдет к Стур-фьорду, – ведь ноги у старика всё еще чертовски проворны. Оттуда ему придется на лодке добраться до торгового поселка, где он сможет раздобыть рыбачью шхуну с мотором. Их теперь уже много появилось в этих краях.

Ну, короче говоря, Единорог раздобыл и судно и команду. Правда, с командой ему пришлось потруднее. В такую непогоду мудрено было пристать к берегу у мыса Корснессет. Об этом решительно заявил молодой, самодовольный и веселый старшина рыбаков, которому необыкновенно везло в море прошлую зиму. Он считал, что нужно подождать, покуда буря немного поутихнет. Пусть знает этот знаменитый Единорог, что другие не хуже его смыслят в таких вещах. И баста!..

Единорог потянул носом. Воздух был сильно разрежен. Тогда старик сказал, словно бы про себя, но достаточно громко, чтобы его могли слышать на пристани:

– Ежели бы все так топтались на берегу да опасались, как бы чего не вышло, то многим не пришлось бы теперь увидеть белого света.

Парень покраснел, застегнул куртку и без единого слова поднялся на борт. Единорог, усмехнувшись, похлопал его по плечу. Все знали, что когда-то черная остроносая лодка Единорога подобрала отца этого паренька во время шторма, в такую пору, когда никто и носа не решался высунуть в море, чтобы взглянуть, не барахтается ли там что живое.

Вслед за парнем на борт стали подниматься и другие. Мотор затарахтел, и судно отправилось в путь. Здесь, внутри шхер, море было ласковым и покорным. Но там, на просторе, оно рычало и билось, как разъяренный зверь, и вступить с ним в борьбу значило играть со смертью. Впрочем, смерть была привычной гостьей в этих краях. Часто случалось, что в субботу перед праздником какой-нибудь рыбак отправлялся на своей лодке в лавочку за табаком. Жена весело глядела ему вслед из кухонного окна. И вдруг лодку подхватывало на гребень огромной полны, переворачивало вверх дном и с силой швыряло о прибрежные камни. В одно мгновение жена удачливого рыбака превращалась в беспомощную вдову. Она отправлялась за пособием в благотворительные организации, и ее с детьми милостиво сажали на голодный паек. Такие вещи происходили часто даже в спокойном заливе, где не было ветра, и только последние содрогания урагана, бушевавшего далеко в открытом море, время от времени доходили сюда, неся смерть на гребне огромных, как стена, волн.

Об этом-то и подумал Эмануэль, когда Единорог сказал, что на Корснессете с каждой набегающей волной весь залив будто выхлестывает на берег. Готлиб поставил свою лодку на якорь далеко в открытом море, где ее порядком трепал шторм. Но всё-таки это было лучше, чем если бы она находилась в ту пору в тихом заливе. Тогда она в щепки разбилась бы о прибрежные камни при первой же набежавшей с открытого моря волне. Об этом знает на островах каждый мальчуган. И только те, кто приезжает сюда из города на лето ловить рыбу, думают, что они находятся в полной безопасности, если залив спокоен…

Ну, хватит об этом… Единорогу и его команде надо было думать о том, чтобы добраться до Корснессета. Он и Уле-малыш, молодой старшина рыбаков, пересели в легкую лодчонку. Ее вместе с огромной волной вынесло на берег и швырнуло, можно сказать, прямо к самому порогу домишка Готлиба. И здоровенные ручищи, изо всех сил вцепившись в лодку, потащили ее в заросли вереска, чтобы набежавшая новая волна не смыла ее обратно в море.

– Слава богу, что ты приехал! – воскликнул старый Готлиб и повел Единорога за собою в горницу с низким потолком и заколоченными окнами. На кровати деда лежала маленькая Рейдюн. Видно было, что она задыхается.

Единорог подошел поближе. Дела были плохи. Он вспомнил, что в молодости сталкивался с такими болезнями. В те времена они случались чаще. Когда он, безусым пареньком, плавал на шхуне, у них такой же болезнью захворал боцман. Ее называют «круп». Тогда у них на борту отыскался инструмент, зонд, который, по словам штурмана, мог помочь, если правильно ввести его и если судно находится не слишком далеко от берега, чтобы больного после этого можно было бы сразу же доставить к доктору. Но и доктора не всегда могли вылечить эту болезнь.

Единорог приподнял девочку и похлопал ее по спинке. В эту минуту она изо всех сил кашлянула, и ей стало легче дышать. Синева сошла с ее лица. Но все знали: через минуту удушье начнется снова и ребенку опять станет хуже.

Единорог без дальнейших проволочек завернул девочку в лежавшее на кровати тряпье и понес к выходу. Готлиб был уже одет. Непогода обрушилась на них. Они молча шли к берегу. Готлиб взял девочку из рук Единорога и сел с нею в лодку, стоявшую на берегу довольно далеко от воды… Единорог и Уле-малыш вместе с парнями, которые оставались на Корснессете, ухватились за лодку с двух сторон и стали наблюдать за волнами, одна за другой набегавшими в залив с моря. Словно гигантские пенящиеся горы, волны лавиной обрушивались на берег. Потом они, будто огромный, сжавшийся для сокрушительного удара кулак, слегка подавались назад и с силой ударяли о прибрежные камни. Если не удастся вовремя очутиться на вершине этой водяной горы, то нет никаких шансов выбраться в открытое море. Лодку швырнет на камни, и в следующий миг новый вал обрушится на нее и увлечет за собою в бездонную глубину. Парни знали это и ожидали только знака Единорога. Каждый мускул у них был напряжен, они были готовы к действию. Им нужно было толкнуть лодку в тот момент, когда пологая волна, начав отступать от берега, увлечет лодку за собой и вынесет ее на гребень самого высокого вала, а оттуда – далеко в море. Всё это должно произойти в течение нескольких секунд.

Единорог пристально следил за волнами, с громким урчаньем набегавшими в залив. Смотрел он и на утес, определяя высоту волны. Когда же огромный вал достиг самой вершины утеса, он стал ждать, пока гигантский кулак с силой ударится о берег и, разжавшись, устремится обратно в море. Тут Единорог крикнул «гей!». Лодку потащили по вереску и песку навстречу волне. Нос лодки врезался в волну, и лодка сразу же наполовину наполнилась водой. Но всё-таки она оказалась на гребне водяного вала, и парни, которые стояли по пояс в воде и в любую минуту могли быть унесены в море, слегка подтолкнули ее. В этот момент Единорог и Уле-малыш прыгнули на борт. Лодка взмыла над берегом прямо в море, а парни, поддерживая друг друга, снова вернулись на поросший вереском холм и стали наблюдать оттуда, как маленькое суденышко, словно скорлупка, ныряло вверх и вниз.

Во мгновение ока шхуна очутилась рядом с лодкой. Сильные руки подхватили находившихся в лодке людей и втащили их на борт. Пустую лодку бросили на волю волн. Через несколько секунд ее швырнуло об утес и разнесло в щепки, а шхуна, подгоняемая штормовым ветром, понеслась вперед. В каждой волне таилась смертельная опасность, но Единорог умело вел шхуну. Старый изношенный мотор громко тарахтел. Так быстро еще никто не добирался этим путем до больницы.

Они вышли в спокойные воды, и Единорог направил шхуну прямо к Большому Утесу. Оставалось только обогнуть его, а оттуда до окружной больницы было рукой подать. В это время Уле-малыш, запыхавшись, вбежал в рубку. Не успел парень разинуть рот, как Единорог был уже на палубе и опрометью мчался в каюту. Рейдюн ловила воздух широко открытым ртом. Готлиб держал девочку на руках, слегка наклоняя ее вперед и похлопывая по спинке. Но на этот раз ничего не помогало. Оба старика видели, что лицо ребенка всё больше покрывается синевой. Силы ее были на исходе. У нее совсем заложило горло, и ее начали бить судороги. С минуту Единорог стоял, словно окаменев. До пристани, где находилась больница, оставалось еще пять – десять минут ходу. Тут Единорог вспомнил, как старший штурман помог тогда боцману, быстро вытащил длинный охотничий нож, подержал его немного над огнем и, не слушая криков Готлиба, осторожно надавил и проткнул кончиком ножа шейку девочке, чуть повыше горловой впадины. Так когда-то штурман вводил зонд. Рейдюн со странным, жутким свистом втянула в себя воздух. Она тяжело дышала, но щёки ее порозовели и судороги в теле ослабли.

Они добрались до больницы, и девочкой занялся главный врач. Теперь рыбаки знали, что Рейдюн в надежных руках. Они уселись на ступеньках и стали ждать.

Был уже ясный день, когда главный врач вышел к ним и сказал, что самое худшее позади. Кризис прошел в то время, когда они были в море. В больнице девочке ввели в горло настоящий зонд вместо этого диковинного ножа. Теперь Рейдюн спит. А они могут возвратиться домой или пойти отдохнуть.

Но у Единорога было еще одно незаконченное дело. Он поднялся с гранитной ступени, оглядел Готлиба с ног до головы и рявкнул:

– Что это, черт побери, у тебя за порядки в хозяйстве? Отчего мотор неисправен? Ты думаешь, нам только и дела, что разбивать вдребезги свои лодки да помогать всяким болванам?

Готлиб вытер со лба холодный пот и тихо произнес:

– Однажды в субботу я поехал за товаром в Воген к Хансу Хансену, потому что в лавке у Мусебергета мне больше ничего не дают. А Мусебергет об этом узнал. И когда мне пришлось чинить мотор, то Лауритсен сказал мне: «Выкладывай денежки на стол, а не то отправляйся на юг, в Воген к своему Хансену». Ты ведь знаешь, что Лауритсен пляшет под дудку Мусебергета, потому что тот связал его по рукам и ногам. Но это еще не самое худшее.

– А что же самое худшее? – спросил Единорог.

– А то, что Мусебергет, наверное, скоро отберет у меня лодку и снасти. За них-то я заплатил полностью, но в лавке у меня очень большой долг. Так что я человек конченный. Придется мне податься на юг. Может, Мусебергет примется за меня уже на той неделе, а может и через несколько месяцев. Но это дело решенное. И всё мое добро пойдет с молотка!..