Текст книги "Без маски"
Автор книги: Эйвин Болстад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Вдруг появилась Элна. Она остановилась в дверях, широко раскинув руки:
– Ты не поедешь, Асбьёрн. Уже слишком поздно. Я больше не могу… сначала отец, затем Рейдар, а вот теперь – ты… Асбьёрн, разве ты не слышишь, что я говорю? От города всего десять минут езды. Ты не успеешь даже переправиться через залив. Это бесполезно… это безумие!
Асбьёрн знал, что она права, но всё-таки не мог не идти. А время шло, и с каждой уходящей секундой намерение Асбьёрна делалось всё бессмысленнее и безнадежнее. И вдруг в нем произошла резкая перемена. Ярость его нашла выход, он с бранью обрушился на жену. В нем словно что-то прорвалось, он выкрикивал резкие, злые слова, а потом разом смолк, как будто исчерпав раздражение и неприязнь, которые тяжелым грузом лежали на нем всё это время. Виною тому были накопившиеся за годы оккупации ненависть, укоры совести, неуверенность, разочарование. В течение всех этих бесконечных лет оба они влачили дни в страхе и напряжении; надежды одна за другой терпели крах, а поработители одурманивали их пропагандой, унижая, оскорбляя, повергая в нечеловеческий ужас. Простые люди стали всего лишь пешками в игре, их словно бросили в плавильный чан, и им понадобилось напрячь все свои силы, чтобы не утратить человеческий облик.
За несколько коротких мгновений Асбьёрн излил на жену всё, что давно уже накипело у него на душе, и бросился вон из комнаты. Элна испуганно отпрянула назад. Асбьёрн сбежал с лестницы, рывком распахнул дверь и ринулся в темноту. И только теперь он понял, как бессмысленны были его ядовитые слова. Они не имели никакого отношения ко всему происходящему. А слова эти могли разрушить основу, на которой покоилась их совместная жизнь. Они задевали лучшие чувства, которые Асбьёрн и Элна за последнее время до невозможности расточили, отравили, растоптали! А между тем ведь это жена помогла ему сейчас. В минуты его мучительных колебаний она сделала то, что ему было нужнее всего. Именно Элна заставила его принять решение и отправиться в путь, так как ее попытка удержать его уже сама по себе была косвенным обвинением, намеком на его трусость… И всегда она, спокойная и рассудительная, оказывалась сильнее его, всегда она утешала и ободряла…
Асбьёрн бегом одолел последний откос. Со времени звонка незнакомца до того момента, как он стоял в лодке и отвязывал цепь, прошло не более десяти минут. Он вставил вёсла в уключины, оттолкнул лодку и принялся грести с такой силой, что у него заболели мышцы живота.
В последний момент он несколькими сильными взмахами вёсел изменил курс и причалил к пристани. Лодка глубоко врезалась в берег. Он выпрыгнул, наткнулся в темноте на крутой откос, стал карабкаться вверх, а потом снова побежал. Запнувшись о корень дерева, он упал на тропинку, прямо в жидкую грязь, но тут же вскочил и бросился бежать дальше. Сердце колотилось где-то у самого горла. Он задыхался. Во рту появился приторно-сладкий вкус. Его душил кашель, вызывая острые приступы тошноты. Асбьёрн вспомнил, как однажды, участвуя в лыжной эстафете, он спасся от поражения лишь благодаря тому, что свалился в канаву и сломал лыжу. «Спасся?» Да, именно спасся. Тогда он бежал и его не покидало предчувствие, что он не справится, что силы его на исходе. Но теперь ему ни за что нельзя «сломать лыжу»! Он пополз, яростно впиваясь ногтями в землю. Черт возьми! Он преодолеет проклятую трусость! Когда он взбирался на последний холм, ноги его спокойно и уверенно отыскивали опору, в руках, уцепившихся за корни деревьев, не ощущалось ни малейшей дрожи. Внешне движения его были спокойны, но внутри всё дрожало от напряжения.
На вершине холма он увидел дом. От главного входа дорога круто сбегала к бухте, огибая каменистый утес, а затем некоторое время шла вдоль берега и кончалась у длинного деревянного мола. Асбьёрн перепрыгнул через ограду как раз в тот момент, когда к главным воротам с шумом подкатил автомобиль. Асбьёрн на мгновенье оцепенел, а затем поднял с земли острый камень и изо всех сил швырнул в окно. Звон стекла, разлетевшегося на множество осколков, еще стоял в ушах Асбьёрна, когда он, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, побежал навстречу немцам. Он обогнул большой цветочный газон, побежал по дороге, а затем свернул и укрылся за холмами. Возгласы позади него перешли в дикий рев, и, охваченный невероятным чувством торжества, он понял, что преследователи устремились в погоню за ним.
Короткий, отрывистый револьверный лай отдавался в его голове, словно удары стилета. Его мозг с чуткостью сейсмографа воспринимал все впечатления. Он спрыгнул в канаву и притаился. Ему казалось, что в воздухе носится целый осиный рой, – это вокруг него звенели пули. Луч прожектора взмыл высоко вверх, а затем стал медленно двигаться вдоль дороги. Асбьёрн отчетливо видел деревья, озаренные ярким светом. Перед его глазами плясали черные тени. Целый град пуль с мягким цокающим звуком обрушился на стволы деревьев. Асбьёрн, согнувшись, перебежал через дорогу, снова спрыгнул в канаву и помчался к пристани. Пристань была так близко и в то же время так далеко! Это было похоже на кошмарный сон, когда изо всех сил убегаешь от опасности и всё-таки кажется, что не удаляешься от нее ни на шаг. Достигнув деревянного мола, он нырнул в темноту и, сопровождаемый громким всплеском воды, исчез в глубине залива…
Кристиан Дагестад услыхал звон разбитого стекла. Он кубарем скатился с дивана, бросился к окну, открыл его и осторожно вылез, наступив ногою на камень цветочной клумбы. Затем он перешагнул на усыпанную гравием дорожку и шмыгнул в кусты живой изгороди. Перемахнув через забор, он ничком упал на землю. С минуту Кристиан полежал молча, прислушиваясь к топоту множества ног, бежавших по направлению к морю. Затем он прополз в соседний сад, поднялся и побежал что было сил. Он перелезал через какие-то ограды, мчался через поля, лежавшие между курганами. Наконец он пересек проезжую дорогу и скрылся в густом лесу. Ноги его едва касались земли, опасность удесятерила силы. Высоко на склоне поросшей лесом горы он как подкошенный упал на землю, задыхаясь и ловя воздух широко раскрытым ртом. Сердце его билось сильными, неровными толчками. Потом он немного пришел в себя. Спустя два часа он уже входил в спальню товарища.
– Я не знаю, кто это был, – рассказывал Дагестад, – не имею ни малейшего представления. Но этому человеку я обязан жизнью.
– Быть может, и мы тоже… – сурово ответил товарищ.
– Может быть, – сказал Кристиан, подавляя легкую дрожь. – Кто знает, каково ему сейчас приходится.
Спустя минуту он добавил:
– Это произошло совсем близко от меня. Я слышал всплеск воды, когда он прыгнул. Надеюсь, ему удалось скрыться…
Едва, только Асбьёрн всплыл на поверхность, он сразу же увидел нащупывающие лучи карманных фонарей, услыхал злобные выкрики, отрывистые слова команды. Немцы пытались сбить замок у стоявшей на привязи лодки Дагестада.
Когда Асбьёрн снова показался над водой, по нему начали стрелять, и он мгновенно скрылся за возвышавшимся неподалеку утесом.
Добравшись до своей лодки, Асбьёрн влез в нее и, под прикрытием темноты, стал бесшумно пересекать залив в самой узкой его части. Он пристал к берегу, привязал лодку у причала и швырнул вёсла в стоявшую тут же рыбачью избушку.
И тут рядом с ним оказалась Элна. Быстро и уверенно она схватила вёсла и спрятала их на чердаке, между стропилами, прикрыв старым тряпьем.
– Скорее, – шепнула она, – нет, не сюда, не этой дорогой!
Он шел за нею словно лунатик, спотыкаясь и прихрамывая. Вода хлюпала в ботинках. Они миновали небольшой лесок, обогнули холм с беседкой. Вдруг они замерли на месте. По ту сторону залива по каменистой дороге, урча, двигался автомобиль. И вдруг прожектор стал шарить оттуда по воде и по домам, находившимся на этом берегу. Ослепительный луч на мгновение задержался у дороги, ведущей к дому Асбьёрна. Если бы они пошли тем путем, то их наверняка бы обнаружили. Асбьёрн и Элна прибавили шаг; они подошли к дому со стороны черного хода, стараясь держаться в тени, образовавшейся между двумя световыми полосами.
– Идем, – тихо сказала Элна. Ведя его за руку, как малого ребенка, она открыла дверь подвала, и они спустились вниз.
– Раздевайся! Быстро! – Он машинально сорвал с себя одежду и, вздрогнув от холода, стал растирать обнаженные руки и плечи.
– Иди наверх и надень пижаму. На ночном столике есть бензофенил. Возьми три таблетки и поставь бутылочку на место… Иди… Я скоро вернусь!
Он с минуту стоял и смотрел, как она заворачивала его одежду и башмаки.
– Иди же! – повторила она, слегка подталкивая его.
Он бросился вверх по лестнице, осторожно открыл дверь в спальню и вошел. Некоторое время он стоял в задумчивом оцепенении. Потом вспомнил, что она велела ему делать. Он натянул на себя пижаму, схватил с ночного столика бутылочку, быстро проглотил три таблетки и поставил флакон на место. Затем он снова замер, как бы, прислушиваясь к голосу внутри: не нужно ли сделать еще что-нибудь? Потом пробормотал: «Нет, больше ничего», – и залез под перину.
Элна! Зубы у него стучали, он вцепился ими в одеяло. Что с ней? Что случилось? Почему она не идет?
Сердце его заколотилось сильнее; какой-то комок подступил к горлу, и ему пришлось несколько раз глотнуть. В теле появилась чуть заметная легкая дрожь. Бензофенил начал оказывать свое действие. Усталость постепенно проходила, и он чувствовал, как удары сердца становятся всё ровнее и спокойнее. Элна вошла, сняла с себя халат и легла рядом с ним. Она сказала:
– Ты откроешь им, когда они придут. Ты должен выглядеть недовольным, заспанным. А я потом выйду на лестницу.
Они долго лежали молча и смотрели в полутьму спальни. Он облизывал языком губы, пытался произнести ее имя, но это ему не удавалось. Она лежала совсем тихо, задумчиво прищурив глаза. Ее лицо было замкнуто, но спокойно и сосредоточенно.
– Элна! – начал было он, но голос изменил ему.
– Это они, – произнесла Элна, чуть приподняв голову. – Лежи, пусть они немного постучат…
В это мгновение ружейные приклады забарабанили во входную дверь.
– Иди, – шепнула она, – я приду следом за тобой…
Он поднялся с постели, отворил дверь и неверными шагами стал спускаться по лестнице.
В его ушах всё еще звучал голос жены. Асбьёрн притворился сонным и раздосадованным. Он повернул ключ и быстро отворил дверь.
– Кто там? – рявкнул он в темноту и замер, не в силах больше произнести ни слова.
Перед ним стояли три солдата. Не удостоив его ответом, они быстро протиснулись мимо него, направили карманные фонари на пол и стали обшаривать каждую половицу. Вдруг в доме зажегся яркий свет, и Элна, появившись на лестнице, спокойным тоном спросила:
– Кто это пришел, Асбьёрн?
В ответ раздался повелительный голос:
– Погасите свет! Почему нет затемнения?
– О, простите! – испуганно ответила Элна. Погасив свет, она сошла вниз и сбивчиво заговорила о своей непростительной рассеянности: она очень сожалеет…
Один из них прервал Элну:
– Затемнение тут ни при чем. Есть ли другой вход в дом? Ведите нас туда.
Они прошли к черному ходу, и солдаты снова обшарили каждую половицу.
– Вы не слышали, никто не пробегал мимо вашего дома?
– Нет. До нас доносились выстрелы с другой стороны залива, но мы думали, что это маневры, – отвечала Элна. – Мы никогда не будем забывать о затемнении, уверяю вас, мы ведь всегда были так осторожны…
– Знаете, чем вы рискуете, пряча кого-нибудь в своем доме? – снова спросил ее тот же человек, уже несколько миролюбивее. – Никто не заходил сюда за последние десять минут?
– Нет, – ответила Элна, испуганно посмотрев на него. – Нет, насколько нам известно. Но, может быть, вы лучше обыщете дом? Ведь двери были заперты, не правда ли, Асбьёрн?
Асбьёрн молча кивнул.
– Уфф, как здесь холодно!.. Закрой дверь, Асбьёрн. Так вы будете делать обыск?
Асбьёрн с восхищением наблюдал за Элной, которая прекрасно владела собой. Он вопросительно взглянул на солдат.
В это время из соседнего двора донесся крик офицера. Все побежали к нему. Один из солдат перескочил через ограду, затоптав цветы на клумбе. Немцы столпились во дворе, тыча пальцами на песок и указывая руками по направлению к леску. Хриплый мужской голос кричал что-то с другой стороны залива. Дом Кристиана Дагестада был ярко освещен.
Солдаты ушли к автомобилю. Асбьёрн и Элна стояли, прислушиваясь. Затем он осторожно закрыл дверь и повернул ключ в замке. Они поднялись в спальню. Асбьёрн сбросил туфли и лег в постель. Элна стояла выпрямившись, высоко подняв голову. Плотный шелковый халат – свадебный подарок мужа – красиво облегал ее крепкую фигуру. Она медленно сбросила его с себя, глаза ее сияли радостью. Повернувшись к зеркалу, она слегка поправила прическу. Это было привычное, но давно забытое движение, выражавшее радость, покой, уверенность в себе.
Затем Элна спокойно спросила:
– Как ты думаешь, удалось Дагестаду спастись?
И он ответил:
– Да, конечно: ведь когда я убегал от немцев, они думали, что гонятся за Кристианом.
Асбьёрн и Элна поглядели друг другу в глаза, и он медленно сказал:
– Забудь то, что я говорил тебе перед уходом. Всё это неправда.
Она не ответила, и только молча поцеловала его.
Суд постановил
(Перевод Л. Брауде)
Профессор Ванг был известнейшим собирателем автографов в своей стране. Однако ему никак не удавалось сравняться со знаменитостями в этой области за рубежом. С годами он всё меньше и меньше мечтал о славе, часто опаздывал на большие аукционы, а иногда и просто ничего о них не знал. И все диковинные находки проплывали мимо его рук. Не помогало даже то, что Ванг, обладая громадным состоянием, содержал целый штат специальных антикваров-скупщиков.
Но однажды утром город, в котором жил профессор, стал свидетелем великой сенсации. Ванг опубликовал сообщение о том, что он неожиданно приобрел несколько старых документов и писем, совершенно по-новому освещающих отдельные периоды мировой истории.
Со всех концов Европы к нему посыпались письма, в которых редакции научных журналов умоляли его дать интервью.
Приходили узкие конверты с адресами всемирно известных ученых. Когда настало лето, в городе появилось множество странных личностей. Размахивая старыми портпледами и огромными зонтиками, они расспрашивали встречных, как поскорее добраться до виллы Ванга.
Среди сокровищ профессора Ванга имелись письма Анакреона, Сафо, Сократа, Александра Великого, Архимеда, Плиния, Сенеки, Магомета, Карла Великого, Гуго Капета, Жанны д’Арк. Было там даже одно письмо Иуды Искариота и письмо Марии Магдалины к Пилату.
Профессор Ванг мог сообщить о происхождении этих богатств лишь то, что они принадлежали некоему дворянину, гугеноту, который когда-то привез их с собой в сундуке в Норвегию. Часть этих писем была случайно обнаружена в старом поместье округа Квинхеррад. Ванг надеялся, что удастся набрести и на другие сенсационные находки.
И действительно, из старинного сундука гугенота одно за другим появлялись всё новые и новые письма. Профессор Ванг жил словно в угаре. Наконец-то и он сделался героем дня. Он ездил из одного университета в другой, и повсюду его с распростертыми объятиями встречали известнейшие коллекционеры Европы.
Так прошло три года. Ванг тщетно умолял скромного антиквара, доставившего ему эти письма, открыть источник их происхождения, – Клойсен решительно отказывался…
Между тем от знаменитого коллеги из Парижа пришло тревожное письмо, которое произвело на почтенного профессора неожиданное и страшное впечатление.
Целую ночь просидел он наверху в своей библиотеке, подвергая тщательнейшей проверке самой сильной лупой те письма, подписи которых он в свое время специально изучал.
Успокоения ради заглянул он к своему другу, антиквару Клойсену, и один лишь вид этого солидного, преждевременно состарившегося сподвижника в науке придал Вангу уверенность в своей правоте. Имя Клойсена служило гарантией того, что всё было в образцовом порядке. Этот человек в течение тридцати лет вел безупречную жизнь, и его повсюду встречали с величайшей симпатией и дружелюбием.
Месяц спустя грянул гром.
В уничтожающей статье французского антиквара высказывалось сомнение в подлинности сенсационной находки норвежского профессора. Как выяснилось, одно из писем, пересланное Вангом французу, он подверг тщательной обработке. Под золотом букв парижскому антиквару удалось обнаружить берлинскую лазурь[12], изобретение совсем недавнего времени. Бумага представляла собой не что иное, как рифленый[13] форзац, вырванный из старинной книги или документа. В лучшем случае ей было лет сто. А Ванг считал, что письмо – весьма древнего происхождения.
Этот удар поверг профессора Ванга в полную растерянность. Неужели вся его недавно приобретенная коллекция оказалась подделкой? Он слег в постель, а всё дело, с явного одобрения весьма агрессивно настроенной профессорши, взял на себя брат Ванга, генеральный консул. Потратив на подсчеты целый вечер, консул пришел к выводу, что профессор вложил около ста тысяч крон в различные приобретения из Антикварной лавки «добропорядочного» Клойсена.
Разразился грандиозный скандал. Удрученный и подавленный профессор позволил уговорить себя передать дело в руки полиции, но при одном условии: сначала он посоветуется с признанным экспертом в этой области, старшим библиотекарем Мунком.
Мунк, который и раньше недоверчиво относился к находкам Ванга, явился сразу же и вместе с генеральным консулом принялся разбирать письма. Несколько простых проб бумаги подтвердили, что все письма были подделкой.
Пока генеральный консул сыпал проклятия на голову «добропорядочного» антиквара Клойсена, Мунк сидел погруженный в глубокую задумчивость. С юных лет он близко знал Клойсена и с величайшим интересом и симпатией следил за его деятельностью. Мунк был одним из немногих, кто понимал ненасытную жажду знаний, обуревавшую этого человека. Клойсен был осторожным, несколько неуверенным коллекционером, но обладал хорошим вкусом. У него можно было купить прекрасные и ценные вещи; правда, не очень дешево, но зато они всегда стоили заплаченных за них денег. «Такой редкий человек, как Клойсен, – думал Мунк, – коммерсант, который собирал ценности и больше заботился о привлечении приятных клиентов, чем о притоке денег в свою кассу!»
В конце концов Мунку с помощью профессора удалось уговорить консула подождать несколько дней и не заявлять на Клойсена в полицию. Это стоило им больших трудов.
Наутро следующего дня Мунк вошел в скромную антикварную лавку и, коротко поздоровавшись, сказал Клойсену, что хочет побеседовать с ним с глазу на глаз. Побледневший Клойсен распахнул перед ним двери своей конторы.
Мунк сел и, сняв перчатки, немного подождал, пока Клойсен успокоится. Потом он положил на стол пачку писем и тихо сказал:
– Эти письма, господин Клойсен, вы подделали. И… завтра ваше дело будет передано в руки полиции! Нет, сидите смирно… Я говорю вам, садитесь… Я пришел, чтобы выслушать всю эту историю от вас. Могу сказать, что пришел как друг. За всем этим что-то кроется. Я хотел бы знать, что именно.
Клойсен тщетно пытался собраться с мыслями и заговорить, но всякий раз волнение мешало ему. Его бледное лицо судорожно подергивалось. Он подпер голову руками. Плечи его дрожали.
Несколько минут Мунк молча смотрел на антиквара. Затем сказал:
– Послушайте, Клойсен, я не сыщик, но чувствую, что за всей этой историей что-то кроется. Есть, видимо, какие-то обстоятельства, говорящие в вашу пользу. Будьте любезны рассказать мне без утайки, с чего всё это началось. Говорите чистую правду, хотя бы это и затрагивало святая святых вашей гордости. Ну?..
Клойсен поднял голову. Лицо его было искажено до неузнаваемости.
– Я и сам не понимаю, как всё это произошло, – запинаясь начал он. – Последние месяцы я жил словно в аду, да и все эти последние годы были не лучше. Я пытался остановиться, но… я не в силах был разочаровать профессора Ванга, я был словно загипнотизирован его восторгом; каждое удачное письмо переполняло меня безграничной радостью, как будто это и в самом деле была подлинная находка… А потом я снова впадал в глубочайшее отчаяние…
Они молча посидели некоторое время, а затем Клойсен тихо добавил:
– Деньги? Вы не поверите, но в самом начале они не играли никакой роли. А позднее? Позднее я перестал узнавать самого себя. Ведь деньги давали мне возможность приобрести всё, на что раньше у меня не было средств: новую квартиру, книги. И, вам это известно, – возможность общения с людьми, которых я… почти боготворил. О да, позднее деньги, пожалуй, были самым главным. Ведь так всегда бывает с деньгами, когда они достаются нечестным путем.
Мунк спросил:
– С чего всё началось?
– Началось всё с издания Абеляра. Профессор Ванг случайно нашел его у меня с пометками королевы Кристине на полях. Я сам был потрясен тем, что у меня есть такой редкий экземпляр, а я не знаю о его существовании, и я стал искать еще что-нибудь в этом роде. Профессор помогал мне. Ведь он думал, что я хорошо разбираюсь во всех этих делах. А на самом деле я уж запутался в паутине хитрости и лжи. Я думаю, что за короткий срок преуспел в этом гораздо больше, чем за всю свою долгую жизнь.
Однажды я наткнулся на одно письмо, которое перекупил в Копенгагене, заплатив довольно дорого. Я перепродал его за полцены Вангу. Он-то был уверен, что я и заплатил за него ровно столько же. Уже тогда я очень любил ежедневные визиты профессора, а еще больше – беседы с ним. Во время одной из таких бесед он показал мне письмо, на которое явно должен был существовать ответ. Он изложил свои соображения по этому поводу, а я, приложив величайшие усилия, пустил в ход все свои деловые связи, чтобы напасть на след этого письма. Но мои поставщики отвечали, что если подобный ответ имеется вообще (они сомневались в его существовании), то он должен находиться среди остатков знаменитой библиотеки в Туре. Это письмо разыскивали ученые всего мира.
Я рассказал об этом Вангу, и он впал в ажиотаж и начал утверждать, что письмо упоминалось и в более поздние времена; если я хочу убедиться, он покажет мне несколько своих старых каталогов.
Вот тогда-то я и был впервые приглашен в дом Ванга. Я не могу припомнить ни единой книги из его богатой библиотеки, ни единого слова из его ученых речей. Я был потрясен этим респектабельным домом. Простой ужин был для меня священнодействием, а мечта, которую я лелеял вот уже тридцать лет, стала явью. Я был равным среди равных в избраннейшем обществе ученых.
На следующий день я засел в библиотеке. Я вложил всю свою энергию в это дело, и вот однажды утром, дрожа от волнения, я уже мог показать Вангу результат своих трудов. Как он разволновался, как набросился на письмо! Он сразу увидел недостатки, бросающиеся в глаза. А я непринужденно заметил, что ошибки эти – неизбежны. И действительно. Ведь письмо было копией, сделанной совершенно несведущим человеком.
Вдвоем разобрали мы ошибки; профессор Ванг показал мне, как писалась та или иная буква, обратил мое внимание на стиль латинского письма, и даже на те ошибки, которые переписчики в то время считали нормой языка.
Клойсен провел рукой по лбу, потом выпрямился и тихо сказал:
– В конце концов он воссоздал это письмо в таком виде, в каком ему надлежало быть, вплоть до малейших деталей. Письмо это много дней жило во мне, жгло меня. И ведь ничего не стоило воспроизвести его заново ради того, чтобы оправдались надежды профессора. А может… это и было его заветной мечтой, я не знаю; ведь он страдал так же, как и я. Я видел, что он находился в состоянии страшного возбуждения. Я носился с этим письмом, а потом взял и внес в него ряд поправок.
В небольшой конторе надолго воцарилась тишина. Затем Клойсен, вздохнув, закончил:
– Я собирался было избавиться от этого письма, но сенсация, которую оно вызвало бы, и то, что я мог быть теперь на равной ноге со всеми этими учеными, сделали свое. О да! Вероятно, все преступники оправдываются тем, что их вовлекает в мошенничество страстное желание прожить жизнь среди людей, близких им по духу, но превосходящих по положению. Скоро я набил руку в этом деле, а профессор Ванг с такой трогательной доверчивостью восполнял пробелы в моих знаниях, что это до сих пор причиняет мне самую жестокую боль. Он был моим единственным другом!
Мунк сидел и разглядывал Клойсена. Этот человек был совсем не похож на мошенника, и Мунк подумал: «Да, это совсем новая разновидность честолюбцев, но за этой разновидностью не скрывается никаких дурных инстинктов; она просто до крайности несовершенна, ибо ее почва – мечты. Клойсен жил в каком-то пьяном угаре, за который ему придется теперь расплачиваться долгим тюремным заключением!»
– Когда явится полиция? – прошептал Клойсен.
– Не знаю, – отвечал Мунк. – Но во всяком случае она не явится до тех пор, пока я снова не переговорю с вами. До скорого свидания.
Он протянул Клойсену руку и стоял так до тех пор, пока антиквар, широко раскрыв от изумления глаза, не опомнился. Потом Клойсен медленно протянул Мунку руку. Он ровно ничего не понимал. Ведь он был обманщиком, самым подлым мошенником…
Как раз то же самое думал генеральный консул и усиленно внушал это усердно поддакивавшему полицейскому инспектору. Консул всё-таки заявил в полицию. Ведь дело неслыханное! Фру Ванг гневно расхаживала взад и вперед по комнате. У нее была исключительная память. Она вспоминала теперь множество несимпатичных и подозрительных черт у этого господина Клойсена, у этого старьевщика!
За большим столом сидел тощий профессор Ванг и перелистывал свое драгоценное собрание писем. Все они были подделкой! Непонятно! При мысли об этом он ощущал почти смертельную тоску…
Мунк вошел без доклада, и генеральный консул прервал поток своего красноречия. Полицейский инспектор поднялся. Мунк остановился и недовольно посмотрел на него:
– Нет, раз уж вы всё равно пришли, господин полицейский инспектор, будьте любезны остаться, пока я не изложу вам результаты моего розыска!
Генеральный консул возмущенно отмахнулся, но Мунк, даже не взглянув на него, подошел к своему старому другу и положил руку ему на плечо.
– Дорогой Ванг, – сказал он, – я просмотрел твою коллекцию.
Профессор выжидающе смотрел на него.
– Мне очень больно, дорогой друг, но всё-таки я должен тебе сказать, что большинство писем не только подделано, но к тому же изобилует банальными фразами. Уж это непременно бросилось бы тебе в глаза, не будь ты столь ослеплен своими восторгами. Да, я наношу тебе смертельную рану, старый друг, но я знаю, что когда-нибудь ты и сам поймешь. И вот, стоя здесь пред тобой, я думаю: кто же виновник всего этого обмана?
– Кто виновник? – завопил генеральный консул. – Да вы в своем уме?! Извините, господин старший библиотекарь, но мне кажется, что вы превышаете свои полномочия…
– Оставь, дай ему высказаться, – прервал брата профессор и выпрямился на стуле. Выражение его глаз было настороженным. – Что ты имеешь в виду, дорогой Мунк?
– А что можно иметь в виду, когда скромный и честный человек внезапно пускается в мошенничество, нарушает свою упорядоченную жизнь и…
– Боже спаси! – воскликнул консул. – Всем известно, что фразы из сферы высокой психологии хорошо прикрывают всякие мошеннические проделки!..
– Хм, что ж, это следует принять к сведению, – несколько холодно ответил Мунк, – а мне теперь известно, что Клойсен вынужден был принимать плату за свои услуги. Ведь для того, чтобы все уверовали в подлинность писем, за них нужно было запрашивать высокую цену. Но вот перед вами знаменитый ученый, который всеми возможными средствами почти что вовлекает в обман невинного человека. Когда жертва сопротивляется, он всеми возможными средствами, почти насильно, заставляет ее осуществлять его заветнейшее желание. Ведь оно, откровенно говоря, – навязчивая идея Ванга. Навязчивая настолько, что ему не хочется ни думать, ни размышлять, когда у него на глазах рождается мошенничество, рождается, можно сказать, с его бессознательного одобрения и, заметьте, с его помощью. Без помощи ученого это мошенничество никогда бы не свершилось. Неужели вам это не понятно? Ни один из наших признанных знатоков не допустил бы, чтобы его так водили за нос. Он не стал бы просто так, без проверки, глотать все эти нелепости. Профессор же Ванг покупал автографы не задумываясь, постоянно требуя всё новых и новых, он облек доверием одинокого человека, жаждущего дружбы, он превратил Клойсена в подобие ученого мужа, художника. Он дал ему всё то, о чем скромный антиквар думал и мечтал так же горячо и исступленно, как профессор Ванг думал и мечтал о какой-нибудь диковинной находке для своих коллекций. Но этому человеку было нечего предложить, нечего продать и не на что купить. Его единственным достоянием была неподкупная честность. Твое легковерие, дорогой друг, чем оно было в данном случае, как не открытым поощрением? И поощрением чему? Разве ты не знал, что история была написана еще до того, как родились твои автографы? Ведь ты получал их в таком точно виде, в каком хотел. Неужто ты не знал, что все твои открытия были уже давным-давно известны? Ты понимаешь меня, старый друг?
Мунк склонился над старым профессором. Но Ванг, казалось, окаменел. Потом он медленно собрал письма в охапку, подошел с ними к камину, с минуту постоял – и бросил всё в огонь. Яркое пламя охватило письма.
Взбешенный генеральный консул обратился было к полицейскому инспектору, но тот холодно сказал:
– Я бы не хотел участвовать в этом деле, если господин Мунк выступит свидетелем.
Спустя четверть часа в конторе Клойсена зазвонил телефон. Звонил Мунк. Он сообщил антиквару, что ему нечего опасаться. Клойсен поблагодарил его тихим, взволнованным голосом, растрогавшим даже обычно такого сурового библиотекаря.
Но с этого дня дело Клойсена захирело. Да и сам он стал совсем другим. И не то чтобы боязливым или запуганным человеком. Вовсе нет. В нем просто что-то угасло.
Однажды его заставили свернуть с прямого пути, и он не мог найти дорогу назад. Он был уже забыт, когда в газетах появилось объявление о его банкротстве. Вскоре и сам он тоже исчез из города. Никто не знал, куда он девался…
Рождественский вечер Анны
(Перевод Ф. Золотаревской)
Анне минуло семнадцать лет, когда она поступила служанкой в дом тайного советника Лёвендала. Это была ловкая, не по годам смышленая девушка, родом из отдаленной деревушки в южном Удалене[14]. Анну нельзя было назвать красивой, но в жилах ее текла молодая горячая кровь, и у себя в деревне она целые ночи без устали отплясывала на субботних гуляньях, между тем как другие девушки после каждого танца откидывались на перильца моста и жадно вдыхали свежий ветер с долины. Анна с увлечением пела и плясала по субботам, но потом такая жизнь стала казаться ей несколько однообразной, а разговоры у деревенской околицы совсем перестали ее занимать. Даже привычный вид красивой долины стал в конце концов действовать на нее угнетающе, и от этого Анна ощущала какую-то тупую тяжесть в голове.
