Текст книги "Без маски"
Автор книги: Эйвин Болстад
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Вдруг беседа прервалась, и все оглянулись. Из кабины для переодевания вышел Йорген. Он был высок, строен и широкоплеч. Его бархатистое загорелое тело вовсе не казалось сухопарым. Напротив, скорее он был чуть полноват. Сопровождаемый множеством взглядов, Йорген шел к стартовой колодке. Он чувствовал на себе эти взгляды; ему было неловко и в то же время приятно. Тренер не отставал от него ни на шаг. Они остановились у старта и начали совещаться вполголоса. Неподалеку от них сразу же собралась толпа. Все молча стояли и прислушивались к их разговору, хотя не могли разобрать ни слова. Йорген почувствовал и это. Он скосил глаза в сторону собравшихся спортсменов, но изо всех сил старался не дать им заметить, что их внимание приятно ему. Он понимал: то, что происходит теперь, бесконечно значительнее тех маленьких побед, которые он одерживал в соревнованиях со своими сверстниками. Теперь он возведен в ранг первых спортсменов страны. Он кивал, едва соображая, что ему говорит тренер.
– Ну, прыгай! – сказал тот и слегка отошел в сторону, оберегаясь от водяных брызг. Йорген оттолкнулся от стартовой колодки и, описав в воздухе дугу, прыгнул в бассейн. Затем он вынырнул на поверхность, отряхнул воду с волос и поплыл. Ему предстояло сегодня проплыть четыре двухсотметровки. И хотя он знал, что с дыханием у него всё в порядке, всё же ему нужно было плыть так, чтобы к концу дистанции силы у него неуклонно прибавлялись и чтобы последние двести метров он прошел быстрее, чем первые. Кроме того, ему нужно было всё время менять ритм. Тренер Йоргена когда-то бывал в Париже, и там ему посчастливилось наблюдать тактику знаменитого Тари. Правда, с тех пор прошло много лет, но такие вещи не забываются. Теперь Тренер обучал этой тактике своего воспитанника.
Друзьям из клуба, знакомым, соседям – всем хотелось завладеть вниманием молодого чемпиона. Иорген чувствовал себя в дружбе со всем миром.
Наконец, поздним вечером, он закончил тренировку. Отец беседовал с директором верфи, покуривая дорогую директорскую сигару. По другую сторону от Иверсена стоял преподаватель гимнастики и внимательно слушал объяснения адвоката о тренировке молодых спортсменов, находя много интересного в теории Иверсена, которую тот вынашивал уже много лет.
В школе мальчики толпились вокруг Йоргена, желая вытянуть из него что-либо интересное. Учителя, со своей стороны, также прилагали все усилия к тому, чтобы вытянуть из молодого пловца хоть какие-нибудь знания, но с еще меньшим успехом, чем прежде. Класс чуть не запрыгал от восторга, когда Йорген как следует отбрил учителя, в ответ на его довольно резкую просьбу быть прилежнее на уроках. Мать озабоченно поглядывала на сына. Ей очень хотелось, чтобы он держался подальше от этой шумихи, но в то же время она не меньше Йоргена волновалась, когда думала о приближении решающего дня. Ей необходимо было самой разобраться во всем. Но Иверсен всякий раз ставил ее на место: «В этом деле, мать, ты должна целиком препоручить мальчика мне!»
Что-то омрачало радость матери, но всё-таки лицо ее невольно озарялось гордой улыбкой, когда другие родители говорили о ее сыне.
А в бассейне с каждым днем становилось всё оживленнее. Знаменитые чемпионы, завоевавшие себе славу в других видах спорта, приходили взглянуть на Йоргена. Они не очень-то разбирались в искусстве плавания, но Йорген всё равно был рад познакомиться с ними. В то же время ему часто приходило в голову, что он вполне мог бы обойтись без знакомства со многими из этих болтунов. Они начинали ему надоедать. Столько людей жаждет поговорить с ним! Не может же он разорваться! Он стал избегать назойливых поклонников; иногда он прерывал их на полуслове и уходил, а иногда попросту заявлял, что не желает с ними разговаривать. Далеко не все были ему по душе, и он вовсе не намерен был делать вид, что ему приятно с ними беседовать.
Директор верфи теперь довольно часто удостаивал его беседой, а преподаватель гимнастики непременно стоял тут же и внимательно прислушивался. Йорген всегда бывал окружен толпой поклонников, и в последнее время у него на многое появились свои взгляды, которые он весьма авторитетно высказывал.
– Ты что это делаешь? – спросил он однажды перед сном своего брата Лейфа.
Тот повернул настольную лампу так, чтобы свет падал на рисунок.
– Недурно… – лениво протянул Йорген и повалился на кровать. – Сегодня я чертовски устал, Лейф, – сказал он, потягиваясь так, что пружины под ним заскрипели.
– Кстати, Лейф, – продолжал Йорген, – отец, кажется, обещал купить тебе эту новомодную летнюю шляпу. Они дьявольски дорогие. Но, видишь ли, мне такая шляпа абсолютно необходима к соревнованиям. Понимаешь, эти знаменитые пловцы чертовски шикарно одеваются… А ты ведь можешь обойтись…
– Да, да, конечно, всё в порядке, – ответил Лейф. – Как ты думаешь, понравится этот рисунок редактору?
– Безусловно, – ответил Йорген и сразу же уснул. Во сне он изредка вздрагивал и на его худощавом лице появлялась легкая гримаса.
В последние дни перед соревнованием Йорген каждый день читал в газетах свое имя и видел свои портреты. Дело пахло сенсацией. Ведь лето – мертвый сезон для прессы. И вот газеты стали на всех страницах трубить о своем юном земляке: «Величайшая надежда спорта!», «Мальчик, который будет защищать честь родного города», «Есть ли у Йоргена Иверсена какие-либо шансы?»; «В последние дни Йорген Иверсен показывает баснословное время!», «Сегодня Йорген Иверсен немного простужен, но доктор считает, что тренировку можно продолжать без особого риска»; «Сегодня Иверсен уже совсем здоров!..», «Йорген Иверсен – стройный и крепкий юноша, рост – 1,82, вес в настоящее время 72 килограмма; Иверсен в отличной спортивной форме!»
Руководителем соревнований был назначен владелец фабрики, хотя никто не знал, приходилось ли ему вообще когда-нибудь заниматься спортом. Он, вместе с другими отцами города, ожидал на вокзале многочисленных гостей. Юный Йорген чувствовал себя страшным щеголем в новых узких брюках и модной летней шляпе. Он привлекал всеобщее внимание. Но Йорген уже привык к этому. Его лишь слегка волновала встреча со знаменитыми спортсменами из столицы. Однако, когда они приехали, Йорген был просто очарован ими. Они выскочили из вагона и стали звать его. «Где Йорген?» – хором кричали они, не обращая внимания на протянутые к ним для приветствия руки. Они пробрались к нему, расталкивая окружающих. Столичные пловцы вели себя так бесцеремонно, что невольно разбудили в Йоргене остатки прежней застенчивости. Впрочем, она быстро исчезла, уступив место чувству гордости. И он пожимал чьи-то руки, отвечал на множество вопросов, позволял разглядывать себя, точно какую-то диковину. Знаменитые пловцы сразу же потащили его с собой; и не успели они дойти до выхода из перрона, как Йорген уже чувствовал себя с ними на равной ноге. Они возвысили его до себя, приняли в свою касту, и только теперь он с легким удивлением увидел, какое высокое положение занимают эти прославленные пловцы и с какой непринужденностью они это подчеркивают. И он начал, как мог, подражать им. Город казался таким маленьким перед лицом этих приезжих знаменитостей! Йорген почувствовал стыд. Для них были заказаны номера в самом шикарном отеле, и Йорген, который никогда раньше там не бывал, сияющими глазами оглядывал всё это великолепие. Когда он возвращался домой к обеду, то чувствовал себя так, словно побывал в другом мире. Старая лестница показалась ему узкой и до тошноты знакомой, а прихожая с висящей на крюках одеждой и неизменным запахом кухни – такой убогой и надоевшей! И он снова почувствовал стыд.
Когда он вошел в квартиру, то невольно стал опять сравнивать. Маленькая столовая была так не похожа на огромные светлые залы, длинные коридоры с комнатами по обеим сторонам, салоны с пальмами и каминами. А тот огромный ресторан с белоснежными скатертями, звон вилок, ножей, бокалов, пестрый шум, кельнеры, скользящие от столика к столику, богатые ресторанные завсегдатаи, которые небрежно вытаскивают из бумажника крупные банкноты и швыряют их на поднос… Точно так же поступали и те, которые сидели вместе с Йоргеном. Спортивные знаменитости расплачивались и глазом не моргнув… Да, Йорген попал во дворец, был очарован его роскошью, и теперь никак не мог избавиться от наваждения. Эти хохочущие и непринужденно болтающие пловцы, известные всей Норвегии, и даже за ее пределами, казались ему братьями, отпрысками одной и той же благородной расы. О, что за великолепное чувство, когда тебя повсюду окружают восторженные толпы поклонников и все твои желания исполняются словно по мановению волшебной палочки. А ты ходишь себе, спрятав руки в карманы, и изредка цедишь сквозь зубы одно-два слова. Ты радуешь людей уже тем, что ты есть «ты»! Вот каковы они, эти герои, которые скоро на состязаниях заставят до хрипоты орать своих поклонников. А ведь отголоски этих восторженных криков разносятся далеко-далеко за пределами стадиона, подобно тому, как расходятся круги от брошенного в воду камня. И знаменитым спортсменам останется только лететь на крыльях шумной славы, привлекающей к ним все взоры. Теперь они долгое время могут оставаться «великими», ничего не делая для того, чтобы доказать свое право на это звание.
Задумчиво поглощая обед, Йорген думал о том, какое это, должно быть, блаженство – ленивое упоение своей славой. Но теперь ему приходилось работать более напряженно, чем кому бы то ни было, чтобы попасть в избранный круг этих людей. В этот мир нужно попасть во что бы то ни стало, и Йорген чувствовал, что если он станет чемпионом, то будет на верном пути к этому миру, который околдовал его и сделался целью в его спортивной борьбе…
В воскресенье после полудня бассейн, в котором проводились состязания, был переполнен. Трибуны кишмя кишели народом.
Йорген стоял в своей комнате и делал дыхательные упражнения. Он чувствовал тяжесть в груди. Каждый вздох давался с трудом и причинял боль. Ему никак не удавалось набрать полные легкие воздуха. Тренер быстро взглянул на него. Двое помощников стали растирать ему руки, ноги и грудь. Он выглядел необыкновенно бледным. Никто не произносил ни слова. Вдруг за перегородкой раздались слова:
– Ты вырвешься вперед, Якобсен, а потом ты, Свиндал. Тогда парень, как пить дать, погонится за вами и надорвет силенки. А ты, Пеммер, плыви поспокойнее. Ясно?
Тренер Йоргена приложил палец к губам и поманил всех к выходу. Йорген и массажисты вышли вслед за ним. Последнее, что Йорген услышал, были слова тренера:
– Первые триста метров плыви своим обычным ходом; так, как ты привык. Запомни это, ради самого дьявола… А затем жми вовсю… Но первые триста метров… триста метров… слышишь, Йорген, первые триста…
Эти слова всё еще звучали в его ушах, когда великие пловцы вышли на старт. И тут Йорген почувствовал огромную разницу между ними и собою. Знаменитости держали себя так, словно всё происходящее не имело для них особого значения. По крайней мере, так можно было подумать, судя по их внешнему виду. А сам Йорген чувствовал, что тело его с каждой секундой претерпевает какие-то изменения, словно некие таинственные силы стремятся во что бы то ни стала отнять у него упругость, силу, энергию и даже волю к победе.
Он стиснул зубы и напряженно улыбнулся Пеммеру, который подошел к нему и, обняв за плечи, стал что-то доверительно шептать на ухо. В тот же миг эта сцена была запечатлена фотографами.
«Первые триста метров, первые триста метров…» – звучало в ушах Йоргена, и он вздрогнул, услышав обращенный к нему знакомый голос:
– Помни, Йорген… первые три… помни!
Он неустанно твердил про себя эти слова. На эту тактику, которой обучил его тренер, можно было свалить всю вину в случае неудачи. А он ожидал самого худшего исхода.
Йорген взошел на стартовую колодку. Наступила тишина. Десять тел напряглись, готовые к прыжку. Никто больше не улыбался. Затем послышалась бесстрастная команда стартера: «Пошли!» – и тела пловцов врезались в воду, словно выпущенные из лука стрелы.
Йорген почувствовал, как всё в нем рванулось вперед; ему казалось, что силы его неисчерпаемы и их с избытком хватит на всю дистанцию до самого последнего метра. Но его удерживал этот певучий голос: «Первые триста метров!» Сделав несколько беспокойных взмахов, Йорген установил определенный ритм и замедлил движение. На первом же повороте он испытал необычайное потрясение. Все участники соревнования ушли от него вперед на добрых пять метров. Он даже немного приподнялся в воде, но в ту же минуту услыхал знакомый голос: «Первые триста метров!».
Он оттолкнулся от стенки и продолжал плыть, больше не глядя на других пловцов, хотя его то и дело подмывало броситься за ними вдогонку. Он продолжал беспрестанно повторять: «Первые триста… первые триста…»
На следующем повороте расстояние между ним и остальными пловцами увеличилось еще больше. Но он, стиснув зубы, продолжал бормотать свое заклинание: «Первые триста метров». Он никогда и не подозревал, каких усилий стоит человеку обуздать себя и сдерживать до поры свои силы. Он вспотел от напряжения. Но на двухсотом метре Йорген заметил, что расстояние уменьшается, и внезапно его пронзила новая, еще не испытанная радость – радость выжидания. Он плыл позади всех, как тигр, крадущийся в ночи за своей добычей. Вдруг он почувствовал, что силы его еще совершенно не израсходованы. Но самое замечательное было то, что пловцы впереди ничего об этом не знали. Возможно, и у них тоже оставались про запас силы. Что верно, то верно. Но плыли-то они вслепую. Они гнали изо всех сил, ничего другого им не оставалось. Пловцы не знали ничего о своих соперниках. Было ли это пределом, или у них в запасе какой-нибудь сюрприз? Пожалуй, самое верное – плыть с напряжением всех сил.
Йорген передохнул немного и стал настигать соперников. Теперь нужно было, в буквальном смысле слова, наступать им на пятки. И в ту же минуту настойчивый голос исчез. Всё-таки Йорген справился с собою и не дал вовлечь себя в эту сумасшедшую гонку.
Соперники добились лишь того, что Пеммер плыл медленнее, на безопасном расстоянии от двух других. Он поискал глазами Йоргена, и вдруг обнаружил, что юноша находится где-то далеко позади него. Это раздосадовало Пеммера, сбило его с толку, и он старался не спускать с Йоргена глаз. Кроме того, Якобсен и Свиндал жали изо всех сил и ушли слишком далеко вперед, так что Пеммеру самое время было подумать и о самом себе.
Он бросился догонять их, и вскоре все трое поплыли рядом. При каждом повороте они в недоумении оглядывались на Йоргена. Потом они плюнули на всякую тактику и стали плыть как обычно, вступив в состязание друг с другом.
И тут Йорген начал постепенно ускорять темп.
Вначале те болельщики, который до соревнований восхищались Йоргеном, видя, что их фаворит отстает, сконфуженно приумолкли. Некоторые, совершенно разочаровавшись, стали пускать ему вдогонку всякие шуточки, вроде: «что-то заело», «машина не сработала», «пропеллер не в порядке», и многое другое. Но, когда пловцы пошли на последнюю стометровку, стало ясно: Йорген оставит всех позади.
И тогда над трибунами воцарилась мертвая тишина. Сотни глаз не отрываясь следили за Йоргеном. И вдруг кто-то не выдержал и разразился восторженным воплем. Это послужило сигналом. Поднялась целая буря криков. Прислушиваясь к ней, Йорген поглядел вперед и увидел перед собой ноги Свиндала. На повороте мимо него промелькнул Пеммер, который уже отталкивался от стены.
Наступил решающий момент, Йорген коснулся рукой стены и, перевернувшись словно дельфин, с силой оттолкнулся от нее. Теперь начинается самый напряженный момент, предстоит опаснейшая борьба. Сейчас дорога каждая секунда!
Он стрелою ринулся в воду, вся его сила и энергия передались рукам, и вдруг он резко изменил темп, – борьба началась!
Сквозь глухой шум в ушах он слышал крики, в голове у него стучало, он увидел руки Пеммера совсем близко от своих, заглянул на минуту в его удаляющееся назад лицо, поднял голову, чтобы набрать воздуха в легкие. Затем он снова опустил голову, делая гигантские взмахи, напрягая последние силы, чтобы коснуться стартовой колодки раньше Пеммера. Вода пенилась вокруг них, он задержал дыхание, руки погрузились в воду, ноги подняли целый фонтан брызг. Всё его тело дрожало от необычайного напряжения мышц, легких и сердца, и словно издалека он слышал рев тысячи глоток.
Тут он положил руку на край старта и огляделся. Пеммер, с побагровевшим лицом, тяжело дыша, настигал его. Они вопросительно взглянули друг на друга и обернулись к судье и хронометражистам. Они слышали, как те что-то говорили друг другу, но ничего не могли разобрать. Наконец поднялся главный судья, с бумагами в руках. Он стал читать: «Победителем состязания и чемпионом Норвегии в вольном заплыве на четыреста метров признан…» Что это? Почему пауза? Йоргену казалось, что она длится вечно.
И вот прозвучали слова:
– Йорген Иверсен…
Остальное потонуло в реве, и Пеммер протянул Йоргену руку.
– Что такое? – почти закричал он. – Новый рекорд? Черт возьми! Руку, приятель! Ты обогнал меня… Ах ты…
Они оба засмеялись.
Йорген медленно поплыл к лесенке. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не расплакаться. Тотчас же фотографы столичной прессы встали перед ним стеной. Отец пожал ему руку. Это мгновение было заснято: «Старый заслуженный пловец со своим сыном».
– Недурно сработано, Йорген, – сказал адвокат Иверсен слегка дрожащим голосом. Он был бледен, лицо его блестело, волосы слиплись от пота.
Какой-то незнакомый человек, вся фигура которого внушала уважение, пожал руку Йоргена и обратился к его отцу:
– Через несколько лет парень будет чемпионом мира!
В сотнях устремленных на него глаз Йорген видел обожание, раболепный восторг, и знал: что бы он теперь ни сделал – глупое, легкомысленное или умное, всё равно, – эти же сотни глаз будут с восторгом смотреть на него, восхищенные улыбки будут сопровождать каждое его слово, только бы он оставался их любимым героем. Здесь, в этом бассейне, сила, энергия, воля подвергались такому нечеловеческому испытанию, что победители покоряли все сердца.
В голосах на трибунах, в громкоговорителе, в словах судей он услышал нечто новое; это новое возвышало его над другими. Он, Йорген, – избранник, чемпион, первый среди людей! И тут ему стало казаться, что стены бассейна раздвинулись и он увидел у своих ног весь мир!
Небылицы старого шкипера
(Перевод Л. Брауде)
В этот рождественский вечер старый Эллерхюсен был в большом ударе, и собравшиеся гости, развесив уши, слушали этого мастера на всякие небылицы. Борода старика воинственно торчала, а пенсне то и дело сваливалось с красного, толстого, веснушчатого носа. Он с такой силой ударял своими огромными кулачищами по столу, что подпрыгивали стаканы.
– Молодым еще парнем ходил я в море вместе с капитаном Балле, – начал свой рассказ Эллерхюсен, и от звуков его могучего голоса зазвенела стеклянная люстра. – Был он дьявольски знаменитый пьяница и гуляка, считавший делом чести моряка никогда не крепить паруса. Но так как он обычно бывал пьян как стелька и не в состоянии был поднять голову, чтобы взглянуть на мачты, команда тихонько подкрадывалась к фок-мачте и тайком крепила паруса. Ко всему прочему, водилась за ним такая непростительная привычка: любил он биться об заклад. Всё равно, на что угодно и с кем угодно! И водилась за этой свиньей еще более скверная привычка: он не выносил проигрыша! Словом, куда ни кинь, капитан Балле был парень что надо!
Однажды стояли мы в Бергене, и он побился об заклад с капитаном Сюдо, что первым придет в Нос-Шилдз, куда оба они как раз держали курс.
Из Вогена мы вышли на всех парусах. С молниеносной быстротой рванулись вперед, оборвав швартовы, чтобы сэкономить несколько секунд. Точно резвые жеребята, миновали мы фьорд у берегов Бергена. Оба корабля были быстроходными клипперами, не раз ставившими рекорды в разных уголках земного шара. И здорово же они были оснащены, черт побери!
Бок о бок миновали мы форт на мысу Сёнре-Кварвен и с такой бешеной скоростью пересекали Ельте-фьорд, что волны то и дело окатывали палубы наших кораблей. Мы шли совсем близко друг от друга, и по запахам из камбузов легко можно было догадаться, что готовят на обед у соседа. И вот здесь в шхерах, Сюдо сел на мель только потому, что ему хотелось выиграть полметра расстояния. С торжествующим «ура!» мы проскользнули мимо него, а Балле с выражением величайшего презрения на физиономии вовсю дудел в боцманский свисток… И вот поплыли мы к югу. Ветер пел в парусах, а солнце золотило горизонт, отражаясь и сверкая в пенистых волнах, которые весело играли, пытаясь взобраться на носовые украшения корабля и разбиваясь о мощные бёдра русалок. Эти русалки были единственным предметом любви команды во время дальних переходов. Всё вокруг было залито солнцем. Мы были в лучезарном настроении, а шкипер подогревал себя вдобавок виски с содовой. Он просидел целый день, придумывая язвительные колкости по адресу одного-единственного лица: капитана Сюдо. Дело кончилось тем, что Балле допился до белых слонов, которые будто бы хотели пробраться на корабль через иллюминаторы. И тогда мы заковали его в кандалы.
Но тут начался шторм. И уж это был, доложу я вам, шторм! Сначала наступила какая-то странная тишина. На юге появилась совсем маленькая тучка. Казалось, будто кто-то гонит ее оттуда на север. Не успели мы опомниться, и уже стало темно, как в мешке. Боже, помилуй нас!
Море и небо слились воедино. Тогда вахтенный вытащил молитвенник и стал молиться о спасении мореплавателей, терпящих бедствие на море.
Со всей ответственностью я заявляю и берусь доказать, что наш шторм был всем штормам шторм. Но – хотите верьте, хотите нет – воля ваша! Снасти выдержали! Казалось, будто шхуна взлетала на воздух. Это вовсе не значит, что она летала по-настоящему. Ни в коем случае! Когда старые морские волки начинают плести подобную околесицу, уж будьте уверены: они-то привирают. Нет, о том, чтобы летать на паруснике, и говорить не приходится. Но я, пожалуй, единственный на всем свете, кто чуть было не испытал это.
Дело в том, что во время шторма появились как раз такие волны, над которыми наука, пустив в ход все свои приборы, и посейчас ломает голову. Сверкая, волны эти поднимались всё выше и выше, а потом внезапно обрушивались вниз.
Ну и зрелище! Шторм! Корабль, где каждый на своем посту, а капитан – в кандалах!
И тут началось такое, от чего сохрани и помилуй боже всякого моряка. Вдруг раздались страшные раскаты грома, и вспышка молнии осветила серебристо-белую тень, выскользнувшую из черного мрака.
«Что это?» – шепнул мне штурман, стоявший на мостике.
А я в это время висел на реях и словно онемел. Видите ли, уже тогда я кое-что предчувствовал. Тень с подветренной стороны исчезла лишь для того, чтобы вынырнуть еще ближе к кораблю. И вот только тогда все поняли, в чем дело. Дубленые лица моряков покрылись смертельной бледностью, потому что рядом с нами на всех парусах шел какой-то корабль. Разрезая волны, он прогудел совсем близко, на расстоянии примерно десяти метров от нашего бугшприта[9]. Дьявольский хохот заглушил шум бури. В это мгновение месяц вырвался из-за туч и нам удалось разглядеть шхуну-призрак. Это был парусник смерти – Летучий Голландец!
С громким криком боцман прыгнул за борт, а за ним, дико воя, ринулся корабельный пес. Рулевой бросил руль и пустил шхуну по воле волн. Оверштаг[10] был поврежден, и шхуна, то и дело грозя перевернуться, болталась, петляла, прыгала и танцевала по волнам во всех направлениях розы ветров, пока не врезалась прямо в Летучего Голландца. И что вы думаете, этот Голландец оказался не чем иным, как старой лоханкой капитана Сюдо. И тут шхуна наша перевернулась.
Команду вышвырнуло в море, но мы изо всех сил старались держаться на поверхности воды, хотя бешеные волны подбрасывали нас чуть не до самого неба. Такие волны страшны были для парусников, а для пароходов они – сущие пустяки. Верно я говорю?
Так мы и болтались в море. Я судорожно вцепился в бугшприт. А тут еще, откуда ни возьмись, вынырнул наш шкипер и спросил, какой такой дьявол пустил шхуну ко дну, пока он спал. Он звенел наручниками и требовал, чтобы их немедленно сняли. В таком виде он, дескать, совершенно не в состоянии снова принять команду над шхуной.
Все мы потеряли уже надежду на спасение и покорно барахтались на волнах, дожидаясь смерти. И вот тогда-то появился капитан Сюдо. При виде его капитан Балле всерьез утратил мужество. С ужасом вспомнил он о заключенном пари. Я хочу сказать – о проигранном пари! Ведь он проиграл! И вот тогда-то я и помешал ему пустить себе пулю в лоб.
Сюдо спас нас, не скрывая своего глубочайшего презрения. Я настолько обессилел, что меня вместе с бугшпритом просто-напросто втащили на палубу, после чего я немедленно потерял сознание.
Когда я очнулся, Сюдо как раз указывал пальцем туда, где наш чудесный корабль потерпел крушение. Его гнусная улыбка и была, верно, той последней каплей, которая переполнила чашу моего терпения и заставила поставить на карту всё, ради того только, чтобы капитан мой всё же выиграл пари.
«Как же так, выиграть пари без шхуны?» – быть может, спросит кто-нибудь из вас, заподозрив меня в том, что я сижу здесь и плету небылицы. «Да, без шхуны!» – отвечу я и, даже не моргнув, честно и открыто посмотрю вам прямо в глаза. Потому что суровый и пристальный взгляд может иногда быть столь же красноречив, как удар кулака по подбородку.
Пока воображала Сюдо назойливо мучил моего дорогого капитана, я ночи напролет обдумывал свои планы.
Капитан Балле состарился за эти дни. Горе и скорбь были написаны на его открытом, багрово-красном лице.
И вот в один прекрасный день мы оказались, наконец, между молами Нос-Шилдза, подошли к набережной и стали на якорь. Матросы толпились на сходнях, торопясь выйти на берег.
И тут-то Сюдо, эта низкая душонка, и начал свое вероломное нападение.
«Бились мы однажды об заклад…» – сказал он.
«Извините, – холодно и решительно, как всегда в минуту опасности, прервал я его, – но не могу ли я взглянуть на письменное условие этого пари?»
Слегка замешкавшись и окинув меня подозрительным взором, Сюдо вытащил бумагу и протянул ее мне.
Бросив многозначительный взгляд на Сюдо и многообещающий на Балле, я медленно и внятно прочитал следующий отрывок из этого документа: «… и финишем считается линия между молами. Нижеподписавшийся заверяет своей честью и совестью, что его бугшприт пересечет эту линию первым…»
Больше я читать не стал. Но жестом, которому в свое время мог бы позавидовать Эгиль Эйде[11] из Национального театра, я выразительно указал в сторону носа корабля-лоханки Сюдо.
Стояла мертвая тишина, когда оба капитана поднялись, чтобы рассмотреть бугшприт лоханки. Сюдо медленно наливался кровью, а мой капитан звонко шлепнулся на свернутые канаты и заплакал от волнения и выпитого им в тот день скверного виски. Потому что бугшприт нашего корабля был крепко прикреплен к носу лоханки Сюдо, этого жалкого подобия добропорядочной шхуны. Сомнений не было. Наш бугшприт пересек линию между молами на добрых два метра впереди бугшприта Сюдо.
Вот так и случилось, что обыкновенный бугшприт сначала спас мне жизнь, а потом помог капитану Балле выиграть пари. А большего нельзя и требовать от какого-то бугшприта. О благодарности, какую я за это получил от капитана Балле, я расскажу в другой раз.
Сильнейший
(Перевод Ф. Золотаревской)
В доме Асбьёрна Куллинга среди ночи задребезжал телефон. Асбьёрн, сонно пошатываясь, выбрался из постели.
– Да! – раздраженно буркнул он в трубку.
С минуту длилось молчание, а потом кто-то торопливо и прерывисто зашептал:
– Они уже на пути к Кристиану… беги к нему скорее, остались считанные минуты… я стою здесь и…
Еще не совсем очнувшись от сна, Асбьёрн пробормотал:
– Что это за шутки, черт побери? Кто «на пути», куда?.. – В эту минуту он окончательно проснулся и похолодел от страха.
– Проклятье! Да они же, понимаешь, они! Беги скорей!.. Но кто у телефона? Это ты, Ролф? Я не могу…
– Это не Ролф, – хрипло ответил Асбьёрн. – Вы ошиблись номером.
– А, черт! – огорченно и устало сказал кто-то на другом конце провода; потом заговорил быстро и горячо:
– Если вы знаете Кристиана Дагестада, то бегите к нему и передайте то, что я сказал. Поторопитесь, сам я не могу уйти отсюда.
Голос внезапно умолк. Вероятно, прервалась связь, а может быть, человек говорил из будки и время его истекло. Но, скорее всего, ему помешали; наверное, появился кто-нибудь, кому не полагалось слышать этот разговор. Впрочем, всё уже было сказано. Асбьёрн получил тревожную весть и должен был передать ее дальше.
– Я всё слышала, – шепнула Элна. Она стояла рядом с ним, бледная, со сверкающими глазами. Блеск их казался странным на застывшем, ничего не выражающем лице. Асбьёрн чувствовал, что она охвачена ужасом, хотя и старается сохранить мужество.
На улице тихо шелестела под ветром листва деревьев. Но в ушах Асбьёрна этот тихий шелест превращался в монотонный гудящий напев, постепенно заполнивший всё вокруг. Он вдруг почувствовал, что его подхватил какой-то вихрь, который увлекает его за собою, подобно тому как налетевший на мирную деревню циклон увлекает в своих смертоносных объятьях всё, что попадается на пути. Гул и монотонный напев раздавались всё громче и громче, пока он сбрасывал с себя пижаму и ощупью искал рубашку. Пальцы двигались лихорадочно и неуверенно. Запонка выпала у него из рук, он наклонился было, чтобы поднять ее, но почувствовал, что это бессмысленно. Ну зачем ему сейчас запонка? Асбьёрн быстро натянул брюки. Мысли его блуждали, он никак не мог сосредоточиться. В мозгу проносились смутные видения, обрывки картин, но он не в силах был задержать на чем-либо свое внимание. Одно было ясно: он должен переплыть залив! Через несколько минут немцы будут там. Он должен переплыть залив!
Застегивая подтяжки, Асбьёрн сердито ворчал:
– И почему этот парень ошибся номером? Надо же было ему попасть ко мне! Отчего, отчего он не позвонил раньше, когда еще было в запасе время?
Асбьёрн задыхался в безмолвной ярости. Он быстро надел левый ботинок. «Тебе вовсе незачем туда ехать», – сказал вдруг его внутренний голос. «Ничтожество!» – в ту же минуту ответил другой голос. «Об этом ведь никто не знает. (Асбьёрн еще сильнее заторопился, обрывая шнурки на ботинках.) Ты не поедешь. (Он завязал шнурки.) Ты останешься дома. (Он встал и надел пиджак.) Ты не успеешь, это бесполезно, они уже в пути…» На глазах его выступили слёзы ярости. Какая-то неодолимая сила влекла его вперед, но в то же время страх удерживал дома. Нет, он должен действовать! Гул в ушах всё нарастал.
