Текст книги "Чужое счастье"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
– Это не важно, я все равно не уверена, что буду здесь на каникулах, – холодно сказала Финч. – У моих тети и дяди дом в Кабо. – Ей нравилось, как звучало это слово – Кабо. Словно она принадлежала к числу тех людей, которые привыкли в мгновенье ока принимать решение о том, чтобы слетать в такое место, как Кабо-Сан-Лукас. И это не было ложью – у Элис и Вэса действительно был домик в Кабо, в котором они всегда предлагали пожить Гектору и Лауре, несмотря на то что те скорее полетели бы на Луну. «Что нам делать в Кабо, да еще с маленьким ребенком на руках?» – говорила Лаура.
Люсьен был словно в воду опущенный.
– Да? Потому что я надеялся… – он пожал плечами, – забудь. Это не имеет значения.
– Что?
– Я собирался спросить у отца, можно ли взять тебя с собой.
– Правда? – Сердце Финч сжалось от радости, но затем так же быстро упало. Она не могла просить Лауру и Гектора о том, чтобы они оплатили эту поездку, – все их сбережения до цента ушли на ребенка. – Я бы с удовольствием, – сказала она как можно спокойнее, – но мои родители надеются, что я проведу Рождество с ними. Мне не хочется их разочаровывать.
– Мы едем на следующий день после Рождества.
– Послушай, к твоему сведению, я даже на лыжах не умею кататься, – сказала Финч почти со злостью.
– Я тебя научу.
– А как насчет лыж?
– Ты можешь взять их напрокат.
– Не каждый может себе это позволить. Тебе об этом известно? – Она посмотрела на Люсьена так, словно он был виноват в том, что у нее нет денег.
Люсьен поднял голову и одарил ее своей медленно появляющейся улыбкой, которая ее покорила.
– Послушай, я бы не предлагал тебе поехать, если бы рассчитывал на то, что ты будешь за все платить. За все заплатит мой отец. Ему эта идея понравится, уверяю тебя, как и все, что помогает ему избавиться от меня.
У Финч стало легче на душе. Но, не подавая вида, она сказала:
– Откуда мне знать, что к тому моменту у тебя не будет новой девушки?
– У тебя точно так же может появиться новый парень, – ударил Люсьен в ответ.
– Например?
– Только не говори мне, что не замечала, как Аллан Дорфмейер на тебя смотрит.
– Ты выдумываешь.
Люсьен усмехнулся. Уже когда они шли на урок, он спросил:
– Так как насчет каникул, ты поедешь или нет?
Финч вздохнула.
– Мне нужно спросить у родителей, но я почти уверена, что они согласятся.
Люсьен притянул ее к себе и крепко поцеловал на глазах у школьников, прогуливавшихся по коридору.
– Пролог к будущим развлечениям, – прошептал он ей на ухо.
– Я думаю, что у Аллана нет никаких шансов.
– Если он до тебя хоть пальцем дотронется, я из него дух вышибу.
Прозвенел звонок, захлопали дверцы шкафчиков. В коридоре раздавались осипшие голоса, окликавшие друг друга. Заместитель директора объявил по системе местного радиовещания о том, что после обеда состоится специальное собрание.
– Нам лучше поспешить, – сказала Финч.
– Миссис Джи сможет провести урок и без нас. – Люсьен не шевельнулся и только крепче обнял ее.
– Я в этом не уверена, – ответила Финч. Она с ужасом поняла, что вот-вот расплачется.
Рождество казалось таким далеким. Финч подумала о том, что если сможет пережить разлуку с Люсьеном, то научиться кататься на лыжах будет для нее парой пустяков. Даже если она поранится. Разве можно сравнивать перелом руки с тоской по любимому?
За два дня до возвращения Лауры и Гектора Финч и Энди решили вычистить дом сверху донизу. Они перебрали весь хлам, скопившийся на заднем дворе, – сапоги с засохшей грязью, мячи, пожеванные собаками, полупустые сумки с землей для цветов – и наполнили несколько больших пакетов для мусора. Они выкупали собак и нацепили ошейник на кудрявую шею Рокки, через пять минут уже бегавшего во дворе. Девочки даже покрасили забор вдоль подъездной аллеи. Когда они все вычистили и вымыли, Финч оглянулась на блестевшие окна и двери, поцарапанный котом диван, накрытый свежевыстиранным покрывалом, и букет ивовых прутиков в банке из-под молока, стоявший на каминной полке, и ощутила невероятное удовлетворение. Этот дом не выглядел так хорошо со дня свадьбы Лауры и Гектора.
В последнюю минуту Анна зашла узнать, не нужна ли помощь. Она выглядела подавленной, и Финч догадалась, что она скучала по Марку. В то же время Анна была решительно настроена начать новую жизнь. И если раньше она всегда казалась подавленной, то сегодня в ней чувствовалась скрытая сила.
Они болтали на крыльце, когда на подъездную аллею въехал «Эксплорер», окутанный облаком пыли. Финч с замиранием сердца смотрела, как вылезали из машины Лаура и Гектор. А где же ребенок? Неужели что-то случилось? Она слышала ужасные истории о парах, которые отправлялись за ребенком с большими надеждами, а возвращались с пустыми руками – из-за беспорядков в странах третьего мира.
Затем Лаура открыла заднюю дверь и, наклонившись, достала что-то с сиденья. Финч увидела только большой сверток, затем из него появилась пара пухленьких коричневых ручонок, которыми малышка размахивала не хуже, чем дирижер оркестра. Лаура заметила это и улыбнулась, после чего направилась по дорожке к дому, ступая так осторожно, словно несла новорожденного младенца, а не шестимесячную круглощекую малышку. Финч вздохнула с облегчением.
Эсперанца оказалась еще более симпатичной, чем на фотографии: круглолицая, с ямочками на щечках и густыми черными волосами, торчавшими, как у панк-рокера. Когда Финч протянула ей руку, малышка на удивление крепко схватила ее указательный палец, воркуя и дрыгая от удовольствия ногами. У Финч затрепетало сердце.
– Хочешь подержать? – Лаура протянула ей ребенка безо всякого беспокойства.
– Она весит целую тонну, – пошутила Финч, чувствуя, что в любую минуту может заплакать.
– Половину из этого весит подгузник. Я не меняла его с самого аэропорта. – Лаура сказала это таким тоном, словно даже сменить подгузник Эсперанце было привилегией.
– Посмотрите на это личико! – Анна пощекотала толстую коричневую ножку девочки, глядя в глаза с невероятно длинными ресницами, которые заворачивались назад и слегка касались бровей. – У Джека появилась соперница.
В этот момент на крыльцо вышла Мод и, увидев, из-за чего была вся суматоха, схватилась за сердце.
– Господи милосердный! – Она взяла девочку из рук Финч и принялась рассматривать ее с головы до ног. Казалось, Эсперанца настолько же очарована Мод, как и та ею.
– Мы отлично поладим, да, душка?
– Она уже ползает? – спросила Анна.
– Она еще не разобралась, как это делать, но уже пытается, – сказала Лаура.
Голубые глаза Мод просияли. Уже много лет она не заботилась о детях – ее сын был в возрасте и имел свою семью, – но она точно знала, что делать, когда Эсперанца начала хныкать. Мод стала ходить туда-сюда и гладить малышку по спине, после чего ребенок немедленно успокоился.
Когда Эсперанца начала клевать носом, Лаура забрала ее у Мод, толкнула дверь, и девочка в изнеможении упала ей на плечо.
– Я вижу, все прошло хорошо, – сказала Анна Гектору.
– Были небольшие проблемы в посольстве, но после все прошло гладко. Со вчерашнего дня у Дяди Сэма есть новая гражданка, – он усмехнулся, обнажая поломанные передние зубы.
– Слава Богу! Я так волновалась. – Анна, очевидно, ожидала наихудшего. Неужели она всю свою жизнь проведет в страхе, думая, что за каждым углом ее поджидают неприятности?
– Как новая работа? – спросил Гектор.
Анна просияла.
– Сложнее, чем я думала, но я каждый день учусь чему-нибудь новому.
Анна как всегда была скромна.
– Ее босс сказал, что ей стоит написать книгу, – произнесла Финч, – и если Анна это сделает, то он ее напечатает.
– Ключевое слово – «если». В любом случае, это лучше… – улыбка Анны внезапно исчезла, – чем сидеть дома, – тихо закончила она.
Финч с удивлением подумала о том, как Анне удается быть такой терпеливой. Если бы Моника была сестрой Финч, она бы забросала камнями ее могилу.
– Приятно слышать. – Гектор посмотрел на Анну с нежностью, и Финч поняла, что он был рад, что с их соседкой все в порядке. – Как там Марк?
– Звонил позавчера. – Анна опустила голову, но недостаточно быстро, чтобы спрятать огорченный взгляд.
Гектор ровным тоном сказал:
– В следующий раз, когда будешь говорить с ним, передай ему, что мы по нему здесь скучаем.
– Передам. – Анна слегка улыбнулась, после чего извинилась и сказала, что ей нужно зайти в дом.
Когда она ушла, Гектор обнял Финч за плечи.
– Хорошая работа, – сказал он, кивая в сторону свежевыкрашенного забора.
– Я подумала, что вам будет не до этого, – ответила она.
– Это точно, – Гектор бросил взгляд в направлении дома. – У меня такое чувство, что с сегодняшнего дня наша жизнь кардинально изменится.
– Ты уверен, что не хочешь вернуть себе свою старую комнату? – поддразнила Финч.
Гектор усмехнулся. Глубокие морщинки в уголках его глаз тянулись до самых висков, и Финч впервые заметила, что у Гектора появились седые волосы.
– Живи на здоровье, – сказал он.
– Она много плачет?
– Не больше, чем все остальные дети.
– А тебя не смущает то, что она не… – Финч осеклась.
– Не моя? – закончил Гектор за нее. – Конечно же, я всегда думал, что у меня будут свои дети, но случилось то, что случилось. – Он взглянул на Финч, и в его темных глазах была любовь и ирония. – Ты знаешь, это ты во всем виновата. Если бы не ты, мы бы не знали, как здорово иметь ребенка.
– Сделай одолжение, не усыновляй еще двенадцать детей, – сказала Финч с застенчивой улыбкой. Но в глубине души она была рада, что узнала о его чувствах. Этот случайный отец оказался лучше, чем она могла себе представить.
После нескольких секунд тишины Гектор кивнул в сторону машины.
– Поможешь мне с чемоданами?
Он стал спускаться по лестнице, и Финч последовала за ним. Она слышала, как в доме сонно плакала малышка, а Лаура фальшивым голосом напевала колыбельную. Финч подняла голову и увидела ястреба, парившего высоко в небе. Небо было таким голубым, что казалось, оно сейчас треснет, и на мгновение Финч представила себя парящей рядом с ястребом. На землю ее вернул запах лазаньи и вид Гектора, державшего в руках сомбреро, такое же широкое, как и его улыбка.
Глава восемнадцатая
Каждый рабочий день приносил Анне новые задачи. Первые две статьи, написанные Анной, были отклонены без колебаний. Боб Хайдигер уныло постановил, что они годились лишь для студентки-второкурсницы. Но затем его заинтересовала одна статья о местном женском приюте. Он вызвал Анну в свой кабинет и закрыл дверь – обычно это был не очень хороший знак, хотя в этот раз новости оказались не такими уж плохими.
Боб сразу перешел к делу:
– Тебе все еще далеко до репортера, но у тебя есть способность добираться до сути вещей. Думаю, ты слышала, что Сьюзетт уходит в конце месяца… – Речь шла о шестидесятивосьмилетней обозревательнице Сьюзетт Пигот, которая много лет в «Кларионе» вела колонку советов «Говорит Сьюзи». – Я думал взять кого-нибудь из агентства печати, но почему бы тебе не попробовать?
Анна, запинаясь, дала согласие и отправилась на свое рабочее место. Через час она просматривала гору писем, доставшихся ей от Сьюзетт. Первым ее внимание привлекло письмо от женщины по имени Таня, которой не давала покоя мысль о том, отправить своего пожилого отца в дом для престарелых или нет. В ответ Анна написала, что чувство вины в этом случае было естественным, но оно могло лишь сбить с толку и привести к тому, что Таня примет неправильное решение. Анна посоветовала Тане встретиться с консультантом и перечислила несколько организаций, с которыми она сталкивалась, когда сама оказалась в такой ситуации.
Она обнаружила, что ее новая работа не слишком сильно отличалась от того, что она делала, когда отвечала на вопросы поклонников Моники. Боб настоял на том, чтобы Анна отвечала под псевдонимом, и она поступила именно так, потому что ее скандальная репутация могла оттолкнуть читателей. Некоторые письма необходимо было тщательно изучить и обдумать; другие не отличались здравым смыслом, как, например, письмо от женщины, жаловавшейся на соседку, у которой была привычка являться без приглашения и часто при этом оставаться на час или больше. Дебютом колонки «О чем задумались?» стал совет Анны для Сытой по Горло.
Дорогая Сытая по Горло!
Когда ваша соседка в следующий раз зайдет без приглашения, поприветствуйте ее словами: «Как нельзя кстати! Я как раз собиралась сделать пятиминутный перерыв на кофе». Таким образом она будет знать, что вы отводите ей определенный лимит времени. А если она не поймет намека, просто выгоните ее. Раз она такая толстокожая, то вряд ли почувствует обиду.
Пэнни.
Но как бы Анна ни любила свою работу, по вечерам ей все так же приходилось возвращаться в пустой дом. Разница была лишь в том, что она больше не позволяла себе погружаться в депрессию. Анна нашла другого психоаналитика, который ей понравился, – деловую пожилую женщину по имени Корин, напоминавшую Анне Ронду. Именно Корин направила Анну в ВДА – объединение взрослых детей алкоголиков. Анна посещала эти встречи раз в неделю и пришла к глубокому пониманию того, что побудило Монику вести себя подобным образом. Она также все четче и четче видела роль, которую сама осознанно во всем этом сыграла. Надеясь, что и Лиз это принесет пользу, Анна убеждала сестру присоединиться к ней, но Лиз отказалась, заявив, что она больше не испытывает желания ездить туда-сюда после той незабываемой поездки в ад.
Анна ее не осуждала. Граница между исследованием прошлого и погружением в него была очень хрупкой и подтверждением тому являлись мысли о Марке, которые преследовали ее до сих пор. Единственное лекарство, которое помогало Анне облегчить страдания, это не давать мыслям о Марке застать себя врасплох. По приглашению Сэм она стала членом комиссии музыкального фестиваля и согласилась проводить экскурсии по историческим местам во время рождественской недели открытых дверей. На прошлых выходных она побывала на ежегодной выставке орхидей клуба садоводов, а на позапрошлой неделе ездила с Лиз в «Биг Сюр», где они пообедали раками и хорошенько выпили перед тем, как отправиться спать, хихикая до икоты.
Самым большим удовольствием для Анны было нянчиться с Эсперанцей (которую называли Эсси) в тех редких случаях, когда все в доме были заняты другими делами. Эсси смеялась чаще, чем плакала, и так крепко спала, что разбудить ее могло только землетрясение. Анна не сомневалась, что на предстоящей вечеринке, назначенной на следующую неделю после того как закончатся занятия в школе, Эсперанца будет царицей бала. Единственной проблемой было то, что девочка пробуждала в Анне материнский инстинкт. Глядя на Эсперанцу, Анна думала о детях, которые могли быть у них с Марком. Она знала, что должна благодарить Бога за то, что у нее есть, но это не избавляло ее от ощущения, будто ее чего-то лишили. Но не было ли это следствием установки, внушенной ей с младых ногтей о том, что ни одна женщина не может чувствовать себя полноценной без мужа и детей? (Хотя, видит Бог, родители Анны уж точно не были образцом счастливой семьи.) Почему ей недостаточно того, что она наконец-то узнала, чего хочет от жизни? Проблема заключалась в том, что у одиночества Анны было лицо – лицо Марка. Ночью, едва закрыв глаза, она видела его. Легкий ветерок, развевающий ей волосы, напоминал о его ласке. Даже любимая кофейная чашка Марка вызывала боль в сердце Анны каждый раз, когда она открывала кухонный шкаф и видела ее.
Марк время от времени звонил, но их разговоры были неестественными и всегда приводили Анну в еще большее уныние. Ей становилось все труднее и труднее довольствоваться малым, когда ее душа требовала так много. Самое смешное то, что на улицах на Анну постоянно заглядывались мужчины, и не только потому, что она была местной Леди Икс. Некоторые даже приглашали ее на свидания, как, например, Говард Ньюман из «Клариона», привлекательный мужчина, который был разведен и имел троих детей. За ланчем в «Три-Хаус» они говорили каждый о своей работе, о детях Говарда и о своих увлечениях – Говард оказался заядлым путешественником, – но хотя Анна приятно провела время в его компании, никакого продолжения не последовало. Единственный мужчина, которого она хотела, был далеко.
Однажды утром во вторник в середине июня, когда обильное весеннее цветение, охватившее долину, сменилось насыщенной зеленью лета, раздался звонок, которого Анна больше всего боялась.
– Я звоню по поводу твоей матери, – сказала Фелиция Кэмпбел. – Ей становится хуже…
Первоначальной реакцией Анны была улыбка в ответ на такое необычное выражение, как будто Бетти неправильно повернула на незнакомой дороге и заблудилась. Затем до нее дошло: ее мать больна, возможно, при смерти. Анна знала, что это могло случиться в любой момент – преклонный возраст и годы жестокого обращения сыграли свою роль – но все равно это известие вызвало шок. Едва положив трубку, Анна позвонила Лиз и договорилась встретиться с ней в больнице.
К тому времени как они приехали, было уже слишком поздно. Учтивый эмигрант-пакистанец отвел их в сторону и осторожно сообщил, что сердце Бетти остановилось. Анна молча стояла, в то время как Лиз требовала ответов. Сделали ли они все возможное, чтобы спасти их мать? Почему нет? Что это, черт подери, за больница такая?
На долю Анны выпало сообщить Лиз о том, что их мать, которая больше всего боялась долго умирать подключенной к машинам, оставила «завещание о жизни».
– Это то, чего хотела мама. И так действительно лучше.
Лиз изумленно посмотрела на сестру, а через мгновение опустила голову и заплакала. Анна знала, что все так и будет: сердце Лиз, зачерствевшее по отношению к матери, смягчится. Она плакала не только о Бетти, но и обо всех проблемах, которые навсегда останутся неразрешенными. То, что этот поезд давно ушел и их мать уже находилась вне досягаемости, казалось, не имело значения. Ее больше не было; и это все, что знала Лиз.
– Все приготовления сделаны, – спокойно проговорила Анна.
– Почему ты мне не рассказала обо всем этом раньше? – Лиз подняла голову, и в ее покрасневших глазах был упрек.
– Ты никогда об этом не спрашивала.
– Когда она?..
– Когда умер папа.
– Думаю, она хотела бы быть похороненной рядом с ним, – в голос Лиз вкралась горечь.
– Нет. Она сказала об этом совершенно определенно. – Бетти рыдала на похоронах их отца – слезами вроде тех, которые сейчас проливала Лиз, – но то, где она хочет быть похоронена, когда умрет, она знала наверняка. – Она будет лежать рядом с бабушкой – на другом конце кладбища, как можно дальше от Джо Винченси.
– И то слава Богу.
– Я должна позвонить насчет гражданской панихиды.
– Что мне нужно сделать? – спросила Лиз, но на данный момент она выглядела совершенно неспособной на что-либо, кроме как вытирать свой нос.
– Это может подождать до завтра, – мягко сказала Анна, составляя в уме список друзей и родственников, которым нужно будет позвонить. – Хочешь, чтоб я кого-нибудь попросила отвезти тебя домой?
– Почему бы нам не попросить об этом Дэвида? Он, вероятно, наверху со своим сыном. И святой Карол, конечно. Она бы наверняка настояла на том, чтоб он подвез меня, – голос Лиз дрожал; она облокотилась о стену и закрыла глаза. Смерть Бетти и разрыв с Дэвидом каким-то образом смешались в ее голове.
– Я тебя отвезу, – предложила Анна. – А утром мы вернемся за твоей машиной.
У Лиз был такой вид, словно она собиралась протестовать, но вместо этого со вздохом сдалась:
– Наверное, ты права. С моей удачей это будут двойные похороны. Я чувствую себя сейчас ужасно.
– Жизнь продолжается, – оживленно сказала Анна. Она знала, что Лиз хотела сострадания, но Анна больше не занималась обеспечением круглосуточной заботы и поддержки.
На губах Лиз появилась слабая улыбка.
– Ах да, конечно, жизнь продолжается. Выше голову, разве не это всегда говорила нам мама?
– У тебя все еще есть Дилан.
– Поверь мне, он единственный, кто держит меня на этом свете.
– Еще у тебя есть я.
– Я не знаю, почему ты так добра ко мне. – Лиз прислонилась к стене, сложив руки на животе, она походила на одного из пациентов. – От меня ведь не было особой помощи, правда? Как с мамой, так и с Моникой.
«Нет, не было».
– Я тебя прощаю, – сказала Анна.
Лиз удивленно посмотрела на нее. Конечно, она не ожидала, что Анна так сразу признает ее вину. Но вскоре выражение ее лица стало робким.
– Мне очень жаль. Правда. И я постараюсь загладить перед тобой свою вину. «Не поздновато ли для этого?» – проговорил насмешливый голос у Анны в голове. Но что толку было вспоминать прошлое?
– Я составлю список людей, которым мы должны позвонить. Каждая возьмет половину.
– Только убедись, что Дэвид и Карол в твоем списке, – горько сказала Лиз. Они шли к выходу, когда она спросила:
– А что насчет Марка – ты собираешься ему сообщить?
Анна на секунду задумалась, а затем покачала головой. Он будет настаивать на том, чтобы приехать, а она не сможет выдержать еще и это после всего остального. С другой стороны, если она скажет ему не приходить, станет еще очевиднее, что это не настоящая дружба, а какой-то гибрид. Друзья заботятся друг о друге в такие моменты, они держат тебя за руку и вместе с тобой в молитве преклоняют колени. Если Марк не мог быть с ней рядом в трудную минуту, то зачем притворяться?
Марк сидел в окружении пациентов и членов их семей в комнате Си-4, которая выходила окнами на лужайку, где в данный момент один из его коллег, Дэнис Ходстеттер, успокаивал потерявшую рассудок молодую женщину, которая, положив ногу на ногу, сидела на траве. Марк подумал об Анне. Он где-то прочитал, что в эскимосском языке существует пятьдесят слов, чтобы описать снег. Разве не должно быть по меньшей мере столько же слов, чтобы полностью описать тоску о близком человеке?
Пока что это было очень напряженное собрание: один из пациентов, молодой бородатый артист по имени Гордон, во всеуслышание заявил, что в детстве он подвергался сексуальным домогательствам – и именно со стороны того мужчины, который сидел сейчас напротив него, – своего старшего брата. Гордон и его брат орали друг на друга, а их родители с болью в глазах наблюдали за ними.
Собравшиеся стали это обсуждать. Многие люди выказывали свой гнев и отвращение. Мохаммед Б. – выздоравливающий наркоман, чьи родители, истинные мусульмане, сидели молча, потеряв от потрясения дар речи, – хвалил обоих, Гордона и его брата, за то, что у них хватило смелости посмотреть правде в глаза. Мелани С., пережившая инцест, разрыдалась. Джим Т. тихим голосом сказал, что он не позволит себе что-либо комментировать: он может сказать что-то такое, о чем потом будет сожалеть.
Марк напомнил пациентам о том, что вся информация конфиденциальна, и пригласил Гордона и его брата поставить свои стулья в центр комнаты. Гордон был первым. Он говорил приглушенным голосом, почти шепотом, о той моральной травме, которую нанес ему брат, и о тех страданиях, которые он переживал в течение долгих лет. Его брат Том, очень аккуратно подстриженный в отличие от своего лохматого брата, слушал его со слезами, стекающими по лицу, и время от времени кивал, словно хотел подтвердить, что действительно доставил своему брату столько боли.
Это была самая тяжелая часть работы Марка: оставлять свои суждения за дверью; даже если его душили злость и отвращение, он должен был найти в себе силы остаться беспристрастным. Нельзя излечить, упрекая, он знал это; помочь может только открытое, честное обсуждение, позволявшее высказаться каждому человеку. Прощение не всегда оказывалось конечным результатом; некоторые обиды оказывались слишком глубокими и болезненными, чтобы их можно было простить. Но в данном случае Гордон мог простить если не своего брата, то хотя бы себя, и суметь жить дальше.
Мысли Марка снова вернулись к Анне. Он знал, что ему будет тяжело, но не думал, что боль не уменьшится со временем. Он постоянно думал об Анне, писал ей письма, которые затем комкал и выбрасывал в мусорную корзину, набирал сообщения по электронной почте, которые удалял, не отправляя, и каждый раз, когда он звонил, по меньшей мере дюжину раз вешал трубку, прежде чем набрать ее номер.
И какова во всем этом была роль Фейс? Не стала ли она для него потерянной надеждой, мертвой любовью? Марк начал полагать, что, думая о том, будто его жена когда-нибудь выздоровеет, он принимал желаемое за действительное. Но как врач Марк знал, что появился некоторый прогресс, если не ежедневный, то происходивший со скоростью, которая считалась космической в области психиатрии, не так давно полагавшейся на электрошок и инсулиновую терапию, с лоботомией в качестве последнего средства спасения. Марк видел такие чудеса. Например, та женщина из группы, которая буквально на прошлой неделе сама говорила о себе как о выздоравливающем шизофренике. Она откровенно и разумно рассказывала о борьбе со своей болезнью. И она даже не была здесь пациенткой; она приехала ради сына. Так что действительно существовала вероятность того, что в не слишком далеком будущем Марк посмотрит на противоположную сторону обеденного стола и увидит, что женщина, на которой он женился, улыбается ему в ответ. Если бы он в это не верил, ничто не могло бы сдержать его – он отправился бы прямо к Анне.
Приглушенным голосом, запинаясь, Гордон прочитал вслух свой список противоречий.
– В тот день, когда ты обвинил меня во лжи, после того как я рассказал папе о том, что ты сделал, я почувствовал злость, стыд и боль. В тот день на озере, когда ты заставил меня поклясться жизнью, что если я когда-нибудь…
Когда у Тома наконец появилась возможность ответить, выяснилось, что в этой истории не было виновника – оказалось, что Том в детские годы тоже подвергался сексуальным домогательствам. Это происшествие повлекло за собой последствия, которые экспоненциально увеличились со временем.
Марк разобрался со всем этим как раз к ланчу. Послышался всеобщий вздох облегчения, когда члены группы собрали свои вещи и направились к двери. Когда вышел последний пациент, Марк осмотрел пустую комнату, и ковер, на котором валялись смятые салфетки, напомнил ему поле боя. Если на данный момент кто-то и был проигравшим, так это он. Работа, которая поддерживала его во время заболевания Фейс, начинала разочаровывать; в его броне появились крошечные трещинки, и сквозь них проникали мысли и чувства, которые Марку удавалось подавлять, используя инструменты своего ремесла.
Вечером Марк ехал домой в ужасную грозу. Дождь еще не начался, но серые дождевые тучи нависали низко над головой, молния сверкала причудливым зигзагом и освещала крупные дождевые капли, упавшие на лобовое стекло его машины. Марк планировал остановиться, чтобы перекусить, но затем засомневался, стоит ли это делать. Ему повезет, если он сумеет добраться от машины до входной двери, не утонув. Эта мысль вызвала у Марка еще большую депрессию, чем занятия с дневной группой. Марк так и не привык есть в одиночестве. Но каждый раз, когда он садился перед телевизором с тарелкой подогретого чили или кусочком недоеденной пиццы в руках, перед ним представал образ его матери, неодобрительно качающей головой. Одним из самых твердых убеждений Элли было то, что такая еда «для тех, кто не пробовал ничего лучше».
Совершенно неожиданно Марк решил проведать Фейс. Нельзя сказать, что это могло поднять ему настроение, потому что он никогда не знал, чего ожидать от жены. Иногда она была в абсолютно здравом рассудке и даже оптимистично настроена, в другой раз тряслась в депрессии. К своему бесконечному стыду Марк часто молился о последнем, как, собственно, и сейчас. Потому что при отсутствии надежды он сможет идти дальше.
Когда он приехал, Ширли в дежурной комнате не было; она сегодня не работала. Непреклонная седовласая медсестра, которую Марк не сразу узнал, сообщила ему, что приемные часы закончились. Возможно, если бы он позвонил заранее, они могли бы договориться, сказала она, указывая взглядом на висевший на стене плакат с правилами.
Слишком уставший, чтобы спорить, Марк просто пошел по коридору. Он не стал бежать и даже шел не особенно быстро. Его плечи опустились, с мокрых от дождя волос на шею стекали ручейки. Когда медсестра с красным негодующим лицом поравнялась с ним, Марк проигнорировал ее, словно она была мухой, жужжащей вокруг его головы, и даже не ускорил шаг.
Пациентка, которая вышла в холл, – женщина с окрашенными хной волосами, в боа из перьев на шее, отскочила от Марка, будто он был потенциальным насильником, хватаясь за ворот своего розового атласного халата, а костлявый молодой человек, который был похож на человека, пережившего концентрационный лагерь, со впалыми щеками и бритой головой, лишь окинул его беглым взглядом, когда тот проходил мимо.
Марк застал Фейс лежащей на кровати в своей комнате; она слушала диск Шуберта, который он ей подарил. Она села, и Марку показалось, что он увидел в ее глазах вспышку тревоги, затем выражение ее лица смягчилось.
– Все в порядке, Адель, – ясным ровным голосом произнесла Фейс, обращаясь к медсестре. – Я говорила с доктором Файном. Он сказал, что все в порядке.
Старая мегера продолжала разглагольствовать еще некоторое время: «Правила есть правила… как могу я выполнять свою работу, если люди не… они платят мне недостаточно, чтобы…» Но наконец она удалилась в холл, бормоча что-то себе под нос.
– Уф! – Фейс вздохнула, затем улыбнулась своей шаловливой улыбкой. Когда она встала, чтобы выключить плеер, Марк заметил, что она набрала несколько фунтов, и это подбодрило его.
Он улыбнулся и подошел к Фейс.
– Я очарован, как сказала бы моя мама.
– Не обращай внимания на Адель.
– Что это с ней?
– Она боится, вот и все.
– Чего?
– Что в один прекрасный день мы, пациенты, будем бегать по приюту.
– Это внесло бы разнообразие в ее жизнь.
Марк почувствовал, что его мрачное настроение отступило. Это был один из хороших дней Фейс. За исключением теней под глазами, похожих на следы от синяков, она была почти такой же, как до болезни. Он опустился на кровать рядом с женой, сдерживая желание вытянуться и закрыть глаза.
– Ты выглядишь уставшим, – сказала Фейс, участливо изогнув бровь.
– Сегодня был тяжелый день.
– Ты высыпаешься?
– В такую жару? – Температура воздуха всю неделю не опускалась ниже сорока градусов.
Дождь с грохотом бил по стеклу. Буря разогнала жару, но Марк сомневался, что этой ночью он будет спать лучше.
Фейс рассматривала его с выражением, которое он слишком хорошо знал: полусердитое, полусмирившееся. Она знала, что его что-то терзает, но ждала, пока он сам будет готов сказать ей – или пока она не потеряет терпение. Фейс вела себя так же, когда умирала его мама: она долго терпела его молчание, ожидая, пока Элли будет похоронена, а потом с такой же непоколебимостью, с которой она только что говорила с медсестрой, сказала:
