Текст книги "Чужое счастье"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
– Клэр говорит это только из вежливости, – сказала Герри, но Анна видела, что она была польщена. – И в любом случае, я только помогаю по выходным. – Герри работала менеджером в «Благословенной пчеле» – предприятии, которое было организовано местным монастырем и торговало медом, и работа занимала все ее время. – А учитывая все тарелки и чашки, которые я разбила, я не думаю, что Клэр когда-нибудь получит прибыль.
– Я вычту это из твоей рождественской премии, – поддразнила ее Клэр и отправилась дальше.
Герри проводила ее взглядом, наполненным гордостью… и чем-то большим – возможно, восхищением. Если Анна когда-либо задумывалась над тем, существуют ли чудеса, то ей нужно было лишь посмотреть на Герри.
Взгляд Анны упал на маленькую некрасивую женщину, в одиночестве сидевшую за столиком у стены, – Марту Элистон. Анна знала ее по церкви: кажется, она была в каком-то комитете вместе с Сэм. Хотя Марта была ненамного старше Анны, она выглядела уже стареющей женщиной, а бесформенное платье на ней только усиливало это впечатление. Насколько Анна знала, Марта никогда не была замужем и никогда ни с кем не встречалась. Она жила со своей старой матерью, то ли овдовевшей, то ли разведенной – Анна никогда не слышала, чтобы кто-нибудь упоминал о ее муже. Вдруг Анна ошеломленно подумала, что это описание подошло бы и ей. При этой мысли она вздрогнула.
Анна обернулась и увидела, что Обри пристально ее разглядывает.
– Ты выглядишь исключительно хорошо, дорогая, – сказал он, подчеркивая свой внешний вид космополита европейским акцентом.
Он словно прочитал ее мысли и точно знал, что ей нужно было услышать в этот момент.
– Хорошая реклама для жизни за городом, – добавил Обри.
Как будто Олд-Сорренто-роуд находилась в самой глуши. Но такой человек, как Обри, скорее всего так и думал.
Анна почувствовала, как краснеют ее щеки.
– Спасибо, – пробормотала она.
Ей очень польстил комплимент со стороны мужа Герри, который был когда-то самым завидным холостяком в Карсон-Спрингс. К тому же Обри Ролингер был еще и мировой знаменитостью. Его слова только укрепили решимость Анны противостоять блюдам с различными аппетитными кушаньями, которые предлагали гостям.
– Как дела у твоей мамы? – почти шепотом спросила Герри. Люди всегда спрашивали ее о матери так, словно Бетти была на пороге смерти. Но Анна считала, что для многих смертельная болезнь была предпочтительнее, чем безумие.
– Иногда ей лучше, а потом снова наступает ухудшение, – Анна пожала плечами. Она не хотела надоедать Герри своими проблемами.
– А твоя сестра?
Судя по неестественно вежливому тону, Герри, очевидно, имела в виду Монику, не внушавшую особой любви местным жителям, которых та называла не иначе, как «аборигенами». И неважно, что Моника сама родилась и выросла в Карсон-Спрингс.
– У нее все хорошо.
Анна не хотела показаться невежливой, но если бы она еще хоть слово сказала или даже подумала слишком долго о Монике, это испортило бы ей настроение. Она со вчерашнего дня все еще злилась на сестру за то, что та не позволила ей уйти с работы в обед, – как будто ее потребности были намного важнее, чем любое дело Анны.
Разговор перешел на другие темы. Обри рассказывал о своем приближающемся турне, во время которого Герри будет его сопровождать.
– Что-то вроде отложенного медового месяца, – объяснила она, поворачиваясь к нему с легкой таинственной улыбкой.
Анна не была на их свадьбе, которая состоялась в июне прошлого года – были приглашены только несколько родственников и друзей, – но она видела, что Герри и Обри просто созданы друг для друга. Герри даже переселилась из своего ранчо в пригороде в «Исла-Верде»[8] – красивое старинное имение, которое Обри снимал у Сэм.
Зависть – зеленоглазый монстр – снова подняла свою уродливую голову.
– Первая остановка – Альберт-Холл, – сказал Обри, – говорят, что там будет присутствовать премьер-министр. И королева тоже.
Видимо, его абсолютно не смущала такая перспектива, что было, скорее всего, следствием известности и уверенности в своих силах. Со своей величественной осанкой и роскошной шевелюрой седых волос Обри легко мог выдержать экзамен перед королевскими особами.
– Боюсь, мне придется довольствоваться компакт-диском, – улыбнулась Анна.
Ей Лондон казался сказочным городом. Анна всего один раз видела, как Обри дирижирует. Это было прошлым летом на музыкальном фестивале, на котором, кстати, он и познакомился с Герри.
Герри глянула на тарелку Анны.
– Это и все, что ты собираешься съесть?
«Вот в чем разница между Герри и Сэм», – подумала Анна. Сэм никогда бы не подставила ее, тогда как Герри была знаменита тем, что она сама в шутку называла болезнью «ляпни что-нибудь лишнее». Анна вспомнила, как в прошлом году они вместе были в одном церковном комитете и как Герри прочитала вслух неправильно напечатанный бюллетень: «Все, кто хочет стать маленькими мамами, пожалуйста, обращайтесь в церковь к отцу Риардону».
Это вызвало не один смешок, особенно учитывая тот факт, что у Герри когда-то давно, когда она была послушницей в Вэйсайдском монастыре, был роман со священником, вследствие которого и родилась Клэр.
– Я совсем не голодна, – солгала Анна.
– В таком случае возьми несколько штук с собой.
– Оставь бедняжку в покое, – Обри похлопал Герри по руке, на которой искрился бриллиант размером с сахарный кубик, – вы, матери, все одинаковы – все время пытаетесь всех накормить.
Не беда, что Анна и так уже была довольно толстой.
Как только представилась возможность, она извинилась и попрощалась со всеми. Никто не спросил, почему она так рано уходит: все привыкли к тому, что Анна спешит домой, к матери. Она уже была на полпути к двери, когда Финч догнала ее и спросила:
– Наш договор насчет четверга еще в силе?
Анна сначала ничего не поняла, но потом вспомнила о кинофестивале. Каждый год кинотеатр «Парк Рио» показывал классические фильмы в течение второй недели ноября. «Незнакомец в Раю» афиши предлагали в четверг. Снятый в пятидесятых в окрестностях Карсон-Спрингс, этот фильм в здешних местах называли просто «Фильм». Анна, должно быть, смотрела его дюжину раз, но ни разу не видела на большом экране. Когда Финч упомянула об этом впервые, это показалось Анне отличной идеей, но сейчас она покачала головой и с сожалением в голосе сказала:
– Я не уверена, что смогу выбраться.
– Мы придержим для тебя место, на всякий случай.
– Вы же там будете с друзьями. Зачем вам такая старушка, как я? – пошутила Анна.
Морщинка между темными бровями Финч стала глубже. Анна уловила ее взгляд, говоривший «Не пытайся отвертеться от своих слов!»
– Во-первых, ты не старая. Кроме того, никто не разбирается в кинофильмах лучше тебя.
Это было, по большому счету, правдой. Да, ей приходилось проводить дома каждый вечер, зато Анна видела почти все фильмы, когда-либо снятые.
– Я постараюсь, – пообещала она.
Все будет зависеть от Эдны.
Гектор подвез Анну домой. Он уехал так рано, потому что должен был встретиться на ранчо с доктором Генри по какому-то делу, связанному с лошадьми.
Анна и Гектор были дружелюбно безмолвны почти всю дорогу. Они испытывали облегчение после общения с большим количеством людей на вечеринке, многие из которых, казалось, были там лишними. Гектор был единственным человеком из знакомых Анны, который не ощущал необходимости говорить ради самого разговора. К тому времени, как он ее высадил, она уже не испытывала уныния при мысли о необходимости провести остаток дня взаперти со своей матерью.
Анна вошла в дом и заметила, что мигает автоответчик. На нем было шесть сообщений: больше, чем она обычно получала за неделю. Внезапно какое-то чувство подсказало ей, что нужно подождать, пока Эдна придет домой, перед тем как прослушать их, и интуиция ее не подвела. Как только Анна нажала на кнопку воспроизведения, комнату наполнил вкрадчивый голос Моники.
– Привет… это я. Ты там? Сними трубку… – Вздох. – О’кей, я попробую позвонить попозже.
Щелчок.
– Это снова я. ГДЕ ты? Уже два часа, ты не можешь быть в церкви. Хорошо… хорошо… позвони мне, когда прослушаешь это. Я буду дома ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ.
Щелчок.
– Я не ВЕРЮ тебе, елки-палки. Ты специально не берешь трубку? ПОЗВОНИ МНЕ, хорошо?
Щелчок.
– Это уже не смешно, – глубокий вздох. – Что, ты внезапно занялась подводным плаванием? Ты этим занимаешься целый день? Послушай, это важно. Перезвони мне.
Щелчок.
– О, Бога ради. Ты все еще злишься за вчерашнее? Прости, о’кей? Но я ведь не так много у тебя прошу. Ты знаешь, сколько людей готово пойти на убийство ради того, чтобы получить твою работу?
Щелчок.
– Хорошо, я правда прошу простить меня. Это то, что ты хочешь услышать? Я должна была отпустить тебя после обеда. Ты же знаешь, я бы отпустила, если бы могла справиться одна… – Голос Моники жалобно замер. – Послушай, я чувствую себя идиоткой, разговаривая с этим аппаратом. Я подожду, пока ты позвонишь.
Щелчок.
Вздохнув, Анна сняла трубку и набрала номер личного телефона Моники. Ее сестра ответила таким бездыханным «Алло», словно ждала возле телефона.
– Я только что вошла.
– Где ты была? Я беспокоилась. – Моника прикидывалась взволнованной.
Как будто она не знала, что Анна позвонила бы, случись что-то непредвиденное, или как будто ей было не все равно, если бы у их матери случился сердечный приступ или она сломала ногу.
– Сегодня крещение Джека, – ответила Анна настолько невозмутимо, насколько могла, ощущая при этом бешеное биение пульса, – а после этого была вечеринка.
– Какого Джека?
– Ребенка Сэм и Иана.
– Я их знаю?
– Сэм Кайли, из семьи ДеЛаРоса.
Моника должна была знать Сэм, так как довольно часто заходила к ним в магазин. Как раз перед тем, как Сэм отошла от дел, Моника купила там красивую вазу ручной работы в качестве свадебного подарка своей подруге Кандис.
– О да, я вспомнила, – произнесла Моника, словно отгадала после подсказки, – послушай, насчет вчерашнего, я правда прошу прощения. Я была в отвратительном настроении, но я не имела права выплескивать это на тебя. Я бы хотела загладить свою вину.
Моника просит прощения? Анна потеряла дар речи.
– Я все понимаю, – продолжала Моника, ошибочно принимая ее молчание за согласие. – Почему бы тебе не сделать себе маникюр? Можешь записать это на мой счет.
– Это очень щедро с твоей стороны.
Анна не смогла сдержать сарказм в голосе. Счет, о котором говорила Моника, был открыт для нее в салоне красоты «Мэй», обставленном бирюзовыми пластиковыми стульями и сушилками в стиле пятидесятых, куда Анна возила их мать дважды в месяц, чтобы ей там помыли голову и сделали прическу. Единственная причина, по которой Моника платила по счету, было то, что так она могла еще чаще подчеркивать, как много она делает для семьи!
Видимо, Моника никогда не изменится.
– Послушай, пока я не забыла, ты мне нужна завтра с самого утра. Хочу удостовериться в том, что мы полностью готовы к встрече с Тьерри.
Анна почувствовала, как ее злость прорывается сквозь защитные сооружения. Моника позвонила не для того, чтобы извиниться. «Она просто хочет убедиться, что я приду на съемку».
– Он придет не раньше одиннадцати, – холодно напомнила Анна сестре. Она чувствовала себя так, словно проглотила тлеющий уголек.
– Я знаю. Я хочу, чтобы дом выглядел идеально.
Анна вздохнула. Тьерри Ля Рош, старый друг продюсера Моники, обхаживал ее, пытаясь получить разрешение снять особняк «ЛореиЛинда» – репортаж для передачи о домах знаменитостей «Сегодняшнее развлечение». Это означало, что кроме выполнения своих обычных обязанностей Анна должна быть все время под рукой, чтобы свести напряжение к минимуму.
– Я…
«Скажи ей. Скажи ей, чтобы она убиралась к черту со своими дурацкими извинениями, а пока она будет это переваривать, добавь, чтобы она убиралась к черту и со своей работой».
Но слова застряли у Анны в горле, словно выпитый без воды аспирин. Даже если она и смогла бы найти другую работу, оплачиваемую так же хорошо, как она сможет позволить себе Эдну? А если ей придется оставаться дома и заботиться о своей матери самой, она тоже сойдет с ума. Анне придется отправить Бетти в дом престарелых, а это будет означать необходимость продать дом, – в таком случае она станет не только безработной, но и бездомной.
– Увидимся утром, – выдавила Анна сквозь зубы, оцепенев от ярости.
– О’кей. Приходи пораньше, – прощебетала Моника. – Ого, мне звонят по другой линии. Пока!
Анна дрожащей рукой повесила трубку, не сразу попав на рычаг телефона. Она пристально посмотрела на мать, которая сидела за карточным столом у окна и сосредоточенно собирала пазлы. Не беда, что большинство фрагментов в конце концов оказывались у нее в карманах или на полу. Бетти подняла глаза и заметила несчастное лицо Анны.
– Что-то случилось, дорогая? – спросила она с таким искренним беспокойством, что Анне стало еще хуже. Как она даже подумать могла о том, чтобы отдать Бетти в приют?
– Все хорошо, – солгала она, – ты уже пообедала?
Бетти покачала головой.
– Не беспокойся, дорогая. Я варю себе яйцо. Оно будет готово с минуты на минуту.
В голове у Анны сработала сигнализация. Она бросилась в кухню и увидела на плите зловеще дымящуюся кастрюльку. Воды в ней не было, но на дне вязкой массой растеклось яйцо. Анна импульсивно схватилась за ручку, и стрела боли пронзила ее руку.
– Черт!
Она с грохотом уронила кастрюльку и схватилась за запястье, наблюдая, как скорлупа и кусочки яйца разлетаются во все стороны.
Несколько секунд спустя Анна присела у стола и засунула трясущуюся руку в холодную воду. По ее щекам текли слезы.
– Левее… еще немного… да, отлично. – Моника перемещалась туда-сюда, осматривая каминную полку.
Анна подвинула Стаффордширов и переставила «Оскар» сестры, полученный за лучшую роль второго плана в фильме «Дикие лилии», так, чтобы он находился прямо под ее портретом. Получилось довольно напыщенно. Анна сказала:
– Тебе не кажется, что это перебор?
Моника бросила на нее испепеляющий взгляд.
– Почему бы нам не позволить Тьерри судить об этом самому?
Как будто Тьерри посмеет предложить передвинуть какую-либо из безделушек. Если Моника не одобрит окончательный результат, это будет только потерей денег и времени.
– Ты права, – кивнула Анна.
В конце концов, какая разница?
– Ну, в таком случае я полагаю, пора начинать.
Взгляд Моники скользнул по гостиной, и она вздохнула с облегчением. Все было идеально. Анна смахнула пыль мягкой щеткой, но и без этого комната выглядела так, словно Арсела убирала там всю ночь. Рояль и китайские полированные шкафчики были натерты до изумительного блеска, а ковер тщательно вычищен пылесосом и выглядел как новый, кроме тех мест, где остались следы от колес инвалидной коляски. Даже огромные окна от пола до потолка блестели; вид на долину внизу, похожий на открытку с пейзажем, не портили даже следы от мух.
– Не хватает только оркестра, – сухо заметила Анна.
Моника, должно быть, уловила резкость в ее голосе и окинула ее холодным взглядом.
– Мне кажется, что ты считаешь это проявлением эгоизма. Поверь, это не так. Я делаю это для Тьерри.
Анна не стала высказывать свои мысли. Она приберегала силы для маленькой речи, с которой планировала выступить немного позже. Вчера вечером, после очередной пирушки, вызвавшей у нее новый приступ ненависти к самой себе, Анна решила, что пришло время прекратить зацикливаться на потере веса и сконцентрироваться на том, что ей нужно приобрести, начиная с уверенности в себе. «Если ты хочешь, чтобы я продолжала работать на тебя, нужно внести определенные коррективы, – скажет она Монике. – Начнем с моего рабочего времени. Я хочу два выходных, а не только воскресенье. И я не стану приходить раньше и уходить позже без оплаты сверхурочных. Если ты считаешь, что я…»
– Анна? Ты слушаешь меня? Проследи, пожалуйста, чтобы Арсела поняла, что ей следует говорить Тьерри и его помощникам только «пожалуйста», «спасибо» и «Могу я взять ваше пальто?». Даже если это «не для протокола».
– Я скажу ей. «Господи, помоги нам, если твои фаны узнают, как мало ты ей платишь».
Моника глянула на свои часы и открыла рот от удивления.
– Господи! Они будут здесь с минуты на минуту.
Сейчас было десять часов пятнадцать минут, и это значило, что у Моники оставалось сорок пять минут, чтобы одеться и накраситься. Но когда дело касалось Моники, этого времени было явно недостаточно. Они поднялись на лифте на второй этаж. Шесть лет назад, когда ее сестра только купила этот особняк, лифт казался Анне таким же бонусом, как и домашний кинотеатр, сауна и винный погреб с климат-контролем, но теперь Анна расценивала лифт, установленный Хаффом Хаффингтоном после того как его хватил удар, как зловещее предвестие несчастного случая, происшедшего с ее сестрой. Слушая скрип кабеля, Анна испытала легкий испуг так же, как она его испытывала каждый раз.
Спустя несколько секунд она уже катила Монику в ее роскошную спальню, обставленную в стиле арт деко, с большим количеством дерева и зеркальных поверхностей. Анна отогнала от себя назойливую мысль стать на цыпочки, когда она вошла в святая святых – гардеробную комнату размером с целый отдел женской одежды в супермаркете «Раск», показавшуюся ей скорее могилой.
Целая стена была увешана платьями и вечерними туалетами, заботливо упакованными в пластиковые чехлы, словно тела в морге. На каждом пластиковом футляре виднелась карточка с индексом, на которой были аккуратно напечатаны дата и обстоятельства, когда это платье надевалось. Вдоль противоположной стены в соответствии с цветом висели брюки и блузки, светлые оттенки переходили в более темные цвета. Ящики, до которых можно было дотянуться, сидя в инвалидной коляске, содержали все от дамского белья и чулок до туфель и шарфов. Анне стало интересно, чувствовала ли Моника когда-нибудь иронию в том, что, обладая таким количеством обуви, единственной вещью, которую она не могла купить, была способность ходить.
– Ну, давай посмотрим… – Моника сжала губы. – Москино? Нет, полоски не очень хорошо выглядят перед объективом. – Она дотронулась до рукава. – Может, это? Несколько откровенно, но мне идет этот цвет.
Пересмотрев еще дюжину одежек, она подъехала к трюмо, одетая в кашемировый топ без рукавов, легкий, словно паутина, и идеально подходящий под ее брюки персикового цвета.
– Отлично, – произнесла она, – теперь перейдем к завершающим штрихам.
Моника указала на коробку с драгоценностями, но Анна опередила ее и уже вытаскивала обитый бархатом ящик. Моника выбрала золотую подвеску филигранной работы.
– Что скажешь? – спросила она, когда Анна приложила подвеску к ее шее.
– Мило, – сказала Анна, – но я думаю, что с жемчугом было бы лучше.
Моника не придала ее словам ни малейшего значения. Она всегда спрашивала совет у Анны, но очень редко им пользовалась. Отклонив все, что предложила Анна, Моника выбрала простое золотое колье и сапфировые сережки, подходящие под цвет ее глаз. Общий эффект был ошеломительным. Поведение Моники оставляло желать лучшего, но когда речь шла о ее внешности, она никогда не делала неверных движений.
Уже внизу Анна помогла сестре пересесть на диван в гостиной, перекладывая подушки у нее за спиной до тех пор, пока у Моники не появилась уверенность в том, что ее покажут в самом выгодном свете. Анна сделала шаг назад, чтобы оценить результат.
– Я не уверена насчет накидки…
Накидка тоже была одним из штрихов, ну, как у Деборы Керр в «Запоминающемся романе». Хотя Моника думала, что это ее идея.
– Это может создать впечатление, словно тебе есть что скрывать, – сказала Анна.
– Ты права. Я об этом не подумала.
Моника отбросила накидку, словно она кишела вшами. До несчастного случая она славилась красотой своих ножек, и мысль о том, что ее поклонники могут подумать, будто они у нее иссохли и стали уродливыми, показалась ей невыносимой. Затем Моника переключила все свое внимание на Анну, критически взглянув на нее.
– Ты будешь в этой одежде?
Анна вдруг почувствовала себя слишком заметной в темно-синей юбке и блузке в тонкую полоску, которые она всегда носила на работе, потому что они помогали ей сливаться с фоном.
– А что не так?
Но не договорив, Анна уже прочла ответ в неодобрительном взгляде сестры.
– Ничего. Кроме… – Моника нахмурилась. – Твой наряд выглядит так, как будто его носила еще наша мама. А еще твоя одежда какая-то мешковатая, – она внимательнее посмотрела на сестру. – Ты что, похудела?
«Так вот сколько времени тебе понадобилось, чтобы заметить!»
– Да, немного, – Анна опустила взгляд.
Она глянула на Монику и увидела, что та слегка снисходительно ей улыбается, и это заставило Анну почувствовать себя так, словно она кусала шоколадку вместе с оберткой из фольги.
– Какая диета на этот раз? Столько риса, сколько сможешь съесть? Или та, где можно есть яйца и масло, но нельзя есть хлеб? Пожалуйста, скажи мне, что это не та, где можно только пить фруктовые соки. Ты целый день будешь бегать в туалет.
– Я не на диете. Просто решила меньше есть, – тихо сказала Анна.
– Ну, это сработало. Отлично выглядишь. – Анна пыталась уловить снисходительность в голосе Моники, но он казался достаточно искренним. – Когда достигнешь своей цели, отпразднуем это шопингом. Родео-Драйв и все такое прочее. Полностью новый гардероб за мой счет.
– Очень мило с твоей стороны, но…
Анна боялась вновь обмануться в своих надеждах. Моника была известна тем, что не выполняла обещания, которые давала, хотя Анна должна была из кожи вон лезть, выражая ей свою благодарность, невзирая ни на что.
– Я хотела достать с чердака мамину швейную машинку.
– Эту развалину? Я и не знала, что она до сих пор у нее, – выражение лица Моники стало тоскливым. – Господи, я помню все те одинаковые платья, которые она для нас шила. Один раз на Пасху она одела нас в эти маленькие синие сарафаны с ромашками на груди. Ты, наверное, была тогда еще слишком маленькой и не помнишь. – Моника уставилась вдаль, и ее лицо на мгновение помрачнело. Затем она снова улыбнулась. – Вот это было время, – сказала она и горько рассмеялась.
– Они, должно быть, где-то в ящике.
Бетти сохранила каждое, даже самое маленькое напоминание о дочерях, включая вещи, из которых они выросли. Анна поищет их на чердаке, когда придет домой.
– Рядом с вещами папы, – рот Моники скривился от отвращения. – Я поверить не могу, что она не выкинула весь этот хлам после его смерти. – Моника бросила презрительный взгляд на рамочку с фотографией двадцать на двадцать пять, на которой были запечатлены их родители. Фотография, сделанная как раз перед тем, как Джо поставили диагноз – рак, стояла на каминной полке. Это была единственная фотография их отца, стоявшая на видном месте, и причиной, по которой она здесь стояла, являлось то, что отсутствие семейных фотографий выглядело бы странным.
Анна пожала плечами:
– Сентиментальные воспоминания, наверное.
– Да, почему бы и тебе не лелеять память о том, как из тебя делали отбивную?
– Он не был таким все время. – Анна почувствовала, что должна напомнить ей об этом.
– Давай, продолжай защищать его. Разве это не твоя работа? – Моника повернулась к Анне и твердо посмотрела на нее. Было похоже на то, что она ищет способ дать выход чувствам. Но затем Моника, казалось, сама поняла это и лишь устало вздохнула.
– Не обращай на меня внимания. Сделай мне коктейль, пожалуйста. Это успокоит мои нервы.
Анна многозначительно взглянула на часы. Обычно Моника держалась до обеда. Если она начинала пить так рано, тогда только Господь Бог знает, на что она будет похожа к концу дня.
Как оказалось, Анна переживала напрасно. Моника была в ударе, потчуя Тьерри, маленького лысеющего человечка с раздражающей привычкой стучать руками по коленкам, историями о тех днях, когда она была некоронованной королевой Голливуда. Тьерри и его бригаду Арсела накормила сэндвичами, после чего им предоставили возможность свободно бродить по дому и выбирать место для съемок. Моника даже звука не издала, когда один из гостей врезался в стену своей камерой, оставив на обоях жирный след.
Они закончили только после четырех часов. Анна изнемогала от усталости – она целый день провела на ногах, – но глаза Моники блестели, как сапфиры в ее серьгах, и не только оттого, что она была в центре внимания. В этой диетической коле, которую она цедила весь день, было что-то еще кроме содовой. Когда Анна помогала сестре подняться с дивана и пересесть в коляску, беглый взгляд на сумочку, висевшую на ручке коляски, подтвердил ее подозрения, так как оттуда ей подмигнула торчавшая из-под пачки салфеток серебряная фляга.
– Я только надеюсь, что живу не для того, чтобы жалеть себя, – голос Моники звучал пренебрежительно. – Я ведь не очень перебрала? – спросила она, внимательно глядя на Анну.
Другими словами, заметили ли гости, что она была пьяна?
– Все прошло отлично, – Анна была более лаконична, чем обычно.
Моника взглянула на нее с неодобрением.
– Кажется, кто-то сегодня выпил «Озверинчик»?
Это было выражение их матери, и оно очень странно звучало из уст Моники.
– Я просто устала, вот и все.
Анна провела рукой по волосам. Это, наверное, был самый неприятный момент в ее жизни, но она должна сбросить с плеч этот груз. Иначе она может пережить повторение вчерашнего празднества.
Анна прокашлялась.
– Послушай, я хотела с тобой кое о чем поговорить.
Моника прищурилась.
– Я вся внимание.
– Ухаживать и за тобой, и за мамой – это слишком. Мне нужно больше свободного времени.
– Продолжай.
Подавленный тон Моники должен был просигнализировать Анне, что нужно остановиться, но она уже вошла в раж.
– Во-первых, я хочу, чтобы по субботам у меня был выходной. И… полдня – по четвергам.
– Какого черта, почему бы и не попробовать?
– А еще я считаю для себя неподходящим стирать твое белье и стричь тебе ногти на ногах.
Моника молчала так долго, что Анна уже решила, будто у нее все получилось. Но затем разразилась буря.
– Неподходящим? Господи Всемогущий! Кто я, по-твоему? Чертов Стив Форбс? Я торчу в этой штуке двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, – Моника ударила кулаками по ручкам инвалидной коляски. – А ты несешь вздор о том, что тебе не подходит?
Анна выпустила джинна из бутылки, и теперь было уже слишком поздно останавливаться. И она продолжала настаивать на своем.
– Нехорошо давить на жалость, – произнесла Анна на удивление спокойным голосом, – я слышала все это и раньше.
– Да ты что? – Моника впилась в нее взглядом, способным разрезать даже стекло.
– Честно говоря, я считаю, что ты ведешь себя как эгоистка.
– Эгоистка? – зашипела Моника, – ты считаешь меня эгоисткой? Ну, если это и так, то только из-за этого, – она уставилась на свою коляску, словно на железные кандалы, лишившие ее свободы.
Анна закрыла глаза, но не смогла отогнать воспоминание. Она снова слышала громкие возгласы, раздающиеся на берегу. И видела развалившийся на куски катер, качавшийся вдалеке, словно игрушка, раздавленная капризным великаном. Это случилось в одно мгновение: сначала катер несся по волнам, а через миг его подбросило в воздух. Если бы лодка с фотографом и его помощниками не подоспела на помощь в течение нескольких секунд, Моника, несомненно, утонула бы. Анна иногда размышляла о том, на что была бы похожа сейчас ее жизнь, если бы Моника тогда погибла. Если бы вместо последовавших за этим изнурительных дней и ночей, когда Анна курсировала между домом и больницей, а затем между домом и реабилитационным центром, состоялись похороны, позволившие Анне оплакать сестру, а затем продолжать жить. Такие мысли всегда вызывали угрызения совести. Но теперь Анна уже не считала, что должна чувствовать себя виноватой, хоть это и была ее идея, – и Моника впервые послушала ее, – чтобы фотограф запечатлел Монику в ее катере.
Если Монике кого и надо было винить, то только саму себя, за то, что она настояла на том, чтобы плыть на максимальной скорости. Еще будучи ребенком она любила быструю езду: чем быстрее, тем лучше. Моника разгонялась на своем велосипеде с горы, а затем каталась на бешеной скорости на спортивных машинах одноклассников, готовых выделываться перед самой красивой девочкой школы. Анна вспомнила вереницу лейкопластырей, пакетов со льдом, бинтов и гипсов. Инвалидная коляска была лишь завершающим элементом долгой цепи.
– Перестань, Моника, – уговаривала Анна сестру, – я ведь не луну прошу тебя с неба достать.
– А если я не дам тебе того, что ты хочешь?
Кровь прилила к щекам Анны. Она надеялась, что до этого не дойдет.
– Все зависит от тебя.
– Ты хочешь, чтобы я тебя уволила? Ты этого добиваешься, да? Подлая старая Моника снова предстанет злодейкой, тогда как бедняжка Анна вызовет всеобщее сочувствие.
– Это… это не так.
Но Анна уже чувствовала, как пошатнулась ее решимость. В отчаянии она воскликнула:
– Я ведь твоя сестра, Господи! И даже если бы я не была ею, я заслуживаю того, чтобы со мной обращались с уважением. А не так, как с какой-то… какой-то рабыней.
– Понятно. А все то, что я для тебя делаю, не в счет?
– Если ты имеешь в виду Эдну…
– А кто платит за мамины лекарства? А налог за дом? Я считаю, что ты это воспринимаешь как должное – все, что тебе нужно, можно попросить у Моники. Она – богатая. Она может себе это позволить.
– Это неправда, и ты это знаешь. Мы благодарны…
Анна прикусила язык. Черт, она не собиралась пускаться в извинения.
– Бетти и твоя мать тоже.
– Я не нуждаюсь в твоих напоминаниях, – тон Моники был холоден как лед.
– Видимо, нуждаешься, – Анна заставила себя встретиться со сверкающим взглядом Моники. – Она все время спрашивает о тебе. Когда она увидит тебя, когда ты собираешься навестить ее? Честно говоря, у меня закончились для тебя оправдания.
– Может, ты не заметила, но мне не очень легко передвигаться.
«Легко, когда тебе это нужно», – хотела издевкой на издевку ответить Анна. Но ей удалось сдержаться.
– Ничего страшного не случилось бы, если бы ты хотя бы раз за все это время навестила ее. А ты даже в гости ее не пригласила.
– Не будь смешной. Как только мы отвернемся от нее на секунду, она уже будет бог знает где. – Моника схватила стакан и опустошила его. – Конечно, давайте все пожалеем бедную мамочку. На меня можете не обращать внимания, я всего-навсего калека.
Моника тяжело дышала, на щеках у нее проявился нездоровый румянец.
И Анна снова почувствовала себя виноватой. Разве она не была совершенно здорова, в то время как Монике приходилось зависеть от других людей в каждой мелочи. Но что-то в Анне взбунтовалось. На этот раз она не сдастся, даже если это будет стоить ей работы.
– Ты хочешь, чтобы я отказалась от этого места? – тихо спросила она. – Тебе станет от этого легче?
