Текст книги "Чужое счастье"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
– Я так голодна, что могла бы съесть… – она подняла глаза и увидела, что ее кобылка неодобрительно на нее посматривает. – Не важно.
Через несколько минут Финч сидела перед тарелкой с пирогом, галетным печеньем, зеленым горошком и свеклой, от которой поднимался пар, – любимым блюдом Мод. Они опустили головы, пока Лаура читала молитву. Когда они дошли до «Аминь», Финч сказала это громче всех.
Лаура улыбнулась ей через стол, и на одно мгновение Финч подумала, что ее приемная мать собирается произнести сентиментальную речь о том, как им повезло, что они есть друг у друга, и что им нужно держаться вместе, но Лаура лишь спросила:
– Передать кому-нибудь масло?
Глава пятнадцатая
В день предварительного слушания зал суда был переполнен. Ступени на входе заполонило море репортеров с торчащими мини-камерами. Работники местного телевидения толкались с представителями печатных изданий и радио, а национальные «тяжеловесы» захватили лучшие места. Здесь были корреспонденты из «Ле Монд» и любимой газеты британцев «Мирор». Репортер из «Глоуб», напоминавший персонажа по имени Ленни Банхольтц, о котором Мод высказалась, что у него «меньше мозгов, чем у курицы», был арестован за попытку подкупить клерка из офиса следователя, чтобы получить фотографии, сделанные после смерти Моники.
Каждое новое событие в бесконечной мыльной опере «Штат Калифорния против Анны Винченси» подливало масла в огонь. В редакторской статье газеты «Нью-Йорк пост» говорилось о том, что Анна убила Монику ради денег. «Нэшнл стар» напечатала эксклюзивное интервью с бывшей экономкой Моники, которая описывала долгие годы плохого обращения с Анной и делала вывод о том, что мотивом убийства была месть. Среди всего этого Анна, настоящая Анна, как-то затерялась, и ее заменил собирательный образ, созданный общественным мнением. Правда об Анне казалась неуместной и требовалась людям не больше, чем правда о них самих.
Сейчас, осматривая набитый до отказа балкон, Анна подумала, что попала в звериное логово. Ее подмышки были мокрыми от пота, несмотря на антиперспирант, которым она пользовалась, и если ее желудок не успокоится, то кофе, который она выпила на ходу, скоро даст о себе знать.
Она взглянула на Ронду, сидевшую рядом с ней и неразборчивым почерком что-то писавшую в своем блокноте. Адвокат выглядела уравновешенной и уверенной в себе. Но не слишком ли она уверена? Будет ли она так же раздражать судью, как и в прошлый раз? Ну, по крайней мере, никто не скажет, что Ронда не подготовилась. После нескольких недель упорной работы адвокат была абсолютно готова к битве.
Но что, если этого будет недостаточно?
Кристэл, их главный козырь, исчезла в неизвестном направлении, а вместе с ней исчезла и возможность найти настоящего убийцу. Как и ожидалось, частный детектив по имени Берни Мерлин, которого наняла Ронда, вышедший на пенсию детектив из лос-анджелесской полиции, доложил, что дети Кристэл не ходили в школу и что ее босс в «Мэри Мэйдс» ничего о ней не слышал; она даже не пришла за зарплатой. Куда бы Кристэл не направилась, было очевидно, что она постаралась остаться ненайденной.
– Всем встать. Суд идет. Его честь судья Эмори Кортрайт.
Анна вскочила на ноги, словно подброшенная невидимой пружиной. В эти дни ее тело было как у послушной собаки и повиновалось всем командам, которые получало: сидеть, лежать, стоять, не двигаться.
Все снова сели на свои места, кроме Ронды.
– Ваше присутствие не осталось незамеченным, мисс Толтри, – сухо произнес судья, – я надеюсь, что, проявляя энтузиазм на сегодняшнем утреннем заседании, вы внимательно отнесетесь к тому, что у меня язва?
– Я сделаю все от меня зависящее, ваша честь. – По залу суда прокатилась волна смеха, когда Ронда, прямая, похожая на военного атташе в своем темно-синем костюме и отутюженной белой блузке, села на свое место.
Судья выглядел сегодня более измученным болезнью, чем обычно; он быстро прекратил шорох на балконе резким ударом молотка.
– Слушается дело «Штат Калифорния против Анны Винченси». – Он скороговоркой огласил обвинение для протокола, который вел стенографист – высокий, худой, как палка, мужчина, склонившийся, словно вопросительный знак, над своей машинкой. Затем судья кивнул окружному прокурору, сидевшему рядом с двумя помощниками, молодыми мужчиной и женщиной, которые, скорее всего, недавно окончили юридический факультет.
– Мистер Шувальтер, вы можете продолжать.
Окружной прокурор встал и поправил галстук. В своем двубортном костюме в тонкую полоску он казался похожим на честолюбивого политика, проводящего предвыборную агитацию.
– Ваша честь, – начал он, – свидетели докажут, что в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля 2001 года обвиняемая намеренно стала причиной смерти Моники Винсент. Анна Винченси, – прокурор обернулся и указал пальцем на Анну, – была не только сестрой убитой, но и ее доверенным лицом, ее помощницей. И в ту злополучную ночь обвиняемая направилась к жертве в дом, который в то же время был местом ее работы, с одной целью – убить. – Он сделал паузу, чтобы усилить драматический эффект, и потер пальцами подбородок.
– Мы, возможно, никогда не узнаем мотивов мисс Винченси, – продолжал Шувальтер. – Завидовала ли она славе и богатству своей старшей сестры, или это была банальная жадность? В любом случае, мы намереваемся доказать, что где-то между одиннадцатью вечера и полночью после непродолжительной борьбы Анна Винченси столкнула жертву в бассейн. Пусть это не покажется вам неудачной шуткой, ваша честь. Моника была прикована к инвалидной коляске, парализована ниже пояса и не могла защитить себя. И хотя нам кажется, что она устроила хорошую драку, о чем свидетельствуют синяки на ее теле, а также царапины на руках обвиняемой во время ареста, Моника Винсент была не в состоянии доплыть до безопасного места. К тому же на месте преступления не оказалось ни одного человека, который мог бы услышать ее крики – кроме обвиняемой, стоявшей рядом и без тени жалости и сострадания смотревшей, как тонет ее сестра. – Последовала еще одна многозначительная пауза. – Ваша честь, если бывают убийства первой степени, то это как раз такой случай.
Анна почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Кто была та женщина, которую описал прокурор, эта хладнокровная убийца? И как кто-то мог так подумать об Анне?
Когда наступила очередь защиты, Ронда поднялась со своего места.
– Ваша честь, нет ни одного доказательства тому, что мисс Винченси была в ту ночь возле дома своей сестры; нет свидетелей, подтверждающих это, есть только необоснованные косвенные улики. Легко указывать пальцем на женщину, чьим единственным преступлением является возможность беспрепятственного доступа к сестре. Давайте посмотрим правде в глаза: Анна – беззащитна, в нее легче всего попасть, – или правильнее назвать ее синицей в руке? – Ронда бросила насмешливый взгляд на Шувальтера. – Моника Винсент мертва, это так. Но моя клиентка ее не убивала. Не делайте ее еще одной жертвой этой ужасной трагедии.
Лицо судьи Кортрайта не выражало ничего, кроме недовольства ходом процесса. Но как бы он ни хотел, чтобы его язва принадлежала кому-то другому, он не мог изменить обстоятельства.
– Мисс Толтри, мистер Шувальтер, позвольте напомнить вам, что это предварительное слушание, а не судебный процесс, поэтому избавьте меня от излишней театральности, – предупредил судья перед тем как сообщить, на какие доказательства и показания он позволит ссылаться.
Судебный процесс все-таки состоится; теперь Анна была в этом почти уверена. А что потом? Перед глазами поплыли видения: изоляторы, татуированные сокамерницы, высокие стены с колючей проволокой. В замешательстве она оглянулась через плечо и поймала взгляд Марка, сидевшего в первом ряду рядом с Лаурой. Он не улыбался и не шептал слова ободрения; он просто смотрел на Анну. Его голубые глаза сфокусировались на ней с постоянством сигнального маяка. «Я здесь, с тобой, – говорили они, – и я буду с тобой завтра, послезавтра и всегда».
Анна почувствовала, как напряжение отпускает ее. Что бы ни случилось, она была счастлива. Впервые в жизни Анна знала, что значит засыпать в объятиях человека, обожающего и оберегающего ее, как лесополоса защищает верхний слой грунта от разрушения.
Детектив Берч, похожий на разъяренного быка, был первым свидетелем обвинения. Он предоставил снимки с места преступления, анализ отпечатков пальцев, а также впечатления, полученные им в доме, где произошло убийство, и еще электронные письма, изъятые из компьютеров Моники и Анны. Но хуже всего были результаты ДНК-экспертизы.
Следом за Берчем, чтобы прокомментировать эти результаты, был вызван эксперт – костлявый седой человек с козлиной бородкой, напомнивший Анне полковника Сэндерса после жесткой диеты. Судя по той резвости, с которой он ринулся к трибуне, и дружескому кивку, которым он приветствовал Шувальтера и его помощников, свидетель явно не был чужим человеком в зале суда.
– Доктор, назовите свое полное имя, – сказал Шувальтер, когда свидетеля привели к присяге.
Мужчина наклонился к микрофону и глубоким голосом, не соответствующим его внешнему виду, выкрикнул:
– Орин Уэбб.
– Кто вы по профессии?
– Я судебный эксперт.
– Как давно вы работаете в этой области?
– Немногим более тридцати лет.
Шувальтер повернулся к судье.
– Ваша честь, я хотел бы предложить доктора Уэбба в качестве свидетеля как эксперта в сфере анализа ДНК.
Судья оперся подбородком на согнутые в локтях руки.
– У вас есть возражения, мисс Толтри?
– Никаких – свидетель, по всей видимости, достаточно квалифицирован.
В голосе Ронды слышались почти что веселые нотки. Возможно, это удивило бы Анну, если бы Ронда не объяснила, что во время слушания был шанс оценить стратегию обвинения.
Кортрайт кивнул.
– Вы можете продолжать.
Доктор Уэбб протарахтел несколько научных терминов о непосредственном поиске и генетическом коде, а также о строении молекулы нуклеиновой кислоты, после чего предоставил детальный график того, что он назвал «многократными отражениями».
– Вы не могли бы объяснить, что это значит, так, чтобы вас поняли неспециалисты, – Шувальтер указал на график, установленный на стенде, на котором виднелись ряды плотно прилегающих линий, похожие на штрихкод.
– Ну, это как светокопия. Мы пытаемся установить сходство между двойными паттернами определенного размера; в таком случае, от одного до трех нуклеотидов… – свидетель осекся и, откашлявшись, слегка улыбнулся. – В общем, это значит, что вероятность того, что ДНК из-под ногтей жертвы совпадает с ДНК обвиняемой, составляет девяносто восемь целых и девять десятых процента.
По битком набитому балкону прошелся глухой ропот, словно всплеск напряжения. Послышался яростный скрип карандашей о бумагу – это судебные художники спешили запечатлеть сцену.
Анна прикусила внутреннюю часть щеки, чтобы не заплакать.
Далее последовало обсуждение техники и вероятности, после чего Шувальтер выложил свою козырную карту: увеличенное изображение фотографии, сделанной в день ареста Анны.
– Доктор, – спросил он, – на ваш взгляд, может ли ДНК, о которой вы говорили, происходить отсюда? – он указал пальцем на едва зажившие царапины, заметные на увеличенном фото руки Анны.
Ронда вскочила на ноги.
– Протестую, ваша честь! Это провокация.
– Принимается. – Кортрайт сурово посмотрел на самодовольно улыбавшегося Шувальтера. Он добился своего.
Когда пришла очередь Ронды приступать к перекрестному допросу, она уверенно подошла к трибуне для дачи показаний, стуча каблуками о поцарапанный дубовый пол.
– Доктор, есть ли способ определить, относится ли ДНК, о котором вы говорили, к моменту смерти жертвы или же, может быть, к более раннему времени?
Свидетель заколебался, и его взгляд метнулся в сторону Шувальтера.
– Сколько-нибудь точно нет.
– То есть это может быть результатом другого инцидента, произошедшего ранее в тот же день?
Эксперт нахмурился и начал теребить козлиную бородку.
– Ну, учитывая обстоятельства, было бы разумнее предположить…
Ронда не дала ему закончить.
– Доктор, это не игра в предположения, – сказала она с улыбкой, вместившей все тепло кондиционера, включенного на полную мощность. – Я спрашиваю, можете ли вы с уверенностью утверждать, что эта ДНК относится к моменту смерти?
– Нет, – недовольно признал он.
– Спасибо, доктор, это все.
Анна смотрела, как Уэбб сошел вниз. Ей казалось, что мир закружился в сером зернистом потоке, и воспоминания снова нахлынули и поглотили ее.
– Я устраиваю небольшую вечеринку в эту пятницу, – однажды объявила Моника ни с того ни с сего, – это в честь Риса, чтобы отпраздновать его номинацию.
Анна с удивлением оторвалась от почты, которую сортировала. Риса Фолкса, который был режиссером нескольких картин с участием Моники, номинировали в этом году на «Оскар», но если вечеринка намечалась на эти выходные, то почему она узнала об этом только сейчас? Анна внимательно посмотрела на сестру, пытаясь выяснить скрытые мотивы, но не увидела ничего подозрительного. После случая с Гленном прошло две недели. Ни одна из сестер не хотела об этом вспоминать, и Анна постаралась оставить его в прошлом. Моника была на удивление спокойной. Возможно, она изменила свое отношение к Анне, а может, это было связано с тем, что Анна больше не мирилась с грубым обращением.
– Я позвоню Дину, – сказала Анна, подумав, что будет чудом, если ей удастся нанять поставщика провизии за такой короткий срок.
– Об этом уже позаботились, – Моника беззаботно махнула рукой. Развалившись на диване в роскошном платье, она была похожа на Клеопатру, раскинувшуюся на ложе. – Это будут коктейли и легкий ужин а-ля фуршет – скромный, но элегантный.
То, что Моника сама о чем-то позаботилась, было еще более необычно.
– Ты составила список гостей, которым нужно позвонить? – Для того чтобы отпечатать приглашения, было уже слишком поздно.
– Об этом я тоже позаботилась. – Моника вытащила журнал из стопки, возвышавшейся на журнальном столике. – Я хотела бы, чтобы ты пришла. В качестве гостя, конечно. – Она одарила сестру самой обезоруживающей улыбкой. – Ты ничем не занята в этот вечер?
Раньше Анна восприняла бы это как должное. Согласие уже было готово сорваться с ее языка – Моника старалась. И она должна пойти сестре навстречу. Но что-то останавливало Анну: слишком часто ей доставалось за ее доброту.
Моника пожала плечами.
– Хорошо. Ответишь завтра. – Анна уже приготовилась к обычной в таких случаях колкости, что-то вроде «Если сможешь выделить вечер из своего загруженного расписания…» Но колкости не последовало. Моника только подняла голову и равнодушно сказала:
– Если тебе нечего надеть, я могла бы одолжить тебе что-нибудь из своего гардероба.
– Мне показалось, что это будет скромная вечеринка.
– Ну да… Я имела в виду, что-нибудь, что тебе подойдет. – Моника улыбнулась Анне, давая понять, что она хотела сделать комплимент. – Кроме того, это особый случай. Ты же знаешь этих снобов.
Подозрения Анны усилились. Хотя у Моники периодически случались приступы щедрости, трудно было себе представить, что она решила отступить на второй план, особенно после случая с Гленном.
– Спасибо за предложение, но я не думаю…
Моника не дала ей закончить.
– Почему бы нам не подняться и не посмотреть?
– Сейчас? – Анна взглянула на письма, которые она разделила на две стопки: письма с пометкой «личное», которые она оставила для Моники, и письма от фанов: толстые, с открытками, которые они просили подписать.
– Да брось, не будь такой занудой. Перестань! – Моника небрежным движением руки отодвинула письма. Она явно хотела сыграть роль доброй феи.
Наверху, в комнате сестры, Анна почувствовала легкую панику, взглянув на вечерние платья, которые Моника не носила годами, мерцавшие в полиэтиленовых колпаках – все они были шестого размера или даже меньше. Было ли это очередной попыткой унизить ее, заставив примерять платья, которые ей малы?
Анна глубоко вдохнула, втянула живот… и стала надевать самое свободное из них через голову. Она была удивлена, когда оно скользнуло вниз по ее бедрам, вызвав в душе Анны бурю неистового восторга. Оно было предназначено для коктейлей, цвета вечернего неба с мелким бисером, мерцавшим и переливавшимся, когда Анна крутилась перед большим зеркалом. Теперь она понимала, что чувствовала Золушка, отправляясь на бал.
– Оно тебе как раз впору, – улыбнулась Моника, появившаяся в дверном проеме.
– Тебе не кажется, что это… слишком? – Анна вспомнила, когда сестра надевала его последний раз: вечеринка у Свифта после церемонии вручения «Оскара» в тот год, когда Монику номинировали на получение премии за фильм «Майами, Оклахома». Это был ее последний официальный выход в свет перед аварией.
– Оно словно на тебя сшито. Кроме того, вряд ли я его в ближайшее время смогу надевать, – добавила Моника тоном, который Анна мысленно окрестила «Героиня-храбро-сражающаяся-с-неприятностями». Не то чтобы Моника больше не получала приглашений на праздники, но разве какое-нибудь торжество могло бы быть для нее веселее, чем те жалкие вечеринки, которые Моника каждую ночь устраивала у себя дома?
– Я не знаю… – Анна нахмурилась, кусая губы. – А вдруг я на него что-нибудь опрокину.
– Не думай об этом. Оно твое.
– Ты хочешь сказать…
– Не удивляйся так. Я бы тебе его и раньше подарила, если бы…
«Ты не была такой полной», – закончила Анна про себя.
– Оно отлично на тебе сидит, а это самое главное.
Анна была настолько удивлена и обрадована, что не могла дальше протестовать.
– Я… я не знаю, что сказать. Оно такое красивое.
– Ты его заслужила. Посмотри на себя – ты же просто преобразилась.
– Я бы этого не сказала, – со смехом в голосе произнесла Анна. – Мне придется очень постараться, чтобы влезть в любое из этих платьев. Мне только хотелось бы… – Анна осеклась. Она собиралась сказать, что ей хотелось бы, чтобы Марк увидел ее в этом платье, но не было смысла давать Монике в руки оружие, которое она могла использовать позже, в менее благодушном настроении.
Анне приходилось нелегко. Труднее всего было заставить себя не думать о Марке. Она представляла себе Марка таким, каким она его в последний раз видела утром на озере, с растрепанными ветром волосами, с глазами, отражавшими темно-голубое небо над их головами, и она чувствовала почти физическую боль от разлуки. Пока Анна сдерживала желание позвонить ему и почти не позволяла себе заниматься самокопанием. Ее решимость подкрепляла мысль о том, какой несчастной стала Лиз из-за своей любовной интриги.
Моника с любопытством посмотрела на сестру.
– Чего бы тебе хотелось еще?
– Ничего.
В другой раз Моника попыталась бы выпытать это у Анны, но сейчас она только пожала плечами и сказала:
– Носи на здоровье.
К пятнице Анна поняла, что она с нетерпением ждет эту вечеринку. Она даже потратила невообразимую для себя сумму денег на пару серебристых туфель на высоком каблуке и записалась на стрижку в «Шир-Дилайт». Приехав в тот вечер в «ЛореиЛинда», Анна чувствовала себя Золушкой, выходящей из кареты.
Арсела, принимавшая верхнюю одежду у дверей, сделала шаг назад, чтобы полюбоваться Анной, и воскликнула:
– Мисс Анна, вы выглядите как принцесса!
Домработница казалась немного взволнованной, и Анна поняла причину ее волнения только после того, как заметила в патио, сверкавшем волшебными огнями, которые они с Арселой несколько часов развешивали этим утром, гостей. Их было всего несколько десятков. Они стояли вокруг бассейна и болтали, держа в руках бокалы с выпивкой; оказалось, что все женщины одеты очень просто, как Салли Хэншо, которая была в шелковом сарафане.
Анна застыла с нехорошим предчувствием в груди. Но уходить было уже поздно. Все гости повернулись к ней, некоторые подходили ближе, чтобы рассмотреть ее получше.
– Моника, плохая девочка, ты сказала нам, чтобы мы были в повседневной одежде. Я чувствую себя абсолютно голой. – Рэини Биллингс в короткой блузке и капри холодно и иронично улыбнулась Анне.
Затем к Анне подлетела Салли. Подол сарафана бился о ее лодыжки. Они несколько раз разговаривали по телефону, но до сегодняшнего дня ни разу не встречались.
– Вы, должно быть, Анна. Я Салли. – Словно в Америке был хоть один человек, который не знал, кто она такая; возможно, карьера Салли уже шла на спад, но в свои лучшие годы она рекламировала все – от бумажных полотенец до зубной пасты. Она протянула Анне пухлую руку, на которой сияло кольцо с изумрудом такого же размера, как оливка в ее мартини.
– Должна признать, вы потрясающе выглядите в этом платье. Вы всех нас пристыдили. – Это прозвучало довольно искренне, но Анна только пробормотала что-то неразборчиво и сбежала к бару, отворачивая пылающее лицо.
Самым ужасным было то, что ее подставили. Но разве она не сама клюнула на эту удочку? Она, которая лучше всех на свете должна была знать, на что способна Моника. На краткий миг Анна позволила себе поверить, что за взбалмошным поведением ее сестры скрывается настоящая Моника с добрым сердцем, но теперь Анна не могла отрицать правду: ее сестра была чудовищем в человеческом обличье.
Она кое-как продержалась остаток вечера. Помогли несколько бокалов шампанского, выпитые залпом, а также внимание, которое ей оказывали некоторые мужчины, в особенности Рик Раше, сексуальный блондин из сериала «Спасатели Малибу». Но все это время Анна чувствовала себя белой вороной. Больше всего она хотела оказаться дома в своей постели и обнять Бутса. Завтра она убьет Монику. Но сейчас она была слишком несчастна.
На следующее утро Анна приехала на работу с головной болью и с твердой уверенностью в том, что с нее хватит. На этот раз не будет заготовленных речей, и Анна не станет ждать, пока подыщет себе новую работу. Она сразу же объявит о том, что увольняется.
Анна обнаружила сестру на веранде. Та сидела, положив ноги на диван. Ее волосы пылали в солнечных лучах, струившихся через ряд французских окон с видом на розарий. Моника читала утреннюю газету и попивала эспрессо. Одетая в шелковое кимоно, гармонировавшее с ее алыми ногтями, она больше не напоминала добрую фею, а скорее походила на Круэллу Де Виль.
– Ты вчера хорошо повеселилась? – Моника едва взглянула на сестру, что еще больше разозлило Анну Когда она не ответила, Моника весело продолжила: – Я уверена, что ты была царицей бала. Рик Раше глаз с тебя не сводил.
– Неудивительно. Я была как бельмо на глазу, – холодно сказала Анна.
– Забавно. Я всегда считала, что он гей. – Моника положила газету, невинно улыбаясь.
Анна внимательно посмотрела на сестру.
– Это бессмысленно, Моника. Я обо всем догадалась.
– Ага, кто у нас сегодня утром встал не с той ноги? – шутливо проворчала она, задорно рассмеявшись и с музыкальным звоном ставя свою маленькую чашку на блюдце. – Не срывайся на мне из-за того, что вчера слишком много выпила.
– Ты прекрасно знаешь, почему я так расстроена.
– Разве? Ну, попробую угадать. Должно быть, потому, что я подарила тебе сногсшибательное платье и пригласила на вечеринку, где мужчины, о которых большинство женщин могут только мечтать, липли к тебе, как мухи к меду, – голос Моники был полон сладкого сарказма. – Мне жаль, что я обидела тебя. В следующий раз, когда во мне проснется желание сделать что-нибудь хорошее, я подарю что-нибудь Армии спасения.
– Перестань притворяться; я на это не куплюсь. – Если Моника думала, что снова сможет запугать или обмануть Анну, то это происходило потому, что она видела только внешние изменения, происшедшие с сестрой. – Ты специально меня подставила. Ты хотела, чтобы я выглядела как смешная маленькая провинциалка. Даже если бы я была голая, я не чувствовала бы себя более жалкой.
– Не будь такой мнительной, – насмешливо произнесла Моника, – никто ничего плохого не подумал. Между прочим, насколько я помню, многие гости восхищались тобой.
– Это месть, не так ли? Тебя бесит, что мне наконец-то стали уделять внимание, что ты не единственная цель для каждого мужчины в радиусе мили. Раньше никто не смотрел в мою сторону, и тебя это устраивало. Кроме того, благодаря мне ты сияла еще ярче. – Анна дрожала. Ярость, которую она подавляла в течение двадцати лет, вырвалась наружу. – Но знаешь что? Я увольняюсь, на этот раз окончательно. Найди себе другую девочку на побегушках, хотя я думаю, что такие, какой была я, исчезли еще в те времена, когда люди нанимались на службу по договору о поступлении в ученичество.
– Ты увольняешься? Из-за этого дурацкого недоразумения? – Моника рассмеялась, но Анна заметила страх в ее глазах. В этот раз Моника зашла слишком далеко, и она это знала.
– Единственное недоразумение, – сказала Анна, едва сдерживая крик, – это то, что я думала, будто в глубине души ты хороший человек, – она наклонилась и уловила дыхание Моники. Она пила не эспрессо.
– Ты не можешь уйти. Что я буду делать? – глаза Моники наполнились слезами. Она выглядела маленькой и потерянной. Но Анна уже много раз все это видела; она знала достаточно, чтобы не попасться на этот крючок.
– Полистай газету объявлений, – резким тоном сказала Анна.
– У меня от тебя голова болит. – Моника поднесла руку ко лбу таким театральным жестом, что Анна едва не рассмеялась. Когда Монике не удалось вызвать необходимую ей жалость, она решила изменить тактику. – Ты никуда не уйдешь! Ты не посмеешь!
– Да ты что? И как же ты собираешься меня удержать? – Если Моника посмеет угрожать ей тем, что прекратит оплачивать счета «Саншайн Хоум», Анна в ответ пригрозит рассказать обо всем прессе. Моника не захочет, чтобы весь мир знал, что их мать вышвырнули на улицу, так как ее старшая дочь оказалась слишком жадной, чтобы платить за дом для престарелых.
Анна не пошевелилась даже тогда, когда Моника зашипела:
– Я превращу твою жизнь в ад.
Теперь Анна искренне рассмеялась.
– Ты уже это сделала.
На щеках Моники выступили алые пятна.
– Ты думаешь, я не знаю, к чему ты ведешь? – Она наклонилась ближе к Анне, схватившись за подлокотник дивана. – Теперь, когда ты убрала со своей дороги маму, ты хочешь избавиться и от меня тоже. У тебя это не выйдет. Я нужна тебе так же, как и ты нужна мне!
– Возможно, когда-то так и было, но сейчас все изменилось. – Злость покинула Анну, и сейчас она смотрела на сестру с жалостью. Она знала Монику лучше, чем та знала себя: как приятно быть жертвой – никто тебя ни в чем не обвинит, и жалость к самой себе согревала, как теплое одеяло в холодную ночь.
– Не надейся, что я и дальше стану оплачивать счета матери.
Анна пожала плечами.
– Делай что хочешь.
Ее безразличие только усилило ярость Моники.
– Я ей ни цента не должна! Что хорошего она мне сделала? Назови хоть что-нибудь, черт возьми!
Анна была шокирована враждебностью Моники. Она всегда предполагала, что ее презрение было связано с желанием держаться подальше от бедной родни. Анна тихо сказала:
– Мама боготворит землю, по которой ты ходишь, знаешь ли ты об этом? – Хотя в данный момент Бетти вряд ли даже узнала бы свою старшую дочь.
– О да, конечно, сейчас боготворит. Но почему же она не защитила меня, когда я была ребенком? Она так же виновата, как и он! Ты не знаешь. Ты не знаешь, что я… – Моника замолчала, издав приглушенный звук. С искаженным лицом она схватила свою чашку и швырнула ее о стенку. Чашка разбилась на мельчайшие осколки. – Господи, ты такая слепая! Ты и Лиз – глупые маленькие ничтожества, страусы, засунувшие голову в песок!
Анна смотрела на Монику и знала, что должна чувствовать сострадание, но она слишком устала и не могла вызвать в себе ничего, кроме отвращения. Ее сестра была права в одном: Анна действительно все это время прятала голову в песок. Все это время она считала, что Моника использовала их мать для того, чтобы манипулировать Анной, но сейчас стало ясно, что дело было не только в этом. Но на самом деле ей уже все равно. Какие бы демоны ни донимали ее сестру, пускай теперь сражается с ними одна.
Приступ гнева Моники прошел. Теперь она сидела и задумчиво смотрела перед собой. Недавняя ярость растаяла, как лопнувший мыльный пузырь. Когда Моника наконец подняла глаза, она, казалось, была почти удивлена, увидев, что Анна все еще здесь.
– Ты не поможешь мне пересесть в мою коляску? – спросила она нарочито высокомерным тоном, показывая дрожащей рукой в направлении инвалидной коляски.
Должно быть, какая-то крупица сострадания все еще оставалась в Анне несмотря ни на что, потому что она вдруг поняла, что направляется к сестре. Не то чтобы ее решимость ослабла, но Моника не смогла отобрать у нее одну вещь: простое человеческое сочувствие.
Она подняла сестру, чтобы пересадить в коляску, и неожиданно потеряла равновесие. Моника закричала, схватившись за сестру. Анна хотела выпрямиться, но они обе упали на ковер. Спустя мгновение Анна смогла выбраться из-под Моники и отползти в сторону. Чувствуя жгучую боль, она посмотрела на свою руку и увидела кровавые царапины, тянувшиеся от локтя до запястья. Испуганная Моника лежала рядом с ней и плакала.
– Ты в порядке? – тяжело дыша спросила Анна.
Казалось, Моника не пострадала. Но она была довольно пьяна, несмотря на то что было всего восемь тридцать утра.
– Прости. Пожалуйста, не злись на меня. – Ее щеки были мокрыми, но на этот раз это не были крокодиловы слезы. – Мне жаль, что я столько всего натворила!
Анна с трудом поднялась на ноги, стараясь не порезаться об осколки чашки, валявшиеся рядом. Затем она посмотрела на сестру.
– Я не злюсь на тебя, – сказала Анна. Когда-то она действительно злилась, но сейчас чувствовала только…
Что она чувствовала? Ничего.
– Я знаю, что отвратительно вела себя по отношению к тебе. Я знаю. – Моника села, ее рот изогнулся в улыбке, на которую было страшно смотреть. С запутанными волосами, свисавшими на плечи, и макияжем, жалко стекающим по щекам, она казалась пародией на женщину, обожаемую миллионами поклонников. Скорее это был портрет Дориана Грея, чем портрет совершенства. – Пожалуйста, не оставляй меня. Умоляю тебя. Я сделаю все, как ты захочешь. Клянусь.
Анна почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. Моника говорила те же слова, что и их отец после очередной попойки, когда он просил Бетти простить его.
– Слишком поздно, – сказала Анна, качая головой.
– Ну, хотя бы до тех пор, пока я кого-нибудь подыщу, – Моника жалобно смотрела на нее.
Инстинкт самосохранения кричал Анне о том, чтобы она убегала, но вместо этого она произнесла:
– Я даю тебе время до конца дня.
Что значили эти несколько часов по сравнению с тем, что она уже перенесла?
С помощью Арселы Анне удалось поднять Монику с пола и посадить в коляску, но сделать это оказалось так же тяжело, как поднять мешок с зерном. То, что Моника едва держалась на ногах, уже не являлось проблемой Анны. У нее были более серьезные заботы, например как найти средства к существованию до тех пор, пока она не найдет новую работу.
