Текст книги "Чужое счастье"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Выходя, Анна осмотрела кабинет. Так как комфорт горничной меньше всего волновал работодателей, особенно в тысяча девятьсот тридцатом году, когда поместье «ЛореиЛинда» было построено потомственным магнатом Генри Хаффингтоном по прозвищу Несгибаемый, окна комнаты выходили на север, и в ней практически не было солнечного света. К тому же она казалась очень тесной. Если бы кто-нибудь решил ее померить, то оказалось бы, что она была по размеру где-то восемь на двенадцать футов, с наклонным потолком, к которому Анна, которая была ростом пять футов восемь дюймов, кнопками прикрепила освежитель воздуха в форме деревца, выполнявший двойную задачу: напоминал ей о том, что нужно наклонять голову, и заглушал запах плесени, исходивший из угла, где протекала крыша.
Анна окинула взглядом служебную лестницу, которая была узкой и едва освещенной по сравнению с роскошью и величием главной мраморной лестницы, и вошла в прачечную, где застала Арселу за глаженьем египетских хлопчатобумажных простыней Моники. Арсела не стала ждать, пока Анна спросит ее, где Моника.
– Она на улице, – домработница кивнула в сторону дверного прохода, который вел в кухню, где была открыта раздвижная стеклянная дверь в патио[3].
– Все в порядке? – задала Анна условный вопрос, который означал, не выпила ли сегодня Моника слишком много.
Домработница пожала плечами. Эта маленькая коричневая женщина находилась в вечном движении, – Анна никогда не видела ее неподвижной, еще реже – сидящей. Арсела тяжело стукнула утюгом о гладильную доску, словно давая понять, что она не хочет принимать участия ни в каких делах Моники. Это не означало, что Арсела была недружелюбной, но с ее ограниченным английским и постоянной загруженностью – а работала она за пятерых – они с Анной за день едва успевали обменяться двумя словами.
– Ну, я думаю, мне нужно пойти узнать, не требуется ли ей что-нибудь, – сказала Анна, но тут же подумала: «Ничего с Моникой не случится, если она немного подождет». – Есть ли какие-нибудь новости от Черри?
Глаза Арселы загорелись при упоминании о ее дочери, которая жила на Филиппинах.
– Я покажу тебе. – Из кармана фартука она достала фотографию прелестной улыбающейся девушки в накрахмаленном чепчике и форме медсестры и гордо вручила ее Анне. Черри, ненадолго уехавшая в Консепсьон, недавно окончила школу медсестер.
– Ты, должно быть, так гордишься ею, – сказала Анна.
– Она хорошая девочка. – Арсела с задумчивым видом засунула фотографию обратно в карман. Она не видела своих детей, Черри и ее шестнадцатилетнего брата Эдди, уже почти три года.
– Если она ищет работу, я знаю несколько людей, которые могли бы помочь.
Черри планировала переехать в Карсон-Спрингс, чтобы быть рядом со своей мамой, и Анна подумала о докторе Стейнберг, близком друге Мод.
Глаза Арселы засияли.
– Вы хорошая женщина, мисс Анна.
Анна неоднократно просила, чтобы Арсела опускала слово «мисс», но та упрямо отказывалась это делать.
– Я говорила с мисс Моникой, но… – огонек в глазах домработницы потух. Анне не составило труда догадаться, что ответила Моника. Она могла пообещать помочь, может, даже дать денег Черри, чтобы та получила документы, разрешающие человеку, не являющемуся гражданином США, жить и работать в этой стране, а потом совершенно забыть об этом.
– Завтра я первым делом займусь этим, – пообещала Анна, похлопывая Арселу по плечу, когда та проходила мимо.
Затем Анна вошла в залитую солнцем, выложенную черно-белой плиткой кухню, с рядами блестящих медных кастрюль и сковородок, которые стояли скорее для вида: Моника ела не так много, чтобы нанимать повара. Четыре года назад, когда в доме был капитальный ремонт, дизайнер мудро оставил нетронутыми большинство кухонных приспособлений – старую фарфоровую раковину, шкафчики со стеклянными дверцами и встроенный бар, – но обновил технику и обустроил маленькую столовую в стиле семидесятых, купив мебель у торговца антиквариатом, специализировавшегося на вещах в стиле алеко.
Эта мебель стоила целое состояние и была почти точной копией мебели, стоявшей в столовой, в которой Анна и Моника ели, когда были детьми и которая до сих пор находилась в доме их матери.
Анна пересекла комнату и открыла створку раздвижной двери. Моника лежала в шезлонге в дальнем конце патио, которое находилось в самом центре особняка. Она глядела на бассейн. Инвалидная коляска стояла в нескольких футах от нее. «Если бы с нее написали картину, – подумала Анна, – она называлась бы «Голубой этюд». Темно-голубой халат ниспадал с плеч Моники, обнажая ее кремовый торс и бледные стройные ноги. Шарф цвета индиго, гармонировавший с цветом ее глаз, был завязан на голове, с которой на идеальные полумесяцы груди, выступающие из верхней части сиреневого купальника бикини, каскадом струились золотисто-каштановые локоны.
– Ну, ты не очень себя утруждаешь. К твоему сведению, я уже могла бы лежать здесь мертвая. – В одной руке у Моники был хрустальный бокал, в котором плескалась янтарного цвета жидкость с тающим льдом.
Анна пала духом. Сегодня ей не удастся сбежать пораньше. Когда Моника становилась такой, оставалось надеяться только на то, что она потеряет сознание.
– Слухи о твоей смерти были явно преувеличены, – спокойно заговорила Анна. – Что за крайняя необходимость?
– Для начала ты можешь обновить это, – Моника отдала Анне свой бокал. – Интересно, где пропадает эта женщина, когда она мне нужна? – Она имела в виду, конечно же, Арселу.
Но хотя глаза Моники были спрятаны за очками от Джеки О., Анна видела, что сестра скорее просто скучала, чем была раздражена.
– Я думала, что она убирает только тогда, когда знает, что я за ней наблюдаю. Одному лишь Богу известно, что она делает остальную часть дня.
Анна промолчала. По опыту она знала, что слово в защиту Арселы никогда не приносило пользы. Скорее, это даже вредило ей.
– Как обычно? – спросила Анна, лишь слегка приподняв бровь.
Моника не ответила. Это означало, что ответ должен быть очевиден. Анна пошла в кухню и спустя несколько минут вернулась с полным бокалом виски с содовой, и содовой там было совсем немного. Уменьшение количества скотча никогда не срабатывало – прошлый опыт научил ее и этому тоже.
– Спасибо, дорогая, – Моника внезапно улыбнулась. – Послушай, я только что говорила с Гленном. Он уже в пути. Ты ведь встретишь его, правда? – Агент Моники Гленн Лефевр был единственным человеком, с которым она регулярно виделась в последнее время.
Анна многозначительно посмотрела на свои часы.
– Я сейчас ухожу, но я предупрежу Арселу.
– Я ей не доверяю, – нижняя губа Моники оттопырилась. – Не забывай о том, что произошло в прошлый раз.
Она имела в виду тот случай, когда Гленну пришлось торчать у ворот. Анны не было дома, она бегала по поручениям, а Арсела пылесосила, поэтому только Моника услышала его звонок. К тому моменту, когда ей удалось добраться до домофона, было слишком поздно. Гленн повернулся и уехал, решив, что никого нет дома.
– Я скажу ей, чтобы она прислушивалась к дверному звонку, – быстро добавила Анна. – Я бы осталась, но мне нужно к маме.
Моника разгневанно вздохнула.
– Разве я зря плачу Эдне? В любом случае, мама вряд ли знает, какой сегодня день недели, не говоря уже о том, в какое время ты придешь домой.
– Она знает больше, чем ты думаешь.
Но Моника, которая месяцами не навещала мать и даже не подумала о том, чтобы пригласить ее к себе, не могла знать, что Бетти становится раздражительной, когда Анна опаздывает.
– Да ладно, ей не составит труда подождать. Мне хочется поплавать. – Моника не улыбалась, давая понять, что это не просьба, а приказ.
Сердце Анны упало. Монике понадобится помощь, чтобы залезть в бассейн и вылезти из него, и даже если бы она не была инвалидом, нельзя было оставлять ее в воде одну после нескольких скотчей. Анна снова взглянула на часы.
– Сейчас?
Джойс, физиотерапевт, будет здесь завтра, и она проведет большую часть времени, делая упражнения с Моникой в бассейне. Почему ее сестра не могла немного подождать?
– Я пообещала Эдне… – Анна запнулась. Лицо Моники сказало ей, что в ближайшее время она не сможет уйти.
– Я уверена, что Эдна поймет, – Моника говорила медленно, делая ударение на каждом слоге.
– Я не…
– Как ты чувствовала бы себя, если бы тебе пришлось зависеть от других в каждой мелочи? – голос Моники дрогнул. – Ты не думаешь, что мне бы хотелось быть в состоянии самой залезать и вылезать из бассейна?
– Это не значит, что я не сочувствую тебе. Просто я все это уже слышала.
– Сочувствуешь? У тебя нет ни малейшего представления о том, что я испытываю. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью… потом я вспоминаю… – Моника подавила рыдание, прижав руку ко лбу таким театральным жестом, что Анна едва не застонала.
Воспоминание о том дне не давало Анне покоя. Фотосессия для журнала «Вэнити Фэйр» на борту катера Моники. Разве это была не идея Анны сделать несколько снимков Моники на борту ее катера «Морской бриз»? Как будто Анна могла знать, что катер ударится о бревно и перевернется и что ее сестра останется парализованной от талии до пят. Моника не обвиняла ее в этом, или, по крайней мере, так она говорила – достаточно часто, чтобы Анна заподозрила обратное. Много месяцев, даже лет, Анна тоже обвиняла себя, но всему есть предел.
– Послушай, я знаю, как тебе тяжело, но…
– Ничего ты не знаешь, – рот Моники дрожал.
«Хорошо, ты выиграла», – Анна вздохнула, принимая поражение.
– Я пойду переоденусь.
Она устало зашагала к домику у бассейна. У нее появилось такое ощущение, словно Монике, постоянно пытавшейся унизить ее, наконец удалось добиться своего. И Анна вдруг перенеслась в шестой класс, услышала, как учитель физкультуры пронзительно свистит, и увидела, как все вылезают из бассейна. Но она была слишком толстой, чтобы перелезть через бортик. Слушая колкости и хихиканье одноклассников, Анна брыкалась и тянулась до тех пор, пока мисс Бэбкок в конце концов с презрительным взглядом не схватила ее грубо за руку и не вытащила на пол. С того дня Анну прозвали Моби[4].
Все эти годы щеки Анны пылали при этом воспоминании. Одной лишь мысли о том, что ее увидят в купальнике, было достаточно, чтобы вызвать ее подростковые комплексы, даже несмотря на то, что никто, кроме Моники, не будет свидетелем ее унижения. Анна посмотрела на бассейн, сверкавший, как осколки стекла в послеполуденном солнце. Если бы ее не переполняла тревога, она бы оценила его очарование. Бассейн был таким же старым, как и сам дом, его выложенная мозаикой плитка и декоративная кромка придавали ему дорогой, старинный вид. Растения, посаженные в дни Хаффа Хаффингтона, – джакаранда, тюльпаны и парагвайский паслен, – бросали похожую на кружево тень на патио и на домик с жалюзи на окнах, находившийся у воды внизу. Когда Анна приблизилась к нему, ее внимание привлекла встроенная справа жаровня для барбекю, служившая напоминанием о богатых вечеринках, устраивать которые Моника была большая мастерица, – вечеринках, на которые Анну и Лиз время от времени приглашали, – и о том, насколько изменилась жизнь с момента несчастного случая, разделившего ее на До и После.
Несколько минут спустя Анна вышла из домика, одетая в закрытый купальник, который мог считаться стильным во времена ее бабушки, и завязав на талии полотенце. Проходя через патио, Анна чувствовала на себе взгляд Моники, замечающий каждый ее шаг. Разве это не Моника должна была стыдиться своего почти обнаженного тела?
Анна вздохнула, таща шезлонг, на котором лежала Моника, к бортику бассейна, затем наклонилась и руками обхватила сестру за талию, в то время как Моника обняла ее за шею, и вдруг Анна почувствовала, что что-то сместилось у нее в пояснице. Стиснув от боли зубы, она опустила Монику в воду и немного погодя присоединилась к ней, держась рукой за ноющую поясницу.
– Ой! Она холодная! – Моника продолжала крепко держаться за бортик.
Анна открыла рот, чтобы возразить, – температура воды, нагретой солнцем, даже в ноябре редко опускалась ниже семнадцати градусов, – но промолчала. «С моим жиром даже Северный Ледовитый океан покажется теплым!» – подумала она. Когда Анна оттолкнулась от бортика, она вновь испытала тревогу. Какое-то время она не могла дышать, казалось, что вода делает ее руки и ноги более тяжелыми, но она с большим трудом смогла удержаться на поверхности…
– Может, наденешь плавательный жилет? Так ты быстрее согреешься, – предложила Анна сестре.
Моника покачала головой, стуча от холода зубами.
– Н-нет. Я в порядке.
Она схватилась за бортик. Ее ноги, бледные, как кувшинки, безжизненно покачивались на мерцающей поверхности воды.
– Мы должны делать это чаще. Упражнения не повредят ни одной из нас, – произнесла Моника, и Анна направилась к дальнему краю бассейна.
Затем, держась за пластиковый плот, она поплыла к Монике.
– Ты права, нам следовало бы делать это почаще.
Анна говорила спокойным, примирительным тоном. Моника отлично знала, что сестра ненавидит воду.
– Ты могла бы даже сбросить несколько фунтов.
Анна почувствовала, как сжался ее желудок.
– Мне для этого придется сплавать на Гавайи и обратно, – смеясь, ответила она. Она рано поняла, что лучшей защитой была шутка в свой адрес. – Вот, – она слегка подтолкнула плот к Монике. – Теперь твоя очередь.
Моника не обратила на это внимания.
– Я сказала об этом только потому, что тревожусь за тебя. Думаю, мне не нужно напоминать тебе о статистике.
– Спасибо, я благодарна за твое участие, – Анна вставила нотку цинизма в свой голос. Да, ей нужно было сбросить несколько фунтов – ладно, больше, чем несколько, – но она не объясняла это «статистикой».
– Если бы ты только…
– Хватайся, и я тебя подтолкну.
– Ты не…
– Давай же. Я обещаю, что не поплыву туда, где слишком глубоко.
– Если бы ты просто послушала, что я пытаюсь…
Анна неожиданно отпустила плот и снова направилась в дальний конец бассейна. Она тяжело дышала. Ее волосы прилипли к голове, а вода стекала по лицу, когда она услышала, как Моника защебетала слова приветствия:
– Гленн, дорогой!
Анна, убирая от глаз слипшиеся мокрые пряди, взглянула на агента Моники, стоявшего рядом с бассейном. О Господи! Ей не удастся проскользнуть так, чтобы он не увидел ее во всей ее обнаженной красе.
Моника протянула к нему руки: умирающий лебедь в заключительном па-де-де.
– Ты как раз вовремя. Я покрываюсь льдом. – Горестная нотка в ее голосе оставляла такое впечатление, будто Анна игнорировала ее, эгоистично гоняясь за собственным удовольствием.
– Рад буду помочь, – Гленн помахал Анне. – Привет, красавица!
Анна стиснула зубы, когда махала ему в ответ. Она знала, что это не было насмешкой; просто Гленн старался быть по-своему мил. Может, все же есть шанс, пока он занят Моникой, выскользнуть из бассейна и заскочить в домик у воды так, чтобы Гленн ее не видел.
Последняя надежда была разбита, когда Моника крикнула:
– Анна, милая, я уверена, что Гленну нужна помощь.
Даже если бы противоположный край бассейна кишел акулами, Анна не поплыла бы к нему столь неохотно. Она остановилась, когда добралась до ступенек, поглядывая на Гленна сквозь струйки воды, стекавшие по ее лицу. Он стоял спиной к солнцу, но даже несмотря на то, что на его лицо падала тень, нельзя было не заметить, как он красив – если вам нравится такой тип мужчин, конечно. Гленн и сам мог бы стать кинозвездой, хотя в строго определенном жанре. В нем не было ничего утонченного, в его смуглой коже и волнистых черных волосах, мастерски уложенных гелем так, чтобы создавать впечатление, будто он только что слез с доски для серфинга… или с кровати.
Анне показалось, что Гленн старается не смотреть на нее, пока она выбирается из бассейна. Вода стекала по ней ручьями; Анна представляла, как вода льется по ней как из ведра, будто с субмарины, которая выплывает на поверхность. Она устало тащилась где-то пятнадцать футов до стула, на котором висело ее полотенце, хотя ей казалось, что до него была целая миля. При каждом шаге Анна чувствовала, как подпрыгивают ее бедра, и слышала в своей голове насмешливые голоса: «Моби, Моби два на четыре, ей нужна дверь в ванной пошире». Она вся покраснела, как будто до этого загорала несколько часов. Затем схватила полотенце и поспешно завязала его на своей талии. Ее грудь сейчас была на виду, трясущаяся, как – на ум пришла старая дразнилка – две свиньи в мешке. Анна направилась к Гленну. «Господи, пожалуйста, пускай это поскорее закончится!» Разве недостаточно она настрадалась за сегодня?
Вместе с Гленном они вытащили Монику из бассейна и усадили в шезлонг. Анна растирала ноги сестры, когда ее собственное полотенце соскользнуло. Гленн быстро отвел взгляд, слишком быстро, как ей показалось. Анна сгорала от стыда, и слезы застилали ее глаза, когда она спешила к домику, чтобы переодеться.
Когда Анна вышла снова, одетая в хлопчатобумажную юбку с запахом и блузку, Гленн и Моника сидели в тени, смеясь над какой-то старой проделкой Моники.
– Я никогда не забуду выражение лица того мужчины! Ты мог бы подумать, что я не послала его, а предложила ему переспать со мной, – она лукаво улыбнулась. – Возможно, мне следовало… просто ущипнуть его. – Моника знала много разнообразных способов извести мужчину, который оказался достаточно глупым для того, чтобы попасть в ее сети.
– Ты уверена, что ты этого не сделала? – поддразнивал ее Гленн. Без сомнения, он намекал на то, что Моника любила выпить.
Моника пристально посмотрела на него, прежде чем издать еще один хриплый смешок. Только Гленн мог так ее поддразнивать, возможно, потому, что это означало: для него Моника не была инвалидом, вокруг которого надо ходить на цыпочках, и его регулярные визиты могли иметь целью как предложить ей новый модный сценарий, так и оживить в памяти прежние времена. Когда-то Анна подумала с любопытством, не были ли Гленн и ее сестра любовниками. Зная Монику, это казалось вполне возможным, но сейчас их отношения больше походили на дружбу.
– Ну… я пошла. – Анна выдавила из себя улыбку.
Моника и Гленн взглянули на нее, будто были удивлены тем, что она до сих пор здесь.
– Так скоро? – На лице Гленна появилось безразличное выражение.
Если бы он подшучивал над Анной или даже если бы он вел себя как скользкий голливудский агент, Анна была бы менее снисходительна к нему. Но несмотря на его грубость, она считала Гленна неплохим парнем. Его единственным недостатком, если это можно назвать недостатком, было то, что Гленн делал все возможное, чтобы скрыть свое прошлое. Его путь к военной форме и рубашке с короткими рукавами, которые он носил, был достаточно тернист. В результате казалось, что он появился из ниоткуда; даже его речи была присуща отрегулированная интонация диктора радио без какого-либо акцента. Хотя для Анны это не имело никакого значения – в Голливуде такие люди были королями и королевами массы. Именно это объединяло Гленна и Монику: они оба создали себя сами.
– Мне нужно домой, – ответила Анна. – Моя мама ждет меня. – Она слишком поздно поняла, что сказала «моя» вместо «наша». Но иногда Анне действительно казалось, что она была единственным ребенком Бетти.
Гленн поднес руку к груди.
– Сестренка, ты каждый раз разбиваешь мне сердце.
Анна быстро отвернулась, чтобы он не увидел слезы в ее глазах. Каким бы добрым ни было его поддразнивание, он походил на благодушного дядюшку, утешающего упитанного ребенка, которого ему жалко. Гленн не шутил бы так, если бы допускал хотя бы малейшую возможность, что Анна воспримет его слова всерьез.
Анна была уже достаточно далеко, когда услышала, как они смеются. Кровь прилила к ее щекам. «Вот что значит быть толстой, – подумала она. – Постоянно находишься в напряжении и, когда слышишь, как люди смеются, всегда принимаешь это на свой счет».
Было почти шесть часов. Солнце скользнуло по выступам далеких гор и вышло на опиравшееся на колонны парадное крыльцо. Когда Анна позвонила домой, чтобы сказать, что она задержится, Эдна немного поворчала, и это не сулило ничего хорошего. Бетти снова выкидывала номера – Анна поняла это по усталому голосу Эдны. Сегодня вечером не будет ни горячей ванны, ни книги, с которой можно было бы свернуться калачиком. Анне повезет, если она успеет перекусить чем-нибудь на ходу.
Несмотря на это Анна ехала медленно, осторожно направляя свою старую синюю «Короллу» к высоким кованым железным воротам на въезде в поместье – самое известное в Карсон-Спрингс, расположенное на двадцати акрах земли. Там были пруд с лилиями, оранжерея с орхидеями и сад роз, который мог конкурировать с садом в Белом доме. «Нет смысла рисковать без нужды», – подумала Анна, когда ехала вниз по крутой дороге каньона к раскинувшейся внизу долине. Что будет с Бетти, если она, Анна, окажется нетрудоспособной?
Анна знала, что думают люди: что им обеим было бы лучше, если бы Бетти жила в доме для престарелых. Но видели ли они эти дома? Знают ли они, что там происходит? И все было не так просто. Страховой полис не покрывал полный медицинский уход, поэтому Анне пришлось бы продать дом Бетти – единственный дом, который когда-либо был у Анны.
Бесполезно было просить Монику внести свою долю. Она ясно дала понять, что готова лишь обеспечивать выплату жалованья Эдны и оплачивать часть счетов от врачей Бетти, которые не входили в страховку. Не то чтобы Моника не могла себе позволить заплатить больше, но что бы она стала делать, если бы они не танцевали, как марионетки на веревочках, у ее кошелька? За каждым центом, выданным из него, Анне приходилось прыгать немного выше… и придерживать язык немного чаще. Что же касается их матери, все выглядело так, словно Моника некоторым образом наказывала ее. Возможно, потому, что, на ее взгляд, Бетти сделала недостаточно, чтобы защитить их, когда они были детьми. Как будто кто-то мог пойти против их отца!
Воспоминание всплыло в памяти Анны: должно быть, ей тогда исполнилось лет шесть-семь – она была достаточно маленькой, чтобы поместиться под кроватью. Все, что она могла видеть оттуда, где лежала, прижатая к полу, – это две пары ног, одна в туфлях-лодочках на низком каблуке, заношенных до такой степени, что каблуки уже почти стерлись, и вторая ее отца, в старых коричневых рабочих ботинках. Анне казалось, что ноги каким-то образом существовали отдельно от громких голосов над ее головой. Она в страхе смотрела, как ботинки двинулись вперед… а туфли – назад. Произошла стычка, и голос матери закричал:
– Нет, Джон… пожалуйста… дети…
Затем были ужасные задыхающиеся звуки, подавляемые криками Бетти. Анне казалось, что они сжимают ее горло, и она неподвижно лежала, засунув себе в рот кулак, чтобы не закричать.
Они все пострадали, и Лиз тоже. Почему Моника считает себя особенной?
Когда Анна проезжала мимо отшлифованных трехъярусных вагонов плотницких мастерских, с горящими в садящемся солнце стеклянными и стальными сводами, она подумала об Элис и Вэсе, которые, в свою очередь, навели ее на мысль о Лауре и Гекторе. Если в чем-то ей и не повезло, то, по крайней мере, Бог благословил ее заботливыми соседями. К их числу принадлежала и Финч. Ее удочерение было лучшим, что когда-либо сделала Лаура, кроме того что вышла за Гектора. Финч, которой исполнилось шестнадцать, вела себя так, будто ей сорок. Она была хорошо знакома с жизненными трудностями и взяла Анну под свое крыло, хотя, наверное, должно быть наоборот, и несколько раз в неделю заглядывала к ним, чтобы помочь с Бетти.
Дорога выровнялась, дубы и платаны сменились невысокими соснами. Даже после стольких лет Анну всегда очаровывал пейзаж, переходящий от одной крайности к другой, словно открытки на вращающейся подставке. С восточной стороны лежало окруженное лесом озеро, а с западной – холмы с беспорядочно растущей чапарелью, с фруктовыми садами и апельсиновыми рощами между ними. Все это приютилось возле заснеженных гор. И если бы Анне суждено было дожить до ста лет, она и тогда не смогла бы воспринимать все это как должное. Хотя этот ландшафт и мог показаться слишком сельским, таков Карсон-Спрингс. Где была та капля, которая переполнила бы чашу ее терпения, взбудоражила ее скучное и временами безысходное существование? Какой сюрприз ждет ее в конце этой рутинной дороги, которую она для себя протаптывает?
Вечерние тени растянулись по Олд-Сорренто-роуд, когда Анна приближалась к дому. Она проезжала мимо загонов для скота, подскакивая на ухабах. Когда-то на этом участке сельской дороги пасли скот. Немногое изменилось с того времени, за исключением того, что здесь стало больше домов и меньше животных. Ночью в свете фонарей до сих пор можно различить блеск диких глаз – опоссумов и енотов, и изредка медведя или рыжей рыси, которые спускались с холмов.
Вскоре Анна подъехала к аллее, ведущей к скромному красному каркасному дому, в котором она прожила большую часть своей тридцатишестилетней жизни. Он манил из сумерек, которые скрывали его отслаивающуюся краску и крышу, на которой недоставало дранки. Свет в окнах сразу вселил в Анну надежду на то, что все будет хорошо.
Но оптимизм Анны исчез, как только она вылезла из машины. Даже с этого расстояния она услышала крики своей матери, похожие на визг горящей кошки. У Анны сжалось сердце. Пока она устало тащилась по дорожке, дом стал виден более отчетливо; давно высохшие настурции коричневыми стеблями тянулись к решетке на крыльце, которая обрамляла осевшие ступеньки; на досках наружной обшивки, которую Гектор многократно предлагал перекрасить – как будто он мало для них сделал, – виднелись пузыри, и из-за этого она выглядела как запущенная проказа. Были дни, вроде этого, когда Анна представляла себе, что она, как и этот дом, покрывается плесенью. Станет ли она когда-нибудь свободной или, упаси Бог, закончит, как Бетти?
Анна вошла в дом, где увидела Эдну, сцепившуюся в смертельной схватке с Бетти. Эта сцена могла показаться комичной – старая женщина, весом не больше чем девяносто восемь фунтов[5], насквозь промокшая, лезет драться, а ее сиделка, на двадцать лет моложе, широкая в плечах со времен работы с лошадьми, отбивается, пытаясь ослабить ее хватку.
– Сволочь! Зараза! – вопила Бетти, ударяя Эдну кулаком. – Я вызову копов! На этот раз я действительно это сделаю!
Анна уронила свой кошелек и бросилась на помощь Эдне.
– Все в порядке, мама. Никто не собирается причинять тебе боль.
Она схватила слабеющую руку, и через некоторое время Бетти успокоилась, позволив Эдне вырваться.
– Папа ушел. Помнишь? – Бледные голубые глаза Бетти прекратили свое тревожное блуждание и сосредоточились на Анне. Напряжение медленно отпускало ее тело.
– Анна, милая! Это ты? – Бетти всегда требовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к тому, что Анна взрослая; в сознании Бетти ее дети всегда были маленькими. – Я думала, ты в школе.
– Нет, мама. Я работаю. Помнишь?
– Да, да, конечно. – Бетти охрипла от визжания. Ее волосы развевались, как дым от затушенного костра, сквозь них просвечивала розовая кожа головы.
Анна устало вздохнула.
– Ты уже ела?
Эдна покачала головой так же устало, как если бы сказала: «А чего ты ждала?» Оберегать Бетти от повреждений было само по себе работой, занимающей все время.
Глаза Бетти снова становились дикими.
– Который час? Где мое пальто? Автобус будет здесь с минуты на минуту.
Анна схватила мать за плечи и посмотрела ей в глаза. Она чувствовала выпуклые бугорки костей под кожей, которая обрамляла их, как салфетка. Ее мама всегда была в теле, но сейчас от нее ничего не осталось.
– Успокойся, мама. Сегодня в школу не надо. Сегодня… сегодня праздник.
– О! – Бетти опустила плечи.
– Почему бы тебе не посмотреть телевизор, пока я приготовлю что-нибудь на ужин? – Анна провела свою мать к старому креслу-качалке и потянулась за пультом, пытаясь вспомнить, что шло в это время суток. «Суд народа»? «Салли Дес Рафаэль»? Повторный показ «Я люблю Люси»? По какой-то неясной причине мама любила «Джерри Спрингер», хотя в здравом уме она питала отвращение к подобным программам. Возможно, потому, что тогда у нее было достаточно воплей в ее собственной жизни.
– Мне нужна сигарета, – вздохнув, сказала Эдна, когда они остались в кухне одни. Курение в доме не разрешалось, но Анна ничего не сказала, когда Эдна достала пачку сигарет из кармана своей просторной вельветовой куртки.
– Она была такой целый день? – Анна говорила тихо, хотя ее мама, поглощенная повторным показом передачи «Супер», не могла ее услышать. Из комнаты доносился глухой взрыв заранее записанного смеха – по мнению Анны, это был самый одинокий звук в мире – и слабое хихиканье Бетти в ответ.
– С тех самых пор, как из газовой компании пришли снять показания со счетчика. – Эдна подкурила сигарету и сделала глубокую затяжку. Она была грубо сложена, ее седеющие волосы заплетены в косу, такую же толстую, как хвост лошади, а жесткая кожа так морщилась, что напоминала старую колоду карт.
– Пит?
– Она продолжает называть его Джо. – Они обменялись понимающими взглядами.
– Прости, Эдна. – Анне казалось, что она всю жизнь извиняется за вещи, которые были ей неподвластны. – Я знаю, как это трудно. Ты заслуживаешь в два раза больше, чем я тебе плачу.
– В таком случае я не откажусь от повышения зарплаты. – Эдна искоса взглянула на дым, ленивым кольцом поднимавшийся над ее головой, ее карие глаза были выразительными и контрастировали с грубой формой ее челюсти. Эдна знала, кто был настоящим боссом. Когда она жаловалась Анне, это походило на беседу двух сотрудников.
– Я поговорю об этом с Моникой, – пообещала Анна.
Эдна фыркнула:
– Лучше попроси ее купить новые шины для моей машины.
Они обе знали, что Моника скорее выставит Бетти на улицу, чем потратит еще пять центов на ее содержание.
Анна вздохнула.
– Я уверена, что если я ей объясню…
– Послушай, это не мое дело, – перебила ее Эдна, – но ты должна подумать о том, о чем мы говорили. Или следующими, кого ты увидишь, будут люди в белых халатах, которые заберут тебя.
Анна криво улыбнулась.
– Это произойдет раньше, чем я получу отпуск.
Она была не в состоянии снова обсуждать все это. У Эдны были добрые намерения, Анна это знала, но она не готова отправить свою мать в дом престарелых. Бетти еще не так плоха. У нее иногда бывают просветления.
– Мне уже и самой туда пора. – Эдна осмотрелась в поисках пепельницы и сбила длинную полоску пепла в жесткую чашу своей ладони. Она донесла его до раковины и, погасив сигарету с мокрым шипением, выбросила ее в урну. – Все, я ушла. – Она потянулась за стеганой курткой, которая висела на крючке возле черного хода. – В духовке макароны с сыром. У меня не было возможности подогреть их, – она бросила на зал многозначительный взгляд. – Удачи!
