Текст книги "Ход конём"

Автор книги: Евгений Руднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Карелина налила воды из графина в стакан, поднесла Лукьяновой. Та сделала несколько глотков – было слышно, как у нее мелко стучат о край стакана зубы.

– Если бы знать, что так все обернется, ни за что бы не оставила Колю одного... Никуда бы не поехала! Никуда!!

Тонкое лицо Карелиной потускнело, резче обозначились две глубокие складки у маленького упрямого рта.

– Когда именно Николай Андреич снял деньги со сберкнижки? – продолжал расспрашивать Лукьянову Прохоров.

– Вчера, в первой половине дня...

– Вы были с ним?

– Была.

– Где именно находится эта сберкасса?

– Напротив завода имени Фрунзе... улица Коммунаров... – сокрушенно склонила голову Лукьянова.

– Подозрительного ничего не заметили в этой сберкассе, когда Николай Андреич получал двадцать пять тысяч?

Анна Ивановна подумала секунду-другую, затем медленно пожала плечами.

– Нет... все было обыкновенно.

Прохоров закрыл записную книжку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Скосив глаза на Ольгу, тихо спросил:

– У вас есть вопросы к Анне Ивановне?

Ольга обратила взор на хозяйку.

– Как вы думаете, Анна Ивановна, кто мог знать о том, что ваш муж снял вчера со сберкнижки двадцать пять тысяч рублей?

Широкий лоб Лукьяновой прорезали три глубокие морщины.

– Мы только дочери сказали об этом.

– А тот человек, у которого вы собирались купить дачу?

– Шевченко?.. Он ждет... будет ждать нас с деньгами завтра. Мы договорились приехать к нему в Ирпень электричкой в 13.35. Потом намеревались идти к нотариусу, оформлять купчую...

На лице Карелиной появилось задумчивое выражение.

– Извините, Анна Ивановна, но мне бы хотелось еще раз уточнить: знал ли этот самый Шевченко, в какой именно день Николай Андреич снял со сберкнижки деньги?

– Мы ему об этом не сообщали – ни Коля, ни я. Договорились только о завтрашней встрече... – Анна Ивановна умолкла и отвернулась. Лицо ее исказилось, затряслись плечи. Из воспаленных глаз брызнули слезы.

– Коля-a... Коле-енька, милы-ий... – Лукьянова метнулась в соседнюю комнату. Ольга слышала, как эксперт-криминалист успокаивал хозяйку, просил «взять себя в руки», но она рыдала пуще прежнего. И лишь после того, как к ней подошел Прохоров и что-то тихо сказал, Анна Ивановна немного успокоилась.

– Смерть наступила от сильного удара в правый висок. Судя по всему – кровоизлияние в мозг. Били, как мне кажется, кулаком. Что-то из приемов каратэ, – наклонившись к Прохорову, произнес негромко судебный медик и после паузы добавил: – Протокол вскрытия будет к утру.

– Спасибо, Никанорыч, – поблагодарил его Тарас Петрович и, пройдясь по комнате, в задумчивости уперся вопросительным взглядом в эксперта-криминалиста. – Ну, а у тебя, Толя, как дела? Есть что-либо интересное?

– Чисто работают, гады, – смятенно отозвался эксперт. – Следов нет. Вот разве что это... – Он показал целлофановый пакет, в котором лежал самодельный брелок на цепочке – в виде кукиша.

– Откуда?

– Под столом нашел.

– Хозяйку спрашивал?

– Так точно. Таких вещиц у Лукьяновых не водилось.

– Что ж, приобщим к протоколу осмотра места происшествия.

Прохоров и Карелина вышли на улицу.

– Розыскная собака довела только до шоссе. Дальше – след обрывается, – вставил мрачным голосом Тарас Петрович.

– Уехали, наверно, на машине.

– Скорее всего, так.

– Соседей надо бы порасспросить...

– Мы с Ивлевым из дежурной бригады уже беседовали с ними. Никто ничего не видел. Или боятся говорить, или бандиты действовали настолько умело и скрытно, что люди и вправду ничего не видели. – Прохоров тяжело вздохнул. – Боюсь, как бы Лукьянова не слегла... Такое нервное потрясение!

– У нее давление резко подскочило. Три укола медсестра сделала...

– Сделать-то сделала, а толку?.. В больницу хотели забрать, она не поехала...

Карелина молчала: на лице было смятение, неподдельная печаль. Чем она могла помочь сейчас Анне Ивановне? Смерть всегда страшна, предельно горестна. Умирает человек. Умирает не своей смертью, а потому, что его убили. Убили такие же, как и он, люди. А люди ли? Нет – звери, волки!.. Похоже, и тут действовали «каратисты».

– Ну что ж, Ольга Николаевна, собирайте улики... Семенов уже звонил мне. Держите старика Прохорова в курсе всех ваших гипотез и версий. Удачи вам. – Тарас Петрович направился к синей «Волге» из городской прокуратуры.

6

Назавтра первым же делом Карелина побывала в сберкассе № 246 по улице Коммунаров. Заведующая сберкассой Покровская внимательно прочла Ольгино служебное удостоверение, обеспокоенно прикусила нижнюю губу.

– Разве... разве у нас что-то случилось? Ведь ничего такого не было! Тайны вкладов сохраняются, документация в полном порядке. По личным вкладам граждан начислены проценты дохода... Можете проверить!

– Я, Анфиса Тимофеевна, не проверять пришла, а за помощью, – успокоила заведующую Ольга.

– Вот как? Гм, пожалуйста.

– Спасибо. Я очень надеюсь на вас.

Покровская чуть заметно улыбнулась, облегченно вздохнула:

– Хоть порядок в делах и соблюдаю, а проверок, откровенно говоря, не люблю. Нервотрепка – и только. – С готовностью добавила: – Сделаю все, что в моих силах. Спрашивайте, пожалуйста.

– Кто у вас работал вчера?

– На кассе – Лизочка... Елизавета Федоровна Никитина, а контролером – Дарья Алексеевна Денисенко. Они и сегодня работают...

– Мне обязательно надо с ними поговорить.

– Пожалуйста. А где вы будете с ними... говорить?

– Лучше всего здесь... в вашей комнате, чтобы никто не мешал.

– Понимаю, понимаю, – закивала заведующая. – Сейчас позову их.

Вернулась Анфиса Тимофеевна минуты через три. Вместе с нею в комнату вошли пожилая женщина и девушка.

– Познакомьтесь, пожалуйста... Это – Дарья Алексеевна, – заведующая показала рукой на пожилую женщину, – ну а это – Лизочка... Елизавета Федоровна.

Когда все уселись, Карелина, поглядывая поочередно то на Никитину, то на Денисенко, проговорила:

– Вчера профессор медицины Николай Андреевич Лукьянов снял со сберкнижки двадцать пять тысяч рублей...

– Было такое, – подтвердила Денисенко. – Счет № 12127...

– Прекрасно. Значит, вы запомнили этого человека?

– Конечно! Сумма большая, сразу мы ему не выдали...

– Он что же... приходил сюда раньше?

– Да... дня три назад...

– Не три, а четыре... Четыре дня назад, – поправила Никитина Денисенко. – Он сказал, что хочет взять двадцать пять тысяч рублей. А Дарья Алексеевна ответила, что мы таких денег сразу не выдаем. Нужно сделать предварительный заказ. Приходите, мол, на следующей неделе, во вторник...

– Да, так все и было, – согласилась Денисенко. – А запомнилось это потому, что по двадцать пять тысяч рублей мы выдаем не так уж и часто. Редко такие операции по вкладам бывают... А что, собственно, произошло?

– Да как вам сказать...

– А все-таки? Согласитесь, нам очень трудно сориентироваться, что именно вас интересует, что нам следует вспомнить в первую очередь...

Карелина колебалась: говорить или нет? Полностью исключить участие в совершенном преступлении работников сберкассы нельзя. Все это так. Но если всех подозревать, добра с этого тоже не будет.

– Вчера профессор Лукьянов был убит в собственной квартире. Деньги похищены...

Покровская вздрогнула, Денисенко задышала часто. Продолговатое, в родинках личико Никитиной сначала побледнело, потом начало заливаться румянцем.

– Как эт-то... убит?

– Обыкновенно. Нет уже его.

– Н-не может быть! Я... я ведь видела его вчера...

– Когда именно?

– Утром... к-когда шла на работу... Н-начало девятого было, он в-выходил из б-булочной. Мы еще п-поздоровались...

– Что ж, вполне возможно. Но это было утром. А днем – его убили.

Вклинилась тягостная пауза. Покровская, Никитина и Денисенко сидели не шелохнувшись, как в оцепенении.

– Очень вас прошу: вспомните, пожалуйста, все, что происходило в сберкассе, когда Лукьянов получал деньги, – подняла голову Карелина. – Что за люди были в сберкассе, что они говорили... Может, какие-то характерные детали запечатлелись в вашей памяти...

– Да-да, мы понимаем... мы все понимаем... – тихо произнесла Денисенко. – Когда Лукьянов брал двадцать пять тысяч... когда он их брал, в сберкассе были люди. Хорошо это помню... Старик, по-моему, какой-то был... он принес, кажется, облигации. То ли трехпроцентные, то ли тираж погашения... Ты не помнишь, Лиза?

– Помню. У него было две облигации займа 1950 года... последний тираж погашения. Он еще попросил, чтобы я дала ему юбилейный металлический рубль. Внук, мол, говорил, собирает такие рубли... А еще в сберкассе была какая-то женщина и... и два парня...

– Описать внешность можете? Вначале – женщину?

– Право, я не знаю даже... – Никитина обратила вопросительный взгляд на Денисенко, но та передернула плечами:

– Расплывчато все. Будто в тумане.

– А если подумать? Не спешите, пожалуйста, Дарья Алексеевна, постарайтесь вспомнить...

Денисенко наморщила лоб, сокрушенно развела руками.

– Нет, не вспомнить. Запамятовала... Ей-богу, запамятовала! Кабы знать, что такое случится...

– Жаль, очень жаль,– вздохнула Карелина.

Лиза смущенно заморгала глазами.

– Простите, но я тоже не запомнила женщину... А вот парней... парней этих... – Она снова зарделась.

– Ну-ну... – мягко подстегнула Ольга.

– Парней хорошо помню...

– Ну-ну, слушаю... Я вас слушаю, Лиза!

– Один – статный такой, высокий, симпатичный. В черном кожаном пальто и пыжиковой шапке... Второй – маленький, с изуродованным ухом... в шляпе...

– И что же эти парни делали в сберкассе?

– Высокий проверил лотерейный билет. Выиграл рубль. Потом попросил, чтобы я на этот рубль дала ему два лотерейных билета. «Авось, – говорит, – выиграю в следующий раз «Волгу» или «Жигули». А я ему: «Почему бы и нет? У меня рука счастливая». Вытащила я ему из пачки два лотерейных билета. Он поблагодарил и сказал, что если действительно выиграет, то будет моим должником на всю жизнь...

– А что делал в это время тот, второй, с изуродованным ухом?

Лиза потупила взор.

– Я... я на него больше не смотрела. Извините...

– Эти двое ушли сразу после ухода Лукьянова? – спросила у Никитиной Карелина.

– По-моему, нет... Да, точно... они потом ушли... Минуты через две или три...

Карелина встала, застегнула пальто.

– Ну что ж, спасибо, товарищи, за информацию. О нашем разговоре никому, пожалуйста, не говорите.

7

Михеев сидел перед Карелиной и равнодушно смотрел в одну точку потухшими серыми глазами. А Ольга не торопилась начинать. Пока сладу с этим парнем не было. Она помнила: от сегодняшнего допроса зависит очень много, вдобавок и время не терпит, но спешить сейчас нельзя. Михеев может опять ничего не сказать...

– Итак, вы, Юрий, по-прежнему утверждаете, что приемам боевого каратэ научились сами и шапки с Валевской и Кириченковой сорвали по собственному, так сказать, почину?

– Именно так, гражданин следователь.

– Добавить ничего не хотите?

– А нечего добавлять! Все рассказал. Сам наколбасил, сам и отвечу по закону. – Он виновато опустил голову, на пухлых губах плавала грустная улыбка.

Карелина внимательно смотрела на арестованного.

– Напрасно вы так, Михеев... Вы хоть знаете, где сейчас ваша мать?

– Моя мать сейчас дома, где ж ей быть... Вчера сутки отработала, а теперь – трое суток дома.

– Не совсем так, Михеев... Нина Васильевна, ваша мать, действительно сутки отдежурила в больнице, а потом вернулась домой. Не застав вас, забеспокоилась. Начала обзванивать всех ваших товарищей, затем отделения милиции, морги... – Ольга сделала паузу, печально сжала губы. – Узнав, что вы задержаны при попытке сорвать с девушки песцовую шапку, ваша мама... Нина Васильевна... никак не могла в это поверить. Она плакала, все время спрашивала, не перепутали ли в милиции что-либо, может, это совпадение, и есть еще один Михеев... – Карелина снова надолго замолчала. – Все это так сильно на нее подействовало, что она сейчас находится в больнице...

Михеев медленно поднял на Ольгу глаза.

– Что с ней?

– Инсульт. Положение очень тяжелое...

Он слегка качнулся на стуле.

– Инсульт?.. С чего бы это? Она никогда не болела...

На столе настойчиво затрещал телефон. Карелина взяла трубку.

– Слушаю. Да-да, это я... Что?.. – Ольга бросила быстрый взгляд на Михеева. – Да-да, понимаю... Спасибо, что позвонили, доктор. – Она медленно опустила на рычаги трубку.

Секунд тридцать сидела неподвижно, по печальному лицу пробегали тени.

– Это оттуда... от матери, да? – тихо спросил Михеев.

Карелина кивнула. Подбирая слова, стараясь говорить как можно мягче, добавила с паузами:

– Ваша мать... Юрий... полчаса назад... скончалась...

Он втянул голову в плечи, провел пересохшим языком по губам. Уши стали пунцовыми, на щеках заблестели капельки пота.

Так прошла минута, потом еще одна.

– Отец вас бросил, и мама ваша... жила только для вас. Она вас очень любила и отказывала себе во всем, лишь бы вам, Юрий, было хорошо. В четвертом классе купила сыну велосипед, потом – мопед «Дружба». В седьмом классе у вас уже были наручные часы, дорогие джинсы... Потакала мать вам во всем, баловала вас. С этого, по-моему, и началось. Вы привыкли, что вам все можно, все позволено... – Ольга вздохнула. – А вот сама Нина Васильевна четыре года подряд ходила в одном и том же платье, соседи знают об этом. Все она отдавала вам, Юрий, все! А чем вы отплатили?

Михеев насупился:

– Я не верю ни одному вашему слову! Не верю, что она умерла... Вы... вы хотите таким драконовским способом воздействовать на меня, выудить нужные сведения!

По чистому, тонкому лицу Карелиной начали расползаться красные пятна. Ей хотелось сказать арестованному что-то резкое, но она сдержалась. Спокойно сняла телефонную трубку, набрала номер.

– Будьте добры, старшего лейтенанта Савченко... Владимир Палыч?.. Да-да, это я. Организуйте, пожалуйста, поездку Михеева в больницу № 17. Да-да, пусть сам увидит... Спасибо, Володя.

Ольга повернулась к арестованному:

– Идите в камеру и приведите себя в порядок. Электробритву и шнурки от кроссовок получите у сержанта.

Он кинул на Карелину недоверчивый взгляд.

– Вы... повезете меня... к матери?

– Да. Вы же не верите мне!

...Часа через два, побыв с арестованным в больнице, группа Савченко вернулась в управление. Михеева снова привели в кабинет Карелиной. Ольга жестом пригласила его сесть. Листала блокнот, молчала.

– Мне... мне надо побыть одному... Разрешите? – произнес хриплым, надломившимся голосом Михеев, поглядывая на следователя.

– Хорошо, – согласилась Ольга и вызвала конвойного.

Арестованного отвели в камеру.

Карелина закрыла блокнот, вздохнула. Ей по-человечески было жаль мать Михеева – Нину Васильевну. «Но почему произошла эта трагедия? Кто в этом виноват? – снова и снова спрашивала себя Ольга. – Мать умерла, сыну грозит тюрьма... Разве хотела эта добрая и честная, судя по всему, женщина, чтобы ее сын стал преступником? А случилось именно так...»

Виктор Гюго говорил: «Жить – значит носить в себе весы и взвешивать на них добро и зло».

Именно так! И в первую очередь – это касается работы следователя. Он ведет расследование, используя единственно правильный и всеобъемлющий критерий: справедливость. И он, этот критерий, должен всегда торжествовать.

Ах, сколько бывает порой мучительных раздумий, острых сомнений... Казнишь себя, ругаешь последними словами. Нет, не так следовало вести допрос этого человека, не так! Юридически все правильно, буква закона не нарушена, а вот чисто человечески... Чувства не подвластны закону.

Утром Михеев с несвойственной ему прежде настойчивостью попросил дежурного по ИВС доставить его к следователю. И вот он снова в кабинете у Карелиной.

– Я все скажу! Все-все скажу, гражданин следователь! Спрашивайте! Ничего не утаю, все выложу, все скажу, вот увидите... – торопливо и сбивчиво заговорил он. Лицо у него было помятое, под глазами – синие дуги. Не спал, видать, ночью.

– Успокойтесь, пожалуйста, Юрий, и сядьте. Вот так!.. Спешить нам некуда. – Карелина положила перед собой чистый бланк протокола допроса, включила магнитофон. – Насколько я понимаю, вы этой ночью о многом передумали?

– Да, это так! Это действительно так, гражданин следователь!

– Вот и хорошо. В жизни иногда наступает момент, когда нужно оглянуться, переосмыслить прожитое.

– Да-да, я все понимаю... все понимаю... – Серые глаза его дымились тоской.

Карелина переставила поближе к Михееву микрофон.

– Рассказывайте, Юрий, все по порядку. Мне надо знать о вашей жизни все, абсолютно все, понимаете?

Ольга налила из графина в стакан воды, протянула Михееву. Тот выпил, судорожно утер тыльной стороной ладони губы.

– Отец нас бросил, когда мне не было и пяти лет. Где он сейчас – не знаю. После окончания восьмилетки я закончил ПТУ. Работал два года на заводе слесарем. Потом ушел – мало платили. Короче: устроился приемщиком стеклотары. И поплыл навар. За счет чего? Приносят пустые бутылки, полста штук, а я говорю: пардон, нет тары, не принимаю. Клиент мнется, вздыхает – нести назад не хочется. Начинает слезно просить: примите, мол, в долгу не останусь. Я – после некоторых колебаний, конечно же! – великодушно соглашаюсь. Условия сбыта по общепринятой в этой среде таксе: за сорок бутылок даю деньги, а остальные десять – мои. Вот такая арифметика... Поднакопил я, стало быть, капиталец. Мать об этом не знала – я скрывал от нее все. Может, я, гражданин следователь, чересчур подробно на всем останавливаюсь, а? Может, это вам неинтересно?

– Нет-нет, почему же... Рассказывайте, – отозвалась Карелина.

– На приемке стеклотары я проработал год, потом пришлось уйти – стали допекать дружинники, общественные контролеры... Работал мясником в магазине, продавцом кваса. Махлевал, конечно, как мог. Опять-таки из-за этих треклятых тугриков... извиняюсь, денег: все мне было мало! Выгнали из магазина. Чуть не посадили. Мать, когда узнала об этом, очень переживала... Три дня не разговаривала. Вот и стал я безработным. Зашел как-то в ресторан «Лейпциг», заказал с горя коньяка сто грамм, закуску. Выпил. Потом еще заказал. А дальше – помню все смутно, провалы в памяти, вроде как еще взял «Столичной», икры красной. А когда пришла пора расплачиваться – не хватает «воздуху»[2]2
  Денег (жарг.)


[Закрыть]. Забегали официантки, мэтр появился. И тут подсели ко мне двое, тоже вроде под градусом. Что-то говорили насчет дружбы, истинных рыцарей и тэ дэ, и тэ пэ. Один из них, тот, что повыше ростом, заплатил за меня официантке, и мы отчалили втроем... Ехали на такси. Они меня домой отвезли... – Михеев замолчал, нервно посверлил пальцем в ухе. – Утром я проснулся часов в десять. Матери не было, ушла на работу. Голова гудит, как высоковольтная линия. Виски разламываются, во всем теле слабость. Еле дотащился до клозета... прошу прощения... туалета. А минут через пять – звонок. Пришли те двое, из ресторана... что подсели ко мне...

– О чем вы говорили?

– Да так, болтовня разная.

– А конкретно?

– Сначала выразили мне сочувствие. Все я им по пьянке о себе выболтал. Потом высокий заметил, что они уплатили за меня сорок восемь целковых в ресторане. Я поблагодарил и сказал, что сейчас отдать долг не могу – ветер в карманах гуляет. В ответ высокий ухмыльнулся и вытащил из карманов кожаного пальто бутылку «Столичной» и банку шпротов. «Будем лечиться, – заявил он. – Тащи стаканы». Мы выпили. «Давай знакомиться, – высокий первым протянул руку. – Валет». Я назвал свое имя. Потом представился и второй. «Меня звать Сева», – говорит. «Не Сева, а Клоп!» – захохотал высокий.

Карелина изогнула брови.

– Значит, кличка первого – Валет, а второго – Клоп, так?

– Так, – подтвердил кивком головы Михеев.

– Опишите более подробно их внешность.

– Валет – высокий, как я уже говорил, мускулистый. Он как-то обронил в разговоре со мной, что много занимался культуризмом по системе Вейдера. Глаза у него синие, нос прямой. Видный парень, девки таких любят... Ну, а Клоп... Клоп – маленький, невзрачный, верткий, как вьюн. Носит меховую куртку. Левое ухо у него порвано, словно откусили кусок...

Карелина сжала в руках карандаш.

– Стоп... Как вы сказали: левое ухо у него порвано?

– Да... Изуродовано. Будто оторвал кто-то мочку...

«Выходит, Клоп был в сберкассе на улице Коммунаров. А второй – высокий, симпатичный, по словам Никитиной, – это, скорее всего, Валет... Потянулась ниточка, Семенов был прав... Пенсионер Нечипоренко... Супруги Русины... профессор Лукьянов... Похоже, все три дела связаны между собой. И Михеев кое-что знает в этой связи...»

– О чем вы еще говорили, Юрий, в то утро?

– Валет сказал, что если у человека есть голова на плечах – значит, у него будет все. Надо, мол, ничего не бояться. Люди все трусы. Добровольно деньги отдают, только цыкни! Буржуев, говорит, советских надо трусить. Тут-то я и смекнул... Спрашивают – будешь с нами работать? Я молчу. Не улыбается мне. «Пиши расписку», – говорит тогда Валет. «Какую еще расписку?» – удивился я. «Обыкновенную, на бумаге, – спокойно пояснил он. – О том, что задолжал нам 48 рубликов. Усек, нет? Долг платежом красен! За здорово живешь – и прыщ на фене не выскочит!» – «Никаких расписок я писать не буду, – ответил я. – Никто вас не заставлял вносить за меня эти деньги. Я бы электронные японские часы «Сейко» оставил в залог... Будут деньги – отдам, за мной не пропадет. А писать... писать ничего не буду». – Михеев сдвинул брови, покачал головой. – Я думал, что они отстанут в конце концов, уйдут. Но не тут-то было! Клоп какую-то короткую дубинку вытащил: «Пиши!» Я хотел броситься к двери, но в тот же миг ноги мне обвила проволока, и я упал как подкошенный...

– Что дальше было?

– А что дальше... Все и так ясно. Дальше – проза, гражданин следователь... Струсил я. Написал им расписку... под диктовку... Что в случае неуплаты долга в семидневный срок обязуюсь выполнить по их указанию любую работу...

– Ну и долг вы, конечно, вернули?

– Все оказалось не так просто... На следующий день после визита Валета и Клопа я заложил в ломбард электронные часы «Сейко» и повез по указанному Валетом адресу 48 рублей. Но увы! – там меня никто не ждал...

– Назовите адрес.

– Это на окраине города. Улица Днепровская, 46, квартира 2. Здесь, как я потом узнал, жила одинокая восьмидесятилетняя старуха, месяц назад она сыграла в ящик, а комнату заселить еще не успели...

– И что же вы стали после всего этого делать?

– А ничего. Ровно через десять дней ко мне приехал Клоп и с порога заявил: «Срок возврата денег просрочен, а посему ты, кореш, становишься нашим должником. Выбирай: либо ты выполняешь наши поручения, – работка несложная для интеллигентных культурных людей, – имеешь солидный куш и живешь как кум королю и сват министру, – либо считаешь каждый рубль и просишь у мамы пятьдесят копеек на пиво...» Я молча выслушал его и сказал, что есть еще и третий вариант: я иду в милицию и говорю там, что меня шантажируют какие-то подонки!

– И как Клоп отреагировал на это?

– «До милиции ты, говорит, не дотопаешь. Дам «нунчаком» по почке – и каюк! Слыхал про боевое каратэ?» – Михеев смахнул ладонью крупные капли пота со лба.

– Ну и как же вы поступили? – осведомилась Карелина.

– Тут в коридоре позвонил телефон. Но только я поднялся, как Клоп, сделав резкое движение головой, нырнул мне под правый бок. Я оказался на полу. «Сделаешь, паразит, хоть одно движение – сломаю руку». Отпустил он меня лишь после того, как я дал клятву, что буду выполнять все их указания... Потом уже, чуть позднее, он, как бы между прочим, заметил, что они давно наблюдают за мной. Им, мол, обо мне многое известно: и как я мясо второго сорта мешал с первым, и как воду в хлебный квас подливал, «качал валюту» из стеклотары. А теперь, мол, пришла пора заняться настоящим делом. И если я не дурак и не чокнутый, то в бутылку лезть не буду. А выгода от этого – всем!

Карелина поменяла на магнитофоне кассету и снова поставила переключатель на «Запись».

– Что именно вы делали у них, Михеев?

– Первые два месяца, значит, они учили меня приемам боевого каратэ... Тренировки проходили поздно ночью, сначала в подвале геологоразведочного техникума, потом – в сараях, принадлежащих объединению «Вторсырье». Тренировал Валет, партнером у меня был Клоп... Технику каратэ мы осваивали на самодельных снарядах-макиварах. На них мы отрабатывали удары дубинкой «нунчаку». Разучивали различные подсечки, подножки, удушающие захваты. Программа была обширной...

Карелина задумчиво погладила ладонью блокнот на столе.

– Значит, кроме Валета и Клопа, вы никого из банды не видели?

– Нет.

– Они вам не доверяли?

– Наверно. Но деньги Валет исправно мне давал. Три раза. Сто рублей... еще раз сто и затем – сто пятьдесят. Аванс, так сказать. Отработаешь, говорит, в свое время...

– Сколько в банде человек?

– Валет как-то заявил, что их «боевая группа», он никогда не называл «банда»... так вот, их «боевая группа» насчитывает пять человек. Пять крепких и надежных самураев, в совершенстве владеющих приемами боевого каратэ. Наша сила, говорил Валет, «в оружии без оружия»! Рука хорошего каратиста движется со скоростью семь метров в секунду. Каратист может сломать резким нацеленным ударом кисти, локтя или ступни деревянный брусок, даже бетонный блок. Я вначале засомневался. И тогда Валет подошел к стоявшей посреди сарая бетонной плите и молниеносным ударом кисти правой руки проломил ее. «Учти, сынок, – сказал Валет, – главное здесь – это умело сконцентрировать энергию всего тела и мгновенно вложить ее в одну точку. Бей, не жалея, без всякой пощады! Бей в солнечное сплетение, сонную артерию, печень или почку! Бей и помни: если победишь не ты – победят тебя, убьешь не ты – убьют тебя. Вот так: или – или. Третьей дороги нет! Овладеешь тайнами каратэ – и ты царь и бог, ты все можешь. Только непосвященные в искусство великого японца Фунакоси считают, что каратэ – это фикция, а разговоры о всяких чудесах каратистов – выдумки. Английский профессор-физик Майкл Фелд, между прочим, изучая с научной точки зрения каратэ, провел специальное исследование. Он, в частности, установил, что кинетическая энергия предплечья, движущегося со скоростью семь метров в секунду, равна около ста джоулям. А чтобы проломить ударом руки бетонный блок толщиной двадцать пять сантиметров, нужна энергия, равная только десяти джоулям. Так что учись, сынок!»

– Обстоятельная информация, – проговорила Карелина и нахмурила брови. – Валет называл при вас какие-либо имена, клички?

– Очень редко.

– А именно?

– Однажды, когда я провел на тренировке удачный прием, он сказал: «За такой выпад сам Барон похвалил бы!» – «А кто это... Барон?» – поинтересовался я. «Много будешь знать – скоро состаришься, сынок», – ответил он... Когда я окончил весь курс тренировок, Валет заявил: «Теперь, сынок, производственную практику надо пройти. Ты должен одолжить у баб парочку песцовых шапок. На выполнение задания даем тебе десять дней. С богом, сынок!»

– Значит, вы сорвали две шапки?

– Почти...

– Что значит: «почти»?

– Одну шапку, извиняюсь, на улице Челюскинцев... я действительно взял... А вот вторую... вторую... да вы сами, гражданин следователь, все знаете... Не получилось со второй шапкой...

– Как вы думаете, в эти десять последних дней декабря за вами кто-либо из банды следил?

– Конечно! – закивал Михеев.

– Почему вы так решили?

– Когда двадцать пятого декабря я снял первую шапку и кинулся в проходной двор напротив ДЮСШ, то столкнулся там с Клопом. «Молодец, корешок! – похвалил он меня. – Классно сработал. Теперь ты наш! Замаранный! Тур и Шоколад успокоятся...»

– Тур и Шоколад?

– Да, именно так он и сказал.

«Тур и Шоколад... Тур и Шоколад... Еще, значит, двое. А всего – пятеро. Барон, Валет, Клоп, Тур и Шоколад. Что ж, запомним...»

Карелина повертела в руках карандаш, обратила взор на арестованного.

– Ну, а тридцать первого декабря кто за вами следил?

Михеев пожал плечами.

– Клопа в ту ночь я не видел. Может, кто-то другой. Они ведь, наверно, все знают меня в лицо, а я – только Валета и Клопа. Впрочем, вполне возможно, что тогда никого из них и не было, кто знает. Праздник ведь! Кому охота Новый год в темном дворе встречать?

– Но ведь вы же предпочли именно это!

– Меня втянули... Силой заставили...

– Ерунда! Если человек не хочет, его ничем не заставишь.

Михеев помрачнел, втянул голову в плечи. Неподвижный взгляд его был устремлен в пол. На заросшем редкой рыжевато-серой щетиной лице было отчаяние, злость.

– Вы правы, конечно. Правы... Я – бесхарактерная личность. Дурак и слюнтяй!

– Самобичеванием решили заняться?

– На это я только и способен.

– Не думаю, Михеев. Не думаю...

Он промолчал. Сидел, плотно сомкнув пухлые, в фиолетовых запеках губы, смотрел в одну точку.

Карелина догадывалась, что именно происходит сейчас на душе у Михеева. Пойман с поличным – на месте преступления. Потом – смерть матери, единственного близкого ему человека. Новая обстановка, суровая и однообразная. Другая жизнь – со своими законами и жесткими требованиями, которые необходимо неукоснительно выполнять. И та жизнь, что была еще вчера, кажется сейчас какой-то далекой и нереальной, словно не ты это был, а кто-то другой, страшно похожий на тебя. Нет, не ценил человек того, что было. И вот пришла расплата...

«Но Михеев не потерян для общества. На него, как мне кажется, очень сильно подействовало то, что произошло, оставило след. У него нет равнодушия, и это, по-моему, главное».

Карелина достала из ящика письменного стола целлофановый пакет и положила на стол. Медленно вытащила пинцетом из пакета самодельный металлический брелок в виде кукиша, подняла его над столом. Михеев недоуменно-растерянно, как завороженный, смотрел на брелок.

– Откуда это... у вас?

Ольга бросила на арестованного испытующий взгляд.

– Вам знакома эта вещица, Юрий?

– Да... Это – «талисман счастья» Клопа, так, по крайней мере, он сам его называл... Клоп говорил, что если этот брелок при нем – всегда будет удача...

– А вы не обознались? Именно этот брелок – в виде кукиша?

Он обиженно надул щеки:

– Что я... без памяти? Или глаза не туда смотрят? Еще раз повторяю: эта вещица принадлежит Севе, то бишь Клопу!

Карелина спрятала не спеша брелок в пакет и опустила в ящик письменного стола.

«Итак, круг замкнулся. Разбойничье нападение на пенсионера Нечипоренко и супругов Русиных, убийство профессора Лукьянова – все это дело рук одной и той же банды...»

– Место и время встречи с Валетом и Клопом оговорено?

– Четвертого января в 20-00 я должен быть в подземном вестибюле метро «Университет». Валет сам ко мне подойдет, и мы поедем к Туру...

– Цель поездки?

– Не знаю... Честное слово, не знаю, гражданин следователь!

Карелина поправила галстук, откинулась на спинку стула.

– Куда вы дели шапку Валевской?