Текст книги "Ход конём"

Автор книги: Евгений Руднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Владимир лишь покачивал головой и вздыхал.

Саша переживал не меньше. Ходил несколько раз на дом к буровому мастеру Савушкину, расспрашивал, как буровики просевали гравий. Может, что-то было не так?

– Гравий в межтрубное пространство засыпали Гречуха и Кротов. Делали все, как говорил Владимир Петрович. Все чин чином... – недоумевал Савушкин.

– Ну, а вы... вы-то сами присутствовали при засыпке?! Это очень важно! – продолжал допытываться Саша.

Оказалось, что Савушкина в то время на скважине не было: он отправился на склад получать смазочные материалы для станка... В конце концов после долгих расспросов, уточнений и сопоставлений Саша выяснил и другую важную деталь: Гречуха тоже отлучался во время смены на несколько часов в поселок – жена у него была в больнице. Получалось, что гравий засыпал один Кротов. В принципе, старая инструкция по оборудованию вертикальных скважин допускала и такой вариант, а новой еще не существовало.

Саша долго «выяснял отношения» с Кротовым, но так ничего и не добился. Поначалу буровик отвечал нехотя, каждое слово из него приходилось буквально выжимать. Но потом, когда Саша начал уточнять, сколько же времени Кротов потратил на засылку, – побагровел, стал «на дыбки».

– Кончай, паря, придираться! Я делал все, как раньше. Сами с брательником пустили «бульку», а теперь хотите на буровиков свалить? Не выйдет! На Ваську Кротова где сядешь, там и слезешь, усек?! Топай отеюдова подобру-поздорову, покуда не звезданул промеж буркал.

– Не очень-то размахивай ручищами, обломать могу!

– Это ты-то, сопля-я?!

– Да, я! – подался весь вперед Саша.

Кротов насмешливо цвиркнул сквозь металлические зубы, но под мрачно-тяжелым решительным взглядом Саши сник и замолчал.

Всю ночь Саша не спал. А поутру, едва рассвело, помчался на Южный участок. У него появилась одна догадка, которую он тут же хотел проверить, не откладывая дела в долгий ящик...

Коллекторский вагончик стоял на прежнем месте – у самой аварийной скважины. Саша выхватил из кармана ключ. От волнения никак не мог попасть в замочную скважину. Отомкнув, бросился к прямоугольным ситам в углу. Так и есть: лежат на том же месте, что и неделю назад. А сверху – желтый кусочек минерала пирита. Как положил – так и лежат. Кротов не просеивал гравий... Вот тебе и причина аварии... А может, он, Саша, ошибается? Нет, нужно еще раз проверить. Человека обидеть недолго...

В жухлой, усеянной палыми иголками лиственниц траве он отыскал место, где лежал привезенный из города гравий для засыпки. Если его просеивали, где-то неподалеку от устья скважины должна быть горка мелкого щебня и песка.

Но сколько Саша не искал, ни щебня, ни песка поблизости не было.

Сашу жгла обида, словно ударили его чем-то тяжелым и грязным.

Кротов долго упирался: наговаривает, мол, на него младший Кравчук, гравий он просеивал! Аж спина до сих пор ноет... Но когда Савушкин попросил его показать место, куда он ссыпал «высевки», – растерялся. Маленькие, как у курицы, глазки забегали. Стал бубнить что-то нечленораздельное о ветре, дожде.

– Не упомню, ей-пра... Кажись, вон у той корявой лиственницы... Нет, не там... Не упомню, робя... запамятовал...

Саша насмешливо сморщил губы. Петрунин метнул из-под белесых бровей недобрый взгляд на Кротова. Еще минута – и он, казалось, ударит буровика. Савушкин и Гречуха в упор, не мигая, смотрели на своего товарища. И лишь Владимир с безучастным видом прохаживался возле вагончика. Какое теперь имеет значение, отчего вышла из строя эта скважина? Сидорова убрали, все заглохло...

– Рвач ты, Кротов! Самый последний рвач! – возмущался, сжимая кулаки-гири, Гречуха. – У тебя на уме только одно: быстрее сделать и больше зашибить. Только и слышишь от тебя: башли, башли... – Тяжело повернулся к ребятам: – Это я виноват, что доверил ему засыпку гравия в скважину. Из-за меня произошла авария!

Савушкин, перекатывая на скулах синие желваки, притянул к себе за борта спецовки Кротова.

– Осрамил бригаду! Вон отсюда, чтоб и глаза мои тебя не видели! – Оттолкнул резко. – Под суд пойдешь!

Кротов инстинктивно поднял руку, защищая испитое, щербатое, как наждачная бумага, лицо.

– Но-но, полегче на поворотах... Скважины бурили неофициально... А из бригады – пожа... Свет велик...

– Уходи, гад, слышишь?! Иначе я за себя не ручаюсь...

Пугливо оглядываясь, Кротов затрусил по тропке в направлении желтых домиков поселка.

Владимир вошел в коллекторский вагончик, опустился на керновые ящики. Во всем теле была странная изнуряющая усталость. И не делал сегодня ничего, и все тело болит, каждый мускул, каждая клеточка, будто вкалывал неделю без продыху в кузнице. Почему?

Он повертел чугунной головой – и неожиданно понял: на разрезе он если и не чужой, то и не свой. Он хочет организовать тут, по его разумению, хорошее и доброе дело, но это еще ни о чем не говорит. Он не знает, чем живут здесь люди. Только ли одной работой? Нет, работа – это еще не все. Далеко не все. Кротову – нужны деньги. Ну а Савушкин? Гречуха? Редкоус? Чего они добиваются, чем дышат? Со многими он встречается: «Привет!» – «Привет!» – и разошлись. Ну, спросит еще иногда, как дела в дренажной шахте, сколько выдали горняки угля на-гора, о погоде перекинется одним-двумя словечками. И все... Ясно одно: аварии могло и не быть. Знай он, что у Гречухи жена в больнице (она ведь чуть не умерла при родах!), сам бы подежурил в тот день на буровой... Ан нет, ни разу даже не поговорил с буровиком по душам. Не снизошел к такой милости. Единоличник. Философ-одиночка... Да, Коля Сочнев был, наверное, прав...

15

Дни заметно убавились. Побагровели вокруг Кедровска кудрявые ерники, оголились лиственницы. В начале октября прочно лег снег, сибирский антициклон принес колкую стужу.

Почти неделю пробыл Владимир в городе: защищал девятимесячный отчет по Северному участку. Спешил, хотел поскорее вернуться в Кедровск, увидеть Аню. Но опоздал.

– Она тебя целых два дня ждала, – сообщил Саша. – Раз десять заходила к нам в общежитие. Беспокоилась: не приехал ли ты? А потом заявилась какая-то девушка в очках и говорит: Аня должна срочно выехать в Красноярск. Не задерживайте ее, пожалуйста, это, дескать, очень важно для нее самой. А когда, мол, Владимир вернется, пусть обязательно ей напишет...

– Ну а сама Аня... Аня ничего тебе больше не говорила? Ну-ка, вспомни! – тревожился, расспрашивая, Владимир.

Саша виновато развел руками:

– Нет, не говорила,.. Понимаешь, она... в общем, вид у нее был... того... неважнецкий... Грипп, наверное...

Владимир пытливо-тревожно смотрел на Сашу. Он только сейчас заметил, как сильно изменился брат: всегда ясное и чистое лицо его посерело, вытянулось; у рта прорезались две глубокие морщинки. А ведь еще месяц назад их не было. Несладко, видать, и ему!

Владимир тотчас же дал в Красноярск телеграмму, а на следующий день отправил письмо. Ходил как неприкаянный. Уронил в шурф горный компас, потерял металлическую рулетку... Что же все-таки стряслось? Почему Аня так неожиданно уехала? Она писала ему, что пробудет в Кедровске до первого ноября. А сейчас только двадцать пятое октября... Нет, она что-то скрывала. Еще тогда, в Красноярске. Но что и зачем?

Утром почтальон принес ответную телеграмму.

«Аня находится в больнице тчк Если можете приезжайте тчк Чижова».

Измерять уровни и дебиты дренажных штреков Северного участка он больше не пошел. Написав заявление с просьбой предоставить отпуск на десять дней за свой счет, вручил его Томаху. Тот долго уточнял: зачем отпуск, куда Владимир поедет, кто вместо него будет выполнять работу и так далее. Потом заставил Владимира переписать заявление заново с обязательным указанием причины: «по семейным обстоятельствам». И вместо десяти дней – дал только три.

– Больше не полагается по инструкции, – бесстрастно пояснил он. – Мы даже на похороны или свадьбу даем не более трех дней. А у вас – ни то, ни другое. Просто дружеский визит, насколько я понимаю. Эта... эта Виноградова вам никто... даже не жена.

Владимир выхватил из рук Вадима Ильича заявление. Пусть будет и так. На споры и разглагольствования у него нет времени. Да и нужно ли это? Он был рад, что выбил хоть три дня. И в то же время, торопливо шагая к автобусной станции, чувствовал: сейчас он сделал уступку Томаху в чем-то таком, в чем никогда и никому нельзя уступать.

Вечером он был уже в Красноярске...

Дверь Аниной квартиры отворила худенькая девушка в больших очках.

– Вы... Володя?

Он кивнул, встревоженно поглядывая на девушку.

– Что с Аней?! Это вы давали телеграмму?

– Да, я... Меня зовут Надя. Надя Чижова... Мы работаем с Аней в одной партии.

Девушка пригласила гостя в комнату, помогла снять полушубок. О главном она пока не говорила, и это усиливало тревогу. И когда Надя заторопилась на кухню приготовить что-нибудь поесть Владимиру с дороги, он выключил газ и хриплым голосом сказал:

– Я сыт. Что с Аней?

– Она... она... очень больна... Сильное радиоактивное облучение...

Владимир машинально сел. Растерянно дергал за лацканы пиджака.

– Вы... вы сказали... Может быть, вы...

– Нет-нет, – горько усмехнулась Надя. – Я ничего не напутала... Анечка просто скрывала от вас свою болезнь... Теперь она попросила, чтобы я вам все рассказала... Она лежит в семнадцатой больнице. Третий этаж, сто двадцатая палата... Ее лечит профессор Назаров... Сто двадцатая палата, третий этаж...

Та-ак... Недаром говорят, что беды приходят сразу со всех сторон... Эх, Анюта, Аннушка! Как же это ты так?! Почему не уберегла себя? Отчего молчала? Неужели... это серьезно?! А может, это шутка? Злая, нехорошая шутка?! Нет, о таком не шутят... Но зачем?.. Сильное радиоактивное облучение... Сто двадцатая палата, третий этаж... Что с головой? Почему стены плывут? Нет, все будет хорошо. Медицина сейчас многое может... Но насколько опасна эта болезнь? Белокровие? Или хуже?!

– Где же это она... так?! Когда?!!

Надя сняла очки. Владимир только сейчас заметил, что глаза у нее – красные, воспаленные; веки набухли, как стручки фасоли.

– Это произошло... четыре года назад... Анечка работала начальником геофизического отряда... Они подсекли крупную золотоносную жилу. В пегматитах... Очень крупную, месторождение... Их было трое в отряде: Анечка, Ната Козловская и Гоша Иркутов... – Помолчала, тяжко вздохнула. – Эманометр у них сломался. Образцы пегматита отбирали интуитивно, не зная величины радиоактивности. А потом... две недели несли их поочередно в рюкзаке... Можно было, конечно, и не брать... но она, Анечка, все они... Ната, Гоша... не такие. Это ведь месторождение, объясняли потом, его искали разные партии восемь лет, один отряд пропал бесследно, а значит мы просто обязаны доставить, не откладывая, образцы и карту на базу экспедиции. Любой ценой доставить... Не думали они тогда о себе... И вот все втроем... Наташа... Наташа Козловская ум... умерла год назад... А Гоша Иркутов – в Москве... в больнице Гоша... – Надя уткнулась в оконную занавеску, затрясла головой. Плакала беззвучно, лишь острые плечи вздрагивали.

А он по-прежнему сидел на стуле. Сидел без малейшего движения, оцепенев. Мир перевернулся, стал пустым и никчемным... Аннушка! Неужели... Нет, ее вылечат!.. «Две недели несли... в рюкзаке...» Надо немедленно поговорить с профессором Назаровым!.. «Наташа Козловская умерла год назад...» Да что же это, в конце концов, с головой? Сколько же рентген они отхватили? Аннушка!.. «Вы поедете в больницу?» Что? Кто это? Ах, Надя... Ну, конечно же, он поедет! Сейчас! Сию минуту!..

Длинный, как тоннель метро, коридор. Люди в белых халатах. Острый запах лекарств. От них, точно от забористого мороза, закладывает нос... Но почему так тихо здесь? Эта тишина – хуже лязга, хуже скрежета... Белые, как ватман, лица. Ядовито-голубой свет люминесцентных трубок... «Федор Иванович Назаров сейчас занят. Подождите, пожалуйста...» Пять минут... семь минут... одиннадцать минут... Как медленно тянется время! Часы, наверное, сломались... Белокровие... Он достанет все нужные лекарства. Он сделает все, что нужно... Ах, Аня, Анечка... Как мрачно все обернулось!.. А это, видимо, и есть профессор Назаров. Высокий, седой... Почему же он так медленно идет? Нарочно не спешит, что ли... А может, это не он?

– Простите... вы профессор Назаров?

– Именно так, молодой человек... Чем могу служить?

– Здравствуйте... Я – друг Ани Виноградовой. Я должен знать всю правду. Всю-всю правду, понимаете? Я приехал издалека...

Назаров долго рассматривает Владимира. Глаза у него – усталые, синевато-серые, они выцвели от времени и забот. На орлином носу – блестящие капельки пота.

– Делаем, молодой человек, все возможное. Но болезнь, к сожалению, прогрессирует... Временами вашей Виноградовой лучше, временами – хуже. Длительное облучение. Большая доза.

– Но надежда... надежда хоть какая-то есть?!

– Надежда всегда должна быть с человеком. Особенно – с больным! Вы меня поняли? И учтите, то, что я вам сказал сейчас, – она никогда... повторяю, никогда не должна узнать. Вам все ясно, молодой человек? И, пожалуйста, поменьше эмоций, ей это вредно!

– Да-да... я все понимаю, профессор... Поменьше эмоций... я все понимаю...

И вот – сто двадцатая палата. Столик, заваленный какими-то кульками и пакетами, тумбочка... Наушники на стене... Но где же... Надо, наверное, шире распахнуть дверь... Вон кровать...

– Анечка! Анечка-а...

Она лежит, подтянув до самого подбородка простыню с черным треугольным клеймом. Длинные волосы распушились на подушке... Белое, словно стрелки проросшего картофеля, усталое лицо. Как сильно она похудела! Она ли это?.. Вот только глаза ее – огромные, запавшие, синие в фиолетовых полукружьях глаза. В них, как и тогда в парке, он увидел все: радость, нежность, благодарность. И – боль.

Он бросается к ней. Приникает потрескавшимися губами к ее мокрым глазам, щекам.

– Анечка-а! Аннушка-а...

Он чувствует, как она дрожит вся. Простыня пахнет больницей, а волосы ее – мятой. Сейчас эти запахи для него самые желанные, самые приятные.

– Володечка-а!.. Как хорошо, что ты приехал... Как хорошо!

– Мне дали отпуск на три дня. Но я буду с тобой, пока ты не выздоровеешь, слышишь?! Я буду с тобой все время, всю жизнь! Я не уйду от тебя никогда, слышишь?!

Кажется, она плачет... «О-о, нет, молодой человек, так нельзя!» Как сильно она похудела!.. «Вас же, молодой человек, профессор предупреждал – без эмоций. Мы вас больше не пустим к больной». Это, наверное, – дежурный врач. Фу ты, даже поговорить не дают... Нет-нет, он не забыл, что говорил ему профессор Назаров. Отныне он будет тихо сидеть у ее кровати. Только не выгоняйте, доктор! Простите, пожалуйста. Не удержался... Не выгоняйте...

– Чтоб это было в первый и в последний раз, учтите! Вам разрешили так долго пробыть в палате лишь потому, что вы приехали издалека... – Вытянул шею к Ане: – А вы, между прочим, забыли принять микстуру и таблетки... Куда это годится, голубушка? Соблюдение режима для вас, Анна Сергеевна, особенно важно.

И снова – они вдвоем. Он сидит на стуле и не отрываясь смотрит на нее, а она – на него.

– Ты выздоровеешь, Анечка! Обязательно выздоровеешь, правда?! Я верю в это!

Она улыбается слабой грустной улыбкой. Уголки привядших губ опускаются еще ниже. Ответ написан на ее лице.

– Нет, ты выздоровеешь! Будет именно так! Только так! – стараясь вселить в нее уверенность и одновременно утешить себя, настойчиво повторяет Владимир.

Она предостерегающе поднимает руку, желая перевести разговор на другую тему.

– Расскажи лучше, как у тебя на работе, Володечка. Как твой проект? Нет-нет, ты не отмахивайся...

«Не хватало ей еще наших неприятностей!»

– Все хорошо, Анечка!

– Скрываешь. А я-то думала, что ты со мной всегда откровенен.

Зачем она так?

– Выкладывай, Володечка... Не бойся, я стойкая, на моей болезни это не отразится.

И, вздохнув, он начал рассказывать. А когда закончил, зашел врач и напомнил, что ему уже пора. Время посещения больной истекло, и если он останется еще хоть на минуту – его к больной больше не пустят.

Пришлось подчиниться.

Ночевал Владимир в Аниной квартире, а спозаранку первым же автобусом поехал в центр города. Обошел все цветочные магазины, купил огромный букет роз. Приобрел колбасы, яблок, печенья. Свертки, кульки...

– Спасибо, Володечка, – встрепенулась Аня, когда он снова появился в ее палате. – Только у меня все есть. – Она кивнула на разноцветные коробки и пакеты на столике. – Ребята из нашего НИИ каждый день приносят...

Но цветами осталась довольна. На бледных щеках заиграли разводы румянца, глаза под темным пологом ресниц враз оживились, заблестели. Да и вся она как-то повеселела, распрямилась. Даже сама, без помощи санитарки, с кровати встала, чего раньше – в течение последних дней – не случалось.

«Кажется, приезд этого парня действует на больную благотворно», – отметил дежурный врач.

Аня не отрывала взгляда от стоящего на столе букета, светилась вся. Но не прошло и полчаса, как перед глазами снова запрыгали разноцветные мотыльки, начало подташнивать. Ноги больше не держали: стали деревянными.

– Ты ляг, ляг... А я посижу, – мягко сказал Владимир, поддерживая ее под локти.

Она тяжело и нескладно опустилась на кровать. Отдышалась. Ей было худо, но показать этого не хотела. Силилась улыбаться... Вот и свиделись они с Володей снова. Как ждала она этого момента! Нудными и долгими осенними ночами, в поле, когда головные боли были особенно сильными, нестерпимыми и подтачивали ее до изнеможения, когда все время выворачивало внутренности от подступающей тошноты, звенело в ушах и тело исходило липким холодным потом, – она рисовала в воображении встречу с Володей. Так ей было легче... Но разве думала она, что свидятся они в больнице? Она знала свою болезнь, знала, что ей угрожает (хотя врачи и пытались это от нее скрыть), но разве человек не имеет права думать о благополучном исходе? Бывают же исключения... В журнале даже читала. О Хиросиме. А ведь там доза облучения была больше... И все-таки чувствует она себя скверно. Володя может остаться. От одного его присутствия ей сразу делается лучше. Хочется жить! Очень хочется любить, как все люди. Хочется просто смотреть на деревья, снег. На красные розы...

– Ты должен уехать завтра. Володечка... Тебя отпустили только на три дня. Зачем тебе лишние неприятности?.. Ты обязательно должен уехать!

– Я буду с тобой.

– Нет... Если ты хочешь, чтобы я не волновалась, завтра же поезжай в Кедровск. Ты должен быть на разрезе!

Он нерешительно потер висок.

– А ты... как же?

– А что я? Со мной все будет в порядке, увидишь... – Она улыбнулась. – Тебе обязательно нужно выиграть! Вода – это кровь деревьев и трав, источник всего живого. Кто, как не мы, Володечка, должны ее защитить, уберечь! Красный цвет и вода – неотделимы. И то, и другое – жизнь, движение!

...В тот день он пробыл с ней до самого вечера, Назаров разрешил. А утром первым же рейсом улетел на восток.

На сердце было неспокойно. И, сидя в кресле самолета, он думал только об Ане. Неужто нельзя приостановить эту губительную страшную болезнь?! Хотя бы на время, на несколько лет?!

16

Неделя пролетела как в тумане. Владимир ел, пил, двигался, но делал все это машинально, по привычке. А мысли были там, в Красноярске. Каждый день он бегал в поселковое отделение связи – звонил по междугородному телефону Чижовой, с тревогой справлялся о здоровье Ани. Увы, ничего утешительного Надя сообщить не могла.

Это угнетало его, давило каменной глыбой. Он не находил себе места. А тут еще эта история с Сидоровым... Владимир чувствовал себя причастным к тому, что произошло с Михаилом Потаповичем. Он, по существу, он один втянул Сидорова в эту заваруху со скважинами. Из-за него пострадал честный, хороший человек. Но Волович, Волович-то каков?! Не захотел выслушивать ничьих доводов и пояснений. Расправился с Сидоровым, как в бытность помещик с крепостными. «Я забочусь о престиже комбината «Сибирьуголь», о безопасности советских шахтеров!» Красивые слова! И как часто их повторяют в последнее время...

Владимир вздыхал, тер напряженно лоб. Что делать дальше, как жить? Надо же что-то делать!

Вечером, когда Владимир был в комнате один, пришел Петрунин.

Поздоровался, присел на край табуретки.

Вот так и сидели молча: Петрунин смотрел с участием на Кравчука, а тот – с тоскливым, отрешенным видом – в окно.

«Надо же, столько неприятностей – и все на него, – думал Петрунин. – А чем я могу помочь? Лучше бы на меня все это свалилось... А теперь что? Разве слова тут помогут?.. Но почему, почему так все устроено? Отчего на доброту, отзывчивость люди не отвечают тем же, отчего не уважают, не щадят друг друга? Одни хотят сделать жизнь лучше, а другие – ставят им палки в колеса. Неужели это и есть диалектика жизни?»

– Ничего, Володя. Рассвет все равно наступит. Рано или поздно, а на смену горестям придут радости. Так было, есть и будет.

– Утешать пришел?

– А почему бы и нет? Иногда надо поддержать друг друга. Твоя беда – это моя беда. Мы не чужие люди...

Владимир внимательно посмотрел на Петрунина. Тихо обронил:

– Спасибо, Митя. – И снова перевел грустный взгляд в окно.

– Надо бороться дальше, Володя...

– Что ты имеешь в виду?

– Нужно пробурить еще хотя бы три ствола, доказать всем, что вертикальные скважины на Южном участке работают эффективно...

Владимир пожал плечами.

– О чем ты говоришь? Кто сейчас разрешит бурить скважины, кто даст деньги? Утопия!

– Как сказать, как сказать...

– У тебя что, есть план? – удивленно поднял голову Владимир.

Петрунин встал, прошелся неторопливо по комнате из угла в угол. Остановился перед Владимиром:

– Вчера Седых, так сказать, в обход Красильникова разговаривал по телефону с начальником Управления охраны природы нашего министерства Говоровым. Они согласны помочь...

– Каким образом? Мы ведь подчиняемся техническому отделу Управления открытых горных работ... он нас и финансирует.

– Говоров обещал поговорить с начальником техотдела Длугашем и попросить его, чтобы он выделил нам деньги на бурение пяти скважин на Южном участке. Тебе надо съездить в Москву и встретиться с Длугашем. Объяснишь ему конструкцию этих пяти скважин, скажешь про электронасосы, фильтры...

Владимир молчал, размышляя над тем, что сообщил ему Петрунин. С одной стороны, он был признателен Мите: в той борьбе, которая велась на Кедровском разрезе, надо было использовать малейшую зацепку, чтобы вылезть из ямы; а вот с другой стороны... с другой стороны Кравчук кое в чем уже засомневался, разуверился. Слишком много было потерь. И вот теперь Петрунин предлагает сделать еще одну попытку. Чтобы лишний раз разочароваться? Об аварии на третьей рекогносцировочной скважине Волович растрезвонил, небось, на все министерство. Начальник Управления открытых горных работ Красильников отверг скважины еще раньше – в письме. Кто же даст теперь деньги, кто захочет рисковать? И все-таки какой-то шанс есть: сейчас ведь так много говорят об охране природы! Один шанс из ста, но он есть. И не воспользоваться этим, наверное, глупо.

– Предположим, я согласен съездить в Москву... Но командировку в министерстве оформляют, как тебе известно, через Воловича. Он и слушать не станет... То, о чем ты говоришь, – неосуществимо. – Владимир безнадежно махнул рукой. – Извини, я должен сходить на почту.

Петрунин понимающе кивнул:

– Ане не лучше?

Кравчук вздохнул и промолчал.

Вышли на улицу. Холодный ветер дул прямо в лицо...

– Есть, Володя, еще один вариант...

– Какой?

– Седых может командировать тебя в Люберцы, в Институт горного дела имени Скочинского. Договоришься там насчет электроуровнемеров, которых нам не хватает, а потом – в министерство. От Люберцов до Москвы – рукой подать, метро даже проложили...

Владимир остановился, погладил в раздумье подбородок. То, что предлагал Петрунин, было неожиданным, авантюрным даже, но наиболее реальным в создавшейся ситуации. Да-да, реальным... Люди, как и раньше, хотят помочь ему. Он не один, и уже сам факт вселяет уверенность, скрашивает хоть в какой-то степени неприятные последние события.

– Так ты, Володя, согласен или нет? Почему молчишь?

– Согласен, Митя.

Отметив командировку в Институте горного дела имени Скочинского и не задерживаясь долго в Люберцах (есть еще четыре рабочих дня!), Владимир взял папку с бумагами и двинул в Москву.

В бюро пропусков министерства произошла непредвиденная заминка.

– Мне, пожалуйста, к начальнику техотдела товарищу Длугашу, – сказал Владимир, протягивая в окошечко командировку и паспорт.

Женщина в черной униформе молча взяла документы, внимательно взглянула на просителя, сверяя его облик с фотографией в паспорте, потом позвонила куда-то по красному телефону. Кравчук слышал, как зарокотала трубка – на том конце что-то ответили.

– Длугаша нет. Есть его заместитель, товарищ Боков... Он спрашивает: по какому вопросу?

В первую секунду Владимир опешил: Боков?! Боков в министерстве?! Нет, этого не может быть. Это, наверное, какой-то однофамилец, мало ли людей на свете имеют такую фамилию...

– Простите... как вы назвали фамилию заместителя Длугаша?

– Боков... Игорь Николаевич Боков.

«Игорь Николаевич?! Ну и ну... Вот так сюрприз... Что же делать? А может, это все-таки однофамилец? Бывает же такое, что не только фамилия, но даже имя и отчество совпадают...»

За спиной нетерпеливо кашлянули: там уже образовалась очередь.

– Быстрее, молодой человек... Вы же не один здесь. – Женщина в черной униформе нахмурила брови и, прижимая щекой к плечу телефонную трубку, недовольно-вопросительно смотрела на Владимира. – Игорь Николаевич повторно спрашивает, по какому вопросу.

«Если этот тот Боков – дело швах... Бесполезная затея. Что же делать? Повернуться – и уйти? А что скажут Петрунин, Седых? Ведь они верят в меня, надеются... A-а, была не была... Все равно боя не миновать...»

– Я по вопросу осушения Южного участка Кедровского разреза...

Женщина назвала в трубку цель его визита. А он неотрывно смотрел на нее, ждал, что будет дальше.

Телефонная трубка молчала секунд тридцать, потом снова зарокотала. Женщина выписала разовый пропуск и протянула его Владимиру.

– Пожалуйста. Девятнадцатый этаж, двести восьмая комната.

Сдав на проходной пропуск, Владимир разделся в гардеробе и направился к лифту.

«Занятная получается ситуация, – думал взволнованно Кравчук. – Неужели Боков перешел на работу в министерство? А почему бы и нет... Все течет, все изменяется. Прошло ведь столько времени... Недаром же говорили, что у Игоря Николаевича есть в министерстве покровители... Пошел, значит, на повышение. А может, это все-таки... не тот Боков?..»

Скоростной лифт поднял Владимира на девятнадцатый этаж. Двести восьмая комната была в самом конце длинного коридора...

Пожилая строгая секретарша в очках взглянула на вошедшего:

– Вы... Владимир Петрович Кравчук?

– Да.

– Игорь Николаевич ждет вас. – Она приоткрыла дверь в смежную комнату, приглашая гостя войти.

Владимир поблагодарил и переступил порог. И если еще минуту назад у него были сомнения, тот ли это Боков, то теперь они сразу же рассеялись. За массивным, в виде буквы «Т», столом, заставленным разноцветными телефонными аппаратами, миниатюрными макетами шагающих экскаваторов и копров дренажных шахт, действительно сидел Игорь Николаевич Боков, собственной персоной, бывший научный руководитель Кравчука по аспирантуре...

Боков был сама любезность. Улыбающийся, приветливый. Вышел из-за стола, усадил Владимира в кресло...

– Рад вас видеть, Владимир Петрович, весьма рад... Давненько мы не виделись. А вы возмужали, окрепли в плечах! Да и цвет лица хороший – недаром говорят, что тамошний климат благотворно действует на нервную систему: сибирский антициклон держит постоянное давление в течение нескольких месяцев, чего не скажешь о европейской части Союза... Где вы остановились, Владимир Петрович?

– В Люберцах, в общежитии НИИ имени Скочинского.

– Напрасно, напрасно, – пожурил Кравчука Боков. – Впрочем, исправить это и сейчас не поздно. Я переехал в Москву три месяца назад, получил квартиру от министерства. Живу с мамой, две комнаты. Просторная, хорошая квартира, притом мама большей частью на даче – в Тарасовке. Короче: приглашаю вас к себе, живите, сколько вам нужно. Зачем вам эти Люберцы, периферия?..

– Спасибо, Игорь Николаевич, но я, пожалуй, останусь в общежитии НИИ имени Скочинского, – сдержанно произнес Владимир.

Боков подошел к гостю, мягко положил на его плечо руку:

– А вы, как я погляжу, по-прежнему держите на меня обиду? Зря, Владимир Петрович, зря... Кто старое помянет, тому глаз вон. Нам с вами надо жить в мире: одно ведь дело делаем. Какие грандиозные задачи поставила партия перед страной, перед нашей угольной промышленностью! Когда читаешь директивные документы, дух захватывает!

Владимир вглядывался в Бокова, пытаясь понять, что за человек теперь Игорь Николаевич, изменился ли он. А вдруг действительно поможет? Жизнь ведь нередко меняет людей, заставляет их по-другому взглянуть на себя, переосмыслить свои поступки. Внешне Боков ничуть не изменился: такое же, как и прежде, холеное, чисто выбритое, приятно пахнущее одеколоном «Рижанин» лицо; тщательно выглаженный, с иголочки, коричневый костюм, белоснежная сорочка, темно-красный в фиолетовую полоску галстук.

– А как ваша диссертация, Владимир Петрович? Окончательно забросили?

Владимир вздохнул:

– Некогда заниматься диссертацией, Игорь Николаевич. Да и вообще... – Он хотел добавить, что забросил диссертацию не по своей воле, а из-за его, Бокова, обструкции, из-за занятой им позиции, но промолчал. Зачем портить раньше времени отношения с человеком? Впереди ведь дело, ради которого он и приехал в Москву.

– Мда, жаль, Владимир Петрович, очень жаль... А я, знаете, защитил успешно докторскую. Всего два черных шара было при голосовании! Уже и корочки из ВАКа прислали...

Боков ждал, когда гость скажет традиционное: «Поздравляю! От души поздравляю!» – но тот не проронил ни слова. Сидел и безмятежно смотрел на носки своих коричневых, давно не видевших гуталина полуботинок. Словно то, чему радовался, чем гордился Боков, было ему совершенно безразлично. Надо же! И вот именно это обстоятельство больше всего и подействовало на Игоря Николаевича, неприятно укололо. Он переменился в лице и, заняв привычное место за массивным столом в виде буквы «Т», сухо-официально спросил:

– Так что у вас за дело ко мне, Владимир Петрович?

– Для того, чтобы пробурить на Южном участке еще три рекогносцировочные водопонижающие скважины, мне нужны деньги. Хотя бы шестьдесят тысяч... Вот смета. – Владимир вытащил из папки и положил перед Боковым сколотые скрепкой, испещренные цифрами и формулами двенадцать стандартных листков.