Текст книги "Ход конём"

Автор книги: Евгений Руднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Сашок!

– Володя, братуха! Ну, здравствуй, беглец, здравствуй...

Они тут же – возле самолета – крепко обнялись. Улыбаясь, рассматривали друг друга, хлопали по плечам. Владимир нашел, что брат подрос, раздался вширь. Настоящий Илья Муромец... Ну а Саша, в свою очередь, заявил, что Владимир заметно похудел: кожа да кости. Непросто, видать, бороться за жизнь. Дома – все в порядке, у Ирины – тоже. Отец по-прежнему работает во ВНИГИ и вроде переживает, что Владимир уехал, но показать этого не хочет. Ну а он, Саша, приехал помогать брату. С университетом – все улажено. Перевелся на заочное отделение.

– Ты даешь... – улыбнулся Владимир. Он был одновременно и рад приезду Саши, и удивлен, что тот решился на такой шаг. А ведь пора бы и знать друг друга: прожили под одной крышей почти двадцать лет.

– Ты много писал в письмах об Ане Виноградовой... Познакомишь?

– Все в свое время. – Владимир бросил взгляд на часы. До начала работы оставалось пятьдесят шесть минут. – Ладно... Будешь чертить дома по данным электромоделирования гидрогеологические карты. Их нужно много... Ну, а сейчас садись на такси – и дуй домой. Вот ключи. Адрес знаешь по письмам. Обо всем остальном поговорим вечером, когда вернусь из НИИ.

Май приспел ветреный, с частыми сменами погоды. То дышат с юга пыльным жаром монгольские степи, то ударит зубастой стужей со стороны Якутии или Таймыра, и грязно-зеленые листья тополей, выстроившихся вдоль красноярских улиц, покрываются мокрым пушистым снегом...

Несмотря на капризы погоды, настроение у Владимира было хорошим. Последние дни мая были для него радостными вдвойне. Во-первых, лаборатория механики на месяц ранее намеченного срока закончила тему и всем сотрудникам, в том числе и Кравчуку, была дана передышка. Ну и во-вторых, Владимир завершил (что самое важное!) моделирование.

Когда Аня закончила считать смету, оказалось, что затраты на вертикальное осушение – четыре миллиона сто тысяч рублей. А «подземка» – десять миллионов!

Они смотрели друг на друга и улыбались. Ему хотелось обнять ее, расцеловать, но в лаборатории были люди, и он с трудом пересилил себя.

Успокоился, поостыл немного. Наверно, совсем ни к чему сейчас восторги, «ахи» и «охи». Сами по себе результаты моделирования гроша ломаного не стоят. Надо все это внедрить! Ну, а если это ему не удастся?

Аня словно читала его мысли, сомнения. Прищурившись, рассудительно сказала:

– Дальше тебе будет труднее. Но пути назад, Володечка, уже нет! Рубикон перейден.

– Да-да, это так, – кивнул Владимир. И поймал себя на том, что смотрит на Аню с нескрываемой нежностью и симпатией. Его одолевало желание сказать ей что-нибудь необыкновенно хорошее, ласковое, но он лишь широко улыбнулся и еще раз повторил: – Да-да... пути назад уже нет!

Морозов долго держал в руках обходной лист Владимира. Подписывать не спешил – уговаривал остаться в Красноярске.

– Может, все-таки передумаешь, а? Тут у тебя – гм... и невеста, и перспектива роста по научной линии. Какой у тебя оклад был в Киеве? Рублей сто пятьдесят, наверно?

– Сто тридцать пять...

– Вот видишь, крохи! – подкузьмил Владимира Морозов. – А ты ведь у меня получал сто восемьдесят! Останешься, я тебе дам оклад двести двадцать рублей в месяц плюс соответственно премиальные. НИИ у нас хороший, по первой категории зарплаты идет... Думаю, мы сработаемся. Парень ты – стойкий, башковитый. Если нужна двухкомнатная квартира – будет. В этом же году! – По-отечески уточнил: – Толковых работников ценить мы умеем... Ну, скажи, чем тебе у нас плохо, а?

Владимир, улыбаясь, пожимал плечами. Разве он говорил когда-нибудь, что ему тут плохо? Наоборот, ему здесь многое нравится. Но главное для него все же – Кедровск. Зачем он тогда моделировал? Зачем Аня строила гидрогеологические разрезы и считала смету, а Саша вычерчивал карты? Двадцать пять карт на каждые два года эксплуатации разреза составил парень! Медаль таким людям надо давать.

– Ты, батенька мой, дело свое сделал, совесть твоя чиста. Теперь пускай вышестоящие инстанции занимаются этим вопросом, – с благодушным видом внушал Кравчуку Морозов. – Пора подумать и о себе, Владимир Петрович. Ты ведь, дорогуша, можешь и не пробить свою схему осушения Южного участка, разве не так? Ну а у меня – все твердо, ясно. Как первый закон Ньютона! Останешься у нас – дам тебе группу, диссертабельную тему. Будешь соискателем...

– Но я ведь не физик, а гидрогеолог.

– Перестроиться тебе будет нетрудно. Основные процессы теплофизики и дренажа, как ты уже успел заметить, описываются одними и теми же дифференциальными уравнениями. Так что у этих наук очень много общего. – Морозов потер ухо. – Я уже говорил о тебе с директором нашего НИИ. Он поддержал меня...

Владимир упрямо наклонил голову. Ему было приятно слышать такое, и все-таки принять предложение Морозова он не мог.

– Спасибо, Геннадий Палыч, за все, что вы сделали для меня. Но не позже, чем завтра, мы с братом должны выехать в Кедровск. Сейчас – каждая минута дорога. Не обижайтесь, пожалуйста.

Морозов, не скрывая своего разочарования, вздохнул и расписался в обходном листе Владимира.

– Ну, что ж, желаю успеха. Поезжай. Но о моем предложении не забывай.

10

Плотно поужинав в ресторане «Украина», Игорь Николаевич Боков прикатил домой на такси в девятом часу вечера. Принял душ и, надев махровый халат, с наслаждением опустил уставшее тело в мягкое кресло. По телевизору показывали эстрадные миниатюры с участием Аркадия Райкина. Игорь Николаевич любил этого артиста. И, как ребенок, смеялся, когда Райкин, напустив на лоб длинную челку, явился к своей бывшей учительнице, которую притесняли в коммунальной квартире злые и жадные соседи...

Игорь Николаевич вытирал ладонью мокрые от неудержимого хохота глаза, хлопал в ладоши... Абсолютно здоров лишь тот, кто умеет по-настоящему смеяться!

Когда передача кончилась, он посидел еще некоторое время, весело улыбаясь, у голубого экрана, а потом выключил телевизор. Достал из портфеля кипу бумаг. Там были авторефераты докторских диссертаций Сенегевича из Минска и Ярцева из Ленинграда. Игорь Николаевич долго рассматривал голубоватые обложки авторефератов, листал книжечки. Они пришли только вчера, и время, чтобы составить и отослать отзыв, еще есть. По крайней мере – месяц. Главное сейчас – не дать маху, точно определить «степень важности человека». Через полгодика Игорь Николаевич и сам будет защищать в Ленинградском горном институте свою докторскую. А ведь Ярцев заведует кафедрой гидрогеологии в этом институте. Говорят, звезд с неба не хватает, но мужик – пробивной, как танк. При любых обстоятельствах отзыв на его диссертацию должен быть положительным. Зачем Игорю Николаевичу наживать себе врага? Все, решено... А вот с гражданином Сенегевичем дело посложнее. Кажется, Всеволод Михайлович Шутаков недолюбливает этого человека. Игорь Николаевич и сам встречался с Сенегевичем. Молодой, резкий. За словом в карман не полезет. Правду-матку режет прямо в глаза, невзирая на титулы и авторитеты. Критиковал в журнале «Советская гидрогеология» формулу Шутакова для расчета дебита горизонтальной скважины... Тут надо быть осторожным, как Штирлиц. Нужно все взвесить. Всеволод Михайлович сидит в ВАКе. Член-корр., и все такое...

Игорь Николаевич полистал автореферат Сенегевича, вздохнул. Он ознакомился с ним вкратце еще вчера. Диссертация – как ядро спелого, тщательно выхоженного граната. Интересная, сверкающая свежими мыслями и оригинальными математическими формулами... Здорово работает этот Сенегевич! Экономический эффект от внедрения его докторской – четыре миллиона рублей... Скорее всего, отрицательный отзыв тут не дашь. Глупо. Положеньице, черт бы его побрал!

Игорь Николаевич медленно прошелся по комнате, обдумывая, как надо поступить. В эти минуты Бокова больше всего волновала его собственная судьба. Скоро у Игоря Николаевича тоже испытание, авторефераты уже разосланы. А чтобы пройти с докторской, надо не иметь врагов не только среди членов специализированного совета, но и в ВАКе... Кравчук-старший входит в специализированный совет. Пожалуй, против Бокова он голосовать не будет. Впрочем, как сказать, голосование ведь тайное. Все может быть... Вот если бы Игорь Николаевич был мужем его дочери – тогда другой коленкор! Запуталось все до предела. А ведь он ей был, судя по всему, далеко не безразличен, впрочем – как и она ему. Что-то не связалось... Полностью прибрать к рукам Кравчука-старшего пока не удалось. Да и от сыночка Владимира тоже чего угодно можно ждать. Хуже всего, если он обоснуется в Кедровске. Упрямый, настырный, как зубр. Такие или сгорают раньше времени, или добиваются своего... Ходят слухи, что скоро должно выйти специальное постановление о дальнейшем повышении требований к кандидатским и докторским диссертациям. Надо поторопиться с защитой. Да, диссертация у него, откровенно говоря, средняя. Лучше, чем у Ярцева, – больше нешаблонных идей, шикарная графика, – но хуже, чем у Сенегевича. Минчанин не боится нового, на этом построена вся его докторская; а вот у него, Игоря Николаевича, расширяются границы уже имеющегося старого. И плюс изобретение одного из узлов сеточного электроинтегратора...

Игорь Николаевич захлопнул папку, задумался. Как же все-таки быть с Сенегевичем? Сейчас каждая мелочь – на вес золота. На кой ляд ему рисковать? Сенегевич защищается ровно через три месяца. Значит, надо послать отзыв после защиты. Все будет ясно. Болел, мол, не мог вовремя прочесть автореферат... Соломоново решение.

Утром Игорь Николаевич выписал командировочное удостоверение и выехал на разрезы Днепровского угольного бассейна. Надо было не только сфотографировать для докторской пять-шесть хорошо работающих подземных дренажных штреков и отпечатать слайды (это пойдет как демонстрационный материал, «вещественные доказательства»), но и взять в комбинате «Славутичуголь» справку о внедрении научно-исследовательских результатов.

Игорь Николаевич Боков всегда считал, что самое важное в жизни – это вовремя успеть. Успеть сделать то главное, которое будет впоследствии определять всю твою дальнейшую судьбу. Сделаешь – и ты на коне. Не успеешь – пеняй сам на себя. Жизнь жестоко расправляется с нерешительными. Выживает сильнейший, и это еще подметил старик Дарвин. В жизни истинно все то, что признается большинством и приводит к цели. И если его, Бокова, взгляды на оптимальный способ осушения угольных разрезов порождают как следствие неприязнь у аспиранта Владимира Кравчука, то это вовсе не значит, что так уж все плохо. Боков твердо стоит на своих позициях, и сторонников у него гораздо больше, чем союзников у Владимира Кравчука.

Итак, главное сейчас – защитить докторскую. А будут у него корочки доктора наук – можно или возглавить НИИ (есть такой вариант!), или перебраться в Москву, в министерство. Назар Платоныч поможет!

11

Почти месяц изучал Сидоров графики и чертежи Владимира.

Кравчук ходил сам не свой. Ему казалось, что Сидоров безбожно медлит, колеблется. Нерешительный он мужик. Трудно с такими... С Томахом все ясно: он против. Ну а Галицкий? Что за человек Федор Лукич? Учтив, вежлив. За аллохолом для Сашки в город ездил, даже врача-консультанта по болезням печени привез. А на совещании – как неприступная стена. Безжизненный сфинкс. Странно, странно... И не отказал, и не поддержал.

Снова неимоверно медленно потянулись дни. Владимир выполнял обычную для карьерного инженера-гидрогеолога работу: подсчитывал по Северному участку общее количество откачанной воды, составлял балансовые недельные отчеты, отвозил в город образцы пород и пробы воды. Мотался.

Саша помогал брату – его зачислили в штат техником по дренажу.

Саша ощущал облегчение: Володин проект не отфутболили. И то, что окончательного решения горняки пока не вынесли, ни о чем плохом не говорит. Такое дело надо обмозговать со всех сторон. Главное, что люди уже «заболели» этой проблемой.

Саша не решался подсказывать брату, как и что нужно делать дальше, ибо сам определенно ничего не знал. Его мучило другое: сможет ли брат быть последовательным до конца? Володя – человек сложный. Поступки его неоднозначны, с людьми сходится нелегко.

Иногда, коль выпадала свободная минута, Саша вел дневник. Мысли рождались мучительные. «Югославский писатель Иван Дончевич как-то обронил: «Сказать правду – это не всегда лучшее решение. И даже благородно это не всегда». В чем-то он действительно прав. Говорить человеку, подточенному саркомой, что его дни сочтены, пожалуй, не стоит. Здесь можно и покривить душой. Но ведь подобных случаев немного. Ну, а в целом? Правду – и только правду! А сказать ее – порой непросто. Для всех...»

Вечерами в общежитие, где жили Кравчуки, заявлялись Сидоров и заведующий экскаваторным парком Тенгиз Вахтангович Гурашвили. Листая проект, задавали вопросы. Чувствовалось, что оба хотят досконально во всем разобраться. И Владимир терпеливо все объяснял... Гурашвили раздобыл книгу «Сложные дифференциальные уравнения» и, кажется, основательно решил вникнуть в эти ребусы.

– Тяжело, дорогой, очэн тяжело... – жаловался он Владимиру. – Когда я учился в горном институте, нам давали по высшей математике «азы». И ми это толко и запомнили. А сейчас – не будэшь знать хорошо высшую математику, даже раскачку ковша шагающего экскаватора не рассчитаешь! Нэ говоря уже о моделировании на сэточном электроинтеграторе процесса дрэнажа. С моими сэ-эдынами толко и осталось штудировать дифференциальные уравнения...

– Учиться, Тенгиз Вахтангович, никогда не поздно.

– Этот афоризм, дорогой, не совсэм правилен, – встопорщил косматые брови Гурашвили. – В двадцать лэт – голова свежая, как ранний персик. А в пятьдэсят два года – ка-ак старый мандарин. Плод еще есть, а сока уже нэт... Каждый день, как утверждают медики, в мозгу чэловэка отмирает несколько тысяч клэток.

– Но с годами человек приобретает мудрость, – улыбнулся Владимир. Гурашвили ему нравился.

– Э-э-э, дорогой, мудрость так же, как и ум: нэ у всякого будет. Но у кого есть ум, того мудрость нэ обойдет стороной.

Саша видел, что Тенгиз Вахтангович испытывает к Володе самые добрые чувства. И теплая волна подкатывала к сердцу. Саша радовался за брата, за себя – Кравчуки ведь!

Однажды Сидоров и Гурашвили пришли позже обычного, где-то в одиннадцатом часу вечера. Владимир и Саша только что воротились с Северного участка. Наскоро умывшись, поставили разогревать на электроплитке свиную тушенку.

– Беседовал по селектору с Седых, – проговорил Сидоров, устало опускаясь на табуретку. – Пока... каких-то особенных, поворотных новостей нет... Возвращаясь из командировки, Волович заехал в Москву, в министерство. Судя по всему, ему там говорили о твоем проекте. Что и как – не знаю... Могу сказать лишь одно: твои письма в Госстрой, Комитет по науке и технике и министерство давно получены, не сегодня-завтра жди ответ.

– Какой же он будет: в нашу пользу или наоборот? – не удержался Саша.

– Время покажет... – неопределенно отозвался Сидоров. Вид у него был удрученный, помятый, как у попавшего под дождь петуха, пиджак выпачкан глиной. Владимир интуитивно чувствовал: будущее не сулит ему особых радостей.

По-иному вел себя Гурашвили. Закатив глаза, шумно потянул широкими ноздрями воздух.

– У-ух, пахнэт! Свиная тушенка Петропавловского мясокомбината № 1... Угадал? Хорошо идет с розовым кахетынским или с «Букэтом Абхазии». Так мой дэд Гиви говорил, когда приезжал в прошлом году ко мне в гости. А он знает толк в жизни. Сто двэнадцать лэт прожил уже!

Гурашвили суетился и говорил, говорил...

«Хочет развеселить», – подумал Владимир. Ему было приятно чувствовать, что Сидоров, Гурашвили, Редкоус и другие горняки стремятся ему помочь.

Сидоров закурил, перевел взгляд на Сашу.

– Здорово похож ты на Петра Михайловича... Особенно – нос, глаза.

– Вы... знали моего отца?

– А кто ж его не знает?! Таких спецов-гидрогеологов в Союзе по пальцам можно пересчитать. – Сидоров покосился на выгвазданные в грязи модные Сашины мокасины: – Ты что же, в этой стиляжной обуви и на разрез ездишь?

Саша безмятежно пожал плечами:

– Приходится.

– А сапоги геологические с ремешками где? Не получал, что ли?

– Моего номера, сорок третьего, на складе сейчас нет.

– Ерунда, – вмешался Гурашвили. – Завтра, дорогой, принесу тебе сапоги. Я их все равно не ношу. Мне дэд Гиви пошил наши, грузинские. На сто лэт хватит!

Саша поблагодарил и неожиданно для самого себя сделал открытие: как высоко котируется отец! Даже здесь, в далекой Сибири. Не слишком ли они с Володей придирчивы, суровы к нему?

В эту ночь Владимир и Саша отправились на боковую лишь где-то под утро, часа в четыре. Как только ушли Сидоров и Гурашвили, приплелся Петрунин. Травил анекдоты, заливал насчет своих способностей по части игры в преферанс, хотя было известно, что он в этом деле – ни бум-бум.

– Смени пластинку, – сказал уныло Владимир.

Петрунин вздохнул. Внимательно разглядывая ногти на потрескавшихся, распухших от мытья шлихов в наледи руках, произнес:

– Я вот думаю: для чего француз Сади Карно увязал в 1824 году теплоту и работу? Для чего мы затеяли эту драку по поводу скважин? Ради установления истины? самоутверждения? борьбы за добродетель и справедливость? Может быть! И все же – главное не в этом...

Саша поднял бровь:

– В чем же тогда?

– Не ведаю... Трудно так сразу определить. Может, главное то, что мы – люди... Мы должны стремиться к чему-то новому, спрятанному от нашего ока. Должны стремиться перепрыгнуть самих себя. А, Вовка?

Владимир пожал плечами:

– Перепрыгнуть самого себя невозможно. Ересь это.

– Но стремиться к этому надо! Иначе будешь только небо коптить... – Петрунин помолчал. Улыбнулся чему-то своему, потаенному и снова заговорил: – Я родом из Западной Белоруссии... До 1939 года это была панская Польша... Деревня наша называется Упрямичи. Мы первыми Советскую власть установили, еще до прихода Красной армии в 39-м году. А во время гитлеровской оккупации немцы и носа в наше село не казали. Партизанская вотчина была... Да, у нас там все упрямые, настырные. Потому и деревня называется Упрямичи. Одна девчонка семь раз поступала в мединститут. И поступила... Батька, когда провожал меня на учебу в Москву, сказал: «Ежели не поступишь в сельхозакадемию, домой не возвращайся. Вяликий скандал будзет, сынок. Ступай!» В сельхозакадемию я не прошел по конкурсу – одного балла не хватило. Денег на обратную дорогу не было: батька специально не дал. Приплелся я, значит, пешедралом на вокзал, купил два пончика и стал размышлять, что делать дальше. До самого утра думу думал. А потом отдал документы в геологоразведочный институт. Зачислили... Написал обо всем батьке в деревню. Полгода он не отвечал: осерчал, простить не мог. Но в конце концов помягчел, отбил телеграммку: все, мол, правильно. Потому как и в сельском хозяйстве с землей возишься, и в геологоразведке. Только там – хлеб, а тут – уголь, медь, вода... А земля – одна!

Сидоров как в воду глядел: ровно через сутки из министерства пришло письмо. Принес его Владимиру запыхавшийся, возбужденный Петрунин.

– Пляши, Вовка! Ну, чего стоишь?!

– Давай вначале прочтем. А то как бы не пришлось плакать, – остудил его Саша.

Владимир выхватил из рук Петрунина письмо. Разрезал перочинным ножом на изгибе большой конверт, дрожащими руками извлек оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Быстро развернул.

«Уважаемый тов. Кравчук В. П.

Мы внимательно ознакомились с Вашими предложениями относительно применения на Южном участке Кедровского угольного разреза вместо подземной схемы дренажа – поверхностной посредством сооружения вертикальных водопонижающих скважин.

Ваша схема – оригинальна, интересна в плане охраны окружающей среды, хотя и не лишена некоторых мелких, чисто технических ошибок, которые нетрудно устранить. И все же принять Ваши рекомендации в настоящее время не представляется возможным. Вам, очевидно, известно, что директивами последнего съезда нашей партии в Сибири предусмотрено ускоренное развитие топливной промышленности, добычи угля наиболее эффективным открытым способом; в частности, Южный участок Кедровского разреза, производственной мощностью 20 миллионов тонн угля ежегодно, должен стать в строй к концу нынешней пятилетки, то есть через три года. Принятие же предлагаемой Вами схемы дренажа означало бы перенесение установленных партией и правительством сроков ввода участка в эксплуатацию еще как минимум на два года позже намеченного. В результате этого государство недополучит 40 миллионов тонн угля. Расчеты показывают, что потери при подобном варианте будут в несколько раз больше, чем при условии принятия Вашей системы осушения.

Наше мнение полностью разделяют представители Госстроя, Госплана и Государственного комитета по науке и технике при Совете Министров СССР.

Нач. Управления открытых горных работ министерства

Красильников В. Н.»

Фирменный бланк... подпись... дата... Все как полагается.

– Ну, что там... говори?!

Дата... подпись... «Не представляется возможным... Не представляется возможным...»

– Почему молчишь? Что там... написано?!

Владимир передал Петрунину и Саше письмо и машинально подошел к окну. Ночь черна, как графит. По стеклам вызванивает дождь. Двоятся черные стволы лиственниц и пихт, где-то по крыше барака, подвывая, как рысь, взапуски бегает ветер.

До Владимира вдруг с убийственной отчетливостью доходит весь глубокий смысл написанного... Одним махом все перечеркнуть! «Не представляется возможным... Красильников В. Н... Наше мнение полностью разделяют...» Это – конец. Но как же он умудрился упустить такую важную деталь – не подсчитал материальные потери за счет недодачи 40 миллионов тонн угля? Существенная промашка с его стороны! Провал! Правда, подсчитать точно потери за счет недодачи угля он, пожалуй, не смог бы. В министерстве на все смотрят шире, в государственных, а может, и международных масштабах. Там есть специальные справочники, таблицы, планы. У министерства – свои взгляды на вещи. Томах оказался прав: он предвидел такой вариант. Уголь – не просто энергетическое сырье.

– Вот так пироги, Володя!

– ...Слышь, не переживай... О чем ты думаешь? Слышь, Володька?!

А он не слышал. Он продолжал думать о письме... Да, уголь – не просто топливо. Без угля не сваришь сталь, а значит, не сделаешь сотни тракторов, комбайнов, грузовых и легковых автомобилей. Без угля будут стоять тепловые электростанции, котельные. Из углей можно даже нефть получить. Все так просто... До такой степени просто, что на душе сразу делается муторно. Как будто летишь в бездонную, черную пропасть... Недальновидный, самонадеянный человек, вот ты кто!.. Но неужели вся, абсолютно вся его работа пошла насмарку? Для чего же он отказывал себе во всем в Красноярске, когда моделировал процесс осушения, мучился и недосыпал? Послать все к чертовой бабушке! Плюнуть на эти злосчастные скважины! Пусть осушают, как хотят. Что он, ломовая лошадь?

– Ладно, Володя. Давай будем спать... третий час ночи уже. – Это – Саша.

Владимир только сейчас замечает, что они с братом в комнатушке одни. Но ведь был, кажется, еще Петрунин.

– А где... где Митька?

– Пошел к Сидорову.

Саша выключил свет. Но сон упрямо не шел... Оба долго ворочались на стареньких раскладушках. Лишь где-то под утро забылись в тяжелой нервной дреме. На автобус, уходящий на Северный участок в 6.30, опоздали. Пришлось добираться пешком. Ровно четырнадцать километров. Шли, уныло передвигая пудовые от налипшей глины ноги... Тяжелая, как после, пьянки, ничего не соображающая голова. Мутные мысли. Делать ничего не хочется.

Саша все время сплевывал в сердцах и вздыхал. С безучастным видом плелся сзади брата Владимир... Уехать к Анне, что ли? Сегодня в полдень к геофизикам летит вертолет. Нет, нельзя. Все-таки он на производстве, а не на именинах у тещи. Но что же дальше? Никаких просветов. С ума сойдешь, ей-богу.

У высокого, похожего на пирамиду деревянного топознака пути Саши и Владимира разошлись. Один пошлепал к наблюдательным скважинам, второй спустился в дренажную шахту.

Саша чувствовал себя неловко. Ну, что он мог сказать брату, какими такими словами мог утешить его? Сейчас нужны не слова. Володя не любит, когда его из жалости по головке гладят. Красильников этот, наверное, прав. Но и Володя прав тоже... Нет, не так, видимо, надо было действовать. Впрочем, кому нужны сейчас эти дурацкие размышления...

Саша понимал пока одно: надо что-то предпринять. Но что? как? когда? Если бы на все случаи жизни были готовые рецепты...

В четырнадцатом штреке Владимир встретил Сидорова.

– Переживаешь? – доброжелательным голосом осведомился начальник разреза.

В ответ Владимир лишь безнадежно махнул рукой: зачем задавать глупые вопросы? Все ясно и так!

– Рано ты выкинул белый флаг, рано... – Сидоров подергал себя за бороду. – Петрунин мне обо всем поведал. Скажу откровенно: мы предвидели такой ответ министерства...

– Кто это – «мы»?

– Гурашвили, Редкоус, Седых...

«Провидцы! Умники! Чего же вы раньше молчали?!»

Сидоров доверительно наклонился к Владимиру:

– Ты не забыл: завтра совещание! Примем окончательное решение по твоему проекту... Приходи обязательно! И не вешай нос. Есть одна задумка у нас...

Владимир мрачно усмехнулся: на что еще надеется Михаил Потапович?

12

Совещание проходило бурно. Страсти особенно накалились после того, как начальник разреза Сидоров зачитал присутствующим письмо министерства за подписью Красильникова. Сразу всем все стало ясно: Кравчуку отказали. И мотивы отказа хорошо аргументированы.

– Но, тем не менее, – решительно заявил Михаил Потапович, – проект Кравчука нужно обязательно внедрить! Жить надо не только сегодняшним днем. Многие из нас, сдав Южный участок в эксплуатацию, уедут отсюда строить другие карьеры. И если мы не научимся по-настоящему осушать вертикальными водопонижающими скважинами горные породы – грош нам цена. Ясно одно: на Западе ухватились за поверхностный способ осушения прежде всего потому, что он дешевле подземного...

– Для капиталистов главное – барыши, а для нас – безопасность людей, – перебил Сидорова Вадим Ильич Томах. Главному инженеру было скучно. Весь его вид, казалось бы, говорил: опять попусту теряем время из-за этого мальчишки Кравчука!

Владимир утирал ладонью лоб. Сердце то бешено-тревожно частило, то замедлялось, словно раздумывая, как ему быть дальше. «Спокойно, Вовка, спокойно», – сдерживал он себя. Ему казалось, что стук его сердца слышат сейчас все сидящие здесь горняки. И все они видят, как он волнуется, не может совладать со своими нервами. А коль человек волнуется, нервничает – значит, он в чем-то неуверен, в чем-то сомневается. Вот ведь как можно расшифровать...

– Я вас понял, Вадим Ильич, – прищурился Сидоров. – Отвечаю: на прошлой неделе я получил письмо от очень уважаемого в нашей стране гидрогеолога. Он побывал недавно в ГДР на буроугольных карьерах и убедился, что поверхностный способ дренажа ничуть не хуже по надежности подземного... Для нас вертикальные скважины важны еще и оттого, что позволяют избежать загрязнения подземных вод вредными примесями, помогают экономить природные ресурсы воды.

– Этак в погоне за охраной окружающей среды мы, чего доброго, и уголь перестанем добывать! Не знаю, как насчет плана по воде на пятилетку, а вот план по углю – немалый, – вставил главный геолог Курнаков. На разрезе его считали человеком независимым, тертым, и сам черт был ему не брат.

– Это точно! – в тон Курнакову вставил Томах. – План по углю никто нам не снимал и никогда не снимет.

Владимир горестно-язвительно усмехнулся. Как хорошо, что есть этот план! Палочка-выручалочка. Углем все можно прикрыть. Он стерпит.

– Вот и будем отныне и уголь добывать, и водные ресурсы экономить... – Сидоров раскрыл папку. – У меня есть сведения, товарищи, что геологи подсекли на севере нашего края крупную нефтеносную структуру. Вскоре начнут бурить скважины на нефть. А коль заговорили о нефти – значит, ввод Южного участка в эксплуатацию Москва может и задержать. Это нам на руку. Главным препятствием на пути внедрения проекта Владимира Кравчука, как известно, является перенесение сроков ввода Южного участка в действие. Он должен стать в строй ровно через три года. И уже по истечении двух последующих дать стране сорок миллионов тонн угля... – Сидоров сделал паузу. – Конечно, то, что нам помогают геологи-нефтяники, – это хорошо. Но, как говорится, на друга надейся, а сам не плошай. А вдруг нефть эта будет непромышленной? Вдруг ее там будет мало? Короче. Мы вот с Гурашвили, Редкоусом и другими товарищами пораскинули мозгами: а нельзя ли все-таки передвинуть сроки ввода Южного участка в действие годика этак на два с помощью только горняков? Но при этом дать на-гора дополнительно сорок миллионов тонн угля за счет Северного участка! Как, а?

«Вот это хо-од! Любопытно, любопытно...»

Секунд тридцать в комнате было тихо. Штиль при ясной погоде. А потом – зашумело, забурлило... Одни кричали, что ничего из этого не получится, пустая, мол, затея; другие возражали им. Томах нервно протирал носовым планом очки: вчера Сидоров уже вел с ним разговор по поводу увеличения производственной мощности Северного участка. Тут есть свои «за» и «против». Сразу и не определишь, как надо действовать. Весь сыр-бор, по существу, разгорелся из-за проекта Владимира Кравчука. Тоже мне гений! Случись что, отвечать придется прежде всего главному инженеру разреза.

Гурашвили и начальник участка Редкоус рьяно доказывали Курнакову, что предложение Сидорова – «не блеф, а вполне реальное предприятие». Галицкий, покачивая головой, барабанил тонкими и длинными, как у пианиста, пальцами по столу. Выступать против Сидорова он не мог: сейчас по всей стране идет борьба за изыскание дополнительных ресурсов и повышение на этой основе как количества, так и качества выпускаемой продукции. А поддержать начальника разреза – значит согласиться с тем, что на Южном участке можно внедрить проект Владимира Кравчука. Но что на все это скажут в министерстве? Красильников – против. Назар Платоныч Длугаш – тоже!

Смутная тревога подступала к сердцу Федора Лукича Галицкого...

– За счет чего же, Михаил Потапыч, вы думаете добыть на Северном участке дополнительно сорок миллионов тонн угля? Чтобы выйти на такую цифру, одного повышения производительности труда и соцсоревнования мало... – усмехнулся Курнаков.

– А я и не думаю только этим ограничиваться, – осадил его Сидоров. – Мы обсуждали позавчера с Гурашвили и Редкоусом эту проблему. Вадим Ильич и Федор Лукич тоже присутствовали при этом... – Сидоров достал из папки листок и стал перечислять, за счет чего можно резко увеличить производственную мощность Северного участка...