Текст книги "Ценный подарок (сборник)"

Автор книги: Евгений Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Сам по себе

Друзья и ближайшие знакомые знают, что всем в нашем доме распоряжается Катя.

Я, как английская королева, царствую, но не управляю. Сказать по правде, это очень удобно. Зачем думать о том, какой костюм шить – синий в полоску или коричневый в клеточку, хлопотать, где найти мастера, который идеально сошьет пиджак на мою совсем не идеальную фигуру. Все это успешно выполнит Катя, а мне остается только прийти на примерку и выслушивать указания: «Не горбись!.. Разверни плечи!..» Это, конечно, нелегко, но чего не сделаешь ради любимой жены.

Некоторые говорят, что в нашем доме не чувствуется моего присутствия. Какой вздор! Я не бесплотный дух. Я сижу за своим письменным столом, свет на который падает справа. Так не очень ловко, но Катя уверяет, что это полезно для глаз. Я лежу на постели у самой стены. Конечно, я предпочел бы примоститься с другой стороны, где больше воздуха, но Катя боится, что там я простужусь.

В одной из комнат расположились полки с книгами. На самом верху – литература, которой мне приходится пользоваться чаще всего. Мне казалось, что эти книги следовало поставить на нижней полке, но Катя сказала:

– Толя, ты совсем непрактичен и не знаешь людей. Мало ли кто из твоих приятелей может захватить эти материалы.

– Катя! Как ты можешь подозревать моих друзей в аморальных поступках?! – возмутился я.

– Я никого не подозреваю. Но я знаю, как рассеянны вы, научные работники. Вспомни, сколько раз ты забывал свои очки в самых неуместных местах или приносил домой чужие. Ты понял меня?

Книги, которые должны были находиться у меня под рукой, стояли на верхней полке. Постепенно я привык к этому и пользовался лестницей. Однажды я кувырнулся с нее, но все кости остались целы, а шишка на голове не имела значения.

После этого Катя сама доставала книги с верхней полки. Подумать только, на что способна заботливая жена!

Как-то мой сослуживец Погарский сказал:

– Не пойму, что ты за экземплярус. На работе – как кремень, а дома – губка.

– Как же иначе? – спросил я. – Представь, если на работе я буду губкой, а дома кремнем… И потом, Катя всегда права.

– Всегда? – вытаращил Погарский черные, как маслины, глаза. – Нет, у тебя семейный гипноз.

Вскоре после этого Катя уезжала в командировку. Наш Витька со студентами и доцентами трудился в передовом колхозе. Я остался один.

– Веди себя так, будто я здесь, с тобой, – сказала Катя, – я оставлю тебе небольшую записку.

Катина инструкция, исписанная мелким почерком, занимала две страницы. Там было сказано, когда я должен вставать и ложиться спать, когда и в какое время отворять форточки, что есть утром и вечером, предусмотрены прогулки по улицам с ограниченным движением транспорта, решительно требовалось, чтобы я не ходил в гости к Погарскому и не звал его к себе, потому что общение с ним недостойно моего возраста.

Мы с Катей ровесники, но почему-то она всегда говорит о моем возрасте.

Вечером на вокзале Катя сказала:

– Будь умницей. Приеду послезавтра вечером. Не вздумай встречать меня, ты непременно перепутаешь расписание поездов, и не забудь на ночь выпить кефир. Он стоит в холодильнике.

Вернувшись домой, я зажег свет во всей квартире, забыв, что Катя строго экономила электричество. Но все равно было пусто и одиноко. Долго без всякой цели я бродил по комнатам, пробовал читать, но книги, нужные мне, находились на верхней полке, а пользоваться лесенкой я не решался. Было бы по меньшей мере бестактно встретить со свернутой шеей любимую жену.

Холостяцкая тоска охватила меня, и, не зная, как с ней справиться, я лёг спать в десять часов вечера.

Утром я проснулся с болью в левом боку, кашель залпами разрывал легкие. Наверное, потому, что – вопреки указаниям Кати – забыл выпить на ночь кефир.

Все лампы в квартире были включены, а в ванной перегорела. Я брился в темноте безопасной бритвой, и лицо мое покрылось шрамами.

Идти на работу в таком виде я не мог, а как раз в этот день нужно было завершать квартальное задание. Я позвонил в отдел и попросил, чтобы ко мне пришли с документацией старший архитектор Станислав Васильевич Дыроколов, конструктор Виктор Павлович Погарский и копировщица Танечка, которую мы за пристрастие к иностранным вещицам называли Танечка-импорт.

Увидев мое исполосованное лицо, сослуживцы с минуту молчали, забыв поздороваться, потом Погарский захохотал:

– Приветик! Кто это тебя так?

Сухой и мнительный Дыроколов с неприязнью посмотрел на него:

– Оставьте ваши шутки, Виктор Палыч. Я недавно читал в журнале «Здоровье», что малейшая рана на лицевой части вызывает заражение крови. Нужно немедленно вызвать специализированную бригаду «Скорой помощи».

Танечка, покраснев, отчего она всегда делалась еще привлекательней, робко сказала:

– Извините, Анатолий Николаевич, можно, я позвоню своей подруге? Она только что вернулась из туристской поездки в Рио и привезла мазь, которая исцеляет даже от укуса кобры.

Терпеть не могу лечиться у врачей, а домашние лекари вызывают у меня приступ зубной боли.

Задание, которое мы завершали, было сложным. В служебной обстановке оно потребовало бы не меньше двух дней, а здесь мы закончили его в течение четырех часов. Танечка не бегала каждые пятнадцать минут звонить по телефону. Дыроколов не выходил беспрерывно курить, нарушая заветы своего любимого журнала, Погарский не шатался по комнатам, рассказывая анекдоты.

Сотрудники нашего отдела были молчаливы и сосредоточенны, и я объяснял это тем, что они чутко относились к тяжело пострадавшему человеку.

Когда работа была закончена, все как-то замешкались, прежде чем уйти, и это тоже было понятно: им не хотелось оставлять в одиночестве больного.

– Садитесь, друзья, – сказал я своим домашним голосом, – располагайтесь поудобней. Ну, как вам понравился мой кабинет?

– Метраж приличный, высота подходящая, а интерьерчик у тебя аховый, – хохотнул Погарский. – Вот, например, эту тумбу, – он показал на письменный стол, – нужно перекантовать. Где это видано, чтобы свет падал с правой стороны!

– Пожалуй, – осторожно согласился с ним Дыроколов, – это вопреки законам оптики. Как вы считаете, Татьяна Даниловна?

Танечка обиженно промолчала. Она не любила, когда ее называли по имени и отчеству, считая, что это старит ее, и к тому же отчество было таким неэлегантным.

– Махнем его! – скомандовал Дыроколов и, не ожидая моего разрешения, вместе с Погарским переставил стол.

Я не протестовал. Не знаю почему, может быть потому, что дома я никогда не имел собственного мнения. Закончив перестановку стола, мои сослуживцы дружно нанялись преобразованием кабинета. Погарский молча прицеливался к книжным полкам, затем сказал:

– Смотри, Стасик, как стоят книги, ни на что не похоже.

– Да, – сухо сказал Дыроколов, который не любил, когда к нему обращались на «ты», – это вопреки всем правилам удобства.

– Переставим, – твердо сказал Погарский, – потрудимся для нашего начальника и друга. «Эй, дубинушка, ухнем!»

– Подождите, мальчики! – взмахнула изящной ручкой Танечка. – Я что-то придумала. Не делайте пока ничего. Я сейчас!

И она убежала в глубь квартиры.

– Не могу представить, что пришло ей в голову, – с легким презрением сказал Дыроколов, не веривший в творческие способности Танечки-импорт.

– Женщина ребус без разгадки, засмеялся Погарский. Он любил вычитывать чужие афоризмы и выдавал их за свои.

Ждать Танечку долго не пришлось. Она появилась, торжественно держа в руках тряпку, которой Катя вытирала пыль. На Танечке был надет передник моей жены. Я был потрясен тем, как эта девушка сумела быстро сориентироваться в незнакомой обстановке.

– О-ля-ля! – воскликнула Танечка. – Начали!

Мужчины скинули пиджаки, Танечка перетирала книги, а Погарский с Дыроколовым переставляли их на новые места.

На верхнюю полку водрузили классиков.

– Старички могут спокойно дремать там, – усмехнулся Погарский, – детей школьного возраста у вас нет.

Ниже шли иностранные детективы, проза М. Булгакова, стихи Анны Ахматовой и другая престижная литература многих интеллигентных семей. На первой полке расположились нужные мне технические справочники.

Покончив с полками, Танечка, Погарский и Дыроколов принялись за другие вещи в кабинете. Они перевесили картины, чтобы получилась цветовая гамма. Танечка принесла из спальни клетчатый плед и бросила его на диван.

– Во! – ликовала она. – Видите красочное пятно? Теперь это модно. Моя подруга, которая была по туристской в Неаполе, говорит, что у них буквально все комнаты в красочных пятнах.

– Молодец! – похвалил ее Погарский, а я еще раз удивился искусству ориентировки этой девушки, так быстро и безошибочно отыскавшей нашу спальню.

Мои сослуживцы действовали дружно, пока речь не зашла о горшке с геранью, стоявшем на середине окна.

– Унылая симметрия, – поджал плоские губы Дыроколов, – передовая архитектурная мысль давно отказалась от линейного однообразия. Цветок должен стоять справа, он будет гармонировать со стеной соседнего дома.

– Слева, мамочка моя! – причмокнул языком Погарский.

– Справа, – ржавым голосом произнес Дыроколов.

– Слева, – обаятельно улыбнулся Погарский.

Так они перебивали друг друга, и неизвестно, чем бы все это кончилось, но Танечка капризно-кокетливо перебила их:

– Мальчики, не ссорьтесь. Оставьте цветок на прежнем месте. Я так хочу. Будьте мужчинами, уступите даме.

Погарский и Дыроколов во внеслужебное время бывали мужчинами, и они уступили Танечке. Им это было гораздо легче, чем уступить друг другу.

– Умницы! – воскликнула Танечка. – А теперь пройдемтесь по квартире.

Изменения коснулись и других помещений. В спальне мои сослуживцы поставили кровать посередине комнаты, сказав, что теперь так принято даже в колхозах. В комнате Витьки сняли с окон шторы (стариковский цвет), в ванной и кухне колдовала одна Танечка.

Они, наверное, еще долго совершенствовали бы нашу квартиру, но Дыроколов не мог дышать, потому что шесть часов не курил, Танечка спешила на концерт какого-то перуанского певца, а Погарского, как всегда, ждали вечерние дела.

Вот и все, зайчик, – сказал он мне, – отдыхай и живи культурненько.

– Гуд бай, – высоко подняла тонкую руку Танечка, и я, сам не зная почему, поцеловал пятнышко от туши на ее запястье.

Уходя, Дыроколов просвистел мне в ухо:

– Цветок должен стоять на правой стороне. Верьте моему вкусу.

На другой день приехала Катя. Был вечер. Я зажег свет в квартире и открыл все двери. Так мне казалось торжественней.

Когда Катя, в пальто и шляпе, с чемоданом в руках, вошла в переднюю, я радостно кинулся ей навстречу. Катя поставила чемодан на пол, отстранила меня, как неодушевленный предмет, и прошла в кабинет. Там она застыла, сверкая глазами, как сверкали когда-то глазами героини трагедий, которых давно уже не ставят на сцене. Затем, не произнося ни слова, она пошла по квартире, останавливаясь в каждой комнате. Мрачный блеск ее глаз разгорался, пока не вспыхнул черным пламенем, как только она вступила в кухню.

– Кто это сделал? – задыхаясь от волнения, сказала она.

Стоя посередине кухни, Катя произнесла надменным голосом королевы в изгнании:

– Здесь была женщина?

– Ну да, Танечка-импорт.

– Не болтай глупости, при чем тут импорт! Здесь была женщина. Стоило мне уехать на несколько дней, как ты завел Танечку.

– Да это же моя Танечка… то есть наша Танечка-копировщица.

– Твоя Танечка была в нашей спальне, – зарыдала Катя и, не глядя на меня, пошла в кабинет, гордо выпрямившись так, словно стала на десять сантиметров выше ростом.

– Катя, – умолял я, – не подумай ничего плохого, Танечка была не одна, с ней были Дыроколов и Погарский. Мы работали.

– Все! Вы разрушили дом, который я строила столько лет.

Я побледнел. Когда Катя называла меня на «вы», это значило, что дела мои плохи.

– Катя! – взмолился я. – Поверь, я люблю тебя как никого на свете.

Печально и жалобно она продолжала:

– Все!.. Мы должны расстаться. Я уйду с одним чемоданчиком, мне ничего не нужно. Пусть Витька решает, с кем он останется. Впрочем, ваша Танечка, наверное, не захочет возиться с чужим ребенком.

Она еще раз окинула тоскливым взглядом кабинет и, увидев горшок с геранью, удивленно сказала:

– Что это? Он стоит на прежнем месте, цветок, с которым у нас с тобой так много связано?! Ты не позволил этой Танечке… Значит, я еще дорога тебе? Ты любишь меня?

– Только тебя, одну-единственную!

– Может быть, у тебя еще не так серьезно с этой Танечкой, – задумалась Катя и стала снимать пальто.

Я бросился помогать ей и подумал: «Какая умница Танечка… оставила цветок на прежнем месте, и как хорошо, что мы не уволили ее в прошлом году за систематическое нарушение дисциплины!»

По делам службы

Начальник сказал:

– Прошу вас, Анатолий Николаевич, позвоните срочно в Москву, Елене Анатольевне Казачонок. Согласуйте с ней форму сто пятнадцать дробь десять.

– Слушаю, Игорь Сергеич.

– Разговор служебный. Я распорядился, чтобы ваш телефон не занимали.

Я вошел в комнату, где кроме меня сидели еще восемь сотрудников, уселся за стол и достал форму сто пятнадцать дробь десять. Сразу зазвонил телефон. Танечка, самая хорошенькая в нашей фирме, изящным прыжком бросилась к аппарату, но я уже снял трубку.

– Слушаю, – сказал я.

– Можно попросить Танечку? – отозвался мужской голос.

– Анатолий Николаевич, это – папа. Мы с ним давно не виделись. Милый папочка!

Мне показалось странным, что у Танечкиного папы такой молодой голос.

– Говорите, – протянул я ей трубку, – только покороче.

Говорила Танечка шепотом, с придыханьем, как говорят сейчас актрисы, которых не слышно дальше пятого ряда. Надо надеяться, что такая мода, как всякая мода, будет недолговечной. Танечка уславливалась встретиться с папочкой в плавательном бассейне. Соглашалась пойти с ним в субботу в ресторан, называла его котенком и козликом. Я все время показывал на часы, а Танечка, кивая красиво стриженной головкой, журчала и журчала.

– Танечка, – взмолился я, – вы же обещали!

– Ой, извините! – взмахнула она своими неповторимыми ресницами и, поцеловав папочку в носик, положила трубку.

Тотчас же зазвонил телефон.

– Алло! – зарычал я голосом волка из мультика «Ну, погоди!».

– Попросите Марию Адамовну, – ответил дребезжащий женский голос.

– Сейчас нель… – начал я и осекся, взглянув на Марию Адамовну. Она давно перешагнула пенсионный возраст и была полна скрытой обиды на всех, кто моложе ее. Глядя на ее сухие, поджатые губы, на глаза, утратившие блеск, мы читали: «Вы гордитесь тем, что молоды, и думаете, что я устарела». Мы старались быть как можно предупредительней к Марии Адамовне и не давать ей повода для огорчений. Вот почему, не договорив слова «нельзя», я сказал:

– Мария Адамовна, вас к телефону – женщина.

– Спасибо, – чуть раздвинула она узкие губы, и я невольно прочел ее мысли: «Ну, конечно, вы думаете, что мужчинам я уже неинтересна».

Мария Адамовна беседовала со своей подругой Ольгой Борисовной, с которой они разговаривали не меньше трех раз в день. Судя по тому, что подруг занимали не плавательный бассейн, не ресторан, а врачи, которые ничего не понимают, и аптеки, где никогда нет нужных лекарств, можно было понять, что Марию Адамовну и Ольгу Борисовну интересуют вечные темы, волнующие все мыслящее человечество. Окончив разговор, старейшина нашего отдела, высоко подняв голову, величественно удалилась на свое рабочее место. Так, наверное, шла на эшафот Мария Стюарт. Не успела она сесть в кресло, столько лет бережно хранившее очертания ее тела, как зазвонил телефон.

– Алло! – яростно рванул я трубку.

– Попросите Горецкого.

– Нет его, уехал, не будет! – выкрикнул я и бросил трубку. Стефа Горецкий, мой закадычный друг, с которым мы летом ездим на рыбалку, а зимой «болеем» за хоккейную команду ЦСКА, скорбно посмотрел на меня:

– Ну, знаешь, Толя, это чистой воды свинство. Не ожидал…

– Товарищи, – сказал я неприятно вежливым голосом, – прошу не занимать телефон. У меня Москва на шее. И вообще, прекратите разговоры.

Все печально притихли, а до этого в комнате было ровное веселое жужжание разносторонне развитых людей, которым есть о чем поговорить в служебное время.

Придвинув к себе телефон, я стал набирать Москву. Цифра «8» ответила тоненькими дистрофическими гудками. Я повторил попытку шесть раз и – безрезультатно. В девятый раз продолжительный басовитый гудок ответил мне. Затем я набрал первые цифры телефона – 213, на этом все кончилось. Дальше пошли короткие гудки. Собрав всю волю в кулак, я продолжал звонить. Я сумел проскочить рубежи 213-32. Шестерка засбоила. «Спокойно, спокойно, – мысленно уговаривал я себя, – будь мужчиной». Это заклинание помогло, благоприятно проскочили все цифры – 213-32-68. Я соединился с Москвой, но в трубке раздавались короткие гудки. Телефон Казачонок был занят, наверное, она говорила с кем-то по делу. Подождем. Через пять минут я позвонил снова. Автоматика работала безукоризненно, а телефон Казачонок был по-прежнему занят. Я решил выработать систему: звонил каждые пять минут – напрасно, звонил по взаимно простым числам (семь, одиннадцать, тринадцать) – бесплодно.

Рабочий день кончился. Сотрудники поспешно покинули помещение. Должно быть, они не хотели мешать мне.

За стеклами окон нависала мутная ноябрьская мгла. Я зажег лампу и звонил, звонил до тех пор, пока тетя Маша не сказала мне, что пора уходить, потому что уборщицы тоже люди.

Дома я старался не показывать вида, что чем-то огорчен, но у Кати глаз снайпера. Я пробовал отнекиваться, но она вытянула из меня все.

– Толик, – ласково обняла она меня, – стоит ли так расстраиваться? Позвонишь завтра.

– Завтра, – простонал я, – завтра я должен докладывать начальнику.

Катя задумалась. Я ждал, хотя ждать было нечего.

– Придумала! – ликующе вскричала она. – Придумала! Это же так просто: ты позвонишь ей домой.

– А есть ли у нее телефон?

– Какой вопрос! Она же ответственная единица. Ты пойдешь на Центральный телеграф, там помещается междугородная, возьмешь у них телефонную книгу Москвы. Собирайся поскорее.

Через полчаса я жадно листал московскую телефонную книгу: «Казаков. Казакова, Казаринов, Казачков…» Стоп! «Казачонок В. А.» Она!.. Но ведь она Казачонок Е. А., а здесь Казачонок В. А. Может быть, телефон на имя мужа… Неудобно звонить поздно вечером. Но у меня нет другого выхода. Решившись, я набрал нужный номер. Глухой бас неприветливо ответил мне.

– Слушаю.

– Извините, что беспокою вас, – сказал я, – мне нужна Елена Анатольевна Казачонок. Это ее телефон?

– Ишь, чего захотели! – злобно захохотал мой собеседник. – Этот фокус ей не удался, пусть скажет спасибо, что умыкнула туалет, купленный на мои деньги, и подобру-поздорову выкатилась.

– Как же так, – растерялся я, – значит, она здесь не живет?

– Я вам говорю: вымелась отсюда.

– Простите, она нужна мне. Я из Ленинграда…

– Из Ленинграда? – раскатисто захохотал он. – Вот уж не думал, что на нее междугородный спрос.

Я сделал последнее усилие и заискивающе спросил:

– Может быть, вы скажете, где найти ее?

Он молчал, и я чувствовал, как он задыхается от злобы, прежде чем выговорить несколько слов.

– Помочь вам? Это вы просите ее нового мужа, если он есть… Сомневаюсь, чтобы нашелся второй такой, как я.

В трубке зазвучали знакомые мне гудки. Блистательная идея Кати рухнула.

На следующее утро, ровно в девять, без всякой надежды я набрал номер, который и сейчас помнил, как таблицу умножения.

– Алло! – раздался свежий женский голос.

Я даже вздрогнул от удивления.

– Алло!.. Алло!.. – звонко выкрикивала она. – Говорите же!

– Товарищ Казачонок, Елена Анатольевна? – не веря своим ушам, сказал я.

– Она. Но почему вы называете меня так торжественно?

– Елена Анатольевна, – объяснял я, сдерживая волнение, – говорит фирма «Лебедь» из Ленинграда, Плотников Анатолий Николаевич.

Мне нужно согласовать форму сто пятнадцать дробь десять.

В течение трех минут злосчастная форма была согласована. После этого я не выдержал и сказал:

– Знаете, я вчера целый день не мог дозвонить до вас. Может быть, телефон был испорчен?

– Ой, – вздохнула она, – вчера был ужасный день. Я никак не могла дозвониться в Театр на Таганке. Но все-таки я добилась, и мы с девочками попали туда.

– Ну и как?

– Чудо!.. Бездна выдумки, вкуса… У меня нет слов, чтобы рассказать об этом.

И она потратила немало слов, рассказывая мне содержание пьесы, и как играют актеры, и какая музыка.

Кончив говорить, она спросила:

– Ну, а какие новости у вас?

Я не мог ударить лицом в грязь перед столицей и рассказал о самых интересных спектаклях, концертных программах, художественных выставках. Потом она… Потом я… Мы уже не называли друг друга по имени-отчеству, а – просто Елена и Анатолий. В этом не было ничего странного: как выяснилось, мы были ровесники. Наверное, скоро бы она стала звать меня Толей, а я ее Леной, но тут появился начальник, и, как вы знаете, всему приходит конец.

Вечером я все рассказал Кате.

– Вот видишь, – улыбнулась она, – а ты делал из этого проблему. Да, кстати, спросил ты у нее, есть ли в Москве замшевые дамские сапоги?