Текст книги "Ценный подарок (сборник)"

Автор книги: Евгений Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Мудрец

Жил на свете малооплачиваемый Мудрец.

В этом нет ничего странного. Если бы он занимал авторитетный пост с повышенной зарплатой, то думал бы только о том, как справиться с ответственными делами, которых никогда не переделаешь, как успеть побывать в нужных и ненужных учреждениях – здесь чего-то добиться, там от чего-то отбиться, – тут, гляди, и вечер. Сядешь в машину, поговоришь с шофером обо всем житейском – вот уже и дома. Пообедаешь, отдохнешь часок, пообщаешься с телевизором, попьешь чаю, смотришь – ночь настала, и сны снятся какие-то бессодержательные. Словом, для раздумий времени нет.

Малооплачиваемый Мудрец был на должности скромной, с зарплатой умеренной, никто от него не зависел, никем он не руководил, и давление у него было юношеское.

Начинал он работу и кончал ее когда положено, отправлялся домой на общественном транспорте, так что еще в пути мог заниматься внеслужебными размышлениями.

Жил малооплачиваемый Мудрец в густонаселенной квартире, и учрежденческие доброжелатели решили помочь ему.

– Что же это вы? Не мальчик, служите который год на одном месте, нужно добиваться индивидуально-квартирного жилища.

Он застенчиво улыбнулся:

– Извините, не понимаю. Кстати, глагол «добиваться» имеет второй смысл: добивать себя.

Доброжелатели позеленели.

– Позвольте, все так делают!

Мудрец посмотрел на них виноватыми глазами.

– А зачем – как все? Не лучше ли жить по-своему?

Этим он их совсем доконал. Они отправились домой, называя его лжефилософом и некоммуникабельным индивидуумом.

Проходило время, и вдруг, вспоминая его слова, с грустью думали они, что, может быть, не так-то уж плохо жить по-своему, а не равняться друг на друга. Едва явившись, эта мысль тотчас же сгорала, как мотылек в огне.

Многое в жизни Мудреца было неразумным.

На первом курсе института он познакомился с девушкой, не блиставшей красотой, и сказал:

– Я люблю тебя, выходи за меня замуж.

Девушке стало радостно и стыдно.

– Как же так? Мы ведь совсем не знаем друг друга.

– Вот и прекрасно. Я думаю, что, если бы люди до свадьбы знали все друг о друге, никто бы не женился и не выходил замуж.

Девушка хотела сказать: «Подождем», но почему-то, даже не покраснев, ответила:

– Я согласна, но как посмотрят родители?

– У родителей и детей – разные глаза, – улыбнулся Мудрец.

Девушка не поняла этой фразы и, не зная, что сказать, поцеловала своего будущего мужа.

Студенты оживленно обсуждали его выбор.

– Понимаю, ты не мог поступить иначе, – грустно сказал Умник.

– Да, я не мог поступить иначе, – сказал Мудрец.

И при этом каждый думал о своем.

– Жаль, – сказал Дурак, – здорово она опутала тебя.

– Опутала, – согласился Мудрец.

И снова каждый думал о своем.

Со своими родителями Мудрец познакомил невесту после свадьбы, когда она уже стала его женой.

– Мальчик мой, – отвела его в сторону мать, – я поздравляю тебя, но почему ты не посоветовался со мной?

– Видишь ли, мама, я хотел, но потом подумал, что у тебя и так много дел.

– Она мне нравится, – похлопал сына по плечу отец, – жаль только, ноги у нее тонковаты.

С родителями жены разговор был еще короче. Они полностью одобрили молодого мужа. Отец сказал:

– Все в порядке, разместитесь у нас.

– Если, конечно, не возражаете, – прибавила мама.

– Спасибо, – сказал молодой муж, – посмотрим.

Те и другие родители обиделись. Но скоро обида прошла. Все по праздникам ходили друг к другу, в будни сколько хотели разговаривали по телефону, и оказалось, что этого вполне достаточно для обмена информацией и духовного общения.

Молодые супруги поселились отдельно. Когда они кончили институт, муж поступил на малооплачиваемую должность. Жену это несколько озадачило, но она сказала:

– Ничего, это только начало. Ты сумеешь выдвинуться.

– Милая, – обнял он ее, – глагол «выдвинуться» имеет второй смысл: выдвинуть себя. Это, по-моему, некрасиво.

Брак их был удачен, хотя у некоторых знакомых имелись критические замечания. Умник говорил мужу:

– Извини, что вмешиваюсь в вашу семейную сферу, но ты слишком под влиянием своей жены. Ты напоминаешь мне английскую королеву, которая царствует, но не управляет. Твоя жена всем распоряжается в вашем доме. На мой взгляд, это умаление мужского престижа.

– Пожалуй, – соглашался Мудрец, – но, видишь ли, если я приму на себя те обязанности, которые выполняет она, мне будет трудно, а ей будет тяжело не делать то, к чему она привыкла. Зачем же осложнять жизнь? Что касается мужского престижа, мне кажется, что сейчас он существует только в словарях устаревших слов.

– Не знаю, не знаю, – растерянно отвечал Умник, – ты задал мне сложную задачу, она требует обобщения и систематизации.

– Ты – тряпка! – ярился Дурак. – Какой позор: находиться под каблуком у женщины! Скоро ты станешь всеобщим посмешищем.

– Возможно, ты прав, – соглашался Мудрец, – но только не совсем. К несчастью, ты холост и не знаешь разницы между каблуком и мягкой туфелькой. Если я смешон, это не беда, пусть лучше люди смеются, глядя на меня, чем плачут, когда смотрят на других.

Дурак, как все дураки, не понимал намеков и был лишен чувства юмора.

– Да, ты еще заставишь рыдать над собой, – изрек он и ушел, высоко держа свою пустую голову.

Настало время, у супружеской четы родились близнецы, не похожие ни друг на друга, ни на родителей.

Это огорчило жену, но Мудрец сказал:

– Дорогая моя, им повезло. Будем надеяться, что они останутся похожими на себя.

Жена не стала спорить, зная, что мужьям надо предоставлять малую самостоятельность, чтобы они не потребовали большой.

Пришел день, она сказала мужу:

– Дорогой мой, наших деток пора отдавать в школу фигурного катания.

– Ты думаешь? – спросил Мудрец.

– Конечно. Теперь все учат детей фигурному катанию, и художественной гимнастике, и игре на рояле, даже если у них нет слуха, и иностранным языкам, западным и восточным.

– Пожалуй, для этого у наших детей не хватит сил, а у нас средств, – вздохнул Мудрец.

Дети не научились фигурному катанию, но это им не помешало успешно кончить школу, а потом институт и стать мастерами своего дела.

Иногда супруги дискутировали на интеллектуальные темы.

Жена, прежде чем прочесть новую книгу или посмотреть премьеру в театре, внимательно изучала рецензии начинающих и преуспевающих критиков, а потом говорила мужу:

– Милый, посмотри, какая я трудолюбивая. Не зря это я?

– Конечно, – отвечал Мудрец, – теперь у тебя есть собственное мнение.

Были споры и по медицинским вопросам.

Когда муж заболевал, жена говорила, что нужно пригласить старого профессора и как следует вознаградить его.

– Дорогая моя, – говорил муж, – я не против старых профессоров, пусть они увеличивают процент долгожителей, но пусть они не лечат. Профессора нужны, чтобы учить, а доктора, чтобы лечить. Вознаграждать их неприлично, они – медики, а не водопроводчики.

– Перестань! – гневалась жена. – Я не могу отдавать твое драгоценное здоровье в руки девочек и мальчиков.

Приходил старый профессор. Трясущимися руками ощупывал больного, глухими ушами выслушивал сердце и легкие, выписывал рецепты на дорогие лекарства, которых не было в аптеках. Прощаясь с ним, пылая щеками, жена, стесняясь, всовывала ему в руку, как любовную записку, конвертик. Профессор ощупывал его опытными пальцами и затем укладывал в карман пиджака. Иногда визиты повторялись. Несмотря на это, Мудрец выздоравливал, говоря жене:

– Знаешь, милая, то же самое сделала бы обыкновенная девчонка из обыкновенной поликлиники, а нам бы это ничего не стоило.

– Не кощунствуй! – возмущалась жена.

Так жил малооплачиваемый Мудрец и умер ни рано, ни поздно, а вовремя, как умирают мудрецы.

Доброжелатели оживились:

– Вот вам – мудрил, мудрил и чем кончил, – сказал один из них.

– Ну, ты поосторожней, – сказал другой, – теперь, когда он того, нельзя о нем этого.

– Именно, – сказал третий, – нужно его проводить, чтобы видели, как мы ценим малооплачиваемых.

Все было, как у всех. Гроб в цветах. Почетный караул. Мудрец лежал в одном из своих старых костюмов, который теперь был новинкой моды.

Доброжелатели произносили содержательные речи.

– Спи спокойно, дорогой друг, – сказал один.

– Жил ты, жил, а теперь умер.

– Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, – сказал третий.

– Вот нет тебя, а все должны жить, как все.

И сразу остальные доброжелатели забубнили хором:

– Жить, как все, жить, как все, жить, как все…

И кидали в гроб Мудрецу цветочки, избегая смотреть на его лицо.

Тут Мудрец встал из гроба, отряхнулся, поглядел вокруг и сказал:

– Благодарю за внимание. Но только вижу, сглупил я, поторопился с этим делом. Разве можно умирать, когда еще столько людей, которые хотят жить, как все. Прости, дорогая, – обнял он рыдающую жену, – идем домой. А если кому-нибудь угодно лечь в этот ящик и слушать слова, прошу!

Он и сейчас живет на свете, этот малооплачиваемый Мудрец. Я все собираюсь пойти к нему, да не рискую, потому что не каждому дано набраться мудрости.

Сиреневая звезда

Чабан полюбил звезду.

Он был молод, горяч и одинок.

Звезда была маленькая, тусклая. Она едва мерцала сиреневым светом в бриллиантовом сверканье других звезд.

Чабан пел песни. Он пел о том, как прекрасна его возлюбленная, как нежна и застенчива она. Пел о том, что звезды и любовь бессмертны, и еще о том, что, какие бы горести ни постигали человека, он всегда останется сильным и смелым, недоступным для бед и печалей, если у него будет своя звезда.

Однажды в степь приехал известный Поэт. Он услышал, как поет Чабан, и спросил:

– Где ты взял эти песни, кто сочинил их?

– Сочинил? – удивился Чабан. – Что значит «сочинить»?

Поэт посмотрел на Чабана так, словно тот был жителем чужой планеты.

– Сочинять – это творить, выносить тему, оперить ее в слова и рифмы.

– Что такое рифма? – спросил Чабан.

Поэт рассердился. Он любил юмор, но терпеть не мог, когда смеялись над ним самим.

– Рифмой, – сухо произнес он, – называется созвучное окончание стихотворных строк.

Рифмы бывают мужские, женские, дактилические, гипердактилические, смежные, охватные, перекрестные. Понял?

– Нет, – сказал Чабан.

Поэт рассмеялся:

– Откровенно говоря, я и сам этого никогда не понимал. По-моему, рифмы бывают хорошие и плохие. Вот и все. А вообще, как бы тебе объяснить… Ну вот – небо сливается с землей на горизонте, это тоже рифма. И это особенно красиво, когда закат или восход солнца.

– Я знаю, что такое закат и восход, – сказал Чабан. – Знаю, какой будет завтра ветер, куда гнать моих овец, чтобы они нашли корм, знаю, где моя звезда.

– Покажи мне ее.

– Смотри вон туда.

Чабан поднял руку к небу. Поэт долго смотрел на золотую россыпь звезд, смотрел до тех пор, пока слезы не потекли у него из глаз, но так и не увидел неприметную сиреневую звезду.

– Я не вижу, – сокрушался он, – но если ты видишь то, что действительно существует и чего не видят другие люди, значит, ты настоящий поэт. Ты сам слагаешь свои песни. Это стихи. Их нужно напечатать.

Вскоре Поэт вернулся в столицу. Он пришел к Редактору толстого журнала и положил перед ним измятую тетрадь.

– Стихи? – жалобно поморщился Редактор.

Он сочинял статью «Поэзия в жизни и жизнь в поэзии», и ему было не до стихов.

– Это не мои, – сказал Поэт. – Их написал Чабан, тот самый, о котором часто пишут в газетах и говорят с трибун.

– Чабан? – оживился Редактор. – Это хорошо. У нас еще не было автора Чабана. Это ново и современно. Где ты разыскал его?

– Я нашел его в степи. Он понятия не имеет о рифмах, но это настоящий поэт.

– Оставь материал, я займусь им позже, – сказал Редактор. – Сейчас я занят, я ищу смысл в поэзии.

В тот же день Редактор прочел песни Чабана. Ему стало грустно и хорошо. Он растрогался, поднял вечное перо и хотел было уже написать «в набор», но что-то засосало у него под ложечкой.

Он был опытный редактор, и всегда что-то сосало у него под ложечкой, когда нужно было написать «в набор».

Редактор задумался. Он думал, думал и наконец решил послать стихи на отзыв Астроному.

Астроном был молод и полон сознания собственной учености.

Он изучил песни Чабана и отстучал свое мнение на пишущей машинке.

Он писал, что анализ качества поэзии не входит в его компетенцию, но он решительно протестует против научной неосведомленности автора.

«Чабан воспевает некую сиреневую звезду! – восклицал ученый. – Что это за звезда? К какой группе светил она относится? Неясно. Автор утверждает, будто бы любовь и звезды бессмертны. О первой не берусь судить, ибо она находится вне сферы моих исследований, однако конечность существования звезд известна каждому школьнику».

Редактор прочел отзыв Астронома и облегченно вздохнул:

– Как хорошо, что мы не поторопились со стихами. Вот была бы история!

Он вызвал помощника по начинающим и поручил написать Чабану вежливый, мотивированный отказ.

Помощник по начинающим написал Чабану, что тема, затронутая им, недостаточно научно проработана, непонятна широкому читателю и редакция будет рада, если Чабан пришлет стихотворный материал, посвященный продуктивным кормам, предназначенным для тонкорунных овец.

Неделю спустя, звездной летней ночью, молодой Астроном гулял по бульварам столицы с девушкой, развивая смелые теории происхождения вселенной, а девушка рассеянно слушала его и мечтала о чем-то своем.

И вдруг ученый умолк, увидев на небе неприметную сиреневую звезду.

Сам не понимая того, как это случилось, он произнес нараспев строки из антинаучной песни Чабана и сказал своей спутнице, что любит ее и станет самым счастливым на свете, если она всегда будет с ним, потому что никакие беды и печали не страшны человеку, когда у него есть своя звезда. И еще он сказал, что любовь и звезды бессмертны.

В ту же ночь на другом краю города Редактор толстого журнала ворочался без сна в постели и все думал о том, что давно не видел восхода солнца и утренних звезд.

А Чабан в далекой степи, получив письмо от помощника по начинающим, прочел его, улыбнулся и сказал:

– Нет, никогда из меня не выйдет поэта.

И запел о любви и звездах.

Белая кошка с желтыми глазами

Художник хотел писать обнаженную натуру. В ту пору Знатоки искусства, от которых зависело будущее живописца, говорили, что сейчас не время для рискованных сюжетов, лучше всего запечатлеть людей в их трудовых костюмах, отражая этим характерные черты эпохи. Устные и письменные суждения Знатоков все чаще и чаще приобретали форму указаний и даже приказов.

Для Художника существовал один приказ – передать на полотне то, что видел его глаз и диктовало его чувство.

Объект, который он нашел, – Девушка с гибким и сильным телом уже позировала другим, только одетая в те самые трудовые костюмы, которые рекомендовали Знатоки.

Художник сам не поверил тому, как быстро согласилась она на его предложение. Кто знает, почему? Может быть, ей надоели трудовые костюмы и она хотела, чтобы на полотне запечатлелось ее молодое прекрасное тело.

Все-таки первые сеансы она испытывала чувство стыда, когда, скинув с себя все, выходила из-за ширмы и ложилась на диван. Но скоро она привыкла, что сеансы – только работа, и Художник смотрит на нее, как на кувшин или на вазу. Это было даже чуть обидно, и она, смущаясь, признавалась себе в этом.

Художник писал картину долго. Во время сеансов они разговаривали и успели рассказать друг другу свою жизнь. Пришел последний сеанс. Художник бросил последний мазок, положил кисть, повернулся лицом к Девушке и сказал:

– Все, теперь все!

Она еще продолжала лежать на диване.

– Все, – повторил Художник, – можешь одеваться.

Девушка встала, и чувство стыда снова вернулось к ней. Она была уже не обнаженная натура, а просто голая девушка, на которую смотрел не художник, а мужчина.

– Простите, – покраснела она, убежала за ширму, быстро оделась и вернулась назад.

– Прощайте, – сказала она, глядя в пол.

– Подожди, – сказал Художник, взяв ее за руку, – у меня к тебе дело: хочешь ты выйти за меня замуж? Правда, я немного староват для тебя.

– Хочу, – так просто ответила Девушка, будто речь шла о совершенном пустяке.

Они поженились. Это кому-нибудь может показаться странным. Но разве не странно, что из тысячи женщин мужчина делает женой ту, а не другую девушку? Почему девушка берет в мужья этого, а не другого мужчину? Случай? Но разве случай порой не бывает в браке большей удачей, чем расчет.

К этому времени Знатоки искусств несколько изменили свои убеждения. «Обнаженная» была допущена на выставку. Правда, картину поместили в самом невыгодном месте, но все равно посетители находили ее.

Как-то молодая Жена сказала Мужу:

– Я рада, я счастлива твоему успеху, но я больше не буду позировать тебе в таком виде.

– Почему? – удивился Художник. – Еще лет двадцать, не меньше, ты будешь отличной натурой.

– Я не об этом, – сказала Жена. – Раньше, когда ты писал меня, никто не знал меня, я была просто натура. Теперь я – твоя жена. Многие знают это. Я не хочу, чтобы они видели твою жену, какой можешь видеть только ты один.

– Глупенькая, – засмеялся Художник, – великие мастера прошлого писали обнаженными своих жен.

– Может быть, тогда было меньше злых сплетниц, – задумчиво сказала Жена. – Но я не хочу этого. Я знаю, что я глупая, но я не хочу. Если тебе нужна натурщица, возьми другую, но мне очень не хочется этого.

Художник ласково обнял одной рукой Жену, сказав:

– Успокойся, женская обнаженная натура меня больше не интересует, я буду писать фрукты, хрусталь – словом, мертвую природу.

– Мертвую природу – это хорошо, – обрадовалась Жена, потому что это не угрожало ее семейному счастью.

Художник стал писать натюрморты. Чего только не было в его мастерской: старинное кресло с продавленным сиденьем, разноцветные графины, каска пожарного, трубка с длинным чубуком, гусарская сабля, скрипка с оборванными струнами.

Все эти старые, никому не нужные вещи, весь этот хлам, как втайне считала Жена, обретали на полотнах Художника чудо цвета и перспективы, жили своей прекрасной жизнью. Этого не замечали Знатоки, строго говоря, что и мертвая природа должна идти в ногу с жизнью.

Художник без слов забирал полотна, приносил их в мастерскую и ставил, поворачивая лицом к стене. Несколько натюрмортов у него приобрели, но этого было мало, чтобы содержать семью, тем более, что уже росла дочка – веселая и ужасная фантазерка.

Жена не огорчалась малыми заработками Художника, зная, что не в деньгах счастье.

Она стала сама зарабатывать деньги – вязала такие кофточки, что от заказчиц не было отбоя.

Как-то Художник сказал:

– Знаешь, у тебя есть чувство цвета и рисунка. Откуда это?

Жена весело засмеялась:

– В этом виноват ты. Нет, не подумай, не твои картины. Часто, когда я позировала тебе, в мастерской было холодно. Ты не замечал этого, ты работал, а я боялась сказать, чтобы не помешать тебе. Вот я лежала и думала: «Господи, как хорошо, если бы на мне сейчас была хоть шерстяная кофточка». Я стала воображать кофточки разных цветов и рисунков. Это помогало мне.

– Черт побери! – возмутился Художник. – Какой же я был свиньей.

– Нет, нет, – улыбнулась Жена, – ты был хороший, но ты был художник.

Увлеченный натюрмортами, Художник писал с утра до позднего вечера и даже не смотрел хоккей по телевидению.

Жена беспокоилась о его здоровье, все-таки он был старше ее на десять лет и совсем не дышал свежим воздухом. Летом она с трудом уговорила его, чтобы они всей семьей поехали к ее маме в деревню. И хотя, как всегда, Художник был занят работой, он уступил Жене, потому что любил ее и хотел доставить ей радость. Он уехал, не взяв с собой ни красок, ни холста, ни других необходимых принадлежностей своего ремесла.

В деревне он был просто мужем, таким же, каким бывают мужья – бухгалтеры, инженеры и учителя.

Семейство было счастливо. Жену с Мужем забавляли смешные фантазии Дочурки.

Однажды, когда они втроем гуляли по крутому песчаному берегу реки, девочка звонко закричала, показывая на причудливые облака:

– Смотрите, видите, там старый король, у него вся голова в мыле!

– Не болтай глупости! – рассердилась мама. Хотя ей нравились фантазии Дочки, она не считала нужным поощрять ее.

Она повела Дочку дальше, а Художник остановился, будто увидел что-то необыкновенное. Схватив Дочку за руку, Жена подбежала к нему.

– Что с тобой, сердце? – взволнованно спросила она.

– Не беспокойся, – ответил Муж. – Я здоров. Сейчас я поеду в город и вернусь завтра.

Назавтра Художник вернулся из города и привез столько необходимых ему принадлежностей, что просто удивительно, как один человек мог дотащить это.

С этого дня он перестал ходить с Женой и Дочкой в лес, кататься на лодке, гулять по песчаному берегу реки. Он писал картину.

К осени все семейство вернулось в город. Оставшись наедине с картиной, художник пристально вглядывался в нее. На полотне был высокий песчаный берег. Под обрывом текла густосиняя река. На той стороне ее лежал изумруднозеленый луг, по лугу бродили ярко-рыжие коровы, по небу, такому же густо-синему, как река, плыли облака, похожие на чисто выстиранное белье. На берегу стоял старенький домик, на заборе сушились рыбачьи сети. Рядом с домиком росла липа, еще зеленая, но уже начавшая жухнуть от палящего солнца.

Пейзаж был закончен, но Художник чувствовал: чего-то не хватает.

– Чего-то нет, чего-то нет, – бормотал он и вдруг, схватив палитру, выдавил из тюбика белую краску, нанес ее на листву дерева, обращенную к реке, затем смешал на полотне эту краску с бледно-желтой. Так он сделал три-четыре мазка и сказал:

– Теперь, кажется, все.

В мастерскую вбежала Дочка..

– Ой! – захлопала она в ладоши. – Это ты нарисовал, папа?

– Похоже? – спросил Художник, привлекая к себе Дочку.

– Очень даже! И речка такая же, и коровки. А почему они такие красные?

– Просто так мне захотелось.

– Нельзя, – очень серьезно сказала девочка. – Мама говорит: нельзя делать то, что хочешь, нужно делать то, что нужно. И взрослым тоже?

– И взрослым, – вздохнул Художник.

– А я думала, вы можете делать все, что хотите.

– Нет, дочурка, нет.

– Зачем же тогда вырастать? – спросила девочка и, взглянув на картину, воскликнула: – А это что, белая кошка с желтыми глазами?

– Где? – удивился Художник.

– Вон там, на дереве в листьях.

Конечно, никакой кошки там не было. Это была причудливая игра света в зелени, образовавшаяся из последних мазков Художника, но он знал, что ему не объяснить это фантазерке-девочке. Потрепав ее по щеке, он сказал:

– Кошка, конечно, белая кошка с желтыми глазами. Иди к маме!

Спустя неделю Художник понес свое полотно на суд Знатоков.

Они пошли втроем: Художник, Жена и Дочурка, которую не с кем было оставить.

– Веди себя хорошо, – сказала ей мама, – и не вздумай болтать глупости.

– Я буду вести себя, как принцесса на балу, – пообещала девочка.

На этот раз Знатоков было трое: пожилой мужчина, похожий на апостола, с розовым свежим лицом и венчиком снежно-белых волос вокруг апельсиновой лысины, женщина с кукольным личиком, которое почти совсем закрывали огромные круглые очки, и густоволосый молодой человек.

– Садитесь, пожалуйста, – любезно предложил Жене Художника Апостол. Она, поблагодарив его, села, держа рядом с собой Дочку. Женщина с кукольным личиком посмотрела на Жену Художника так, словно не видела ее, а Густоволосый молодой человек бросил на Жену живописца взгляд, стараясь вспомнить, где видел ее, и она смущенно отвернулась.

Художник установил свою картину на подрамник. Высокий суд начался.

– Прошу вас, – вежливо, но официально обратился Апостол к Женщине с кукольным личиком.

– Нет, пожалуйста, вы сначала, – робко сказала она.

– Может быть, вы начнете? – любезно, но сухо спросил Апостол Густоволосого.

Тот ничего не ответил, мучительно вспоминая, где он видел эту красивую женщину.

Знатоки немного помолчали, затем Апостол весомо произнес:

– Пейзаж.

– Пейзаж, – строго сказала Женщина в больших очках.

– Пейзаж, – вырвался из задумчивости Густоволосый.

– Прошу дальше, – сказал Апостол.

Тут Женщину в больших, очках прорвало. Она начала говорить такими длинными фразами, что казалось, у них не будет конца. Она вдруг стала хвалить «Обнаженную», которую сама жестоко критиковала, объясняла, что для данного художника путь от абстрактного натюрморта к конкретному пейзажу является прогрессом, но только частичным, неполным, и Художник проявил в этой картине неуместный традиционализм. Апостол, слушая ее, держался намеренно прямо, чтобы не уснуть.

Густоволосый молодой человек не слушал Женщину в больших очках. Присматриваясь к Жене Художника, он вдруг вспомнил, что это та самая «Обнаженная», которая привлекала к себе внимание посетителей несколько лет тому назад. Конечно, она немного пополнела и повзрослела, но все еще хороша собой. Тут же он вспомнил свою некрасивую, глупую, вечно пересаливавшую суп жену. Чувство зависти к Художнику охватило его.

Женщина в огромных очках кончила говорить, Апостол, стряхнув одолевающий его сон, вежливо, но черство сказал Густоволосому:

– Прошу вас!

Густоволосый был человек добрый, к тому же воспитанный самой высоконравственной эпохой. Он подавил мелкобуржуазные чувства зависти и ревности к Художнику. Ему стало жаль красивую женщину, наверное, бедствующую с этим неудачником. Он стал горячо говорить о достоинствах картины, как вдруг опомнился, подумав, что старшие товарищи могут счесть его рутинером, и тоже ополчился на «Песчаный берег», полный пережитков традиционализма. В этом не было ничего личного. Просто в тот период времени Знатоки, хотевшие идти в ногу со временем, больше всего боялись прослыть традиционалистами и стремились к умеренному новаторству.

Последним говорил Апостол. Он сказал коротко, но жестко, что его огорчает в творчестве талантливого Художника повторение путей, уже пройденных другими.

Жена Художника не понимала половины из того, что говорили Знатоки, но чувствовала, что картина им не понравилась и вместе с другими будет стоять в мастерской, повернутая лицом к стене.

Она ничем не выдала себя, так же как Художник, который безразлично слушал ученые речи Знатоков. Но все-таки Женщина волновалась и невольно выпустила из своей руки ручку Дочери. Девочка, воспользовавшись этим, подбежала к Женщине с кукольным лицом и, вцепившись в ее платье, закричала:

– Тетенька, тетенька, посмотрите, какая там красивая белая кошка с желтыми глазами!

– Какая кошка? – рассердилась Женщина, высвобождая свое платье из рук ребенка. – Иди к маме!

Жена Художника, потрясенная всем этим, не могла встать со стула.

– Погодите, – вежливо, но неприятно сказал Апостол. – Иди ко мне, девочка.

Она смело подошла к этому дяденьке. Он погладил ее по голове, думая о своей внучке, с которой он сейчас с удовольствием провел бы время.

– Так, что ты говоришь, малышка? – спросил он так, будто не был главным Знатоком, а обыкновенным добрым дедушкой.

– Белая кошка с желтыми глазами, – повторила девочка. – Она там.

– Какая чушь! – возмутилась Женщина с кукольным лицом.

– Нет, не чушь! – строго сказал Апостол. – Интересно, что она видит там. Глаза ребенка очень важны для современной живописи. Об этом я сейчас пишу книгу. Идем, малышка.

Он взял девочку за руку и повел ее к картине. Женщина в больших очках и Густоволосый пошли за ними.

– Ну, показывай, где ты видишь белую кошку? – спросил Апостол.

– Вон там, – показала девочка.

Женщина с кукольным лицом сняла очки, и оказалось, что у нее красивый небольшой нос, приятный маленький рот и вообще вся она какая-то милая. Пристально глядя на то место картины, на которое указывала девочка, она видела, что это причудливое сочетание солнечного света и листьев, но странно, оно чем-то походило на ее любимую кошку Пусю, и как хорошо было бы сейчас лежать с Пусей на диване.

– Кошки, конечно, здесь нет, – сказал Апостол. – Это фантазия ребенка, но посмотрите, как современно прописаны листья, какой легкий мазок.

– Мазок легкий, – сказала Женщина, все еще не надев очки. – Думается, что автор стоит на пороге новаций и реалий, которые…

– Оставьте, пожалуйста, ваши реалии, – досадливо махнул рукой Апостол. – Ну, а вы что скажете? – обратился он к Густоволосому.

– Есть еще некоторый, незначительный традиционализм, который…

– Нет, нет, – раздраженно оборвал его Апостол, – никакого традиционализма.

Картина «На песчаном берегу» получила высокую оценку Знатоков. Художнику уплатили за нее столько, сколько он не получал ни за одно свое полотно.

Жена сказала ему:

– Я знаю, ты очень талантлив, но ведь и я чуть-чуть помогла тебе с этой картиной. Это я с трудом увезла тебя туда.

– Ты молодец, – обнял ее Художник, как обнимают своих жен бухгалтеры, инженеры, учителя, не думающие в это время о своих делах.

Отпустив Жену, он сказал:

– Конечно, ты помогла мне, но наша Дочка – еще больше.

– Теперь мы гульнем, – радовалась Жена. – Мы устроим пир, позовем твоих товарищей и моих подруг.

– Зови кого хочешь, – рассеянно сказал Художник.

– А потом скоро, совсем скоро, – радостно улыбалась Жена, – мы втроем поедем на Юг. Знаешь, я видела Черное море только в кино и на почтовых открытках.

– Черное море – это хорошо, – сказал Художник. – Это хорошо, но это потом. Через неделю я уеду на пейзажи на Дальний Север.

– Надолго? – спросила Жена.

– Думаю, что на полгода, не больше.

– На полгода, – повторила Жена и подумала: «Жаль, после того, как мы поженились, я не согласилась стать его натурщицей. Тогда мы все время были бы вместе. Хотя кто знает этих художников…»