Текст книги "Ценный подарок (сборник)"

Автор книги: Евгений Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Художник Михаил Беломлинский

Житейские истории

Ценный подарок

Вадим Бескозырный, молодой, подающий надежды критик, опубликовал в столичном журнале статью о новой книге стихов патриарха местных писателей города Верхнедольска Афанасия Ильича Устюжанинова.

Именитому литератору так понравилась статья, что он прочел ее за вечерним чаем жене и дочери Дине.

Татьяна Ивановна в течение тридцати лет семейной жизни столько раз слушала поэмы, оратории, гражданскую и любовную лирику мужа, что выработала безупречную технику кажущегося внимания при внутренней сосредоточенности.

Глядя сейчас преданными глазами на Афанасия Ильича, она с тоской размышляла, что Дине уже двадцать пять, она умна, красива, но и слышать не хочет о замужестве. Какое легкомыслие! Вот дочь их соседа по лестничной клетке пропрыгала до тридцати двух лет и вышла замуж за какого-то сторублевого.

Дина, слушая отца, смотрела в стакан с чаем, думая, скоро ли все это кончится и удастся ли ей, пользуясь хорошим настроением папули, выбить из него монету на покупку индийского кулона.

Кончив читать, Устюжанинов взглянул на жену:

– Ну как?

– Умно, доказательно, но мне кажется, что он недооценил тебя.

– Конечно, ты стоишь большего, папуля, – поддержала мать Дина.

– Ну нет, – скромничал Устюжанинов, – он вполне объективен и судит без оглядок на имена.

Бескозырный… Он уже сейчас побьет наших критических тузов: умеет мыслить, талант, стиль, знает поэзию. Ну, я пойду, поработаю немного.

С этими словами Афанасий Ильич отправился в кабинет. Там, удобно расположившись в старинном кожаном кресле, он неторопливо перечитывал статью «Звездный час Афанасия Устюжанинова», подчеркивая красным карандашом ударные места.

– Ты случайно не знаешь, кто этот Бескозырный, молодой или старый? – нарочито равнодушным тоном спросила у дочери Татьяна Ивановна.

– Случайно знаю. Он муж моей подруги, молодой и умный.

Узнав, что молодой критик женат, Татьяна Ивановна потеряла к нему всякий интерес, собрала со стола чайную посуду и с обиженным выражением лица ушла на кухню.

Оставшись одна, Дина закурила длинную ароматную сигарету и, расхаживая по столовой, обдумывала план финансового наступления на папулю.

Спустя три дня в женской уборной – дамском клубе Института мод, где в течение рабочего дня проходила покупка и продажа украшений, а также всех деталей женского туалета, рисовальщицы Дина Устюжанинова и Наденька Бескозырная вели оживленную беседу.

Осторожно держа в руках индийский кулон, Наденька сказала:

– Дивный!

– Еще бы! – вскинула голову Дина. – Кондиционный.

– Ты его поверх платья будешь носить или на голую шею?

– Ясно, на голую. Она у меня, слава богу, качественная, – засмеялась Дина.

– Конечно, такой и у наших манекенщиц нет. Это он тебе подарил?

– Он? – дернула плечиком Дина. – Дождешься от них. Наши мужики теперь сплошное потребительское общество. Папуля финансировал. Ой! – вдруг спохватилась она. – Голова у меня дырявая, как баскетбольная корзинка. Все забываю сказать, что папуля приглашает Вадима и тебя на свой день рождения, который имеет честь быть послезавтра.

– Приглашает, зачем? – растерялась Наденька.

– Не зачем, а почему. Папуля хочет омолодиться, ему нужна свежая творческая кровь. Он влюблен в твоего Вадима, говорит, что это талант, мыслитель, знаток поэзии и те де и те пе.

Наденька задумалась.

– Не знаю, согласится ли Вадим, он такой застенчивый.

– Застенчивый? Три года женат и все еще стесняется, – рассмеялась Дина. – В общем, так: послезавтра в семь, дорогих подарков не делать, папуля не любит.

– Хорошо, а что мне надеть?

– Надень «шахматку». Вещь скромная и откровенная.

Наденька с трудом дождалась конца рабочего дня, а потом так спешила домой, что даже не забежала ни в один из магазинов. Дома она застала обычную картину: Вадим, склонившись над машинкой, что-то выстукивал одним пальцем. Наденька тихо подошла к мужу и, закрыв руками его глаза, сказала измененным голосом:

– Угадай, кто?

Бескозырный мягко отвел руки жены, встал со стула, повернулся и увидел Наденьку.

– Надюша! Как раз вовремя: я пишу статью о слиянии этики с эстетикой в образе положительного героя. Хочешь, я тебе чуть-чуть почитаю?

– Может быть, потом? – жалобно спросила Наденька. – Потом ты прочтешь все, что написал, Вадик, а сейчас я тебе скажу такое!.. Слушай! Афанасий Ильич Устюжанинов ужас как расхваливает тебя. Он говорит, что ты – талант, мыслитель, знаток поэзии и т. д. и т. п.

– Выдумщица! – обнял Наденьку Вадим. – О критиках так говорят только после их кончины, да и то не о всех.

– Он сказал Дине, а она мне. Нет, это еще не все. Послезавтра мы приглашены на день рождения к Афанасию Ильичу.

– На день рождения! При чем тут мы?

– Он хочет омолодиться, ему нужна свежая творческая кровь, – так серьезно сказала Наденька, что Вадим весело засмеялся.

– Свежая кровь?.. Но мы не пойдем туда.

– Как не пойдем, – высвободилась Наденька из объятий мужа. – Ты стесняешься? Взрослый мужчина, а застенчив. Сейчас и девушкам застенчивость не нужна.

– Узнаю твою подружку Дину. Я не стесняюсь, но у меня принцип не обедать и не ужинать у тех писателей, о которых я пишу.

– Другие ходят, а ты – нет.

– Другие – это другие. Мы не пойдем к Устюжанинову.

Милое, приветливое лицо Наденьки стало обиженно-сердитым.

– Ты просто не хочешь со мной никуда ходить. Мы сидим дома, как пенсики. Ты стыдишься меня! – выкрикнула она и убежала на кухню. Весь вечер Наденька не разговаривала с мужем, а Вадим, после бесплодных попыток объяснить правоту своих принципов, снова уселся писать статью о слиянии этики и эстетики. Ужинали молча. Наденьке казалось, что жизнь ее загублена, три года она живет с чужим человеком. Вадим думал, что не такой должна быть жена творческого работника. Ночью они помирились.

На другой день они обошли десятки магазинов, выбирая подарок Устюжанинову. В комиссионном Вадиму понравился серебряный кубок с червленым изображением Александровской колонны. Для приобретения его не хватило бы и трехмесячного гонорара Бескозырного. В другом магазине супруги долго перебирали галстуки, пока Вадим не вспомнил, что Афанасий Ильич носит только свитера и косоворотки. Наденьке приглянулись хлопчатобумажные носки, но Вадим сказал, что это неприлично: можно дарить чулки только той женщине, с которой состоишь в близких отношениях. Наденька, подумав, что Вадим никогда не дарил ей чулок, едва не обиделась, но обижаться было не на что: все предметы одежды для Вадима и для себя покупала она сама.

В лавке уцененных товаров попался им на глаза совсем новенький спиннинг, но в стихотворениях Устюжанинова не упоминались ни лещ, ни судак, ни окунь, ни какая-нибудь другая рыба. Эта идея отпала. В канцелярском Наденьке понравилась пишущая ручка с золотым пером.

Вадим поморщился:

– Банально! Всем бухгалтерам дарят.

– Вадик, – усталым голосом сказала Наденька, – зайдем в книжный, может быть там…

– Маловероятно, но, если ты хочешь…

После примирения он ни в чем не мог отказать жене.

В книжном магазине на полках стояло много таких книг, которые, казалось, издавали только для того, чтобы никто их не покупал.

Лицо у Наденьки стало печальным.

– Заглянем в букинистический отдел, – предложил Вадим, – может быть, клюнет.

Едва они приблизились к витрине, за стеклом которой лежали старые книги, Вадим, побледнев, почему-то шепотом сказал:

– Смотри! Видишь, там в углу маленькая книжка?

– Вижу, такая старенькая, еле дышит.

– Еле дышит? Да ты прочти, что написано на обложке.

– Ничего особенного: А. Устюжанинов «Круги по воде». Ну и что?

– Ну и что? Знаешь ли ты, когда Афанасий Ильич подписывался одной буквой «А»? Нас с тобой еще на свете не было.

– Раритет, – сказал продавец с бородкой клинышком, каких теперь не носят даже молодые люди.

– Разрешите посмотреть, – попросил Бескозырный.

– Будьте добры, молодой человек, – приподнял стекло витрины продавец и, передавая книжку Бескозырному, сказал:

– Только вы, пожалуйста, не раскрывайте здесь, лучше дома в спокойной обстановке, не то еще рассыплется на листочки.

Бескозырный так трепетно держал старую книгу, как три года назад – руку Наденьки, согласившейся стать его женой.

– «Круги по воде», «Круги по воде», – повторял он, – может быть, у Афанасия Ильича самого нет этой книги, представляешь, как обрадуется старик?

Дома Вадим несколько раз порывался снять с книги магазинную обертку, но боязнь, что книга рассыплется на листочки, останавливала его.

В день рождения Афанасия Ильича Наденька пораньше отпросилась с работы, просидела в парикмахерской два часа, а придя домой, ужаснулась, вымыла волосы, высушила их и сделала сама простую, легкую прическу, которая так шла к ее милому лицу.

Когда с этим было покончено, Наденька, перемерив несколько платьев, остановилась на «шахматке».

– Тебе нравится? – спросила она, пройдя мимо Вадима походкой, какой ходят у них в Институте мод манекенщицы.

– Очень! – влюбленно посмотрел на нее Бескозырный. – Но, мне кажется, многовато спины.

– И совсем немного. Разве ты не видел, как теперь женщины открывают спину?

– Нет, знаешь, как-то не приходилось.

– Умница, – поцеловала мужа Надя.

Сборы были закончены. Уходя, Вадим положил книжку «Круги по воде» в правый карман пиджака.

Только в половине восьмого они добрались к Устюжанинову. Их встретила Дина. На ней было такое платье, что рядом с ним «шахматка»

Наденьки казалась наглухо застегнутым мундиром.

– Где вы болтались, зверики? – поцеловала она Наденьку и совсем не по-товарищески Вадима. Это не понравилось Наденьке, но она не подала виду: смешно и глупо ревновать к подруге.

– Скоренько раздевайтесь, – командовала Дина, – папуля уже губы дует.

Вадим помог раздеться Наденьке, а пока он раздевался сам и Наденька сменила сапоги на туфли, Дина секретным шепотом сообщила подруге:

– Сейчас ты увидишь моего нового.

– Дина, опять! Так же нельзя!

– Можно, я еще, слава богу, не замужем. Классный экземпляр – боксер. Рост сто восемьдесят девять. Ну, шагом марш!

В столовой было шумно и людно. Некоторых из гостей Бескозырный знал: Кеша Пасынков, заросший пегой бородой по глаза, прозаик, писавший о колхозах и за это прозванный «деревенщиком»; узколицый, с мерцающими глазами, язвительный критик Арнольд Термос; сверстник Устюжанинова Иван Иванович Лопоногов, лет десять тому назад известный драматург, а теперь пишущий мемуары о своем значении в истории драматической сцены; главный режиссер местного театра Сергей Сергеевич Сергун. Рядом с каждым из них сидели жены, державшиеся прямо и строго, как часовые у денежного ящика. Были еще начинающие поэты разного возраста от двадцати до пятидесяти. Бескозырный не раз видел их на совещаниях, но фамилий не запомнил. Афанасий Ильич сидел на одном торце стола, на другом – пожилая красивая дама, как догадался Бескозырный, жена Устюжанинова.

– Вот они – нарушители, папуля, – подвела Дина Наденьку и Вадима к отцу.

– Явился, – картинно нахмурил брови Устюжанинов, – и жену привел. Подумать только, такой ребенок и уже женат.

Папуля, теперь этим делом только дети занимаются, взрослые предпочитают холостую жизнь, – очень серьезно сказала Дина.

Мужчины засмеялись, на лицах жен застыло неодобрение, а Динин боксер крикнул: «Горько!»

– Хороша, хороша у вас жена, Бескозырный, – прицелился Афанасий Ильич к Наденьке глазом старого охотника, который давно уже не занимается охотой, но понимает толк в дичи, – ради такой жены прощаю вам опоздание, Вадим… как по отчеству?

– Владиславович.

– Какой там Владиславович, – махнул рукой старый поэт, – просто Вадим. А вас как, девушка, простите, мадам Бескозырная?

– Наденька, – сказала она и смутилась, потому что так называли ее в Институте мод.

– Наденька, – повторил Устюжанинов. – Надежда хорошее имя для жены писателя. Прекрасно жить с надеждой. Ну, вот что, Дина, ты возьми их под свое крыло.

– Слушаюсь, папуля, – шутливо по-солдатски вытянулась Дина и усадила Вадима рядом с собой. По другую сторону от нее сидел боксер. Наденька была с левой стороны от мужа, справа от нее сидел какой-то лысый без возраста мужчина. Ему можно было дать и сорок и пятьдесят лет. Его ничто не занимало, кроме содержимого тарелки.

– А это кто? – тихо спросила Наденька подругу.

– Черт его знает кто! – не стесняясь, громко сказала Дина. – Явился и сказал, что он – читатель, хочет поздравить выдающегося поэта, прочел какое-то папулино стихотворение, папуля растрогался и велел пустить. Папуля у нас – либерал.

Один за другим, гости предлагали тосты за Устюжанинова. Начинающие поэты исполнили песню на стихи Афанасия Ильича. Главный режиссер подошел к хозяину дома и хорошо поставленным голосом сказал:

– Ты должен написать нам пьесу. Ты – природный драматург, наш будущий Островский.

– Островский устарел! – пропищал критик Термос. – Театру нужны новые формы.

– Люблю формы, – захохотал Динин боксер и, выпив фужер водки, положил руку на большое квадратное колено Дины.

– Перестань! – скинула его руку Дина.

Человек без возраста выпил большую рюмку водки и приканчивал заливного судака.

Застолье продолжалось. Пили за Устюжанинова, за новые формы, за здоровье дам, которые никак не могли остановить мужей. Один Бескозырный не пил. Он держал правую руку в кармане и думал, как же передать книжку Афанасию Ильичу.

– Наденька, – спрашивал он жену, – когда же?

Наденька не слышала его. Она выпила одну рюмку водки, глаза ее блестели, щеки разгорелись. Она в первый раз была в таком обществе, ей нравилось все: и песня начинающих поэтов, и красивая выдержанная дама, сидевшая на одном из торцов стола против Устюжанинова, и особенно он сам, такой добрый, красивый, молодой, несмотря на свой возраст, и сама она казалась себе гораздо красивей и лучше, чем в Институте и дома.

Устюжанинов поднялся и долго стучал ножом по фужеру, пока не установилась тишина.

– Друзья мои, мы пили за поэзию, за прозу, за драматургию, поднимемте бокалы за критику, чтобы она была талантлива и честна.

– Оценил! Наконец-то! – пронзительно крикнул Термос.

– Он что, из команды твоего папаши? – спросил Дину боксер. Та поморщилась:

– Да помолчи ты!

Устюжанинов снова постучал по фужеру:

– Тише, друзья, тише! Я предлагаю поднять бокал за Вадима Владиславовича Бескозырного, достойного быть членом нашей писательской организации. Иди сюда, Вадим!.. Возьми бокал.

Вадим вышел из-за стола. Держа бокал с вином в левой руке и все еще опустив в карман правую, он подошел к Устюжанинову.

– Разрешите, Афанасий Ильич, сказать мне… – начал он.

– Говори, говори, – подбодрил его старый поэт.

Вадим начал медленно извлекать книжку из кармана.

– Э, нет, – рассмеялся руководитель местных писателей, – по бумажке говорить мы не будем. У нас здесь не собрание.

– Я за! – пробормотал человек без возраста и выпил рюмку до дна.

– Это не бумажка, Афанасий Ильич, – громко сказал Вадим, – это ваша старая книжка. Только вы ее разворачивайте осторожно.

– Ничего, справимся, – уверенно произнес Устюжанинов и, взяв из рук Вадима книжку, резко сорвал магазинную обертку.

– «Круги по воде»… Фу ты!.. Когда это было… Спасибо, Вадим, – с дрожью в голосе произнес он и начал перелистывать книгу. – Бумага скверная, шрифт слепой. Такое время было. Бедность! Интересно, что же тут напечатано? Ничего не вижу, ничего. Где мои очки, – стал он рыться в карманах пиджака и брюк, – где они? Таню-ша, – крикнул он через весь стол жене, – будь добра, найди их!

– Сейчас, сейчас, не волнуйся, – откликнулась Татьяна Ивановна.

Она быстро вышла из комнаты. Афанасий Ильич продолжал рыться в карманах, с отчаяньем повторяя:

– Где же?.. Где?

Вадим стоял перед Устюжаниновым, высоко держа бокал в левой руке.

Наденька, широко раскрыв глаза, не мигая смотрела на мужа. Ей было радостно видеть, какой он красивый, но вдруг что-то кольнуло ее в совершенно здоровое сердце, пришла тревожная мысль, что она недостойна Вадима и какая-нибудь Дина может увести его и называть своим.

За столом стало шумно и бестолково.

Татьяна Ивановна вернулась и передала Устюжанинову футляр с очками.

– Спасибо, Дорогая, – сказал он, – садись на мое место.

– Неудобно, я хозяйка.

– Удобно, удобно, – усадил ее Афанасий Ильич. – Ты видишь: «Круги по воде». Помнишь, когда это было? Пусть гости узнают, что тогда писал Устюжанинов. Внимание! – могучим басом покрыл он шум. – Дорогие друзья, у меня в руках первая моя книжка «Круги по воде». Хотите, я вам прочту кое-что?

– Просим! – вяло отозвалось несколько голосов.

– Хотим, хотим! – как на параде прокричали молодые поэты.

Афанасий Ильич раскрыл книжку.

– «Дождь в летнюю ночь», – объявил он и тут же прочувствованно сказал жене. – Помнишь: лес, гроза, мы с тобой – одни?

– Не нужно, – застеснялась она, как молоденькая девушка, – это наше личное.

– Личное поэта принадлежит всем, если он поэт, – сказал Устюжанинов и громко, волнуясь прочел стихотворение. Все зааплодировали, и даже критик Термос осторожно похлопал узкой ладонью по другой.

– Живет, – радовался Устюжанинов, – тридцать лет живет. Ну, давайте дальше.

Он перевернул страницу и прочел: «Прогулка». Тут же он остановился:

– Интересно, что-то написано на полях карандашиком? Минутку… Посмотрим: «Брови, как подковы» – банально. – «Такой красивой я еще не видел» – перепев Есенина.

– Афанасий Ильич, – жалко оправдывался Бескозырный, но именитый поэт, словно не видя его, переворачивал ветхие листочки, читая то, что написано на полях: «Неграмотно, даже в шестом классе так не пишут».

– Хук левой, – захохотал Динин боксер и потянулся к бутылке, но Дина резко ударила по руке:

– Хватит, я сказала тебе, хватит!

Афанасий Ильич продолжал читать заметки на полях: «Мысль неплохая, но сказано бессвязно», «Ритм где? Будто по деревянной мостовой скачет».

Все гости словно протрезвились, тишина стояла такая, как на гражданской панихиде, и только критик Термос хихикал в платок.

Вадим еле держался на ногах, боясь выронить бокал. Наденька все еще не понимала, что случилось, но чувство тревоги охватывало ее, а человек без возраста, уже насытившись и напившись, прижимаясь к ней боком, невнятно бурчал:

– Девушка, хотите, я прочту вам свои стихи про любовь, они нравятся всем девушкам.

– Уйдите, уйдите, – отталкивала его Наденька, а он все мычал:

– Стихи… Девушкам нравятся. Одна моя жена не понимает.

– Прими валидол, – умоляла мужа Татьяна Ивановна, – у тебя сердце.

– Оставь, – отмахнулся он.

Прочтя заметки до последней страницы, Устюжанинов в упор посмотрел на Вадима.

– Так, Вадим Владиславович, спасибо за критику.

– Афанасий Ильич, честное слово, – как мальчик оправдывался Бескозырный, – это не я.

– Не юли! Критик должен быть честен. За твое здоровье, правдолюбец. Любуйтесь им, друзья. Вот автор этих заметок.

Поднялся гул возмущенья, и особенно громко кричал самый бездарный из начинающих поэтов.

– Это не я, – повторил Вадим и, поставив бокал с вином на стол, бросился к выходу, забыв о жене.

– Вадик! – вскочила Наденька, но человек без возраста удерживал ее за платье, говоря:

– Девушка, не покидайте меня… Я вам прочту…

Наденька вырвалась из его рук, так что затрещало платье, и кинулась в переднюю. Дина устремилась за ней.

В передней Вадим уже в пальто растерянно искал Наденьку, а когда увидел ее, задыхаясь, сказал:

– Идем, скорее идем!

– Сейчас, Вадик, – с лихорадочной быстротой меняла Наденька туфли на сапоги, а Дина успела спросить:

– Ну, как тебе мой?

– Красивый, но, прости, по-моему, глупый.

– Подумаешь! Для мужчины это не имеет значения.

На улице было холодно, мелкий, острый снег тысячью иголок вонзался в лицо.

– Поедем на такси, – предложил Вадим.

– Нет, лучше пойдем пешком, – сказала Наденька, хотя она и любила ездить в машинах.

Она крепко взяла Вадима под руку, и они долго шли молча.

– Теперь все, – сказал Бескозырный, – теперь он меня в Союз не примет.

– Чепуха! Вот у нас в одном ателье искалечили платье жене большого начальника. Она сердилась, ногами топала, заведующая вся дрожала, а потом обошлось: эта заказчица снова к нам пришла.

– Ну, зачем я купил эту книжку? – горестно произнес Бескозырный. – Лучше бы золотое перо, хоть это – пошлость, но вреда от него бы не было.

– Ты купил эту книжку? – жалостливо посмотрела на мужа Наденька. – Не сочиняй! Это я затащила тебя в книжный магазин. Я виновата.

Бескозырный, взглянув на жену, улыбнулся, подумав, что она – лучшая из жен на свете и что нужно будет написать статью о том, как еще не раскрыт образ жены в художественной литературе.

Через две недели Афанасий Ильич позвонил Бескозырному:

– Добрый день, Вадим, вы свободны сегодня вечером? Можете прийти ко мне в семь часов?

– Простите, Афанасий Ильич. Конечно, я свободен, но куда прийти?

– Как куда? Ко мне домой. Адрес помните? Или забыли после того, как я на вас страха нагнал?

– Помню, Афанасий Ильич.

– Только не опаздывайте, люблю точность, – Устюжанинов положил трубку.

Наденька, бывшая при этом разговоре, так волновалась, что у нее дрожали губы.

– Я пойду с тобой, Вадик, – решительно сказала она.

– Это еще зачем? Мама ведет мальчика в школу.

– Не шути, он может опять наговорить тебе что-нибудь такое, ты разволнуешься… А мне дорого твое здоровье.

– Глупенький Надюш, – обнял жену Бескозырный. – Здоровье?.. По-моему, когда человек начинает думать о своем здоровье, значит он уже стар и ему лет сорок, не меньше. Мне еще далеко до этого. Все будет в порядке. Конечно, Афанасий Ильич – лев, но я не заяц, – сказал он, не без страха подумав о встрече с Устюжаниновым.

Ровно в семь Бескозырный пришел к Афанасию Ильичу. Дверь открыла Дина. Она была в пальто и шляпе. Рядом с ней стоял очень высокий и очень тощий молодой человек.

– Привет, Вадик, – сказала Дина, – это мой Сашенька, восходящая звезда физики.

Бескозырный, назвав себя, пожал руку Сашеньки, не почувствовав ее, и подумал, как широк диапазон «моих» у Дины.

– Мы уходим, – сказала Дина.

– В кино?

– У нас это называется в кино, – засмеялась Дина. – Иди к отцу в кабинет.

В кабинете Устюжанинов вышел навстречу Вадиму, пожал его руку своей еще сильной рукой и сказал:

– Пришли, не побоялись, садитесь вон туда.

Они сели за маленький столик, на котором стояла бутылка коньяка, две рюмки и ваза с апельсинами.

В дверь осторожно постучали:

– Входи, входи, птичка.

Вошла Татьяна Ивановна, внося поднос, на котором стоял кофейник и две чашки. Вадиму показалось странным и чуть смешным, что Устюжанинов называет пожилую, полную женщину птичкой, но он подумал, что, может быть, так же он будет называть Наденьку, если они доживут…

– Познакомьтесь, – сказал Афанасий Ильич, – это моя единственная на всю жизнь жена Татьяна Ивановна, а это один из самых злейших критиков на свете Вадим Бескозырный.

– Очень рада, – сказала Татьяна Ивановна, протягивая Вадиму маленькую руку. Он пожал ее должно быть слишком сильно, потому что женщина чуть поморщилась. Он также заметил, что она бросила невольный взгляд на полную бутылку. Афанасий Ильич, поймав этот взгляд, шутливо пропел:

– Уж я не тот, что некогда я был… Иди, у нас разговор специальный.

Глядя вслед Татьяне Ивановне, Бескозырный подумал, что она чем-то похожа на Наденьку, хотя они были такими разными.

– Приступим! – сказал Афанасий Ильич, наливая коньяк по рюмкам. – Чокнемся за продолжение знакомства.

Выпили. Афанасий Ильич гораздо легче, чем Вадим.

– Ну, а теперь к делу, – сказал Устюжанинов, взяв со стола злокозненные «Круги по воде».

– Афанасий Ильич, это не я… – начал Бескозырный.

– Молчи! – прорычал именитый поэт. – Я вот эти две недели читал книжку и твои заметки. Малость остыл, подумал и увидел, что многое здесь справедливо, горько, но справедливо. Вот, слушай и суди.

Тут Устюжанинов стал разбирать пометки, сделанные на полях, обсуждать их строго, как будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, соглашаться с ними и отпускать по своему адресу нелестные суждения. Отложив в сторону книжку, он наполнил еще две рюмки, без слов чокнулся с Вадимом и продолжал говорить:

– Да, честно сказать, много я тогда мусора писал, но ведь знаешь, молод был и деньги нужны, а когда пишешь и о деньгах думаешь, это скверно получается. Ну, хорошо, я глуп был, неопытен, и все, что писал, мне хорошим казалось. А что же они, эти критики, не замечали. Жалели молодого? Пусть так? Но ведь я и потом некоторые из этих стишков переиздавал. Тоже хвалил Термос наш преподобный. А ты вот правду сказал.

– Афанасий Ильич, это не я, – умоляюще произнес Вадим.

– Опять ты за свое! – рассердился Устюжанинов. – Боишься меня! Ладно, пускай не ты. Ну а скажи, согласен ты с этими заметками?

– Согласен, – тихо, но мужественно сказал Вадим.

– Молодец! – похлопал его по плечу Устюжанинов. – Честный и смелый. Такие люди нужны нам. Давай за тебя, за твое будущее, – налил он еще по рюмке.

– Афанасий Ильич, – стесняясь, сказал Вадим, – не могу, не привык.

– Не привык, – улыбнулся Устюжанинов, – а я в твои годы…

И осушил рюмку один.