Текст книги "Ценный подарок (сборник)"

Автор книги: Евгений Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Цветы

Прижимая к себе скрипку, как автомат, с которым он не расставался почти четыре года, стоя в выцветшей военной гимнастерке со следами погон, Анисим Дробинцев чувствовал себя одиноким в большом холодном зале, хотя рядом с ним толпились такие же мальчишки, только все они – в гражданской одежде.

Анисим ждал и боялся, когда раскроется белая с золотом дверь и чужой голос вызовет его. Он знал, что провалится на экзамене, хотя до войны он был неплохим учеником в музыкальной школе. На фронте, в ансамбле, он исполнял далеко не классические произведения и, конечно же, растратил свою небольшую технику.

– Дрожишь, – услышал он у себя за спиной, повернулся и увидел высокого черноволосого мальчика с закрученными, как пружинки, волосами.

– Чего? – посмотрел на него Анисим.

Тот, окинув беглым взглядом приземистую сильную фигуру Анисима, сказал:

– Тоже на струнный? А тебе с твоей комплекцией лучше бы в духовики.

Анисим хотел отойти в сторону, но черноволосый, приветливо улыбаясь, удержал его:

– Ну, ты не обижайся, есть у меня дурацкая манера лезть в чужие дела. Как тебя зовут?

– Аниська, – неожиданно для себя выговорил Анисим имя, которым его называли в армейском ансамбле как младшего.

– Аниська! Похоже на ириску. А меня – Игорь, зови просто Горя. Ты, значит, на фронте был? – с завистью спросил Игорь, глядя на медаль «За оборону Ленинграда». – Я бы тоже пошел, но у меня другое… Хорошо, не будем об этом. Поступим в консерваторию, станем друзьями. Ты, я вижу, настоящий парень.

– Надо еще, чтобы взяли.

– Возьмут! Кого же им брать? Жить будем вместе в общежитии. Может быть, у тебя собственная площадь?

– Нет, временная прописка.

– Я на птичьих правах у тетки.

Белая с золотым дверь отворилась, длинная плоская старуха по-птичьи прокричала:

– Брагин!

И он легко и весело пошел навстречу своей судьбе.

Анисим побаивался за своего нового друга. Слишком он был уверен в себе, начальство не любит таких. Не прошло и десяти минут, как Игорь счастливый, с гордо поднятой головой появился в зале.

– Ну? – спросил Анисим.

– Виктория!

Анисима вызвали последним. Его держали долго.

Когда Анисим вышел, Игорь кинулся к нему и, тряся его за плечи, спрашивал:

– Говори! Ну же говори, дубина?

– Сказали «идите».

– Салют! Если говорят «спасибо» – твое дело плохо, а если «идите» – можешь спать спокойно.

Так началась их студенческая жизнь.

Скоро они уже знали все друг о друге. Игорь в детстве жил с родителями на Васильевском. Отец профессор географии, и дед был профессором, и прадед тоже. Можно подумать, что все они родились профессорами. Мама, что скажешь про нее, – красивая женщина.

– Как это? – не понял Анисим. – Она же мать.

– Конечно, но, знаешь, есть такие женщины, для которых главное быть красивыми. По вечерам она часто уходила к подругам, отец сидел в кабинете, играл на рояле.

– У вас и рояль был?

– Самой лучшей фирмы. Отец играет, а я приткнусь где-нибудь на диване. Как-то, когда отца не было дома, я пробрался к нему в кабинет, сел за рояль и стал играть. Трудно было, ноги до педалей едва достают, как на взрослом велосипеде. Я увлекся и не заметил, что появился отец. Когда я кончил играть, он подошел ко мне, взял за плечо и сказал:

– Играешь?

Я испугался.

– Прости, папа.

– Играй! – сказал он.

Я сыграл все, что у него слышал. Вскоре меня отдали в музыкальную школу. Началась война, все мы уехали в эвакуацию, в Ташкент. Ты был там?

– Нет, я нигде, кроме Ленинграда, не был.

– Будешь! Мы с тобой, Аниська, еще весь свет объездим. Ташкент красивый город. Там тоже люди голодали. Не веришь? На базаре яблоки, дыни, виноград. За них тысячи просили или вещь отдай. Мы, в общем-то, прилично жили, все-таки отец профессор, мама сбывала на базаре свои золотые штучки. Ну, а потом они оба заболели и умерли от брюшняка. Меня тетка забрала, бухгалтерша, сестра отца, она с нами в эвакуацию поехала. Женщина обыкновенная, только музыки не выносит, говорит, что она ей на печень действует. Мне это не помешало, меня скоро в музыкальный интернат взяли. Ну, хватит! Рассказывай про себя.

– Нечего говорить.

– Не скрывай! Ты – как теткин сундук с замком.

Анисим подумал, что нехорошо таиться от друга. Медленно расставляя слова, он говорил:

– Родился в одна тысяча двадцать шестом году. Отец Савелий Маркелович работал сталеваром на Кировском. Мать служила табельщицей там же. Была еще сестренка Аня с тридцатого года рождения. Отец хотел, чтобы я тоже был сталеваром – прочная профессия, мать настояла отдать в музыкальную школу – говорили, у меня хороший слух. Как ударила война, отца забрали на фронт и скоро убили. Матери удалось, чтобы меня взяли воспитанником в военный ансамбль. Потом блокада – мать и Аня умерли с голоду.

Нервное, подвижное лицо Игоря застыло, пока он слушал Анисима.

– Вижу, Аниська, ты много хватил.

– Война. Всех придавила.

– Да, – вздрогнул Игорь, будто вступил ногой в холодную воду, – но художник должен испытать несчастье.

– Несчастье? Зачем?

– Он должен узнать не только радость, но и горе, все, чем живут люди, иначе он будет пуст, как барабан.

На первом и втором курсах Игорь и Анисим шли, как говорится, нога в ногу, у них были одинаковые отметки и по специальности и по общим предметам. Игорь схватывал все на лету, Анисим добивался упорным трудом. Они сходились во вкусах, во взглядах на жизнь, только Анисим не одобрял, что Игорь увлекался девчонками и одна влюбленность быстро сменяла другую.

– Нельзя же так, – сурово, будто он был лет на двадцать старше, говорил Анисим. – Ты же растратишь себя на пустяки.

– Любовь – это не пустяки. Любовь – это счастье. Без любви художник не может жить.

В начале третьего курса Анисиму, как фронтовику и сыну погибшего солдата, дали ордер на комнату.

– Так, – сказал Игорь, – разводимся.

– Что ты! Будешь у меня жить.

– Нет, – засмеялся Игорь, – если у мужчины появляется комната, там сразу появится женщина. Тут уже дружбе конец.

– Брось! – сдвинул брови Анисим. – Я не ты.

В жакт друзья пришли вместе. За столом паспортистки сидела молоденькая девушка с прямыми русыми волосами, которые все время падали ей на лоб. Откидывая их, она поднимала голову, и тогда открывалось милое лицо с яркими глазами.

– Добрый вечер, бон суар, как говорят мои друзья в Париже, – с шутливой изысканностью поклонился Игорь.

Девушка, не обратив на него внимания, спросила Анисима:

– Вы к нам въезжаете?

– Я, – положил он перед ней документы.

Она, внимательно просмотрев их, сказала:

– Приходите в среду, в шестнадцать ноль-ноль.

– Скромная, – сказал Анисим, когда они с Игорем вышли на улицу.

– Ромашка.

– Как это ромашка?

– Милая и простая. Такие женщины опасны. Женишься, нарожает она тебе кучу детей. Рано на себя хомут надел.

– А что, лучше, как ты, птичкой с дерева на дерево порхать, на дорожке воробушком зернышки клевать? – мрачно спросил Анисим.

– Воробушком?! – яростно взорвался Игорь. – Посмотрим, кому воробушком чирикать, а кому соловьем петь.

Друзья поссорились. Они все еще продолжали жить в общежитии, потому что Анисим и Нелли, ставшая его женой, ремонтировали комнату, запущенную в войну. Игорь и Анисим страдали от размолвки, но никто не хотел первым протянуть руку.

Занятия в консерватории шли своим чередом. Трудолюбие Анисима ставили в пример, об Игоре все говорили, что это талант, но он не обращал внимания на похвалы, ему дороже всего было всегда правдивое слово Анисима.

Однажды Анисим подошел к Игорю и сказал:

– Послушай, Горька, дурость все это, дураки мы. И Нелли так считает.

– Нелли! – улыбнулся Игорь. – Она у тебя не только красивая, а и умная. С женщинами это редко бывает. Слушай, – засмеялся он, – а ты не боишься, что ее отобьют. Какой-нибудь фрукт? Она ведь красивая.

– Не боюсь, – очень серьезно сказал Анисим, – она мне на всю жизнь.

– Так, значит, – скривил губы Игорь, – свили гнездышко.

– Не гнездышко, а дом. Он каждому художнику нужен, и тебе тоже.

– Нет, художник должен быть свободен.

– Ладно, хватит болтать. Приходи сегодня в восемь. Адрес помнишь?

– Как первую любовь.

Игорь пришел ровно в восемь и принес букет роз, на который он потратил немалую часть стипендии. В комнате был накрыт стол, на диване сидела неумело причесанная Нелли в единственном своем нарядном платье.

– Это тебе, юная супруга, – поднес ей цветы Игорь.

– Ну, зачем вы, – застеснялась Нелли, неловко взяв букет.

– Какое там «вы», – засмеялся Игорь, – мы ведь, наверное, ровесники? Впрочем, у женщин возраста не бывает.

Нелли вопросительно посмотрела на мужа.

– Можно, – кивнул Анисим, – мы свои. Давай букет, я его поставлю в вазу.

– Садись, Горя, – все еще неуверенно сказала Нелли, – садись вон туда, а мы рядом с Анисей.

Игорь, не слушая ее, осматривал комнату, пока взгляд его не наткнулся на гитару, висевшую на стене над диваном.

– Инструмент! Давай его сюда, Нелли.

– Она старенькая.

– А ну, быстро!

Держа в руках гитару, Игорь внимательно рассматривал ее. Он взял несколько аккордов.

– Дребезжит, как разбитая телега. Дикари, так обращаться с гитарой. Это же второй инструмент после скрипки.

Он стал настраивать гитару. Нелли с испугом смотрела на него.

– Все, – сказал Игорь. – Это ты ее так истерзала?

– Нет, я не играла, я пела. Мне ее в деревне за успехи в самодеятельности подарили.

– Пела? – как-то по-новому посмотрел на нее Игорь. – Романсы, русские народные?

– Русские.

– Русские? Ты знаешь, Аниська, что такое русская народная песня? Слышал Лидию Русланову? У нее голос, как птица, летит. Спой, Нелли.

Нелли посмотрела на мужа. Он кивнул головой.

– Подожди, Горя, я сейчас, – сказала Нелли.

Она открыла неказистый, дешевый шкаф, вынула оттуда туфли на высоком каблуке и цветастый платок, надела туфли, накинула платок на плечи, высоко подняла голову и встала перед Игорем.

– Что будем петь? – спросил Игорь, подражая известному гитаристу.

– Про степь и ямщика, знаешь?

– Попытаюсь, – иронически улыбнулся Игорь.

Игорь играл. Нелли пела. Анисим смотрел на нее и не верил, что эта красивая, смелая женщина его жена.

Песня кончилась.

– Молодец! – воскликнул Игорь. – Умница, еще одну.

И Нелли повелительно сказала:

– «Валенки»!

Снова Игорь играл, Нелли пела. Анисим с восторгом и страхом смотрел на нее.

Отзвучал последний аккорд.

– Еще, еще! – требовал Игорь.

– Не могу, туфли жмут.

– А ты их долой. Твои ножки во всех видах хороши.

– Брось! – сурово сказал Анисим.

Нелли раскрыла шкаф, спрятала туфли на высоком каблуке, цветастый платок и обулась в тапочки.

– Быстро за стол, ребятки, – сказала она.

За столом сидели долго. Игорь, приученный к общественному питанию, жадно поглощал нехитрые, но вкусные блюда и, только когда насытился, стал говорить:

– Слушай, Аниська, ты же тиран, изверг рода человеческого. Держать под замком такое чудо. У нее талант, голос.

– Не нужно, Горя, – застенчиво улыбалась Нелли. Ей было приятно и стыдно слушать слова Игоря.

Ушел Игорь поздно. Анисим уговаривал его остаться ночевать, а он невесело улыбнулся:

– Нет, Аниська, не буду мешать раю в шалаше. Знаешь, есть такая игра «третий лишний». А ты подумай, Неличка, голос у тебя настоящий.

Дробинцевы остались вдвоем. Нелли сняла свое единственное нарядное платье, распустила прическу, надела короткий ситцевый халат, и Анисим невольно вспомнил слово «ромашка», которым когда-то назвал Игорь его будущую жену.

Любуясь, как красиво и ловко моет Нелли посуду, он спросил:

– Ну, как тебе Игорь?

– Красивый.

– Еще бы, за ним сколько девчонок бегает.

– Бегают, – задумчиво сказала Нелли, – а он один.

– Как это один? Он сам не хочет жениться.

– Да нет, я не об этом. Просто он один.

Анисим не понял ее, но не стал переспрашивать.

На четвертом курсе Игоря исключили из консерватории. Можно подумать, что он сам хотел этого. Он демонстративно не посещал занятия по общественным наукам, считая, что они не нужны музыканту. Исключение Брагина поразило всю консерваторию. Некоторые профессора защищали Игоря, считая эту меру слишком жестокой. Брагин – будущее музыкальной культуры. Но им ничего не удалось сделать.

Пока Игорю разрешили жить в общежитии. Целыми днями он сидел на койке, низко опустив голову. Когда пришел Анисим, Игорь посмотрел на него и сказал:

– Жалеть пришел? Не нуждаюсь.

Анисим молчал.

– Уходи! – вскочил на ноги Игорь. – Никто мне не нужен, не пропаду. В джаз пойду, в пивной играть буду.

Анисим пошел в партком.

Секретарь парткома Дорошенко, аккуратно одетый и гладко причесанный молодой человек, указал Анисиму на стул против своего стола, и Анисим сел на краешек стула.

– Я насчет Брагина, – начал Анисим, но Дорошенко перебил его:

– Знаю, все решено.

Анисим будто не заметил этих слов и стал говорить, почему Игоря нельзя исключать из консерватории, хотя он заслуживает серьезного взыскания.

– Все? – спросил Дорошенко, когда Анисим кончил говорить.

– Все.

– Брагин дружок твой?

– С первого курса.

Дорошенко встал и начал ходить вдоль стола, разъясняя, что дружба должна основываться на идейной близости, и Анисиму, молодому кандидату в члены нашей партии, нужно почитать, как дружили классики марксизма. Он еще сказал, что во время обострившейся классовой борьбы нельзя давать никакой лазейки чуждым элементам. Он говорил долго, но Анисим не слушал его.

Спустя неделю Анисим пошел на прием к первому секретарю райкома. Он решился на этот шаг лишь после того, как вспомнил слова отца: «Если у тебя серьезное общественное дело, иди к большому начальству».

Секретарь, пожилой, с толстым шрамом через правую щеку, с медалью «За оборону Ленинграда», усадил Анисима на стул против своего стола. Анисим уселся, стараясь держаться как можно прямее.

– Что тянешься? – спросил секретарь. – Медали у нас с тобой одинаковые. Кем был, солдатом?

– Нет, – стеснительно сказал Анисим, – музыкант.

– Музыка тоже нужна, с ней воевать легче.

– А вы в каком звании были, – решился спросить Анисим, – майор?

– Высоко метнул, всего старшиной.

– Старшина – это опора.

– Опора, – засмеялся секретарь и спросил: – Ты в какой армии служил?

– В пятьдесят второй.

– А я в сорок второй. Выходит, рядом стояли. Могли встретиться. Ну, ладно, хватит болтать. Объясни, по какому делу.

Анисим стал говорить быстро. Он хотел рассказать обо всем и боялся отнимать время у секретаря райкома. Тот ничего не записывал в большом блокноте, лежавшем перед ним, и только останавливал Анисима:

– Не строчи как пулемет. Почему он не посещал общественные дисциплины?

– Скучно ему было там.

– А тебе?

– И мне тоже.

– Зачем же ты ходил?

– Сказали – надо, я и ходил. У нас дома всегда порядок был.

Затем секретарь спросил, почему он называет Игоря талантом.

– Это сразу видно, это вам у нас каждый скажет. Нельзя его исключать!

Секретарь посмотрел на ручные часы:

– Иди, в общем, разберемся.

Анисим ушел и думал, что, наверное, ничего не получится.

Игоря Брагина восстановили в консерватории. В середине пятого курса его послали на международный конкурс скрипачей.

– Станет знаменитым, забудет, – сказала Нелли.

– Он не такой.

На конкурсе Игорь Брагин получил первую премию и прислал Дробинцевым телеграмму: «Жив. Ждите. Игорь Брагин».

– Мог бы просто подписаться «Горя», – сказала Нелли Анисиму.

– Нельзя, международная.

Вскоре пришла еще одна телеграмма: «Буду двадцать пятого, двадцать третьим, вагон шестой. Брагин».

У Анисима в этот вечер не было концерта. Нелли отпросилась с курсов бухгалтеров, где она теперь училась.

– Прическу будешь делать? – спросил Анисим.

– Нет, зачем?

Цветы купили на Кузнечном, последний букет хризантем.

Дробинцевы чуть не опоздали к приходу поезда. На том месте, где должен был остановиться шестой вагон, собрались встречавшие. В первом ряду стоял Дорошенко.

Подошел поезд. Игорь, такой красивый и счастливый, каким Нелли не видела его никогда, легко соскочил на платформу. Встречавшие окружили его. Нелли и Анисим стояли в стороне. Игорь, возвышавшийся над всеми, увидел их и, расчищая путь, бросился к ним.

– Тебе! – протянула ему букет Нелли.

– Оля-ля-ля! – пропел он. – Хризантемы мои любимые цветы! – восклицал он и стал целовать Нелли. Ей было радостно и стыдно.

Увидев, что толпа встречавших приближается, Игорь крикнул:

– Бегом!

Подхватив Нелли под руку, он потащил ее к остановке такси. Анисим едва успевал за ними.

В машине Нелли сидела рядом с Игорем. Ей невольно передавалось его счастье, будто она сама получила премию.

Дома у Дробинцевых, небрежно сбросив пальто на диван, Игорь осматривался вокруг, словно не был здесь много лет.

– Здорово у вас, ребята. Знаешь, Аниська, слава хорошо, а дома лучше. Нет, честное слово, мне никого не нужно, кроме тебя, Неличка, и тебя, Аниська. А у вас все по-прежнему. Стоп! Где инструмент?

– Я ее одной подруге подарила, – нехотя сказала Нелли.

– Как же ты могла?.. Как же ты можешь без нее?

– Ей она нужнее, она музыке учится. Идемте ужинать.

Ужинали. Пили чай. Игорь сначала оживленно рассказывал о конкурсе, о том, что там было трудно и казалось, судьба его висела на ниточке. Потом он как-то неожиданно погас и тускло сказал:

– Ну, мне пора в казарму.

С этого вечера он стал редко бывать у Дробинцевых.

– Много работает, – оправдывал его Анисим, – да еще эти девчонки. Ему нужна настоящая жена. Нет ли у тебя такой подружки, Нелли?

Она промолчала.

К лету Игорь и Анисим окончили консерваторию. Брагина вызвали в Москву. На вокзале он попрощался с Нелли за руку.

– Что вы, ребята, – сказал Анисим, – расстаетесь, как чужие, поцелуйтесь на прощание.

– Не нужно, Анися, – сказала Нелли.

Игорь смотрел куда-то в сторону.

Через неделю после отъезда Игоря Анисима распределили в инструментальный ансамбль. Это был серьезный, сложившийся на протяжении многих лет коллектив. Ансамбль чуждался скоро проходящей моды, и поэтому молодежь назвала его «осколком». Совсем недавно умер первая скрипка, и Анисим занял его место. Он почувствовал себя здесь, как когда-то в армейском ансамбле, только его сразу стали называть Анисим Савельевич. Немало времени потребовалось ему, чтобы понять и почувствовать в старомодности ансамбля его своеобразие. Старожилы ансамбля признали Анисима, как это делают музыканты, без слов.

В первое время Игорь писал часто. Письма были короткие, сквозь юмор и насмешку пробивались грустные ноты. Он писал о Москве, о музыкантах и ничего о своих успехах.

Как-то пришел тоненький конверт, в котором была только вырезка из газеты. Рецензент писал о несправедливости критики к талантливым музыкантам, ссылался на слова Пушкина: «Мы ленивы и нелюбопытны», подробно разбирал манеру игры Брагина и заканчивал: «Я не ошибусь, если скажу, что перед этим талантливым молодым человеком откроется большой путь».

– Ну, что скажешь, Нелюша? – волновался Анисим. – Подумай, это в «Московской газете»!

– Горя может, – сказала Нелли и ушла на кухню.

Анисим несколько раз перечитал рецензию и спрятал ее в резную коробочку, подарок, который прислали Нелли из деревни.

И снова от Игоря не было писем. Рецензии на его концерты появлялись все чаще и чаще. Анисим прятал их в резную коробку.

Наконец-то пришла весть от Игоря. Письмо, а в нем фотография молоденькой улыбающейся девушки.

«Ребята, – читал вслух Анисим, – ругайте, кляните меня, я – скот, ослиное ухо, барабанная кожа. Но теперь я буду другим. Я женился! Представьте себе, ее зовут Нелли! Какое совпадение. Я буду счастлив, как этот недостойный Аниська. Она умна, добра, красива. Я люблю! Ждите писем. Горя».

Кончив читать, Анисим увидел, что Нелли внимательно рассматривает фотографию жены Игоря.

– Ну, как? – спросил он.

– Смеется, а глаза злые.

– Это у нас снимать не умеют. Красивая.

– Губы хорошие, а глаза злые.

Спустя шесть месяцев Игорь писал:

«Ребята, поздравьте, я опять холост. Мы разошлись. Не спрашивайте, почему. Если вы услышите о женщине, которую зовут Нелли Брагина, помните, что она не имеет ко мне никакого отношения. Художник должен быть свободен. Лечу в Австралию. Ждите писем! Игорь».

Больше писем от Игоря не было. Несколько раз он приезжал на гастроли, но так случалось, что в это время Анисим Савельевич с ансамблем был в отъезде.

Годы шли. Дробинцевы жили спокойно и дружно. Выросли дети. Дочь Анечка, окончив университет, уехала с мужем на Дальний Восток. Сын Борис неожиданно бросил технологический институт и стал шофером такси. Нелли Кондратьевна работала главным бухгалтером обувного объединения. Она пополнела, но это была красивая полнота зрелой женщины. Анисим Савельевич изменился сильнее, стал сутулиться, поседел, но был силен, здоров, мастерство его окрепло. Несколько раз в рецензиях «Вечерней газеты» о нем появлялось несколько строчек.

Время летело, но слава Брагина, казалось, обгоняет его. Знатоки и любители музыки стояли в очередях, чтобы купить билеты на концерты Игоря Брагина. Газеты писали о нем взахлеб, называя его «золотой скрипкой». Он с триумфом объездил все страны света.

Как-то в музыкальных кругах Анисим Савельевич услышал, что Брагин женился не то на шведке, не то на англичанке.

Волнуясь, Анисим Савельевич говорил Нелли:

– Ну зачем он это?.. Она – чужой человек из чужой страны.

– Игорь такой, – задумчиво сказала Нелли. – Он хочет быть один и не может быть один.

Анисим, как когда-то давно, не понял, что это значит. И ничего не спросил. Он не любил лишних вопросов.

– Нет, ты посмотри, Нелюша, – размахивал Анисим Савельевич твердым изящным конвертом, – письмо от Игоря. Объявился! Сколько лет не подавал весточки!

Осторожно вскрыв конверт, Анисим Савельевич извлек оттуда блестящий кусок картона, испещренный мелкими буквами, и прочел: «Дорогой Аниська, прошу тебя прийти вместе с Нелли двадцать пятого сентября в Большой зал в 20.00 на мой юбилей. Шестой ряд, места 25–26».

– Видишь! – воскликнул Анисим Савельевич. – Он не забыл нас.

– Горя наш друг, – сказала Нелли. – Какой же подарок ему сделать? – задумалась она и вдруг сказала: – Хризантемы.

– Что? – не понял Анисим Савельевич. – Он же не девушка.

– Хризантемы – его любимые цветы.

– Вот ты помнишь, а я нет, – ласково посмотрел Анисим Савельевич. – А где купить? Сейчас сентябрь.

– Хризантемы цветут долго.

– Букет или корзину?

– Корзину. Пойдешь в цветочный магазин на площади, там большой выбор. Мы недавно купили для одной сотрудницы на свадьбу.

Выстояв в магазине очередь, Анисим Савельевич приблизился к прилавку.

– Что вы хотите? – приветливо спросила его высокая молоденькая продавщица. Голова ее на стройной, длинной шее сама казалась цветком.

– Корзину хризантем, большую. Жена сказала, что у вас покупали для невесты.

– Невест больше, чем хризантем, – улыбнулась девушка, – хризантем у нас нет.

И она отошла к другому покупателю.

Анисим Савельевич редко ходил в магазины, не вступал в споры с продавцами, он считал, что работники прилавка понимают в своем деле не меньше, чем они, музыканты, в своем. Но сейчас он отступил от своих правил и пошел к заведующему.

Заведующий, близорукий, большелобый, был очень похож на Бориса Яковлевича, самого доброго человека у них в ансамбле. Усадив Анисима Савельевича в низенькое кресло, из которого хотелось встать поскорее, он сказал: «Прошу вас, пожалуйста», – и при этом посмотрел на ручные часы.

Анисим Савельевич, как всегда, был немногословен:

– Я хотел бы купить у вас корзину цветов, большую. Она нужна мне двадцать пятого.

Заведующий приятно улыбнулся. Один из передних зубов у него был с золотой коронкой, так же как у Бориса.

– Двадцать пятого не могу. Завоз хризантем тридцатого. – И он поднялся с кресла.

Анисим Савельевич тоже хотел встать, но низенькое кресло не пустило его. И, должно быть, не только оттого, что он был взволнован, но и потому, что низенькое кресло раздражало его, он стал говорить запальчиво, резко и только постепенно пришел в себя.

– Нельзя, – говорил он, – нельзя, как вы можете?.. Я же не за колбасой или селедкой пришел. Без этого можно и обойтись! У вас – цветы, а цветы – это красота. Они нужны мне не для невест, их много, – не заметив, повторил он фразу продавщицы. – Двадцать пятого юбилей Игоря Брагина – великого скрипача. Его нельзя перенести ни на двадцать девятое, ни на тридцатое. Брагин и так откладывал празднование три года.

И, словно забыв о хризантемах, Анисим Савельевич сбивчиво стал говорить о Брагине, о музыке, о том, что они с Игорем Брагиным дружны больше тридцати лет и он не может, не имеет права прийти на концерт Брагина без хризантем, самых любимых цветов великого скрипача.

Заведующий смотрел на Анисима Савельевича и думал, что не знает Брагина, ему и телевизор некогда смотреть, план трещит, подводит садоводство, на носу косметический ремонт, лучшая продавщица уходит на пенсию, две молодых в декретном. И вдруг он подумал о том, есть ли среди его приятелей такие же, как этот не понимающий простых вещей пожилой человек.

– Сделаем, – тяжело вздохнул он, – как фамилия?

– Дробинцев, Анисим Савельевич.

– Будет, – что-то черкнул заведующий в своем блокноте. – Приходите двадцать пятого, перерыв от четырнадцати до пятнадцати.

– Спасибо, – сказал Анисим Савельевич, тяжело поднимаясь с низенького кресла.

До начала юбилея Брагина оставалось больше часа. Анисим Савельевич, стоя у зеркала, третий раз перевязывал галстук.

– Нелюша, пойди сюда, – позвал он Нелли Кондратьевну, и она вышла из соседней комнаты. На ней было домашнее платье и тапочки.

– Как же так?.. Что ты?.. Еще не одета, – удивился Анисим Савельевич.

– Я не пойду, Анися, мне нездоровится.

– Простудилась, у тебя температура? – встревожился Анисим Савельевич.

– Нет, просто я себя плохо чувствую.

– Как же так?.. Концерт Игоря, юбилей… Я понимаю, тебе нездоровится, но жаль.

– Дай я тебе повяжу галстук, – сказала Нелли Кондратьевна. И она так красиво вывязала галстук, как умела делать только она одна.

– Спасибо, – сказал Анисим Савельевич, – значит, не сможешь?

– Хризантемы уже там? – спросила Нелли Кондратьевна.

– Да, корзину отвезли к администратору, а потом поднимут наверх. Ну, пожалуй, пора идти. Я пойду, а ты отдыхай. Жаль, конечно.

Большой концертный зал был переполнен. Анисим Савельевич стоял с правой стороны концертной эстрады, в углублении, изредка поглядывая на свою корзину с хризантемами. Вокруг толпились люди с букетами цветов. Двое молодых людей, высокий и маленький, болтали о каких-то пустяках. Время от времени маленький спрашивал высокого:

– Где же наша корзина?

– Не дергайся, принесут.

Вглядываясь в зал, Анисим Савельевич находил знакомых музыкантов, но большинства слушателей он, конечно, не знал.

Все держали в руках программки, и только у одной женщины, в первом ряду, не было ничего. Эта молодая красивая женщина с неподвижным фарфоровым лицом была одета и причесана так же, как остальные, но было в ней что-то чужое, и Анисим Савельевич понял, что это иностранная жена Игоря.

Оркестр кончил настраивать инструменты. Дирижер занял свое место, зазвучала фантазия Чайковского. Анисим Савельевич слушал ее рассеянно. Когда эта увертюра к концерту окончилась, дирижер поднял оркестр, раскланялся с публикой и ушел. Наступила пауза. Анисиму Савельевичу она показалась бесконечно долгой.

Оркестранты отодвинули на несколько шагов назад первые ряды стульев, маленькая флейта, тромбоны, арфа ушли. Анисим Савельевич ждал Игоря. Наконец-то он появился на эстраде, за ним шел дирижер. Игорь шел легко и быстро, как всегда, высоко подняв голову. Оркестранты, встав с мест, постукивали смычками по струнам, зал разразился аплодисментами.

Анисим Савельевич жадно рассматривал Игоря. Конечно, он изменился за эти долгие годы, черные пружинки его волос стали серебряными, но было в этом пожилом человеке что-то от дерзкого непокорного мальчика.

Оркестранты сели. Дирижер занял свое место. Игорь встал слева от дирижера, тот взмахнул палочкой, звуки концерта Чайковского полились в зал.

Анисим Савельевич не раз слышал этот концерт в исполнении лучших скрипачей. Восхищаясь их мастерством, он всегда отличал виртуозность от вдохновения, понимал, как достигают они вершин искусства. У Игоря было нечто большее, чем искусство, то, чего Анисим Савельевич не мог бы передать словами. Это нечто овладело не только им, но и дирижером, и оркестром, и всем залом.

В перерыве Анисим Савельевич, забыв о корзине с хризантемами, все еще был охвачен услышанным, и ему казалось, что Чайковский писал концерт, предчувствуя, что его будет играть Игорь Брагин.

Началось второе отделение. Эстрада была пуста. Вышел Игорь, ступая так, будто каждый шаг дается ему с трудом. Анисим Савельевич смотрел на него, в тревоге думая, что Игорь одинок в этом зале и, наверное, одинок в жизни.

Анисим Савельевич никогда не решался играть Первый концерт Шостаковича, чувствуя, что для этого у него не хватит душевных сил.

Сейчас он слушал Игоря, и трагическая мощь музыки потрясла его. Не думая, даже не сердцем, а подсознательно переживал он давно ушедшее: гибель отца, смерть матери и Анечки, то, что он видел на войне.

Игорь кончил играть. Анисим Савельевич, отвернувшись, утирал слезы. В памяти невольно возникла тревожная фраза, давным-давно сказанная мальчиком Игорем: «Художник должен испытать несчастье, иначе он будет пуст, как барабан».

Началось чествование. Один за другим выходили на эстраду женщины и мужчины с букетами и корзинами цветов. Игорь встречал их вежливо и рассеянно, он смотрел в зал и жестом звал кого-то.

Анисим Савельевич увидел, как в первом ряду встала женщина, показавшаяся ему чужой. Не спеша, словно выполняя надоевшую ей обязанность, она вышла на эстраду. Игорь устремился ей навстречу, поцеловал руку и подвел к группе людей, поздравлявших его. Все зааплодировали. Анисиму Савельевичу стало обидно. Будто она, чужая женщина, а не Игорь, играла концерт Чайковского и заставила плакать над Шостаковичем.

Чествование продолжалось. Анисим Савельевич подвинулся к эстраде, чтобы лучше видеть Игоря. Он не заметил, как двое молодых людей из Музыкального общества подошли к его корзине с хризантемами.

– Смотри, вот она, – сказал высокий, – когда же они принесли?

– Олухи мы! – засмеялся маленький. – Идем! Видишь, музыкальное училище пошло, так и школа нас обойдет.

Подхватив корзину, они пошли быстро. Анисим Савельевич увидел их, когда они уже были на эстраде. Он видел их, видел, что они несут его хризантемы, и не в силах был помешать. Не мог же он кинуться на эстраду, крича: «Отдайте! Это мои хризантемы».

Ловко лавируя среди поздравляющих, молодые люди скоро оказались в первом ряду, поставили корзину у ног Игоря и произнесли несколько слов.

Казалось, Игорь не видел этих молодых людей, не слышал сказанных ими слов, он склонился над хризантемами, стараясь уловить запах этих цветов. Затем он распрямился и, вглядываясь в зал, искал кого-то. Лицо у него было счастливое. Анисим Савельевич тоже был счастлив.