Текст книги "Евгений Шварц. Хроника жизни"

Автор книги: Евгений Биневич

Кинематографическое начало

В первом письме в больницу Кате Евгений Львович упоминал, что получил деньги в Совкино за надписи к фильму. Дело в том, что Николай Лебедев, начинающий кинорежиссер, которому предложили снять детский фильм, чем, кстати сказать, и определили его дальнейшую судьбу, пригласил детского писателя сделать надписи к немому фильму «Настоящие охотники». Картина вышла на экраны 17 августа 1930 года, и Николай Иванович говорил мне, что шварцевские надписи были самым интересным в нем.

Шварц был одним из первых писателей, кто откликнулся на призыв кинематографистов. Но пришел он на студию поначалу скорее как ремесленник, нежели – творец. Брался за любую работу, соглашался довести до кондиции любой сценарий.

Надписи к «Настоящим охотникам» понравились и студийному руководству, и Лебедев имел возможность предложить Шварцу дальнейшее сотрудничество. О чем с ним и был заключен договор: «Мы нижеподписавшиеся – Ленингр. ф-ка Союзкино в лице директора съемочной группы Чернина С. М. и автора тов. Шварца Евгения Львовича, прож. в гор. Ленинграде, 7-я Советская, д. 9, кв. 22, заключили настоящий договор о нижеследующем. Тов. Шварц принимает на себя обязательства по написанию надписей-титров для картины «Товарный 518», каковые обязуется представить через десять дней после показа ему – Шварцу всего подмонтированного материала по картине. За указанную работу ф-ка оплачивает тов. Шварцу триста пятьдесят (350) руб. Надписи считаются принятыми по утверждению таковых худ. сектором ф-ки». Вероятно, и предыдущий, несохранившийся, договор был составлен по такому же шаблону, получив деньги по которому, Евгений Львович и отправился по магазинам купить Екатерине Ивановне «чего-нибудь вкусненького».

Но в докладной записке «Производство детских фильмов за 1931 год» Шварц уже назван одним из сценаристов: ««Товарный № 717» – сценарий Шварца и В. Петрова. Реж. Н. Лебедев. Тема картины – связи пионерской организации завода с пионерской организацией МТС. Эта картина является, пожалуй, лучшей из трех картин производства 1931 г. При некоторой вялости фильма, она дает довольно правдивые и жизненные образы пионеров, не лишена элементов комедийности и хорошо воспринимается детской аудиторией». Проверить, правда ли это, невозможно – ни фильм, ни сценарий не сохранились.

В документах Ленфильма (потомка Совкино и Союзкино) есть ещё несколько упоминаний о работе Шварца в кино в то время. Это немые детские фильмы «Рождение организации», «показывающий начатки организации и развития юных пионеров (сценаристы Шварц и В. Петров)», «Золотое детство» – «дети в стачечной борьбе в капиталистич. Америке (сценарий Е. Шварца и Б. Липатова)», сценарии для которых не были написаны, а режиссеры даже не назначены. И мультипликационный звуковой фильм ««Пустяки» по сцен. Шварца. Реж. Григорьев. Тема: Нет в нашей жизни пустяков. Пуск в производство XII – 1932 г., оконч. VIII – 33 г.». Все – неосуществленные замыслы 1932 года.

Серьезная писательская работа Шварца в кино началась в соавторстве с Н. Олейниковым. Замысел трехчастевой короткометражки «Разбудите Леночку» («о необходимости у школьников дисциплины и аккуратности») относится к 1933 году, а снималась картина в начале 1934-го. Режиссером была назначена А. Кудрявцева. Это был её режиссерский дебют. Оператор Г. Филатов, художник Е. Словцова. В заглавной роли снялась Янина Жеймо, в роли маленькой девочки – её дочь Яня Костричкина. К сожалению, не сохранился и этот сценарий, – лишь монтажный лист фильма. И хотя уже несколько лет существовало звуковое кино, у маленьких зрителей и их родителей этот немой фильм имел большой успех. «Кудрявцева правильно сделала, что начала с детской фильмы, – писал тогда в студийной многотиражке «Кадр» (1934. 7 нояб.) С. Юткевич. – Талантливейшему Евгению Шварцу пришла в голову прекрасная идея искать комический образ в лице нашей советской девчушки. Осуществить этот образ смогла такая удивительная актриса, как Янина Жеймо, с моей точки зрения, единственная из всех советских актрис так органически таящая в своей игре все действительно лучшие традиции американской гротесковой школы. Удача фильма «Разбудите Леночку» – это удача первого опыта, удача органической сработанности драматурга (или, как назвали бы Евгения Шварца в Америке, гэкс-мена, т. е. изобретателя трюков), режиссера и актера… Сегодня важно то, что «Разбудите Леночку» – первый и мужественный шаг в том «малом» жанре, на коротком метраже которого умещается больше настоящего и подлинного искусства кинематографа, чем в тысячах метров некоторых скучнейших и серейших лент…».

Успех картины был действительно настолько велик, что была задумана целая серия, объединенная одним героем – Леночкой.

Выступая на заседании секции Политпросветработы Ленинградского совета, посвященном обсуждению тематического плана студии 29 ноября 1935 года, заместитель директора её А. Пиотровский докладывал: «Последним разделом плана является цикл детских фильмов. Вы знаете, какое огромное значение приобретает детская кинематография сейчас. Мы гордимся тем, что были застрельщиками здесь, и в последнее время наша энергия не ослабла, и нам хочется в этом году сделать ряд больших детских фильмов…» – И о «Леночках». – «Мы затеяли сделать цикл картин, посвященных маленькой девочке Леночке. Это умная, отважная школьница, которую играет наша актриса Жеймо. Мы сделали картину «Разбудите Леночку». Сейчас делаем «Леночка и виноград». Все эти сценарии пишут писатели Шварц и Олейников. В этом году мы собираемся сделать картину «Леночка и Лев». Она будет посвящена спорту. Дети занимаются спортом, катаются на катке и т. д., по этому поводу возникают различные неудачи, в которых Леночка одерживает полную победу. Дальше пойдет 4-я картина этого цикла – «Леночка выбирает профессию». Она уже перешла в старшие классы и затрудняется тем, что всем может быть. Ей хочется быть и парашютисткой, и художницей, и инженером. В конце концов авторы, кажется, остановились на варианте, что она становится врачом. Этот сценарий ещё не закончен, будет заканчиваться и будет поставлен также в этом году».

Второй сценарий о Леночке – уже полнометражный и звуковой – Шварц и Олейников поначалу писали без диалогов. Действие комментировалось закадровым текстом и музыкой. 15 апреля 1935 года состоялось обсуждение этого варианта сценария на худсовете Ленфильма. Выступавшие отмечали, что главным действующим лицом в сценарии стал руководитель школьного фотокружка, много места отводилось одноклассникам Леночки, так что сама героиня как-то затерялась среди них. Поэтому сместились акценты: активная, волевая девочка подпадала под опеку взрослых. Предлагалось ввести в картину «голос», т. е. озвучить роли.

Менее, чем через два месяца соавторы представили второй вариант сценария. 7 июня его обсуждали на режиссерской коллегии студии. Основным оппонентом сценария был Сергей Юткевич: «Мое затруднение заключается в том, что читая этот сценарий, читая его не один раз, я никак не мог освободиться от исключительно радостного ощущения от этой вещи, а поэтому не могу придираться к авторам так, как мне, как докладчику, полагается. Глубоко положительное отношение к данной вещи вызывается ещё и тем обстоятельством, что её рассматриваешь не только с точки зрения сценария детского жанра. Я считаю, что это один из лучших вообще сценариев фабрики… Западный опыт говорит, что комедийный сценарий, иллюстрирующий трюки, никогда не делается одним сценаристом или одним режиссером, а делается так называемой компанией выдумщиков, которые накапливают определенное количество смешных вещей. Этот сценарий резко отличается тем, что мы здесь имеем сценарий, придуманный двумя выдумщиками… Но в основном это не просто некоторое написание, чрезвычайное по ценности художественное произведение, очень смешное не только тем, что построено на литературных остротах и каламбурах, а смешными положениями, в которые они попадают, со смешными трюками и пластическими приемами кинематографии. Это делает данное произведение выдающимся совершенно сценарием и образцовым не только для детской кинематографии, но и вообще одним из чрезвычайно важных опытов в области создания советского комедийного жанра».

Сценарист Мих. Блейман обращал внимание ещё на одну особенность сценария: «Для меня в этой вещи интересная та сказочная интонация, которая там есть, будучи переплетенной с реальной действительностью. Когда читаешь эту вещь, то нельзя понять, сказка это или реальная вещь поднята до сказки… Это очень хорошо взять и правдиво поднять, это очень характерно для Шварца и Олейникова. Очень характерно».

«Здесь в чем заключается трудность этого предприятия? – как бы продолжал мысль Блеймана, а заодно и обращал на это внимание режиссера Адриан Пиотровский. – В том, что толковать этот сценарий, как бытовой, это его угробить. Сценарий в какой-то степени сказочный, условный. Но в том-то и дело, что сказка будет доходчива, если будет доходить, если будет выполняться, как реальная вещь… Найти это сочетание – самое трудное, и придется много поработать…».

Сценарий был принят и запущен в производство. Но съемки проходили сложно. Кудрявцева не справлялась с материалом. Сценарий приходилось неоднократно переделывать. Группа не укладывалась в сроки, поэтому павильоны, в которых по временному плану должны были происходить съемки, приходилось переносить, и их занимали другие группы. И т. д. Наконец, фильм был снят и 16 июля 1936 года вышел на экраны.

В нем снимались: Я. Жеймо (Леночка), Б. Чирков (кучер), П. Гофман (повар), А. Курков (педагог Рощин); в небольшой роли учителя впервые в кино выступил В. Меркурьев. Музыку к фильму написал Н. Стрельников, художник Е. Словцова.

Но фильм многих, в том числе и сценаристов, разочаровал. На худсовете студии 23 апреля 1936 он подвергся резкой критике. Обнаружилось, что в процессе съемок фильм растерял все лучшее, что было в сценарии. Картину сократили с шести частей до пяти, и тем не менее она производила впечатление растянутости и скуки. Обнаружилась беспомощность режиссера в жанре комедии характеров и в монтаже, основе киноязыка. Если сценарий «Разбудите Леночку» строился на комедии положений, был короткометражным и по своей природе, по-видимому, оказался ближе режиссеру, то комедия характеров «Леночка и виноград» оказалась не под силу режиссеру. Не были сняты «сказочные» сцены.

Еще на обсуждении второго варианта сценария Илья Трауберг предупреждал Кудрявцеву: «В этом сценарии есть опасность. Это та самая опасность, которая была у режиссера Мачерет со сценарием Славина (имеется в виду картина «Частная жизнь Петра Виноградова». – Е. Б.), когда Мачерет потерял основную ситуацию Славина, и у него получилась довольно стандартная история об одном парне и двух девушках. То же самое, Тося, может получиться и с вами, если вы воспримете в этой вещи одни голые фабульные положения. Если же вы прочувствуете, – а я на это надеюсь, – интонацию данной вещи, прочувствуете то, что вложено в этом плане, то я безусловно уверен в успехе».

Более внятно объяснил неудачу фильма А. Пиотровский: «Главная беда в том, что Кудрявцева не охватывает картины в целом, что она запуталась в жанрах, – это производное отсюда. Я думаю, что она дробит на мелочи свою работу, не храня темпов. О маленьких, проходных вещах она говорит, а о существенном говорит мельком…». И т. д.

Все это не прошло мимо внимания критиков. «Талант Янины Жеймо может спасти самый плохой фильм, – писала Ванда Росовская в газете «Кино» (1936. 4 сент.). – Но этот фильм спасти невозможно… Уже первый эпизод фильма показывает, что он построен по формальному принципу: кадры показывают различные свойства актерского дарования Янины Жеймо, но фабульная мотивировка поступков актрисы почти отсутствует… Фальшивые положения сценария дополняются плохой режиссерской работой…». Не столь категоричен в оценке фильма Б. Ветров из «Литературной газеты» (1936. 15 нояб.). Но и он посчитал, что «картина составлена из небольших происшествий, значительность которых невелика и последствия несерьезны».

Янина Жеймо вспоминала, что неудача режиссера поначалу не расхолодила начальство студии к продолжению «Леночек». В главе, посвященной серии «Леночка и Лев», она рассказывала, что её вызвал Пиотровский и предложил продолжать серию уже не только как исполнительнице заглавной роли, но в качестве режиссера. Среди его аргументов были следующие. В эту роль актриса вкладывала много выдумки того, что даже не намечалось в сценариях; что на просмотре в Доме кино «Разбудите Леночку», где все было снято при её участии, все было настолько смешно, что «даже Эйзенштейн смеялся, как ребенок, а вы сидели где-то в углу и присматривались, как реагируют ленфильмовцы и гости из Москвы. Ведь правда?..» – «Правда», – согласилась я. – «А вот картина «Леночка и виноград» получилась плохой, – продолжал Адриан. – Хотя сценарий был не хуже. Чем же это объяснить?.. То, что не получилась вторая картина, это и ваша вина. Смешными и интересными были только ваши сцены… Вместо того, чтобы все время быть при Кудрявцевой в Ялте, вы без конца летали в Ленинград». – «Но я же снималась, как вам известно, у Арнштама в «Подругах»…» – «Да, да… Это правда…» – «И если в производство пойдет «Леночка и Лев», мне опять придется совмещать съемки в двух картинах… Как же я буду на ней режиссером?..» – «И все-таки, Янина, подумайте о нашем предложении…».

«Честно говоря, после этого разговора у меня осталось противоречивое чувство. Мне было приятно, что мне доверяют, но было и обидно за начинающего режиссера. Комедия – самый трудный жанр, и никогда нельзя судить по первой работе. От режиссерства я все же отказалась…».

Следующая попытка продолжения серии была предпринята студией через полтора года. 29 февраля 1936 года «Кадр» сообщал, что «подготовляется к запуску в производство картина «Леночка и Лев», режиссеры А. Кудрявцева и Арманд П. Н. Значительно изменен и углублен сценарий. Состязания на коньках заменяются состязанием на лыжах, что позволяет значительно больше использовать натуру. В недалеком будущем группа поедет на север в экспедицию». Вероятно, была надежда, что Кудрявцева да ещё с помощником справится с короткометражкой. И тем не менее серия о «Леночке» прекратила существование. Сценарий «Леночка и Лев» остался неосуществленным, а для картины «Леночка выбирает профессию» Шварц и Олейников успели написать лишь либретто. К «Леночке летом» они вообще не приступали.

– Трагичны судьбы людей, обожающих искусство, но не имеющих никаких данных для того, чтобы им заниматься. Таких в театре – легион. Но ещё трагичнее люди, рожденные для сцены или экрана, которые роковым образом сидят без работы. Жеймо сделала десятую долю того, что могла бы. Должна бы. И до сих пор она ещё надеется, что сыграет, наконец, то, что душа просит. И судьба щадит её – она все по-девичьи легка и вот-вот сорвется и полетит… Встретились мы гораздо ближе во время картин «Разбудите Леночку» и «Леночка и виноград». Первая (короткометражка) имела некоторый успех, вторая же провалилась с шумом. Янина Болеславовна, или Яня, как все её называли, была тут ни при чем. Мы думали, что удастся нам сделать картину, ряд картин, где Жеймо была бы постоянным героем, как Гарольд Ллойд или Бестер Китон, и где она могла бы показать себя во всем блеске. Но ей опять роковым образом не повезло. И сценарий не удался, и режиссер решился взять себе эту специальность без достаточных оснований… Но я ближе разглядел Янечку Жеймо и почувствовал, в чем её прелесть. Все её существо – туго натянутая струнка. И всегда верно настроенная. И всегда готовая играть… Я не попал в Ялту на съемку несчастной «Леночки», но Олейников был там, и даже у этого демонического человека не нашлось серной кислоты для того, чтобы уничтожить её, изуродовать в её отсутствии. И он говорил о ней осторожно и ласково, испытав её в разговорах на самые различные темы. Она была создана для того, чтобы играть. Вне этого оставалась беспомощной и сердилась, как сердятся иной раз глухонемые. В Доме кино праздновали однажды полушутя-полусерьезно, в те легкомысленные времена это было допустимо, её юбилей – что-то не по возрасту огромный. Ведь начинала она свою актерскую жизнь в пять лет. И весь юбилей проводился бережно, и ласково, и весело. Мы с Олейниковым сочинили кантату, которая начиналась так:

 
От Нью-Йорка и до Клина
На сердцах у всех клеймо
Под названием Янина
Болеславовна Жеймо.
 

И после всех речей растроганная, раскрасневшаяся, маленькая, как куколка, разодетая по-праздничному, будто принцесса, открыв наивно свои серые глазища, прокричала Янечка в ответ какие-то обещания, может быть, чуть газетные, чуть казенные, но все поняли музыку её речи и слова не осудили. Струна не сфальшивила.

Эти четыре строчки помнили все. А вот что было дальше? Я написал было Жеймо письмо в Польшу, спрашивал, не подарили ли авторы ей листочек с этой «поэмой», как именовали её очевидцы, присутствовавшие на юбилее. Янина Болеславовна ответила, что, к несчастью, и у неё текст не сохранился. А когда она приехала в Ленинград и мы встретились в Доме кино, я не сразу узнал её. Мне показалось, что столкнулся случайно с Джульеттой Мазиной. Сходство было удивительное. Она повторила, что не нашла «поэму», хотя перерыла весь свой архив.

Через много лет, при очередном наезде в Центральный (ныне – Российский) Архив Литературы и Искусства, я обнаружил сданный туда её архив, а попросив опись его, обнаружил в нем какие-то произведения Шварца. И, получив их, я с удивлением и восторгом увидел громадный самодеятельный плакат, подписанный «Янине Жеймо от коллектива «Леночка и виноград», и стихи, те самые, нарисованные крупными буквами (после тех четырех строк):

 
«Вашей чудною игрою
(Уж на что, кажись, востер)
Поражается порою
Самый строгий режиссер.
     Люди плачут и смеются,
     Жадно глядя на экран.
     Ростом с маленькое блюдце,
     А талантище с Монблан.
Не сердись на нас Янина,
Но мы скажем без прикрас:
И рояль, и мандолина —
Все играют хуже Вас!
     От Нью-Йорка и до Клина
     На сердцах у всех клеймо
     Под названием
     Янина Болеславовна
     Жеймо».
 

Клад

А ещё раньше Евгений Львович начал работать над пьесой для ТЮЗа «Клад». Весьма интересные мысли в ту же пору высказал он в очерке (эссе), названном им «Для самого требовательного зрителя», помещенном в журнале «Рабочий и театр» (1934, № 22). «Чрезвычайно характерно общепринятое у нас деление на писателей и драматургов, – писал он. – Звание драматурга, несомненно, ощущается как менее, скажем, прекрасное. Здесь есть такое же тонкое различие, как между обращением «товарищ» и обращением «гражданин». Драматург – «гражданин». А детский драматург – это уже совсем плохо. Многим кажется, что детской драматургии вообще нет. Несмотря на это, я решаюсь рассказать о своем, не слишком богатом опыте именно в области детской драматургии. Все-таки в СССР, насколько мне известно, около ста детских театров и порядочное количество детских драматургов. Следовательно, пока мы существуем.

Начиная свою работу, я был смел, но в смелости моей никакой заслуги не было. Эта смелость была прямым результатом моей неопытности. Я не знал разницы между писателем-драматургом и детским драматургом. Я не знал самых простых вещей. Я не знал о так называемой «специфике детского театра». Я не был знаком с педологами. Со всем этим я ознакомился и, в результате, целых три года, после первой своей попытки, молчал от страха. (Автор имеет в виду историю с «Ундервудом». Но то, что он не «молчал» все это время, мы тоже помним.) Что я знаю теперь, почему я опять осмеливаюсь работать в детском театре? Попробую это кратко сформулировать. Я убедился в том, что:

1. Разница: писатель – детский писатель, драматург – детский драматург – чистый предрассудок.

2. Работа над словом в детской пьесе не меньше и не легче, чем работа над словом в романе на сорок печатных листов.

3. Слухи о том, что хорошее слово не переходит через рампу, – ложь.

4. Слухи о том, что характеры в детской пьесе должны быть элементарны, – сильно преувеличены.

5. Слухи о том, что в пьесе для детей необходима чисто прикладная, легко познаваемая идейка, – сомнительны.

6. Слухи о том, что педологи мешают автору по мере сил и возможности, – не вполне справедливы. (В выступлении на конференции мастеров слова, Шварц о педологах скажет несколько иначе: «Первая опасность, которая стоит на пути детского драматурга – это педологи»).

7. Специфика детской пьесы – есть. Но в ней нет ничего страшного. По поводу театра для детей хорошо сказал А. А. Брянцев: «Это расширенный театр для взрослых». То есть и взрослым и детям он должен быть одинаково интересен и полезен. То же можно сказать и о детской пьесе.

Вот что дал мне опыт работы над детскими пьесами. Всё, во что я верил по неопытности, – теперь подтверждается опытом, и мне очень хотелось бы, чтобы товарищидраматурги попробовали писать для детского театра. Это работа не менее почтенная, чем во взрослом театре. Но в детском – самый требовательный и самый благодарный зритель в стране».

И все-таки кое-какие «писательские» достоинства Шварца были замечены «наверху». В апреле 1934 года он получил ордер на новую, небольшую в 23,7 м ², но двухкомнатную квартирку в писательской надстройке на канале Грибоедова. Родители остались в той комнате на Литейном, в какой жили до того. А вскоре Шварцам поставили и телефон.

– И вот мы приехали в новый дом, в надстройку. Здесь я дописал «Телефонную трубку», одолел «Клад» в три дня, написал «Гогенштауфена» – первый вариант. Я жалею теперь, что не записывал хоть понемногу. Но каждое улучшение нашей жизни, каждое оживление грозило, нет, снималось какими-нибудь несчастьями. Каждый месяц в течение недели Катюша лежала больная, лежала пластом, и мы понимали, что операции не избежать, и это висело над нами. Каждый месяц бродил я по аптекам, добывая морфий в ампулах, и на меня глазели с недоверием. Это пропитывало все горечью… Горькое время и счастливое время. Несмотря на тревожный писк и вечные сигналы бедствия, – я в них не слишком верил в сущности. Вечно овладевала мною «бессмысленная радость бытия, не то предчувствие, не то воспоминанье» – как пробовал я позже определить в стихах. Жил я вопреки обстоятельствам, как всю жизнь, с чувством: «успеется» – в работе, с чувством: «обойдется» – в жизни. Катя, вспоминая горькие и счастливые дни начала тридцатых годов, каждый раз говорит о том, что я был тогда все время веселым. Всегда… Я все собирался дописать «Клад» – у меня уже была готова первая картина, написанная в один день. И Зон торопил. И наконец написал я всю пьесу в запале и восторге, удивляясь, что не работаю я так ежедневно… Но это лето вспоминается, как самое нищее за то время. «Клад» репетировали, но ТЮЗ в те дни платил триста рублей за пьесу… Мы были не одиноки. Так же вечно сидели без денег Олейников, Хармс, Заболоцкий… Несмотря на нищету, гости одолевали нас. Однажды приехал чуть не весь ТЮЗ. И Капа Пугачева, и Борис Чирков, и ещё, и ещё. И весело и спокойно съели они весь наш запас ячневой каши, что мы приняли тоже спокойно и весело.

Неудивительно, что «Клад» Шварц дописал в три дня. Действие пьесы происходило в знакомых с детства Кавказских горах. События, разыгравшиеся при поисках потерявшейся в тумане Птахи и медных рудников, переход через перевал, горная болезнь одного из героев пьесы, ледник, горная речка, которую ребята переходили вброд, костер в дождь из лапника, когда по настоянию Юры Соколова вымокшие друзья поднялись вверх по горе – из лиственного леса в хвойный, и прочие приключения, все это уже было в походе «неробкого десятка» из Майкопа в Красную Поляну. Даже гора, где происходили «ключевые» события похода и пьесы, названа своим именем – Абаго. И почерк Птахи – это почерк самого Жени Шварца. Не помню кто из друзей, но именно его буковки назвали похожими на «подыхающих комаров – лапки в одну сторону, ножки – в другую».

На этот раз пьесу приняли к постановке с первого раза.

««Клад» оказался первой пьесой вообще, которую мне довелось ставить непосредственно после первой в жизни встречи с человеком театрального искусства нашей эпохи – К. С. Станиславским, – вспоминал Б. Зон. – Мне сейчас нужна была именно такая пьеса, которую дал нам Шварц: глубоко современная, поэтическая, с ясным, простым сюжетом, с живыми человеческими характерами, написанная подлинно художественным языком. И ещё мне хотелось, чтобы в ней было немного действующих лиц, а актеры, которых мне предстояло занять, любили бы автора, верили бы в режиссера, а он верил бы в них. Шварц помог и в этом. Потребовалось всего семь человек: три актера и четыре актрисы. Среди них были и мои прямые ученики, и единомышленники. Все одинаково влюбленные в пьесу… Актеры далеко не всех, даже очень талантливых авторов любят на репетициях: некоторые смущают их, подавляют своим многознанием, а то и просто нетерпением. Шварц же чаще всего радовался, много смеялся и очень щедро хвалил, – его любили. В отличие от многих авторов, Шварц, когда у него пьеса уже заваривалась и частью написана, охотно рассказывал, что у него придумалось дальше. Чаще всего это бывало чистейшей импровизацией. Пришло в голову сию минуту. Он прочел вам первый акт или большую сцену. На естественный вам вопрос: «Что дальше?», он, до той поры и сам ещё толком не знавший, как повернутся события, начинает фантазировать. Однако вы не замечаете импровизации, вам кажется – он рассказывает уже точно им решенное, но пока не зафиксированное на бумаге. Многое, вероятно, зависело от степени вашей заинтересованности: как вы слушали, как спросили. Должно быть, у Шварца это было вполне осознанным рабочим приемом».

А генеральная репетиция, между тем, прошла как-то смурно, неясно. Никто уже не ожидал ничего хорошего от премьеры. Но неожиданно на просмотр «с родителями» пришел «весь Ленинград». Николай Тихонов доказывал администратору театра, что он имеет право пройти в зал, даже не имея персонального приглашения. В набитом до предела зале царило праздничное настроение.

«Премьера «Клада», – записал Б. Зон в своей репетиционной тетради 8 октября. – Единодушно – высокая оценка. Я не думал, что эксперимент выйдет за пределы комнаты, а тут, пожалуй, % 30 реализовалось в спектакле. Первый опыт посильной «системой» (Станиславского) работы удивительно счастливо осуществлен… Что дальше? Назад движения быть не может…». Даже Хармсу понравился спектакль и пьеса. ««Клад» Шварца интересен бывает в тех местах, – записал он в тот же день, – где кажется, что происходит сверхъестественное. Как замечательно, что это всегда так, когда в меру».

Ю. И. Рест показал мне несколько рукописных листков Шварца и разрешил снять с них копии. Он не помнил, когда и как они попали к нему, к чему или для чего предназначались. Можно предположить, что это черновики выступления или наброски к статье. Один из них, сложенный вдвое лист, явно относился к премьере «Клада»: «Самое трудное дело – говорить не по специальности, – этими словами начинался этот листок. – У меня есть точное представление о работе режиссера, но я боюсь запутаться в терминах. Кто его знает, каким термином обозначить следующее: к концу постановки Зон знал пьесу наизусть. В буквальном смысле этого слова. Всю пьесу. Причем память у него, у Зона – обыкновенная. Мне в жизни своей не приходилось встречать более внимательного, добросовестного, доброжелательного отношения к автору, чем в ТЮЗе. Да и не только к автору. Вся работа этого театра – смело может быть названа образцовой… Что же сказать о постановке? Первым делом я должен сказать – спасибо. Режиссер и актеры вытащили из пьесы максимум того, что нужно было вытащить. Понимали они пьесу иной раз лучше, чем автор. По их указаниям было переделано несколько сцен, мешавших развитию общей линии спектакля. В заключение скажу ещё раз: ТЮЗ – великолепный театр. Имейте это в виду!».

– В конце двадцатых годов обнаружил я, что Зон обладает особенностью весьма важной – он умел учиться. И учился жадно. Он ставил все лучше… А когда ставил он «Ундервуд» и «Клад», убедился я в добросовестности, с которой относился Зон к авторскому тексту. С течением времени он круто повернул в сторону системы и, подумать только, при всей трезвости натуры своей, уверовал в неё. И сам Станиславский его полюбил. И Зон вступил в пору своего расцвета. У него было чувство божества, вызванное трезвостью натуры. Он отлично понимал, что речами на собраниях и нытьем и канюченьем в разговорах места в искусстве не завоюешь. И он стал учиться. Учиться упорно, безостановочно, от постановки к постановке, ища все новые и новые приемы, за что был неоднократно обвиняем Макарьевым в беспринципности… А успех «Клада» был неожиданный и полный. В «Литературном Ленинграде» появился подвал: «ТЮЗ нашел клад». Стрелка вдруг дрогнула, пошла на ясно…

Премьеру сыграли 8 октября. В спектакле были заняты артисты:

B. Лукин (Иван Иванович Грозный, сторож в заповеднике), С. Емельянов и Л. Колесов (Суворов, студент-геолог), А. Охитина (Птаха), Т. Орлова и Н. Казаринова (школьники Мурзиков и Орлов), О. Беюл (председательница колхоза Дорошенко) и Б. Блинов (пастух Али-Бек). Режиссер Борис Зон, художник М. Григорьев, композиторы Н. Стрельников и C. Митин.

Рецензент упомянутого Шварцем «подвала» в «Литературном Ленинграде» поделил свой опус на две части. В первой – «На сцене» – была сама рецензия, а во второй – «В антрактах» – он интервьюировал писателей-зрителей. И тут же украшал «подвал» шарж Кукрыниксов на автора «Клада». А карикатура, как известно, во все времена была показателем популярности. Поэтому самое большое количество шаржей досталось Л. Н. Толстому, Шаляпину, Станиславскому, Мейерхольду, Комиссаржевской, Л. Андрееву и некоторым другим. И вот удостоился этой чести и Шварц, да ещё у таких художников, как Кукрыниксы.

А автор подвала писал, что «наш детский театр долго болел одной неприятной болезнью: пока по сценам бегал Том Сойер, все было хорошо и весело, но как только появились пионеры, сразу началось нечто безнадежно унылое. Пионеры устраивали на сцене собрания, голосовали, «сколачивали актив» и читали наказы, а из темного зала неслись тоскливые вздохи зрителей… В борьбе за полноценную детскую пьесу несомненной победой является новая пьеса Е. Шварца «Клад»… Это авантюрная пьеса о том, как советские геологи разыскивают в горах Кавказа старый медный рудник атамана Алибека. С ними случается много всяких приключений, происходят неожиданные встречи, сцены обрываются на самом «захватывающем месте». Драматические положения чередуются с веселыми сценками, и в продолжение всей пьесы внимание зрителя ни на минуту не ослабевает… Развернув на сцене увлекательное действие, Е. Шварц одновременно создал и яркие, запоминающиеся образы…».