Текст книги "Академия Князева"

Автор книги: Евгений Городецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Вопрос был чисто риторический, но Заблоцкий возьми да брякни:

– Найду женщину с квартирой и женюсь.

– Кому ты нужен?! – язвительно рассмеялась мама. Внешностью далеко не Аполлон, ростом не вышел, прескверный характер, к тому же еще и алиментщик. Нет, хорошая женщина за тебя не пойдет. А на уродке ты со своими запросами сам не женишься. Тебе вообще нельзя жениться, ты не приспособлен к семейной жизни.

– Ну, знаешь, довольно! Давай не будем переходить на личности, а то я тоже…

Кажется, маме это и нужно было – вывести его из равновесия, сбить с неприятного ей снисходительно-ироничного тона. Она сразу же успокоилась.

– Между прочим, видела недавно Майю Борисовну. Ее Валерий – он, кажется, на год моложе тебя – уже готовится к защите. Я его помню – вечный троечник. И такая внешность не интеллигентная…

– Брось ты, мама, эти свои разговорчики. У Сократа очень интеллигентная внешность? У Василия Шукшина?

Последний пример маму убедил. Недавно вышедший на экраны фильм «Печки-лавочки» она смотрела два раза.

– Ну, хорошо, хорошо, – примирительно сказала она. – Разве я против народной интеллигенции?

– Тебя все равно не спросят, против ты или «за». Ну, мама, я, пожалуй, пойду. Поздно уже.

– Звони. Хоть раз в неделю ты можешь звонить?

Они вышли в переднюю. Упершись спиной в стену, он зашнуровал туфли, надел пиджак. Мама, вынув руку из кармана халата, сунула ему в нагрудный карман деньги. Он поймал и поцеловал ее руку, испытывая одновременно и облегчение от того, что сейчас уйдет, и угрызение совести.

– Как ты легко одет… Ну, иди. – Вполголоса: – Попрощайся с сестрой.

Заблоцкий громко в комнату:

– До свидания, сестрица.

– До свидания, братец, – донеслось из комнаты.

– Ну, пока, мама. Не болей и не думай много. Все образуется.

– Дай тебе бог, – сказала мама проникновенно.

Сеня Шульга-Потоцкий в одиночестве курил у пожарного крана и обрадовался, увидев Заблоцкого с сигаретой.

– Старик, тебе не кажется, что мы редко встречаемся? У нас не совпадают циклы. Что ты сегодня куришь? Все ту же «Шипку»? Говорят, в одной из пачек лежит бесплатная путевка в Болгарию.

– В этой ее нет – Заблоцкий пошуршал полупустой пачкой. – Но я их покупаю не из-за путевки: дешевые, и табак хороший.

– А я от них кашляю. И вообще, старик, надо завязывать с этим делом, канцерогенов и без того вокруг предостаточно. Вон, Иванченко…

Сеня имел в виду недавнюю кончину молодого еще – едва за сорок перевалило – весьма способного завлабораторией в угольном отделе, которого зловещая болезнь сожгла за несколько месяцев и которого все любили и искренне оплакивали.

– У Иванченко был рак желудка, так что курение здесь ни при чем, – возразил Заблоцкий, – но не в этом дело. Очень жаль, что хорошие люди почему-то долго не живут. Дефицит на них все растет.

– Как и на товары повышенного спроса, потому как зарплату увеличивают, денег у людей становится все больше…

– Тебе вот не кажется, – продолжал Заблоцкий, – что во всех исторических катаклизмах чаще погибали люди хорошие? Они смелые, искренние, в них острее развито чувство несправедливости, чувство долга, они не хотят ловчить и приспосабливаться, не желают прятаться за спины других, первыми идут в атаку, первыми лезут на рожон, и в итоге им – первая пуля…

– То есть, ты хочешь сказать, что если катаклизмы участятся, то человечество может выродиться в общество подонков?

– Сеня, уж нам это не грозит. Моя теория основана исключительно на историческом прошлом, когда не было оружия массового истребления. А сейчас, когда оно есть, катаклизмов больше не будет, попросту, не должно быть.

– Кстати, о будущем. Ходят слухи, что с будущего года нам повысят зарплату.

– Всем?

– То-то и оно, что не всем, а только низко– и среднеоплачиваемым.

– Занятно… То есть, материально подтянут нас до уровня остепененного меньшинства? Какой же тогда стимул штурмовать сияющие вершины? И вообще, ответь мне на вопрос: что такое зарплата кандидата наук: стимул или вознаграждение?

– Армянское радио спросили: почему «квас» пишется вместе, а «к вам» отдельно… Алик, обратимся к статистике. Из ста человек, сдавших кандидатские экзамены, диссертацию удается защитить лишь тридцати, а настоящим ученым становится один. Один, понимаешь? Но ради того, чтобы он появился, целесообразно платить зарплату кандидата еще двадцати девяти… Между прочим, я такого ученого знаю. Может быть, и ты знаешь. Он закончил наш факультет года на три раньше меня, а ты тогда еще только поступил. Сейчас заведует лабораторией каменного литья в Н-ом институте, крепкий кандидат, полным ходом шурует докторскую. Гениальный мужик!

– Это Карплюк, что ли?

– Он самый, старик, он самый.

– Знаю я его. Не близко, но знаю. Для гения он несколько разговорчив, но вообще производит впечатление.

– Слушай! – воскликнул Сеня. – Хорошо, что мы его вспомнили. Я ж тебе давно собирался сказать… Как-то встретил знакомого из его лаборатории, поговорили о том, о сем, и он сказал, что им нужен хороший петрограф. Я сразу подумал о тебе. Алька, имей в виду: эта лаборатория сейчас гремит!

– Я знаю… Что ж, это любопытно. С этим Карплюком можно нормально разговаривать или его сперва нужно похвалить?

– Как будто не заелся еще.

– Ну, хорошо, Сеня, а петрограф им когда нужен?

– Я понял, что срочно.

– Если срочно, то это не для меня.

– Старик, такой шанец нельзя упускать! Ты сходи, поговори хотя бы. Если заинтересуешь его, он, может, подождет. Смеешься – такая фирма! Ты ведь все равно над диссертацией дома работаешь.

– Не в этом дело, Сеня. Я тут связан некоторыми обязательствами, сам понимаешь…

– Жаль, – сказал Сеня. – Такой шанец – подарок судьбы.

Позже Заблоцкий спросил у Зои Ивановны, знает ли она Карплюка, и Зоя Ивановна оживилась:

– Знаю. И отца его знала. Тоже был геологом, профессором в университете, но докторскую так и не защитил. Сынок преуспеет больше, лет в сорок будет доктором, хотя способности у него, в общем-то, средние.

– Средние способности – и в сорок лет доктор наук? Что-то не верится.

– Да, представьте себе. Способности средние, но блестящая эрудиция, прекрасная теоретическая подготовка, плюс настойчивость и трудолюбие. Что вы хотите, его с детства готовили к научной работе, создавали среду и условия, и он своих детей готовит к тому же. Самородки-то нынче редки…

Заблоцкому подумалось: а с каким итогом он придет к своему сорокалетию? Школьником в честолюбивых мечтаниях он видел себя на склоне лет академиком, не ниже. Сейчас стало ясно, что ни академиком, ни членкором ему не бывать. Кандидат наук – вот его нынешний потолок, а если очень уж повезет, то, может быть, – доктор. Но только здесь, в филиале, доктором ему никогда не стать, для этого, кроме способностей к научной работе, нужны другие сопутствующие качества, которыми он не обладает, да и не хотел бы обладать, и вдобавок высокая конкурентоспособность: по десятку ученых мужей на каждое мало-мальски заметное ответвление не такого уж раскидистого древа геологической науки…

– Товарищ Заблоцкий? Я к вам. Здравствуйте. Можно вас на минутку?

Тощая женщина с невыразительным лицом, на котором навечно застыло выражение унылого несогласия. Фамилия, кажется, Руденко. То ли инженер, то ли старший инженер угольного отдела. Ей что, тоже микрофото потребовались?

Заблоцкий выключил освещение, вышел в коридор, молча воззрился на посетительницу.

– Вы знаете, я к вам как представитель цехового комитета. Говорят, вы хороший фотограф, а нам нужно сделать для стенда портреты победителей геологической олимпиады…

Какой стенд? Какие победители?

– …С администрацией вопрос согласован. Давайте договоримся, на какой день, в какое время, чтобы мы обеспечили явку товарищей.

– Вы немного не по адресу. Я занимаюсь микрофотографией.

– Ну и что? Вы же фотограф? Что вам стоит? В конце концов, это общественное поручение. Вы же никаких общественных нагрузок не несете, насколько я знаю.

– Кажется, вы не совсем понимаете специфику. Моя аппаратура предназначена для микро– и макросъемок. Портретной фотографией я не занимаюсь.

– Я понимаю, что пришла не в фотоателье, но вы же можете в виде исключения…

– В виде исключения я могу сфотографировать волосяной покров на руках ваших победителей, или строение ногтя, или, скажем, линии дактилоскопии… Это – пожалуйста, но только в нерабочее время.

– Что за глупые у вас шутки, – произнесла женщина. – Если отказываетесь, скажите прямо. При чем тут отпечатки пальцев? Мы же не в милиции работаем.

– Кто вам сказал, что я отказываюсь? Я не отказываюсь. В пределах моих возможностей – хоть сегодня. Могу еще линии хиромантии крупным планом. Хотите?

– Хорошо, я передам кому следует, что вы отказались, – многообещающе произнесла женщина и удалилась, ступая на пятки.

Заблоцкий, посмеиваясь, вернулся в комнату, сказал:

– Зоя Ивановна, тут еще цехком в моих услугах нуждается. Требует отпечатки пальцев… то есть, простите, портреты победителей олимпиады. Я ей объяснил, что она обратилась не по адресу, но она, кажется, ничего не поняла.

Зоя Ивановна махнула рукой:

– Ну, от цехкома мы как-нибудь отобьемся.

МИХАЛЕЕВ – ЗАБЛОЦКИЙ, у пожарного крана.

– Недавно снова тебя вспоминали. Когда заглянешь-то?

– Зайду как-нибудь… Как твой персональный бункер?

– Обустраиваюсь помаленьку. Соорудил там ларь, стеллажи. Летом займемся консервацией.

– Подпольный консервный заводик?

– Вот именно. Главным образом, по производству закусок. Кстати, недавно получили посылку с вяленой пелядью. Северяне не забывают. Ты-то поддерживаешь связь?

– Да так, знаешь, чисто внутренне. Посредством памяти.

– Сам-то писал?

– Пока что не о чем…

– Все равно написал бы. Дескать, жив, здоров, того же и вам желаю. Чего там расписывать.

– Может, напишу еще…

КОНЬКОВ – ЗАБЛОЦКИЙ, в коридоре.

– Как там мои дела? Генриетта скоро заканчивает.

– Я тоже. Десятка полтора осталось.

– Лады… Ну, а как насчет дальнейшего сотрудничества?

– Погодите, сперва я с этим развяжусь.

– Тебе рентгеноструктурный анализ не надо проводить? Электронную микроскопию? Гляди, а то могу устроить. Чертежи, карты? Есть первоклассная чертежница.

– Чертежницы пока не надо, а вот как насчет санаторной путевки? Что-нибудь этакое… Хоста, Мацеста, Ессентуки.

– Погоди, дорогуша, не части. Тебе что лечить – сердце, нервы, желудок?

– Ничего не надо, Василий Петрович, я пошутил…

ШУВАЛОВА – ЗАБЛОЦКИЙ, в библиотеке.

– Алька, я тебя видела с красивой женщиной. Поздравляю. Кто она?

– Ты не обозналась?

– Ну вот еще. Не знаю я твоей походочки. Сказать, где я вас засекла? Вы шли по Пролетарской вниз, в сторону «Спутника», часов около девяти; на ней была обалденная шапочка из английского мохера… Ну, что? Не ты, скажешь?

– Я шел справа, она держала меня под руку, на ней, кроме шапочки, было пальто в яркую клетку и сапоги-чулки на платформе?

– Совершенно верно.

– Это был не я… Ну, гадство. От людей на деревне не спрячешься… Город с миллионным населением, выбираешь самые глухие улицы – и натыкаешься на знакомых.

– Так кто же она, твоя красотка?

– Давняя знакомая, случайно встретились.

– Для давних знакомых у вас был слишком интимный вид.

– Мать, ты преувеличиваешь.

ЗАБЛОЦКИЙ – КНЯЗЕВУ, мысленно.

Так вот, Андрей Александрович, все пока не то. Не в ту сторону я еду. Несет меня по воле волн, как тогда наш клипер-бот на Деленгде, помните? Всей заботы – не наскочить на камень, днище не пропороть, а там – куда вынесет… Главное – что с диссертейшн плохо. Скучно мне стало, неинтересно. Идея во мне перебродила и закисла, а на новую не хватает пороху. Как-то вдруг сразу опостылели сослуживцы с их банальными физиономиями, с банальными мыслями и разговорами, хотя я сам, кажется, тоже становлюсь банальнейшей личностью, и, что хуже всего, осточертела собственная «научная работа».

Замеры на шестьдесят процентов готовы. Обрабатываю их, наношу на диаграммы – все не то. Слишком большой разброс. Нет конкретности. А подтасовывать неохота. К науке у меня пока еще отношение чистое, не могу я туфтить (термин – Ваш). Вы сами так к геологии относитесь.

Я сейчас – как робот, которого запустили, настроили на какие-то операции, а выключить забыли, и он функционирует и будет функционировать, пока не иссякнет энергия или не сломается что-нибудь. Ох, как мне надоела эта машинальность! Но не хватает силы вырваться из ее ритма. Самое страшное – это привыкнуть к роли неудачника, смириться с собственной заурядностью – я догадываюсь об этом. Страшно потому, что после уже никогда не хватит смелости ни на дерзость, ни на открытие. Здесь не скажешь себе: ну, все, с понедельника начинаю новую жизнь. Здесь нужна такая решимость, такая встряска, чтобы одним рывком порвать путы привычных притяжений и начать все сначала. Один раз меня хватило на это, но вы толкнули меня обратно, потому что это была просто истерика. Бунтовать нужно осознанно, нужно прийти к неизбежности бунта диалектически и потом, у предельной черты решать как жить дальше: смириться с неудачами, удовлетворенностью, несчастливостью, с обывательщиной или же, рискуя навлечь на себя много-много неприятностей, бросить вызов судьбе. Так я понял Ваши уроки, Андрей Александрович?

Заблоцкий установил такую закономерность: проходит неделя, десять дней, и он начинает скучать о сыне так остро, так зримо представляет себе его всего, что становится невмоготу, через все дела и заботы сквозит одно: увидеть его, увидеть хоть издалека.

Садик находился совсем недалеко от дома, Витьке с матерью всей ходьбы было полквартала, и еще пересечь широкую улицу с бульваром посредине.

Заблоцкий несколько раз менял наблюдательный пункт, пока не остановился на. самом удобном: киоске «Союзпечати» на бульваре. Отсюда дольше всего можно было наблюдать Витькин проход.

Марина обычно забирала его в начале седьмого, сегодня что-то задерживается. Заблоцкий напряженно всматривался издали в прохожих с детьми. Но вот, кажется, и они. Да, это они. На Витьке знакомое серое клетчатое пальтишко, уже короткое ему, голубые рейтузы, голубой берет. Лица отсюда не видно, но похоже – куксится. Мать держит его за руку и что-то выговаривает. Наверное, плохо вел себя в группе, воспитательница нажаловалась… Семенит ножонками, поспевает за матерью. О, а это что? Дошли до перекрестка, упирается, вырывает руку. Ишь, приседает. Сейчас Марина ему по оттопыренной попе наподдает. Так и есть. Ото не упрямься, чертенок. Ишь! Наверное, улицу сам хочет перейти.

Заблоцкий спрятался за киоск. Сейчас они пройдут совсем рядом. Проходят. В двух метрах от него. Прошли. И вот он уже видит их удаляющиеся спины. А Витька всем своим видом, и даже сзади, выражает упрямство и несогласие. Ну, слава богу, значит здоров. Давай, мой мальчик, упрямься, стой на своем, в жизни это не последнее качество…

То ли почувствовав его взгляд, то ли что-то увидев, Витька обернулся. Заблоцкий едва успел отпрянуть за угол киоска. Но ему и доли секунды хватило, чтобы разглядеть нежное лицо сына, нахмуренные светлые бровки.

Забывай, сынок, папу, забывай. Тогда хоть иногда можно будет с тобой видеться.

Перешли на ту сторону улицы. Сейчас свернут в подъезд. Свернули. Ну вот, на сегодня все.

Неодолимо захотелось поговорить с кем-то о сыне, о себе, короче – излить душу, и он сразу же вспомнил Жанну. Она говорила, что задерживается в школе допоздна, и просила звонить в любое время – ее позовут даже с урока.

Вскоре он услышал ее голос – чуть запыхавшийся, взволнованный.

– Алька, ты? Молодец, что позвонил.

Он сказал, что хочет ее видеть, свободна ли она, и в ответ услышал радостное:

– Приезжай! Я в полдевятого освобожусь.

Она объяснила, куда ехать, он сообразил, что по пути успеет заскочить домой и сварить тарелку вермишели. Было радостно, что его кто-то ждет, думает о нем, хочет встретиться – давно Заблоцкий не чувствовал этого. Черт возьми, она славная женщина – откровенна в своей радости, лишена этого жеманства, и вообще, подумай, братец, подумай: может быть, счастье уже вытирает ноги у твоей двери.

Жанна не заставила себя долго ждать, выпорхнула из дверей, на которых висела доска: «Детская музыкальная школа № 6», и тут же привычно взяла его под руку – красивая, нарядная и счастливая, а следом вышли две женщины и внимательно на него посмотрели, и Жанне было приятно, что коллеги видят ее с мужчиной. Конечно, для таких демонстраций Заблоцкого больше устраивало, если бы он был ростом повыше и одеждой понаряднее, потому что сразу представил себе, как эти особы, отойдя несколько шагов, переглянутся: «Что она в нем нашла?» Впрочем, не надо об этом думать. Женщины сами знают, кого выбирать, это даже приятно – быть выбранным, никаких тебе забот, кроме одной, главной – следовать тому стереотипу, под который тебя подгоняют.

– Жанна, – сказал он, когда они рука об руку пошли по тротуару вдоль старых, пока еще голых кленов, – нам с тобой везет на погоду.

– Правда, – сказала она, – везет.

Заглянула ему в лицо, мимолетно прижавшись грудью к его руке, и засмеялась.

С погодой им действительно везло – и в тот вечер, когда ходили на концерт, и сегодня было тихо и совсем тепло Большинство прохожих, правда, выглядело еще по-зимнему, но люди по части одежды обычно не поспевают за погодой: на дворе весна, теплынь, а они по привычке в зимнем; внезапное осеннее похолодание, а они еще по-летнему раздеты.

– Как живешь? – спросила Жанна, приноравливаясь к его шагам.

– Сегодня сына видел, – ответил Заблоцкий и подробно рассказал о своих ощущениях.

– Хороший мальчишка. Я его видела недавно, с мамой шел. Беленький такой, чистенький. И очень серьезный.

– Может, то не они были. Ты ж его не знаешь.

– Привет! То ли я Марину не узнала? А Витьке твоему и документов не надо, копия – ты.

– Когда ты их видела? Они, вообще-то, никуда не ходят.

– Это они с тобой никуда не ходили. А видела я их в воскресенье днем, они из второго номера трамвая выходили.

К мамочке своей ездила, подумал Заблоцкий. А где он был в это время? Наверное, «дома». Но какое это имеет значение? Его давно уже ранила мысль, что где бы и с кем бы он ни был, куролесил или проводил дни за книгами, у Марины вся ее жизнь подчинена иному ритму – Витькиному, и будь тут хоть светопреставление, она сделает все, чтобы ребенок вовремя кушал, вовремя спал, вовремя гулял, если здоров. И еще много лет она всюду будет бывать с сыном, а его удел – тайком подглядывать за ними и слышать от посторонних, что видели их там-то и там-то.

– Алик, – вкрадчиво сказала Жанна, – ты, конечно, если не хочешь, не говори… У вас это серьезно? Мальчишка такой славный, да и Марине, видно, не сладко живется, подурнела, почернела как-то.

– Да, – сказал Заблоцкий, – все страдают, все жертвы, один я румяный, жизнерадостный, с меня все как с гуся вода – ты это хотела сказать?

– Ну чего ты сразу… – Она погладила его по руке своей мягкой ладошкой. – Тебе хуже всех, я это знаю.

У нее сын есть, квартира, а у тебя ничего… Я все понимаю, Алик. Но ты мужчина, и должен скрывать свои чувства.

– Знаешь, мне все твердят: «мужчина, мужчина», надоело уже. Да, я мужчина, а не баба, но неужели это означает, что я должен быть бесконечно терпелив, бесконечно корректен, лишен нервов, эмоций, настроения и так далее. Меня можно пинать, унижать, а я при этом должен красиво и мужественно улыбаться и принимать пластичные позы… Ваша сестра очень своеобразно понимает привилегии слабого пола.

– Женщины часто не правы, – примирительно сказала Жанна. – Но и ваш брат – тоже. Я уж с моим дураком и так, и этак – все перепробовала. И по-хорошему просила, и ругалась, даже посуду била – один результат.

– Сын вспоминает его?

– Да так, иногда… Он чуткий, понимает, что мне это неприятно.

– Скажи, а тебе вот не неприятно видеть в нем, в сыне, то есть, черты отца?

– Ты знаешь, бывает. Особенно, когда он вредничает – ну прямо вылитый родитель. Мне кажется, я его даже любить за это меньше стала, правда.

– Вот-вот. Я подозревал, что так может быть.

Жанна на миг прижалась к его локтю, подбадривая, – поняла, о ком он думает, и тут же попыталась разуверить:

– Совсем не обязательно. Это я такая сумасшедшая, а у других может быть все иначе.

– Ладно, не будем об этом… Значит, он у тебя попросту алкаш, а ты не хотела с этим мириться. Ну, а если бы он не был алкашом, а, скажем, просиживал все вечера у телевизора или во дворе в домино играл? Как бы ты, допустим, к такому времяпрепровождению отнеслась?

– Господи, да пусть хоть в домино, хоть в карты, лишь бы на глазах. Я ему сколько раз говорила: хочешь выпить – скажи, сама тебе куплю бутылку и с тобой выпью. Так ему, видишь ли, скучно со мной. Прохиндей! В постели ему со мной не скучно…

– Ну, а если бы он просиживал над учебниками – экзамены сдавал или поступал куда-то – ты бы ему создавала условия?

– О чем ты говоришь? Да я б над ним стояла и мух отгоняла!

Они как раз проходили мимо уличного фонаря. Заблоцкий отстранился и глянул на Жанну, будто впервые ее увидел.

– Жанна, так ты идеальная жена! Где ты раньше была?

– А где твои глаза раньше были? Ты ведь мне тоже нравился, я только виду не подавала.

– Ну, еще не все потеряно, – проговорил Заблоцкий, не очень вдумываясь в смысл слов, а Жанна внезапно развеселилась, начала тормошить его:

– Эх, жаль, нет снега, сейчас бы ты у меня в сугробе лежал!

– Это еще вопрос…

Он схватил ее за руки, отвел их назад, ей за спину, и, придерживая там одной рукой, другой обнял ее за шею, запрокинул ей голову, удивляясь собственной прыти, и, повинуясь внезапному желанию, крепко и долго целовал ее в мягкие холодные губы. Жанна замерла, потом замычала, начала несильно вырываться. Он отпустил ее.

– Дурачок, здесь же люди! – Достала из сумки платочек и принялась вытирать рот. – Помаду мне всю размазал.

Заблоцкому сделалось легко и радостно. В немногих своих знакомствах с девчонками – еще начиная со студенчества – для него самым трудным был первый поцелуй.

– Жанна, – сказал он, – а ты красивая женщина. Тебе, наверное, мужики проходу не дают.

– Не говори. Вечером одна хоть не появляйся. Да нахальные такие, настырные – не отвяжешься. Недавно один остряк пристал: «Девушка, где здесь четная сторона? Девушка, вашей маме зять не нужен?»

– Ну и нашла б себе какого-нибудь хахаля с машиной и пожила бы в свое удовольствие.

– Ой, Алька, боюсь я этих уличных знакомств и вообще новых людей боюсь. Нет и нет!

И крепко, обеими руками ухватила его повыше локтя.

Гуляли они долго. Серьезный исповедальный настрой исчез, они теперь больше рассказывали о том, кому что нравится, примеряли друг к другу свои вкусы, искали общие интересы, и уже кем-то были произнесены и кем-то повторены многообещающие слова: «Когда-нибудь мы с тобой?..», «Когда-нибудь я тебе…» Почему бы и не помечтать вслух в такой прекрасный предвесенний вечер, почему не подыграть мечте другого, тем более, что оба были вполне искренни, и меж ними возникла уже разность потенциалов и заструился любовный ток, и оба понимали, что это только начало, отношения будут развиваться дальше, пройдут все стадии, какие положено, и станут они близки друг другу; но вот того, что будет дальше, чем эта близость обернется, во что перейдет и чем закончится – этого они не знали да и не хотели знать. Что будет, то и будет.

Уже за полночь у палисадника возле Жанниного дома они долго и старательно целовались; в поцелуях этих было много любопытства, но еще не было страсти, однако каждый чувствовал, что страсть придет, и хотел продлить ее ожидание.

Условились встретиться в воскресенье днем – в канун Восьмого марта – и выработали целую программу, вернее, Жанна ее предложила: познакомить его с сыном, потом побывать у него на квартире (посмотреть, как он живет, а главное – взглянуть, что там за хозяйка), потом двинуть на стройплощадку ЖСК, где возводится ее дом. Программа была с подтекстом, понятным им обоим, но выразить его вслух они не решались, а со стороны это выглядело однопланово: она с сыном должна съездить на строительство, он же в качестве доброго знакомого вызвался их сопровождать.

Дима оказался спокойным, рассудительным человеком со смышлеными темными глазами и передними верхними зубами лопаточкой, которые, однако же, ничуть его не портили, а, наоборот, придавали лицу выражение невинного лукавства. Он охотно назвал себя, дал дяде Алику руку, когда они пошли к остановке – два взрослых, и между ними, держа их за руки и как бы скрепляя, малыш. Прежде Заблоцкий хаживал так с Мариной и Витькой, а Жанна, конечно же, – с мужем, и теперь они вспомнили об этом и наперебой начали обращаться к Диме. Но все равно вид у них был не будничный, и прохожие небось думали: «Счастливая молодая семья…»

Заблоцкий боялся, что его жилье произведет на Жаннну тягостное впечатление, но она и виду не подала. Глаз у нее был цепкий, она мимолетно окинула взглядом Розину проходную комнату, комнату Заблоцкого, больше по сторонам не смотрела, а смотрела на него, на Диму, но четко запомнила, где что стоит, что как выглядит, в чем Заблоцкий впоследствии мог убедиться. А вот Роза ей совсем не понравилась, она даже не пыталась этого скрыть, чем поставила его в неловкое положение.

Потом отправились на стройку. Дима вскоре устал, попросился на руки. Сначала его несла Жанна, потом взял Заблоцкий. Странные, смутные ощущения… Чужой ребенок, плотнее и тяжелее Витьки, хотя тот старше на полгода, с другим запахом, другими красками, но такой же теплый, как Витька, с таким же свежим дыханием… Раньше, до Витьки, Заблоцкий испытывал к маленьким детям отчужденность и даже некоторую брезгливость, что ли. Сейчас эти ощущения сохранились только по отношению к детям старше Витьки. А к тем возрастам, которые пережил его сын, Заблоцкий питал сочувствие, видел Витьку в каждом малыше. Наверное, это свойство родительского сердца, думал он. Не потому ли пожилые люди, вырастившие сыновей и дочерей, внуков и внучек, добры ко всем детям от мала до велика?

Подошли к стройплощадке, обнесенной высоким забором. Дом возводили добротный, кирпичный, стены выросли уже до четвертого этажа. Жанна сказала, что квартира ее как раз на четвертом, угловая, что по жеребьевке ей достался пятый, но председатель кооператива, который к ней благоволит, устроил ей эту квартиру. К Октябрьским дом должны сдать.

– Пригласишь на новоселье? – спросил Заблоцкий, но Жанна юмора его не приняла, глянула с недоумением, и настроение у нее испортилось.

Назад к трамваю шли почти молча. Заблоцкий намекнул, что хотел бы поздравить завтра Жанну с Международным женским днем, она покачала головой: завтра у них гости, она должна быть дома. Заблоцкого уязвило, что она не сделала попытки пригласить его и не нашла нужным как-то оправдать это, он сухо пожелал ей весело провести время.

На другой день рано утром он смотался на базар, купил у южного человека за рубль веточку мимозы, из которой сделал два букетика – один Диане Ивановне, другой – Розе. Потом съездил к двухэтажному дому с палисадником и, рискуя столкнуться нос к носу с Жанной или Димой, сунул в один из почтовых ящиков поздравительную открытку. Если даже он ошибся номером квартиры, открытку ей все равно передадут. На этом его обязанности к прекрасному полу были исчерпаны, так как маму он поздравил по телефону, а женщин на работе поздравляли в пятницу.

Под вечер к Розе пришли гости – знакомые девочки и два незнакомых парня. Выпивку и закуску принесли с собой. Диана Ивановна удалилась в свою комнату и закрыла дверь. Заблоцкого, естественно, пригласили. Он сходил в гастроном, купил бутылку популярного во всех слоях населения «биомицина» (билэ мицнэ) и влился в компанию полноправным ее членом. Роза одолжила у него вермишели, поджарила колбасу, которую принесли с собой гости, получился вполне приличный стол.

Тихо, чтобы не потревожить покой Дианы Ивановны, балдели до полуночи, танцевали под видавший виды электрофон, который Роза недавно взяла в пункте проката. Потом гости ушли. Роза вышла их проводить и вскоре вернулась. Постучавшись в дверь, села к Заблоцкому на койку и пожаловалась, что Сэм не пришел и даже открытки не прислал, хотя в городе, она это точно знает. Говоря ей какие-то утешительные слова, Заблоцкий поглядывал невольно на ее ноги в мелких пупырышках и думал, что у Жанны кожа, должно быть, шелковистая на ощупь, чистая и смуглая. С мыслями о ней он и заснул.

Какой же вывод напрашивался из событий этих последних дней? – по обыкновению пытался подытожить Заблоцкий и ни к чему определенному прийти не мог. Пока что ясно одно: Жанна ему начинает всерьез нравиться, с ней легко, просто, не надо пыжиться и изображать из себя бог знает кого, а то, что у нее за плечами печальный опыт семейной жизни, так это даже к лучшему – больше будет ценить хорошее. Вышколенная жена, умелая, судя по всему, хозяйка. Ребенок? Это тоже к лучшему: не удалось воспитывать своего, воспитывай чужого, искупляй хоть так свою вину…

Глава шестая

Вторая половина марта принесла надежное устойчивое тепло. Весеннее солнце мигом согнало погребенный под сажей и мусором скудный ледок, испарило само воспоминание о нем, два-три быстрых сильных дождя умыли асфальт, напоили влагой бульвары и скверы, и на солнечной стороне улиц дружно зазеленела первая трава. Радио и газеты известили о начале посевной в колхозах и совхозах области. Очистилась ото льда река; горожане слышали, как взрывали лед у опор мостов, а когда прошел ледоход и был ли он вообще – этого никто, наверное, не заметил.

В филиале приближалась пора полевых работ и летних командировок. Понятия эти разные и путать их не следует. Полевые работы – это когда отряд или партия в составе трех-пяти и более человек получает полевое снаряжение, транспорт («газик», «рафик» или крытый грузовик) и выезжают на месяц, а то и на два-три в лес, в поле, в горы, а если повезет, то и к морскому брегу. Плезир на пленере, как шутят сами геологи. Там, на месте, они нанимают рабочих, закупают продовольствие и так далее. Для этих нужд им выдается чековая книжка или деньги в подотчет, а к зарплате начисляется полевое довольствие. Ну, а командировка – тут как везде: суточные, квартирные, день прибытия – день убытия.

Тематическая группа Зои Ивановны Рябовой в поле не выезжала, не было в этом необходимости, а в командировку обычно ездили Зоя Ивановна и Валя. Но случилось так, что у Вали заболела мать, а Зое Ивановне как раз срочно надо было в кернохранилище Новояблоневской разведочной партии, и она попросила Заблоцкого составить ей компанию.

Новояблоневка – райцентр, из города туда ходил рейсовый автобус, езды было около двух часов.

Впервые за зиму и вообще в этом году Заблоцкий оказался за чертой города и теперь не отрывался от окна. Асфальтированная дорога с обеих сторон была обсажена молодыми, еще не набравшими роста пирамидальными тополями, за ними простирались поля, домики, сельскохозяйственные постройки, пашни с редкими лесополосами, в открытые окна автобуса врывались запахи свежести и простора. Не бог весть какой пейзаж проплывал за окнами – современная окультуренная степь, и все равно, это так радостно – вырваться из плена каменных коробок, из лабиринта улиц, облегченно вздохнуть всей грудью, увидеть широкое небо.