Текст книги "Сибирский рассказ. Выпуск V"
Автор книги: Еремей Айпин
Соавторы: Софрон Данилов,Владимир Митыпов,Николай Тюкпиеков,Алитет Немтушкин,Барадий Мунгонов,Николай Габышев,Дибаш Каинчин,Митхас Туран,Кюгей,Сергей Цырендоржиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Вот из-за старой сосны неслышно явился Шархай-остроглаз с черной кремневкой за спиной и позвал из дальней темноты Шаргал-мэргэна с тугим луком. А тот поманил из еще более глубокой тьмы Шара-батора с остроконечной пикой. И он, Цыдып-быстроног, показал им на сына своего Сэнгэ, что слился с внуком Солбоном:
– О, предки, смотрите! Они, однако, счастливее нас. Завтра пойдут стрелять глухаря, добывать мясо… Ну, а случись, не подберутся тихо-тихо, и глухарь от них сгинет, пропадет, спрячется – знайте, о, Шара, Шаргал и Шархай, – все равно не погибнет ваше племя. Хе-хе! Они весело охотятся, Сэнгэ и Солбон. Просто так. Вслушайтесь. Эй, вслушайтесь, предки, что там за ветром, за шумом тайги!? Там тракторы пашут и сеялки сеют на полях древнего нашего улуса и на колхозных полях. Там растет хлеб детей наших, там их верная жизнь.
…Так Цыдып спал – не спал. Проводил в тайгу сына своего и внука и лежал до самого солнца, дождался Цыдып, что солнце развеяло тени предков.
А потом он в последний раз вздохнул…
Перевел с бурятского автор.
Алитет Немтушкин
НА ДАЛЬНЕЙ ФАКТОРИИ
Кассирша Танька Анкоуль, молодая, не по годам располневшая женщина, хлопнув дверью, ввалилась в темную комнатенку, громко именуемую дирекцией совхоза. Рядом со своим скрипучим столом, заваленным бумагами, швырнула на пол хозяйственную сумку. Плюхнулась на табуретку своей широкой фигурой и шумно отдышалась. Вздрагивали пухлые щеки. Можно было подумать, что она убегала от целой своры собак в период их свадеб, но в месяц Иркин – Созревания ягод, в самую макушку лета, собаки линялые, сами как вареные, лежат где-нибудь в тени, отдыхают перед охотой. Тут дело не в собаках.
– Ни Советской власти нет, никого! – громко заговорила Танька, все еще дрожа щеками, похожими на оленье вымя. – Третий день гудит этот балок и никому нет дела!.. Ну, я напишу Кодавану. Не поленюсь, обо всех безобразиях напишу! Пусть приедет начальство, пусть полюбуются бичами и гвардейцами!..
Директор совхоза Илья Елдогир, еще с детства за свою черноту прозванный Копченым, оторвался от невеселых дум и посмотрел на Таньку. Это для него она выступала. Подняли головы и с интересом посмотрели на Таньку бухгалтер Маша Эмидак и завхоз Егор Боягир.
«Семен загулял, вчера с рыбалки приплыл», – догадались все.
Беды Таньки никому не казались бедами. По любому поводу поднимала крик, шум. Сама приучила всех к этому, и сейчас бухгалтер и завхоз смотрели на Таньку больше с любопытством, – что она еще выкинет? – нежели с сочувствием. На этот раз Танька для чего-то перекинула амбарную книгу с одного места на другое и замолчала. Крикливая она, ну, как их называют, заполошная, что ли. Весь дух, кажется, у нее уходит на крик, а на доброе дело ничего не остается. Откуда это у нее, родители вроде нормальные люди были? Пьянкой на фактории никого не удивишь, беда с нею. У нас в Мурукте, да еще в нескольких самых отдаленных факториях от Катанги – Нижней Тунгуски – сухой закон. Успеть бы на маленьких самолетах АН-2 продукты и промтовары навозить, не до водки, но как только прилетает почтовый рейс, вся фактория бежит встречать его, а потом, глядишь, замаячили шатающиеся фигуры, загорланили на всю улицу. Пьют похлеще Танькиного мужа, Семена, но стоит ему выпить, как сразу на всю факторию слышится:
– Гвардеец! Харя кривая! По бутылкам гвардеец ты, вот ты кто!
А потом бежит то в сельсовет, то в дирекцию жаловаться на своего «алкоголика».
Иной раз новички, послушав Танькины крики, приходили к ним домой. А Семен, смирный, как ездовой олень, радостно улыбался и, не то оправдываясь, не то сообщая, говорил:
– Разрядка.
Советовали Таньке угомониться, но, видимо, она и вправду, как говорится, была малость шлепнутая пыльным мешком из-за угла.
Остановила ее как-то совхозная доярка, тетя Наташа, Наталья Петровна Смирнова, добрая русская женщина, уже давно жившая в Мурукте. Муж ее, дядя Ваня, печник, плотник, весь изувеченный на войне, остался лежать на нашем кладбище, среди лиственных деревьев, увешанных оленьими шкурами, головами, продырявленными котлами и чашками, порванными тряпками – это, видимо, навсегда породнило тетю Наташу с нашей землей. Вот она-то и остановила Таньку:
– Татьяна, слышь-ка, дева, что я тебе скажу. Ты, милая, с Семеном-то неладно себя ведешь. Разве сравнишь твоего Семена с хулиганчиками да луноходами? Хулиганчик-то с Луноходом огни и воды прошли, весь одеколон выжрали, говорят, даже зубную насту едят. Они же, дева, по несколько раз лечились и опять глушат. А Семен-то у тебя – передовик, гвардеец промысла, характером смирный, а ты его срамишь. Неладно делаешь, дева. Я жизнь прожила, вижу. Он же у тебя всю жизнь в тайге. К его приезду-то ты сама должна где-нибудь достать эту отраву, на, мол, Сеня, выпей эту заразу, если тебе так хочется, выпей дома, не шатайся по людям…
– Буду я еще ему покупать! Слишком жирный будет! – дернулась щеками Танька.
– Не говори, дева. А как же ты хотела-то? Жизнь-то большая, сложная… Он, может, кочевряжиться-то стал, что ты ни разу по-людски выпить ему не дала. Смотри, как бы он от тебя не драпанул.
– Куда это он драпанет, в тайгу, что ли?
– Не знаю, дева. Может другая найтись.
– У нас не бегают. Это у вас драпают, – вдруг рассердилась Танька.
– Не говори, милая, сейчас все стали грамотными…
Нет, слова не помогали.
– Он там, да? – спросила Маша Эмидак.
– Где ему быть-то? – Танька опять перекинула амбарную книгу. – Иду сейчас из магазина, а мне говорят! «Гвардеец твой рыбу к бичам потащил».
«Вот и доброе звание чуть ли не в прозвище превратила», – подумал Илья, глядя на кассиршу, хотя в это время его заботила совсем иная дума: где найти механика? Два своих тракториста по весне последний трактор разули, до сих пор он медведем торчит среди улицы. Опять в Туру надо подаваться, в управление сельского хозяйства? Да ведь доброго-то механика чем сюда заманишь…
– Что-то долго день рождения они празднуют, а? – Илья посмотрел на Егора Боягира и просительно добавил: – Бэе[18]18
Бэе – мужчина, друг.
[Закрыть], сходи разгони…
– Ну, елки-палки, – нехотя поднялся Егор, нескладный, заросший редкими кустиками волосинок на широком коричневом лице, нахлобучил накомарник на взлохмаченные волосы и, шлепая голяшками болотных сапог, вышел из конторы. Давным-давно, где-то перед войной, приезжал в Мурукту «палнамоченай» по рыбозаготовкам, веселый мужик, в официальных бумагах в райком партии сообщавший: «План рыбодобычи сорван, целую Иванилов!» Вот после него и появился Егор, длиннотой похожий на того мужика. Правда, характером вышел другой.
Однако недолго отсутствовал Егор. Он, как и Танька, шумно открыл скрипучую дверь и, вытирая накомарником лоснящееся от пота лицо, прошлепал к своему сиденью.
– Иди разгоняй сам, – Егор перевел дух. – Еле вырвался. Пришел к ним, говорю, кончайте ночевать, хватит гулеванить, а гвардеец, – Егор посмотрел на Таньку, – с этим, как его, «швоим-то», э, Мефодькой Фарковым полезли обниматься. Потом Мефодька-то и говорит: «Давайте, орлы, укоротим его, а то эвенк, а какой-то длинный, как хорей». Еле вырвался от них. Харги их знает, схватят пьяные-то топор да начнут укорачивать ноги.
– Ну, ты, даешь, – только и нашелся сказать Илья. Хотел добавить, что не понимаешь, что ли, шуток. – Ладно, – произнес огорченно и решительно пошел к выходу…
* * *
Со своими четырьмя классами, которые окончил к концу войны, Илья сразу выделился среди своих сородичей-муруктинцев, стал считаться шибко грамотным человеком. Большинству его сверстников то ли грамота туго давалась, то ли по-русски не могли чего-то понять, а было и ленились, так, шаляй-валяй отбывали время на уроках и, таким образом промантулив по два-три года в одном классе, где-то к третьему классу становились переростками-мужичками – и на этом учеба кончалась.
– А, маленько бумагу понимают и ладно, – махали беспечно родители, в душе радуясь лишнему помощнику в тайге, – пусть теперь следы зверей учатся понимать. Это тоже надо.
И к слову будет сказано, многим недоучкам, дуракам, таежная школа запоминалась лучше и крепче, понимали они тайгу, многие из них стали надежными охотниками и оленеводами, на ком сегодня держалось хозяйство.
Черного, как негр, плотного крепыша Илью Елдогира, недолго мудрствуя, посадили за секретарский стол в кочевом Совете. «Одолел, как русский, четыре класса, грамотный стал – сам бог велел тебе сидеть за столом, все равно ведь кому-то надо». Года три, наверное, посиживал Илья, по мнению колхозников, ничего не делая. Потом, по рекомендации какого-то начальника, решили его направить на учебу еще выше – в двухгодичную сельскохозяйственную школу в Туру. Была такая «академия» в окружном центре.
– Пусть едет, – согласились таежники, – начальству виднее.
Вернулся он домой заготовителем пушнины. Принимать и оценивать шкурки соболей, белок, ну, там еще песцов, лисиц – тут особого ума не нужно, голова на месте – сообразишь, а вот катать костяшки туда-сюда, превращать их в количество пушнины, общую сумму, это бывало всегда привилегией русских бухгалтеров, продавцов. Ильюшка усвоил это «шаманство». С ним стали считаться. С годами он, по словам Егора Боягира, насобачился в своем деле, умел отстаивать свои оценки и с пушно-меховой базы понижений не приходило, а наоборот, кое-что причиталось получить. Прозвище Копченый стало забываться и все чаще слышалось: Илья Дмитриевич.
Председателями колхозов в те времена бывали малограмотные, но хозяйственные мужички. В Мурукте до сих пор вспоминают Трофима Удыгира. Хваткий был мужичок. Грамотешки только на роспись, а тянул колхозишко. Без зоотехников, без ветврачей, без конторских специалистов. И олени водились, и пушнину сдавали, и мясо, и рыбу для зверофермы достаточно заготавливали. Год на год, правда, не приходился, бывало, и, если волки нападали на стада, дела шли через пень-колоду, но в конце года, когда подбивали бабки, неплохо получали. Особых обид не было.
И вот колхозы, если по-культурному выражаться, реорганизовали в совхозы, а по-простому, сменили вывески. И вроде бы стало неудобно ставить малограмотных мужичков директорами. Подросла молодежь, институты позаканчивали. Первым директором был назначен зоотехник Васька Эспек. До своего назначения он был неплохим парнем, всегда мог пошутить, посмеяться. Поздно ночью закончилось собрание, на котором Васька получил новую должность. А утром, будто никого не узнавая, в своем лучшем костюме, важно, с портфелем он прошагал в контору.
– Что это с ним? – недоуменно подумали люди. – Может, какой праздник.
Сунулись было, как обычно, без всякого стука в контору, иные по старой привычке хотели тут же, где придется, присесть на пол, а Васька, как-то неузнаваемо и важно, поднял глаза:
– Вы к кому?
Некоторые оглянулись назад, может, Васька не к ним, а еще к кому-то обращается. Но Васька смотрел на них. И вспомнили, дошло: Васька-то директор! Робость даже хватила. Так ведь и они теперь не просто охотники и оленеводы, не какие-то темные кочевники, вечные бродяги тайги и тундры, а на голову выше в звании, как втолковывал им райкомовец, – рабочий класс! «Кончилась колхозная партизанщина, наступают времена дисциплины и порядка. Учтите, директор – это не председатель колхоза, слово его – закон!» Неужто за ночь все перевернулось? Вон, Ваську-то как подменили: «Вы к кому?!» И получилось у него грозно – страх по всему телу прошел. Может, такое указание получил?
Указания никакого не поступало, это, оказывается, было Васькино понимание директорского стула. Потом он, бедный, покрутился-покрутился, опыта-то нету, поснимал, попереставлял людей и – покатилось хозяйствишко.
Назначили второго директора, охотоведа Федьку Комбагира. Тот горлом все хотел взять. Но глухими, несознательными, на взгляд Федьки, оказались люди, а оленчикам и лисичкам его крик и вовсе лишним. И, как опять сказал Егор Боягир, Федька быстро «крякнул» с этой должности.
И тут в верхах вспомнили об Илье Елдогире. Грамотешка, по сегодняшним меркам, конечно, не ахти, но работу-то свою он исправно делает, тянет, а вдруг и директорская лямка ему будет впору?
Илья Елдогир принял директорство без радости, слишком уж много было наломано дров. На собрании даже, вместо речи, мол, благодарю за доверие, постараюсь оправдать надежды райкома, окружкома, краснобаи нынче не скупятся на красивые слова, он, смущаясь, как красная девица, сказал лишь одно слово:
– Попробую.
И ни видом, ни нутром не изменился. Ни солидности не прибавилось. В том же мягком, клетчатом пиджаке, в фуфайке и лохматой собачьей шапке, под мышкой со старыми деревянными счетами, он появился утром в конторе и молча сел за стол. И навалились заботы об оленях, лисичках, дровах, тракторах.
В первую голову надо было обмозговать строительство новой зверофермы. Года три назад начали возводить кормоцех. Поставили стены – и на этом все заглохло, на большее не хватило пороху. А старая звероферма – маленькая приземистая избушка, с одного бока подпертая двумя стояками, того и гляди вот-вот совсем развалится. Заглянул туда Илья, посмотрел, как кормач Люба Панкагир с ребятишками бегала по территории, огороженной забором, пытаясь поймать выскочивших из дырявых клеток двух лисичек, плюнул в сердцах и вернулся в контору.
– До каких пор костедробилка и комбикорм будут валяться на авиаплощадке? – спросил он Егора.
– А куда я их дену? – развел руками завхоз. – Это надо с директоров спрашивать, ведь…
Но Илья не дал ему договорить:
– Будем строить звероферму! За счет нового здания дирекции и двухквартирного дома для оленеводов. Мы посидим еще здесь, и оленеводы подождут, пусть лучше за оленями присматривают.
Что правда, то правда: были бы олени – разговоров бы о деньгах не было. Их соседи, суриндинцы – богачи, у них в сохранности олени, получают большие прибыли, вот и строят, что хотят.
– А из штанов не вытряхнут? – Егор посмотрел на нового директора.
– Без штанов побегаю.
Сказано было серьезно.
После осеннего промысла к Новому году охотники выходили из тайги и потом не хотели снова возвращаться туда. Что добудешь в самые холодные месяцы Плеча и Шага? Собака тонет в снегу, все живое прячется в норы и гнезда. Вот часть охотников, особенно молодежь, и устраивала себе отдых, без дела болталась на фактории, гулеванила.
Собрал таких мужиков Илья, специально вызвал даже кривоногого и косого Саньку Бети, прозванного после запуска на Луну нашей машины Луноходом, Митьку Оегира, тоже чаще называемого по прозвищу, с ласковой издевкой – Хулиганчиком. А Митька тихий, с виду даже культурный, улыбчивый парень, а на деле – отпетый лентяй и выпивоха.
Всех собрал Илья и отправил заготавливать строевой лес на реку Котуй, где в низинах росли стройные лиственницы, хотя кругом, куда ни глянь, тундра и горы щетинились редким и тонким, как карандаши, корявым леском. Как уж там они пластались, но к весне на тракторах навозили бревен, и Илья улетел в окружной центр за плотниками.
Сходил он в управление сельского хозяйства, в передвижную мехколонну, в ремонтно-строительное управление, а там сами сидят без добрых плотницких рук. С грустными думами Илья зашел в столовую пообедать, и тут подвернулся ему Санька Софьянников, мужик лет тридцати пяти, прошедший через все конторы и организации Туры, нигде особо не задерживаясь. Случайно оказались за одним столом.
– С фактории? – деловито поинтересовался Санька.
– С Мурукты, – подтвердил Илья.
– Ну и как она, молодая жизнь? – Санька хотел подбить нового знакомого на выпивку. Это он умел. Поговоришь, пообещаешь что-нибудь, похлопаешь по плечу, а они доверчивые, как дети, и, глядишь, раскалываются на бутылку, а потом пошло-поехало, начинался новый гудёж.
– Плохо. Прилетел плотников подыскать, а здесь – дефицит на них.
– Стоп! Извиняюсь, а вы кто? – мысль Саньки мгновенно повернулась в другом направлении. Санька был снова без работы, тут могло повезти крупнее.
– Директор, – стесняясь своего несолидного вида, сказал Илья.
– Да?! – изумился Санька и застыл с поднесенной ко рту ложкой. Опустил ложку в тарелку, вытер рот и весело заговорил: – Так-с!.. Разрешите познакомиться. Перед вами плотник высшей квалификации Александр Петрович Софьянников! Я из катангских, то есть с верховьев матушки Нижней Тунгуски, а по-эвенкийски, сами знаете, называемой Катангой. Так вот, я оттуда, – Санька махнул рукой. – Извиняюсь, как вас?.. Аха, Илья Дмитриевич! Так вот, Дмитрич, если вы мне доверите, то я в один момент мог бы вам представить с десяток орлов и тоже самой высокой квалификации. Без булды и без трепу! Мастеров на все руки, краснодеревщиков! – и вдруг Санька сник, исчезло красноречие, он произнес: – Ээ, – и махнул рукой.
– Подожди, подожди гнать оленей, – Илья сделал вид, что не придал никакого значения его разочарованному возгласу, – а в чем загвоздка?
– Видите ли, в наших трудовых книжках много всяких записей…
– Я серьезно. Мне действительно нужны люди на сезон. На лето. Будет у меня звероферма к осени – все денежки по договору ваши. Порядок наводить в бригаде – тоже дело ваше. Тут ведь все зависит только от самих.
– Вот это уже разговор! Спасибо за доверие. Люблю деловых людей. Когда смотрины устроим?
– Завтра в аэропорту. У нас спецрейс запланирован. Если человек пять-шесть наберешь, я снимаю груз – и летим.
– Вот это дело!
Тут же за столом они хлопнули по рукам.
«Если натрепался – не беда, бог с ним, – успокоил себя Илья. – А нет – так это выход».
Утром «орлы» появились в аэропорту. С рюкзаками, один с мешком. Трое таких же по возрасту, как Санька, небритые, с помятыми серыми лицами, с глубокого похмелья. Самый молодой, Мефодька Фарков, чернявый, чуть раскосый, земляк Саньки, приблатненный и, видимо, охотно и быстро спившийся парень. Он сразу начал подбивать ватагу «орлов» на опохмелку:
– Братцы, а братцы, купца-то тряхнуть бы, а? Башка трещит…
«Братцы» хмуро молчали, о чем-то думали, хотя, кроме похмелья, о чем они могли думать?
– Тряхни ты, – немного погодя выдохнул Амелькин, которого все называли Амелей. Он тут же отвернулся к стене, погыкал и, надув щеки, выскочил на улицу. Его тошнило.
– Санька, видишь, – Мефодька снова затараторил, – Амеля-то коньки может откинуть в самолете. Подлечиться бы… Там же у лих сухой закон, флакушечки и тормозную жидкость придется пробовать…
– Не мельтеши! Узнаем про самолет, а там покумекаем, – Санька сам болел.
Из диспетчерской появился Илья. Подошел к ним, чуть улыбнувшись, поздоровался:
– Через полчаса летим.
– Дмитрич! – Санька взял под руку директора и отвел в сторонку. – Дай нам под аванс…
Илья сразу понял. Расстегнул большой обшарпанный портфель и достал бутылку.
– Не бегайте никуда, а то опоздаете.
– Дмитрич! Все будет в порядке, И дворец тебе отгрохаем!
Через минуту ожившая компания вывалила на высокое крыльцо деревянного вокзальчика, спустилась на шаткий тротуар и завернула за угол.
– Мировой, видать, мужичок-то, а? Понимает нашего брата, – почти сиял Мефодька.
– Эвенки все простые, хоть охотник, хоть начальник, я с ними всю жизнь живу, – высказался Амеля.
– Хэ, ты, что не знаешь, что у нас с Санькой предки были эвенками? У нас в верховьях Тунгуски все русские перемешаны с эвенками, верно, Санька?
Но Санька не стал отвечать Мефодьке. Открыл зубами головку бутылки и заговорил:
– Но, братцы, смотрите! Он мне сказал: «Командовать бригадой тебе», – Санька поднял палец кверху, – поняли?
– Ну, Сань, ты знаешь нас. Пить так пить, пахать так пахать…
– То-то, братцы. Ну, как говорится, с богом!..
Илья привел новую бригаду в избушку старика Гиндымы, который со своей старухой, как и многие старики, летом предпочитал жить в чуме на другой стороне озера. Завхоз Егор принес им полтуши мяса дикого оленя. Два дня отлеживалась, приходила в себя эта ватага, Илья было уже начал сомневаться, не дал ли маху с этими бичами, как сразу же стали их называть на фактории, его строителей. Но на третий день они дружно протопали на край фактории, притащили сюда балок для инструментов и затюкали топорами. Работали без выходных, в любой день по всей фактории разносилось жужжание электродрели, стук топоров, голоса. На удивление всем бичи бойко подвели под крышу недостроенную кухню и принялись за склад. Илья сам слазил на крышу – хорошо ли утеплили потолок, остался доволен. «Молодцы, эти бичи-то, – похвалил он про себя, – наши-то так строить еще не умеют».
Правда, в работе вскоре получилась заминка, подтвердившая данное им прозвище бичей. Загуляли. У Амели случился день рождения, и бригада, заказав ящик водки из Туры, два дня в усмерть гуляла. Кричали, пели, потом на всю факторию матерились, побили за что-то Мефодьку Фаркова. Отлежавшись снова, как ни в чем не бывало, работали. И вот опять день рождения, теперь будто бы у этого, побитого блатняги, Мефодьки.
* * *
Вышел из конторы Илья, а на улице такая благодать – денек разгулялся куда тебе с добром. Яркое солнышко улыбалось во все свое лицо в просторном небе, над факторией, над озером, широко раскинувшимся между двумя большими хребтами – Шаманским бубном и Лосиным горбом. Из домишек, из чумов повылазили люди, сидят на травке. Кое-где прямо на улице разожгли костры, около них копошатся женщины, тут же рядом ползают голозадые ребятишки. Собак не видно – хитрецы, все попрятались в тень. Лишь олени да ребятишки – школьники нарушали эту благословенную тишину: брякая колокольчиками, щелкая ногами, бегали олени от проснувшихся паутов, да с озера раздавались крики ребятишек – купались, черти, в ледяной воде. Не много таких деньков отпускает природа Северу, радоваться бы в такой день, а не ругаться. Не любил ругани Илья, да и не умел он этого делать. Из своего в общем-то нехитрого жизненного опыта он сделал вывод: руганью и криком ничего путного не добьешься, а вот на доброе слово люди чаще всего отзываются взаимностью.
Встретился маленький мужичок Коля Анкоуль, родия Семена. Илья про себя усмехнулся – мало на фактории людей без прозвищ и разных кличек. С чего бы это? То ли оттого, что полно однофамильцев, а различать как-то надо, то ли еще по какой причине, но клички и прозвища очень точные. Коле уже перевалило за пять десятков, скоро на пенсию, но для всех он – Колякан, то есть малыш Коля. А все верно: маленькая собачка всю жизнь щенок.
– Бэе, помоги разогнать балок. Мы с тобой вон какие лбы, быстро они у нас забрякают ногами, – пошутил Илья.
– Я не милиционер, – важно сказал Коля.
– Пойдем, пойдем, Семена уведешь домой. Пьяный, говорят.
В балке, оказывается, их увидели издалека – в открытую дверь. Повыскакивали оттуда, как зайцы, и – за балок. А там, кто прижимаясь к земле, кто ползком, прячась за кустами тальника, дали тягу к озеру. В балке остались только двое: на грязном полу среди щепы, пустых бутылок и окурков, пьяно сидя качался Семен и рядом с ним топтался, что-то втолковывая, Мефодька.
– Семен, а Семен, ты про собольков-то, того, не брякни, слышь…
– Не-е… Я про соболя никогда… Ты хороший друг, выпить дал, теперь друг мне.
«Вот на что пьет Семен. Надо будет разобраться». Илья придал своему темному лицу суровый вид и вошел в балок.
– Ну что, бэе? Что-то долго тебя рожали, – обратился он к Мефодьке.
– А что я сделаю, – затараторил невинно Мефодька, разводя руками, – не буду же я их выгонять, верно?
– Давайте по домам.
– А куда я?.. Меня в эту камеру… Ээ… в этот балок переселили. Здесь моя квартира. Бичи в общаге дерутся, ну их к лешевой матери, – Мефодька пьяно потоптался и на всякий случай выпрыгнул на землю.
– Не буду же я их выгонять, верно? – повторил Мефодька для Коли. Но тот промолчал. Семен все еще, сидя, качался. Была у него, пьяного, такая привычка.
– Семен, – Илья взял его за руку и, потянул, – иди домой.
– Никуда не пойду, – Семен открыл глаза.
– Пойдем, – Илья потянул сильнее. Семен уперся. Маленький Илья обхватил его сзади и приподнял, но тот расшиперил ноги и зацепился за трехногий стол. Загремели кружки, банки, бутылки.
– Бороться хочешь? Давай! – Семен шустро крутанулся и, как медведь, облапил директора. Началась возня.
– Меня не возьмешь! – хрипел Семен.
Илья тоже стал жать Семена к стенке, и тот опять что есть сил уперся, и тут, рванув на себя, Илья бросил его в угол. Семен, взбрыкнув ногами, мешком свалился на чей-то полушубок и остался лежать.
Илья постоял, раздумывая, а потом выпрыгнул из балка и загремел железной щеколдой, которой запиралась дверь.
– Семен, я передумал. Мы запрем тебя здесь, чтобы ты больше никуда не шлялся. Считай, что попал в кэпэзэ.
Илья хлопнул дверью, но запирать не спешил, просто поддерживал рукой. И тут же, оттуда на дверь навалился Семен. На это и рассчитывал Илья.
– В жизни не сидел в кэпэзэ и не буду! – запыхтел Семен, – это у Лунохода в Туре кэпэзэ гостиница…
Илья еще для вида поупирался, потом отпустил дверь – и Семен вывалился на землю.
Колякану с Мефодькой стало смешно.
Со стороны стройки подошел бригадир Санька Софьянников. Трезвый.
– Что тут происходит?
– Тебя хотел спросить. Что-то долго Мефодия рожали, – Илья посмотрел на бригадира.
– Его вообще не надо было рожать. Дмитрич, не беспокойся. Завтра начинаем работать и никаких больше праздников.
В последнее время Саньку было не узнать. Ходил серьезный, задумчивый, не пил.
– Дмитрич, хочу поговорить с тобой.
– Говори.
Санька посмотрел на Мефодьку, помолчал, раздумывая, и заговорил:
– Слыхал я, механизаторы тебе нужны.
– Нужны.
– Возьмешь меня?
– Трактористом?
– У меня широкий профиль. Даже корочка есть.
– Что ж ты молчал-то! – посветлело темное лицо директора. Саньке он начинал верить, выдел его работу. – А я уж в Туру собирался лететь.
– На Кланьке женится, – сообщил новость Мефодька.
– Да? – радостно засиял Илья.
Что ж, действительно новость. И добрая притом. То-то Санька в магазин зачастил, значит, к Клавдии Ивановне ходил.
Но Санька, словно ничего не слышал, продолжал:
– Как на духу говорю тебе, Дмитрич, нравится мне у вас. Просто здесь, без всяких хитростей жизнь. И природа чудная, легко дышится.
– Скажи, Кланька охомутала, а то – природа чудная, – усмехнулся Мефодька. – Визжать еще будешь…
Санька сверкнул глазами:
– Не мельтеши! Закончим звероферму и – катись отсюда, понял? Не нужен ты здесь… – И решительно обратился к директору: – Дмитрич, вот что: дай-ка мне этих, как их, Лунохода с Хулиганчиком, заставлю заплот строить для фермы. Тут особого мастерства не требуется. Они как миленькие у меня будут, да и дела ускорим.
– Бери, бэе, хоть сейчас бери.
– Вот и хорошо. И больше не беспокойся, завтра начинаем работу. А потом я трактора поставлю на ноги. Когда я что-то захочу – злой становлюсь, но от своего не отступлюсь. А ты своими делами занимайся…
Чуть не перекрестился Илья. Воистину не знаешь, где потеряешь и где найдешь. Просветлело сразу в голове, легко стало, словно гора с плеч свалилась. Будет новая звероферма, оживут трактора, значит, сумеют навозить дров к детскому садику, интернату, а там можно будет залатать и другие дыры, хэ, пойдут дела. За нарушение всяких там инструкций, конечно, вкатят выговор, но это чепуха, главное, дела трогаются.
Илья бодро зашагал по тропинке к фактории.
