Текст книги "Сибирский рассказ. Выпуск V"
Автор книги: Еремей Айпин
Соавторы: Софрон Данилов,Владимир Митыпов,Николай Тюкпиеков,Алитет Немтушкин,Барадий Мунгонов,Николай Габышев,Дибаш Каинчин,Митхас Туран,Кюгей,Сергей Цырендоржиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Монгуш Кенин-Лопсан
ДЕРЕВО С ДУПЛОМ
Я искал камень, чтобы сделать себе брусок для точения. Побродив, подошел к берегу Ортен-Ос, где много гальки. Хожу по мелкой воде, разглядываю каменистое дно. Здесь можно найти то, что мне нужно. Но подходящий материал все не попадался. Поперек речки переброшено подгоревшее дерево. Я двинулся было по нему на другой берег, как вдруг прямо над моей головой отчаянно расчирикались два воробья. В чем дело? Воробьи, покружившись, стихли и уселись на ветке прибрежной ивы. Я внимательно оглядел дерево, по которому брел. У комля оно обуглено, ствол – высохший, но на теневой его стороне появились зеленые ростки.
Сколько можно стоять на одном месте? Ничего интересного не обнаружив, я тронулся дальше. Но воробьи снова запорхали над моей макушкой, словно видя во мне своего врага. Волнуются, пищат. Я замер на месте – они успокоились и вновь оказались на ветке, тесно прижавшись друг к другу крылышками. Я пригляделся и увидел: на иве есть дупло, из него торчат четыре маленьких клювика.
Внезапно вода в реке забурлила и потемнела. Признак надвигающегося наводнения! Не иначе как взбунтовался Хондергей, это с ним иногда бывает. Если хлынет вода, берега подмоет, и тогда дереву с дуплом, где обосновалась воробьиная семейка, несдобровать. Я вдруг испытал к птенцам отцовское чувство: понял, что покинуть их в беде не могу.
Дуплистая ива непрочно держалась в рыхлой почве. Я обнял ее обеими руками, раскачал и вытащил из грунта вместе с корнями. Испуганные воробьи чуть не выкололи мне глаза, щиплют шапку, галдят. А я осторожно, как детскую люльку, волоку иву на безопасное место. Пока тащил, лоб у меня весь взмок, – ива была тяжела, да и сучья во все стороны топорщились.
Подальше от берега я раскопал руками ямку и пристроил дерево на новом месте. Чтобы ветер не свалил его, укрепил ствол со всех сторон прутьями. Потом пошел домой, а воробьи остались хлопотать возле дупла.
Вскоре вода спала. Через речку уже можно было перебраться на коне. Я снова наведался к Ортен-Ос. Половодье там поработало основательно – даже лежавшее поперек течения подгоревшее бревно унесло вниз.
Я поспешил к своей дуплистой иве. Наводнение не коснулось ее. Воробьи были тут как тут и, увидев меня, засновали в воздухе взад и вперед. Из дупла высунулись птенцы и раскрыли рты. Я поймал в траве восемь кузнечиков и поровну поделил их между воробьятами. Затем удалился, чтобы не мешать птицам. Старшие воробьи сделали надо мной три круга и полетели к своему дому.
Перевод с тувинского Э. Фоняковой.
ЛОПАТА
Люди привязываются к предметам: один – к своему ружью, другой – к аркану, третий – к огниву. Что же касается меня, то мне дороже всех остальных вещей обыкновенная лопата. Вы спросите – почему? В двух словах на это, пожалуй, не ответишь, но все-таки рассказать попробую.
…Далекое, далекое уже теперь время. На большом кедре раскуковались кукушки. Я еще сплю, но сквозь дрему слышу, как дедушка Чогдурбан поторапливает домашних:
– Скорее грейте еду! Я опоздаю на строительство дороги.
Сбросив одеяло, выскакиваю на середину юрты.
– Дедушка! Возьми меня с собой!
Бабушка в ужасе, но дед, секунду подумав, кивает головой:
– Ладно, собирайся. Только побыстрей.
У входа в юрту уже гомонят мужчины – добрая половина нашего аала отправляется на стройку. Усевшись верхом на нашего белолобого рыжего быка, я возглавляю шествие.
Добираемся долго. Возле старой крепости делаем привал на ночь, разводим костер у большой ели.
Устроив для меня подстилку, дедушка велит мне укладываться, но разве уснешь, когда еще вовсю полыхает костер, ярко светят звезды и со всех сторон слышатся интересные разговоры. Вот прихлебывают из пиал чай строитель-дорожник Эзирбей и единственная во всем нашем отряде женщина – активистка Салбаккай.
– За работу на строительстве денег не платят, это вам, конечно, уже известно? – спрашивает Эзирбей.
– И правильно! – горячо отзывается Салбаккай. – Дорога каждому нужна. Ведь она свяжет Туву с Монголией, с Советским Союзом. Для себя потрудимся, не для других.
– Очень трудное место будет на Шивээ, дарга, – вмешивается в разговор мой дед. – Помню, мы однажды перебирались на зимнее пастбище. Мальчишка этот, – он указывает на меня рукой, – в люльке еще посапывал. Бабка его, моя жена, ехала верхом на коне, люльку перед собой держала. А тропа узкая, того и гляди оступишься. Вдруг вижу, корова боднула лошадь в бок. Та – на дыбы. Люлька с внуком – вниз! Хорошо, ее какой-то снежный сугроб удержал. Подбегаю, люльку всю снегом завалило. Ну, думаю, задохнулся парень! И вдруг – плач послышался. Я давай сугроб руками раскидывать, тут люлька и показалась.
Разволновавшись от воспоминаний, дедушка Чогдурбан глубоко вздыхает, ласково поглядывая в мою сторону.
– Да-а, – заканчивает он свой рассказ. – На Шивээ нелегко придется. Раньше там только на лошади или быке верхом можно было пробраться, ни сани, ни телега не прошли бы. Если тропу расширить, новая дорога Хондергея быстро к синему морю добежит! Лишь бы только люди не разбрелись.
– Пока Салбаккай с нами, ни один мужчина домой не удерет! – шутит Эзирбей.
Еще до света мы встаем и пускаемся в путь. Впереди – гора Шивээ, о которой ночью рассказывал дедушка и где я чуть не пропал вместе со своей деревянной люлькой. Здесь Эзирбей начинает показывать, где и как расчищать местность.
Свежая утренняя роса холодит ноги. Кругом, куда ни посмотри, камни – большие – словно сарлыки, и маленькие, похожие на черных овец.
– Подойди сюда! – зовет меня дедушка. – Видишь этот камень? Он называется Монгун-Каккан – то есть «разбей серебро».
– Почему? – удивляюсь я.
– В старину здесь дробили серебро. Во всяком случае, так говорят.
– А потом что?
– Потом серебро делили между собой.
К объяснениям деда прислушиваются парни, которые уже нацелили на Монгун-Каккан железные ломы.
– Пожалуй, обойдем этот камень стороной, – говорят они. – Раз у него даже имя есть…
Кругом закипает работа. Мелькают загорелые руки, деревянные рычаги, лопаты. В обед на дереве появляется объявление:
«Кто сломает лопату, тому не будут продавать крупу!»
– Инструмент берегите как зеницу ока! – строго напутствует рабочих Эзирбей. – У нас его мало.
Подкопав большой обломок скалы, похожий на юрту, молодые мужчины пытаются свалить его вниз. Но пока им ничего сделать не удается – лишь мелкий щебень с шумом летит на землю. Эзирбей спешит туда.
– Эх вы, лентяи! – подтрунивает он над парнями. – С одним камушком справиться не можете. – Но, взглянув на потные лица и спины, меняет тон: – Вы устали, ребята. Пора отдохнуть.
Наступил вечер. Открыли торговую палатку. В ней продавали пряники. Под горой Шивээ зазвучали шутки и смех. Дедушка Чогдурбан достал из походной сумки игил и принялся на нем играть, а черноглазая Салбаккай запела тут же сочиненную песенку:
Круглых пряников ты мне
в лавке не купил.
Любишь ты меня еще
или разлюбил?
Недостатка в слушателях не было, в аплодисментах – тоже. Рабочие развеселились, а парни, возившиеся с обломком скалы, заявили Эзирбею:
– Мы уже передохнули. Пойдем, попробуем одолеть этот камень.
Дружно взявшись, они сбросили тяжеленную «юрту» вниз, под откос. В горах долго отдавался оглушительный гром…
Через несколько дней, когда многое на участке было уже сделано, устроили общий праздник. Была борьба «хуреш» и конные скачки. Награждали лучших. Моему дедушке торжественно вручили новенькую лопату. Восхищенно ее разглядев и потрогав пальцем острие, дед широко улыбнулся:
– Вот это подарок! Спасибо! За шестьдесят пять лет впервые награду за труд получаю, а поработал я на свете немало. Приеду домой, всем буду показывать, – он взмахнул лопатой в воздухе, – какую я замечательную, полезную вещь получил на строительстве дороги Хондергея!
…Когда дед отправлялся поливать пшеницу и брал с собой свой хондергейский приз, я увязывался за ним.
– Дедушка, – умильно просил я, – можно, я теперь канаву покопаю?
– Вон у куста стоит деревянная лопатка, возьми. Я ее специально для тебя выстругал, – отвечал он.
Трудно было скрыть свое разочарование – ведь я мечтал о железной лопате! – но что мне оставалось? Я брался за деревянную и помогал деду.
Наше зимнее пастбище находилось в тот год в местечке Сары-Белдиг, то есть Желтый косогор. Мы пасли стадо колхозных коз. Однажды дедушка Чогдурбан достал свою знаменитую лопату и сказал:
– Завтра у нас шагаа – Новый год. Пусть бабушка наготовит вкусной еды, а мы с тобой, – дед указал пальцем на меня, – пойдем кошару чистить: у коз тоже должен быть праздник.
Дед вышел из юрты. Под скалой Энмек-Хая он насыпал солонца, все козы сейчас же устремились туда.
– Бери веник, – распорядился дедушка. – Подмети сперва возле юрты, потом приходи ко мне в кошару. Я буду копать, а ты – выносить навоз.
Мы трудились до самого обеда. Дедушка сноровисто орудовал лопатой и почти совсем очистил большую кошару. Я складывал навоз в большую кучу под кедром. Козы начали заполнять помещение. Одна из них, белая с желтыми подпалинами, опрокинулась на спину и от радости, что в кошаре так чисто, задрыгала копытцами. Дедушка наконец разогнул спину и улыбнулся:
– На, возьми, – вдруг протянул он мне свою лопату. – Копай теперь ты. Здесь немного осталось, а я буду таскать.
Мы поменялись ролями, и тут я сразу почувствовал, насколько моя прежняя работа была легче: лоб у меня сейчас же покрылся каплями пота. Они стекали по щекам, носу, щекотали мое лицо.
– Держись! – увидев, что я утомился, сказал мне дед. – Я вижу, из тебя неплохой скотовод получится: себя в работе не жалеешь.
И, помолчав, добавил:
– Теперь эта лопата будет твоя! Хочешь?
Еще бы я не хотел! Сияя от счастья, я смотрел на своего щедрого деда, а он стоял, склонившись, и гладил рукой белую козочку…
…Я не стал скотоводом, но по-прежнему люблю и умею трудиться. Этому научил меня мой дедушка Чогдурбан, чьей любимой поговоркой всегда были слова: «Кто работает, того и уважают». А стоит мне взять в руки или увидеть поблескивающую на солнце лопату, мне сразу вспоминаются дни, проведенные под горой Шивээ, темно-серый камень Монгун-Каккан, вкусные пряники и звонкий голос Салбаккай, разносящий по окрестным горам и долинам веселые частушки:
Подойду я к телефону,
ручку покручу,
голос ласковый любимой
услыхать хочу!..
Перевод с тувинского Э. Фоняковой.
СМЕРТЬ ПТИЦЫ ОНГУЛУК
Я – сын охотника и поэтому люблю слушать всякие охотничьи были и небывальщины. «Не сходить ли мне вечером в клуб, – подумал я, когда был в селении Кара-Холь. – Вдруг повстречаю кого-нибудь из интересных стариков?»
Так я и сделал. Но на клубных дверях висел большой замок. Побродив немного в одиночестве, я спустился к реке Алаш. Солнце уже почти скрылось, и в закатном освещении мелкие волны на речной поверхности напоминали стадо белых овечек, пасущихся рядышком с великанами-сарлыками – с ними были сейчас схожи большие черные камни, торчавшие из воды. С левого берега кто-то отплывал на лодке, нагруженной сеном.
Когда лодка приблизилась, я увидел, что ею правит старик. По всей вероятности, он очень устал, потому что лоб его блестел от пота.
– Давайте я вам помогу! – предложил я.
Мы стали выгружать сено и таскать его охапками наверх. Дед мне представился, но, соблюдая старинный народный обычай, не стану здесь называть его имени, дабы не накликать на нового знакомца беды. Дам еще прозвище, – например, Балдыжык, от слова – «балды» – топор.
– Где вы живете? – спросил я Балдыжыка. – Возле реки?
– Нет, – покачал головой лодочник. – Я с озера Кара-Холь.
– Вот как! Рыбачите, наверное, охотитесь?
– Ну конечно! – рассмеялся Балдыжык. – У нас все тут этим занимаются. Как же иначе?
И, словно почувствовав мой интерес ко всяким охотничьим происшествиям, он рассказал мне интересную историю.
– На нашем озере, – начал дед, – водится птица онгулук. Она довольно крупная, ростом с журавля. Голос у нее пронзительный. Увидит какого-нибудь зверя – сразу начинает кричать. И тогда все говорят: «Онгулук беспокоится, пора готовить ружья к охоте». Я был мальчишкой, когда однажды всполошились женщины, доившие у самого берега коров. Я подбежал к ним. «Смотри, – сказали они мне, – посреди озера что-то белое трепыхается. Видишь?» Я стал всматриваться вдаль. Там действительно происходило нечто необычное. Летели вверх брызги, кто-то бился в воде, доносился какой-то шум. Я соединил вместе два бревна, уселся на них верхом и, подгребая дощечками, поплыл на середину озера. Здесь изо всех бил плескалась большущая рыбина, то ныряя, то выныривая обратно. Сперва я ничего не мог понять, а потом вдруг заметил, что из рыбьей пасти торчит птичье крыло. Я глазам своим не поверил, но – клянусь! – это было именно так: рыба заглотила онгулука! Может быть, птица летела в поисках корма очень низко над водой или просто плавала по озеру. Тут-то ее и подстерегли острые рыбьи зубы. Есть такая пословица: «Жадное брюхо убивает хозяина». Рыба утомилась и затихла. На ветру шевелились высунувшиеся из ее рта онгулучьи перья. Я подплыл ближе и сделал попытку вытащить эту удивительную пару из воды к себе на бревна. Но прожорливая рыбина задергалась и спихнула меня в озеро. Я чуть не утонул, еле успел схватиться за свой плот. Греби мои унесло в сторону. Я с трудом добрался до берега.
– И что же дальше? – спросил я старика, недоверчиво улыбаясь, ибо смелые полеты фантазии в рассказах охотников и рыболовов занимают не последнее место.
– Через пять дней эту рыбу выкинуло на песок, – ответил Балдыжык. – Огромная была, ребра, как у барана, голова – прямо козлиная! – Дед широко развел руки в стороны, показывая размеры рыбины. – Вороны и ястребы скоро всю ее расклевали. А над озером долго летали потом белые перья онгулука.
– Да-а, – сказал я, – удивительная история! Спасибо.
Балдыжык задымил трубочкой и, помолчав, рассудительно заметил:
– Жадность никогда не приводит к хорошему. Ну, проглотила рыба онгулука. И что? Сожрать не сумела, только себя и птицу погубила.
Я с ним вполне согласился.
Мы вернулись к реке. По Алашу продолжали сновать маленькие белые волны. Но теперь они уже напоминали мне не овечек, а белые перья погибшей птицы онгулук, которая умела своим криком предупреждать людей о начале охоты…
Перевод с тувинского Э. Фоняковой.
Андрей Кривошапкин
ПО ОЛЕНЬЕЙ ТРОПЕ
На новую стоянку
В трудной жизни оленевода мало что сравнится с подготовкой и переезду на новое пастбище и с самим переездом.
Почему?
Да потому, что кочевье всегда сопровождается радостным оживлением и ожиданием чего-то нового.
Но, конечно, переезд дело хлопотное, особенно для взрослых.
Рано утром они разбирают чумы. Все части каркасов аккуратно складывают и крепко связывают в длинные тюки. Очень важно хорошо упаковать одежду, постель и посуду. Одежда и постель должны быть сухими, посуда – целой!
Теперь надо поймать опытных, выносливых рабочих оленей и все подготовленные тюки хорошо закрепить на них. Нагружают оленей так, чтобы и при большом и малом переходе им было удобно идти, чтобы груз не ерзал на боках и спине, не натирал шкуру. Олень животное выносливое, но все равно человек должен помнить о нем, как о члене своей семьи, и помогать оленю быть здоровым и сильным.
Опытный рабочий олень любит перевозить только свою привычную ношу, ну, например, посуду. На первого попавшегося ее не погрузишь. Вьючный олень то и дело встряхивается, будто его щекотят, посуда в мешках гремит, и олень пугается: прыгает, резко разворачивается, стараясь сбросить громыхающий груз.
На самых умных и смирных оленях кочуют ребятишки. Для них есть специальные седла-онье с высокими шишками на деревянной луке спереди и сзади. По бокам к луке привязаны дощечки, обтянутые замшевыми шкурами. В таком седле малышу удобно. Не упадет ни вперед, ни назад, и вбок не свалится. Сидит как в люльке, только голова да плечи торчат!
Детали каркаса чума или кочевой палатки, связанные в длинные тюки, подвешивают на оленя по бокам. Такой олень идет без седла.
К одному оленю на прочном поводке привязывают всех собак. Не сделаешь этого – собаки во время перехода будут то и дело разбегаться и распугивать диких зверей, какие водятся в округе; иногда они на молодых оленят нападают, а то и в гори отлучаются. Вот и ведет их на привязи привыкший к этим спутникам невозмутимый олень.
Апока любит кочевать. Интересно приходить на новые, необжитые места или возвращаться туда, где стадо давно не проходило!
Особенно приятно кочевье, когда его назначают в ясный солнечный день. Но это как повезет. Оленеводы переезжают с места на место не тогда, когда хочется, а когда необходимо пастбищу и стаду. Ведь стадо пасут на одном месте всего четыре-пять дней. Дольше нельзя: тысячи оленьих копыт вытопчут ягельники, и они не скоро восстановятся, пожалуй, только лет через двадцать.
Вкусный сытный мох ягель – любимый корм оленей, и пастух обязан беречь ягельные пастбища. Пришло время, и бригада снимается с места. В дождь, в снег – все равно.
Апока шустро помогает бабушке и деду. В такой день мальчик незаменим.
Рабочие олени – широкогрудые красавцы, видно, почувствовали, что настал день переезда, и близко никого не подпускают. Только заметят человека с арканом-маутом – убегают. А кочевье не отложишь! Какой же оленевод будет терять дорогое время, погода в любую минуту может испортиться. Поэтому вьючных оленей надо ловить быстро.
На пути оленей пастухи устроили засады. Апока с ребятами, оседлав своих верховых, погнали оленей к засадам. Притаившиеся там пастухи подпускают их ближе и ловко кидают свои мауты. Вот и вся хитрость.
Иногда мауты ложатся точно, и оленей отлавливают без крика и суеты. Но не всегда получается с первого раза. Вот уж когда пастухи сердятся и на оленей, и на арканы, и даже друг на друга! Вокруг такие недовольные лица, будто среди дня опустились на землю сумерки.
Наконец нужные олени пойманы. Сумерки рассеялись! Улыбающиеся во весь рот оленеводы сходятся в круг, закуривают и азартно вспоминают, кто и сколько раз промахнулся.
День нынче для переезда отличный. В высоком синем небе купается огромное бело-золотое солнце. На землю накатывают ласковые потоки тепла. Последний раз осматривают оставляемую стоянку, убирают мусор. И в тайге должен быть после тебя порядок!
Все оленеводы в седлах. Радостные, возбужденные Апока, Петя, Юрка и Гоик ждут команды, придерживая своих верховых.
Кочевать со стадом дело сложное. Оленей нельзя без конца подгонять. В пути они должны и воды из реки спокойно напиться, и ягеля в охотку пожевать.
Апока давно все это знает и ведет себя степенно. Но, конечно, помнит, как любил носиться на своем верховом, когда был поменьше и только учился помогать взрослым. «Пожалей оленя! – говорил отец. – Разве не видишь, как он устал?»
Теперь Апока сам терпеливо объясняет товарищам, как вести себя, чтобы не мешать взрослым и чтобы от тебя была польза.
Когда стадо подогнали к новому стойбищу, чумы уже стояли и возле каждого дымился костер. Запах жареного мяса перемешался с дымом, и воздух наполнял неповторимый аромат.
Обживать новое место начинают с чаепития, устраиваются прямо на траве. А уж после снова занимаются хозяйством. Рубят дрова, натягивают возле чумов походные палатки. Женщины доят олених-важенок.
Чиктикан удлиняет антенну портативной рации «Гроза». Вечером он выйдет на связь с поселком, поговорит с другими бригадирами, узнает, как идут дела у соседей.
К первой ночевке все готово. Мужчины усаживаются полукругом на зеленой лужайке. И начинается самое интересное – разговоры об охоте в здешних местах, о следующем переходе, о снежных баранах, которых еще случается встречать в горах.
А со стороны реки доносится веселый гвалт малышей да частое буханье, – видно, бьет хвостом, играет крупная рыба.
Маут Чиктикана
Солнце медленно скатывалось за гору. Горизонт затягивала прозрачная красновато-золотая дымка. Значит, и завтра будет солнечный день с легким ветерком.
Дети собираются возле Чиктикана. Отец Апоки человек бывалый. Его всегда интересно слушать.
Бригадир молча оглядывает мальчишек.
– Человек строит дом, – не спеша начинает Чиктикан, – может он обойтись без топора?
– Не-ет! – хором отвечает детвора.
– А может ли учитель заниматься с вами без книг!
– Конечно, может, – удивляется Юрка, – он же и так все знает!
– Я согласен с тобой, – улыбается Чиктикан. – На то он и учитель, но не может один человек знать все на свете…
Ребята молчат. Если так думает отец Апоки, значит, это правда. Бригадир зря слов не разбрасывает.
– Вот и оленевод без маута – не оленевод, – неожиданно говорит Чиктикан.
– Да, маут есть у каждого пастуха! – смеется Петя.
– Правильно, аркан есть у всех. А все ли умеют хорошо бросать его? Вы видели, как маут летит мимо цели?
Чиктикан протягивает руку к седлу, которое лежит на траве, и снимает свой аркан:
– Вот и посмотрим сейчас, кто самый меткий и умелый!
Дети растерянно переглядываются, и, наверное, каждый с досадой думает: «Как же я раньше не догадался потренироваться!..»
– Бросать будете по десять раз, – бригадир отмерил шагами метров пятнадцать и воткнул в землю кол, – вот на этот кол. Пусть это будет спящий олень. Научитесь ловить «спящего», разрешу бросать маут и на «бегущего», как на соревнованиях оленеводов. Помните?
Конечно, помнят!
На соревнованиях судья привязывает к столбу длинный шнур. На его конец укреплен колышек. Колышек резко бросают немного вверх и в сторону. Шнур вытягивается, и пока он не закрутился вокруг столба, оленевод должен успеть кинуть маут и заарканить колышек. На это дается только пять секунд.
Ребята побросали на траву куртки. И началась вокруг Чиктикана азартная игра.
Мальчики громко подбадривали друг друга.
Юрка из десяти бросков поймал колышек три раза, Гоик – два, Петя ни разу.
Апока в игре не участвовал. Он уже прошел с отцом эту «начальную школу». Накинуть маут-аркан на вбитый в землю кол ему не трудно. Недавно ему разрешили попробовать ловить оленей в стаде. Пока не очень получается, но все-таки… Зачем же он будет смущать неопытных ребят.
Апока наблюдает, иногда подсказывает, но так, чтобы не мешать отцу.
– Не напрягайся! – советует Чиктикан Пете. – Держи руку свободно. Смотри. – Чиктикан берет маут, неторопливо наматывает его на ладонь правой руки и резко кидает. Аркан, разматываясь, со свистом летит к цели и своей петлей точно накрывает «оленя».
– Здорово! – восхищенно кричит Петя.
Сколько спокойной уверенности в словах и делах бригадира. Уж он-то знает, что оленевод должен быть готов ко всему.
Разыгралась, допустим, в пути пурга, а олени твоей упряжки выбились из сил… Правда, олень животное выносливое, надежное. Но если все-таки он откажется идти или упадет, а кругом беснуется вьюга? Надо запрягать другого. И пастух ищет замену уставшему. Опытный глаз выискивает в стаде самого нужного сейчас оленя. А тот уже учуял, что его хотят поймать, и внимательно следит за каждым движением человека. Тут никак нельзя мешкать. Выручай, верный друг маут!
А бывает и так. Отколется часть стада или нападут волки, и тоже приходится срочно менять своего уставшего верхового. Нужный тебе олень ходит неподалеку, но к нему никак не подойти, даже солью не подманишь. И снова рука оленевода тянется к мауту.
Пастух, плохо владеющий арканом, – несчастный человек. У такого обычно и характер портится. Человек становится злым, раздражительным. Злятся на себя, на свою нерасторопность, а больше всего, конечно, на оленя! В такой момент может резко измениться его отношение к оленю. Пастух-неумеха уже не понимает и не бережет прекрасное животное. Сначала он под всякими предлогами отказывается пасти стадо. А потом вовсе убегает подальше от забот бригады и где-нибудь на стороне ищет легкую жизнь.
Отец Апоки частенько вспоминает разных случайных в своей жизни людей, которые прятались от привычной эвену трудной работы. Такие в бригаде Чиктикана не приживались.
«Какими будут стада после нас? Кто будет пасти их, растить молодняк, отыскивать новые пастбища? Сумеет ли молодежь сохранить верность делу дедов и отцов? – часто спрашивает себя Чиктикан. – Кто они, будущие оленеводы, зоотехники, ветеринары? – И сам себе отвечает: – Да наши дети! Кто же еще!»
Потому и возится Чиктикан всякую свободную минуту с товарищами своего сына.
– Выше нос, ребята! Не расстраивайтесь! – подбадривает отец Апоки. – Время у вас еще есть, только зря его не теряйте! Главное соревнование мы устроим в конце августа, перед вашим отъездом в школу. Победителю я подарю свой маут!
С ночевкой!
Стемнело. Стадо наконец улеглось, успокоилось.
Оленеводы собрались в чуме бригадира. Мальчики тоже здесь.
– Однако дожди пойдут скоро, все кости ноют, – ворчит дед Кооча.
– Это худо, оленей растеряем, – забеспокоился Николай. Он в бригаде первый год.
– А ты раньше времени не поднимай панику, – резко останавливает его Чино.
– Что будем делать? – обращается к товарищам Чиктикан.
Те некоторое время отмалчиваются, посапывая трубками.
По чуму плывет сизый табачный дым.
– Надо быстрее на хорошее место перекочевать, – подает голос Мэник.
– А я думаю, надо здесь постоять, – говорит Чино. Он чувствует, что его слова не очень-то одобряют. Многие думают о новой кочевке, хотят успеть до дождей. Но ведь только вчера сюда пришли. Надо же и оленям отдышаться, и самому отдохнуть, а то все время в седлах…
– Прежде чем переезжать, надо все изгороди починить, – снова вмешивается Николай.
– Верно, – соглашается бригадир.
– Значит, надо ехать да ремонтировать, – миролюбиво продолжает мысль Чиктикана Мэник.
– Так и порешим, – заключает отец Апоки.
– А ехать с ночевкой?
– Конечно. Иначе не успеть.
– Изгородь-кораль кое-где обвалилась. За день не управиться, – дед Кооча хорошо знает, как быстро разрушается кораль на горных речках.
– А кто поедет? Кому-то надо пасти стадо, кому-то искать отколовшихся вчера оленей, – продолжает ворчать Николай, будто бригада занимается этим в первый раз.
– Мэник, ты не хочешь поехать? – спрашивает бригадир.
– Хорошо. Только с кем?
– Мы поедем, ама[12]12
Ама – отец.
[Закрыть], мы, – Апока умоляющее смотрит на отца.
Отец сразу соглашается, он и не сомневался, что мальчишки напросятся.
– Поезжайте. Бери Петю и Юру. Да не забудьте, от хорошей изгороди зависит сохранность стада. Сами знаете, терять оленей нам никак нельзя.
– Ну что ж, – смеется Мэник, – с такой командой я не пропаду!
…Пока собрались, пока доехали – прошел день.
Палатку Мэник поставил на берегу, в тополиной роще. Юра сбегал за водой для чая.
Петя крутился в тальниках. Там что-то хрустело, ломалось. Это он собирал хворост.
Апока обложил камнями место для костра, чтобы огонь не перекинулся на траву. Ножом настругал щепок и подпалил их. В нос ударил сладко-горький дымок. Маленькое пламя нехотя разрасталось.
Повесили чайник. Мэник подготовил все для шашлыка.
А пока нагорит уголь, решили осмотреть изгородь-кораль.
Довольно широкая река обмелела. Просыпается она раза два в год – весной после таяния снегов и летом после обильных дождей. Тогда ее не узнать, вода подходит к лесу.
Сейчас река безобидная. Можно закатать штаны и перейти на другой берег. Оба берега густо заросли лесом. Он взбегает на крутые склоны, которые тянутся на десятки километров, – гряда за грядой, сжимая реку.
У подножий, в тени уже должны появиться грибы. Вот когда оленей не остановишь! Уходят вниз по реке, туда, где гуще лес, где больше грибов. Если реку в этом месте не перегородишь, можно упустить все стадо. Поэтому оленеводы каждый год проверяют – надежен ли кораль. Тянется он в обе стороны от русла реки, пересекает лес, поднимаясь выше и выше в горы, пока не упрется обоими концами в голые скалы. Там олень не пройдет, там неприступной массой сгрудились каменные завалы. А их преодолеет разве только снежный баран.
За год изгородь во многих местах сломалась. На отдельных участках ветром на нее повалило деревья. Работы предстояло много.
Мэник с сочувствием посмотрел на своих помощников.
Угля в костре было достаточно. Можно готовить шашлык.
Пока он жарился, напились чаю.
Вкусный получился ужин. Ребята позже не раз его вспомнят…
Нападение
…Полдня в окрестных горах перекатывалось звонкое эхо. Мэник срубал тонкие деревья для жердей. Мальчики обрубали на них сучья. Жерди подтаскивали к поломанным участкам изгороди. Сучья аккуратно складывали в кучу. Захламлять лес нельзя.
Мэник ловко укрепляет жерди, выправляет покосившиеся столбы, непрочные жерди заменяет новыми. Шаг за шагом, метр за метром взбирается бригада ремонтников в гору. А за ними тянется подновленный стройный кораль.
Работа нелегкая, но ребята не жалуются. Правда, чем выше поднимались, тем лес становится реже, деревья ниже и тоньше, на жерди такие не годятся. Теперь жерди приходится брать у подножия склона и втаскивать на гору.
Труднее всего приходилось Юре. Апока старался как-то подсобить ему, оставлял парнишке тонкий конец жерди, а сам брался за комель. Петя – парень крепкий и средние жерди старался тащить один.
Склон зарос желтовато-белым ягелем, под ним – лед. Скользко. Ребята то и дело падают. Их лица и руки давно исцарапаны. Но мальчишки не унывают.
Чтобы не очень уставать, весь путь в гору разделили на участки по сто шагов. И отдыхали только на этих отметках, не позволяя себе расслабляться. Посидят три минутки, молча вытрут ладонями пот с раскрасневшихся лиц и тащат дальше.
А Мэник готовит внизу новую партию жердей…
Юрка натер руки. «Плохо ему без рукавиц-то», – соображает Апока. Снимает свои брезентовые:
– Бери!
Юрка берет, надевает. Рукавицы ему велики. Но что же поделаешь. Мальчик давно понял, что зря не послушал вчера отца, когда тот велел взять рукавицы. Теперь из-за его, Юркиной, глупости достается Апоке.
Как приятно скинуть наверху ношу и присесть. Видно отсюда далеко-далеко. На перекатах река серебрится, на спокойных участках отливает в солнечном мареве золотом. У берегов толпится сплошная зелень тальников. За ними – широкая полоса нарядных тополей. А дальше – царство лиственницы. На горизонте горы стояли в голубой дымке, и казалось, что в них обязательно должна быть тайна.
– Вот куда поехать бы, а? – размечтался Апока.
– Поехали, – с готовностью откликается Петя.
– Сейчас нельзя.
– Почему? – спрашивает Юра.
– Надо же работу закончить.
– Ты же знаешь, скоро дожди пойдут. Стадо надо сюда перегонять.
Мальчики молча спускаются к Мэнику.
– Хватит, ребятки. Давайте пообедаем, – сказал оленевод, когда они пришла за очередной партией жердей. Мальчишки обрадовались. Работают-то с утра. Поустали, проголодались.
И они наперегонки побежали к палатке.
«Как оленята резвятся», – подумал Мэник, глядя им вслед.
