Текст книги "Возможность выбора (роман)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Чем плох сегодняшний вечер? Можно приступить к делу тотчас.

Позднее, когда они вчетвером под предлогом испытания автомобиля выехали за город, Маркус убедился, что на этот раз не все пойдет так просто и гладко. Маркус на всякий случай помалкивал, так как не умел непринужденно поддержать разговор моложавой жены механика. Эти люди знали точно, чего они хотят от жизни. По-видимому, сидевшая с надутым видом девчонка воспитана в том же духе. Подумав о всевозможных предрассудках, Маркус и вовсе расстроился. Перед ним поставят ряд заграждений и неизвестно еще, захотят ли их вообще убрать с дороги. Первым делом придется поднять якорь и отчалить от старой гавани. Маркус понимал, что, кроме этого, ему могут предъявить еще множество условий: он должен быть общительным, неизменно в хорошем настроении, уметь выходить из любого положения, разумеется, иметь неплохие доходы и быть достаточно самоуверенным – только с такими людьми считались в этой семье. Маркус понимал, что, задавшись целью заполучить Орви, нужно завоевать в союзники Лулль. Бойкая жена механика сумеет в подходящую минуту склонить чашу весов в нужную сторону.

Маркус, трезво оценивающий положение, ощутил чувство неловкости. Если бы эта ясноглазая девушка, сидевшая рядом с ним, подслушала его мысли, она могла бы спросить: какое отношение ко всему этому имеет любовь? И она была бы права. Маркус жаждал ласки, нежности, близости и понимания – только он опасался, попадет ли он когда-нибудь в эту прекрасную страну, потому-то он и взвешивал шансы на успех и пытался представить себе возможные препятствия.

Маркус все время как будто следил за собой со стороны. Он пытался быть по возможности предупредительным и казаться спокойным, хотя временами сердце готово было выскочить из груди. Этот хлюпик для него не помеха, куда ему до Маркуса. Маркус и виду не подал, тем более не стал бурчать под нос нравоучения, даже бровь не дрогнула и он не выругался, когда проезжал мимо машины, за рулем которой сидел неуверенный новичок. Маркус стремился подчеркнуть свое превосходство над всякими пижонами – жаль, что на шоссе не случилось ничего из ряда вон выходящего, что позволило бы ему еще убедительнее продемонстрировать твердость характера.

Прощаясь, Лулль сказала, что Маркус хорошо водит машину, ездить с ним – одно удовольствие. Орви молча протянула руку; возможно, Маркусу только показалось, что в глазах девушки мелькнуло любопытство.

Недели через две Маркус пригласил родителей Орви в ресторан. Он специально не стал намекать, чтобы они взяли с собой Орви. Лучше, если Лулль потом сама расхвалит ей Маркуса. И почему бы ей этого не сделать? Маркус не скупился и вел себя превосходно. Он приглашал Лулль танцевать, многократно извинялся за свою неуклюжесть, давая этим понять, что подобные заведения он посещает редко и не является праздным прожигателем жизни. Любой ценой следовало создать о себе мнение, как о человеке порядочном, заслуживающем доверия и прочно стоящем на ногах.

Если днем Маркус трезво планировал будущую жизнь и доказывал себе, что жену не берут, а завоевывают, то по вечерам и с наступлением ночи мысли Маркуса отклонялись совсем в другую сторону.

В его воображении постоянно возникала увядшая Сулли, она дышала тяжело, как дышит усталый человек. Она очень редко смотрела на Маркуса, но и сквозь опущенные веки ее глаза как будто сверлили мужа. Казалось, ее взгляд излучал тысячи вопросов, в нем перемешивалось прошлое и будущее, дети и любовь. Маркус мог упрекнуть себя в том, что когда-то он пошел за ней по влечению страсти. Вся же вина Сулли заключалась в том, что под платьем у нее ничего не было.

Иногда Маркусу казалось, что Орви далека и недоступна. Снова Маркус шел на поводу страсти, хотя и надеялся на этот раз на что-то большее, веря, что если начать сначала, то все окажется гораздо совершеннее.

По утрам Маркус чувствовал себя бодрым. Однако больше всего его смущала Кай. У девочки были реденькие волосики, и поэтому она казалась особенно жалкой и беззащитной. Когда девочка, склонив головку, смотрела на Маркуса, он отводил взгляд. Казалось, она понимает, что отец давно уже предал ее. Однажды, когда девочка наступила ногой на куклу и со спокойной деловитостью оторвала ей руку, Маркус залпом выпил полный стакан водки.

Щемящее сердце отпустило, Маркус похлопал себя по щекам, словно хотел избавиться от какого-то наваждения. К черту эту жалость, каждый имеет право устраивать свою жизнь так, как ему хочется.

Сулли старше его, она должна была бы предвидеть будущую драму и своевременно оттолкнуть Маркуса.

Внизу, под окнами, стоял красный БМВ, он вызывающе сверкал на солнце.

Здесь, в четырех стенах, право, можно свихнуться. Настоящая жизнь начинается где-то совсем в другом месте, там, где трясина повседневных мелочей не затягивает человека. Мужчина перестает быть мужчиной, когда его без конца притесняют.

Маркус был готов сесть за руль и взять старт, чтобы принять участие в захватывающей дух гонке.

20

Перебравшись в общежитие швейной фабрики, Орви никак не могла свыкнуться с новым образом жизни. До нее в комнате жили три девушки, имена которых начинались на А: Айно, Айли и Аста. Орви они казались неестественно похожими друг на друга. Даже думали и вели они себя одинаково. Вместе ходили в кино, по субботам единодушно отправлялись на танцы и возвращались оттуда в сопровождении трех парней. У девушек были одинаковые прически, губная помада переходила из рук в руки, а одежда с одних плеч на другие. За обедом они хлебали один и тот же суп, а разговаривая с Орви, употребляли одни и те же выражения. Они были намного старше Орви и работали на швейной фабрике уже долгое время. Твердо установившиеся привычки трех «А» Орви считала признаком ограниченности. С самого начала между тремя «А» и Орви возникла какая-то необъяснимая вражда, причину которой, в конце концов, не так уж трудно было найти. Орви, которая была единственным ребенком в семье, с первых же дней настроилась против соседок, она не хотела, чтобы кто-то снова навязывал ей свою волю. Орви с удивлением осознала, что Лулль и отец на самом деле предоставляли ей достаточно большую свободу действий.

Вначале три «А» отнеслись к Орви без всякого предубеждения. Когда Орви появилась, ее приняли как равную и проявили готовность включить в свой круг. Однако упрямство и несговорчивость Орви оттолкнули от нее трех «А». В возникшей напряженной обстановке Орви могла винить только себя.

Ссоры в большинстве случаев возникают из-за пустяков. Орви почувствовала себя оскорбленной до глубины души, заметив, что три «А» берут из шкафа ее платья и кофточки и время от времени надевают их на себя. Три «А» считали, что только недалекий человек может возводить такие пустяки в проблему. Орви ужасно злилась, когда видела, что, несмотря на предупреждения, с ее вешалок опять исчезала то одна, то другая вещь. Девушки не обращали внимания на ее недовольство – и снова пользовались то ее расческой, то полотенцем.

Когда Орви, почувствовав у своих вещей чужой запах, совершенно вышла из себя, три «А» уставились на нее с таким удивлением, будто увидели разбушевавшегося слона. С нескрываемым презрением они заявили:

– Эгоистка!

– Скупердяйка!

– Жадюга!

Никогда в жизни никто не приписывал Орви таких качеств. Она тяжело переживала эти нападки, замкнулась в себе, стала еще более желчной – кому приятно быть среди других чужеродным телом!

Орви не могла сдержаться и поругалась с тремя «А», когда те вернулись ночью, зажгли свет и, громко обмениваясь впечатлениями, стали укладываться спать. Она обозвала их самыми последними словами и вдруг заметила, что из шкафчика исчез купленный ею хлеб. Орви казалось, что ее преследуют, травят, что девушки назло хотят вывести ее из себя. В этом не было никаких сомнений. Чтобы воспитать Орви в своем духе, три «А» вытащили из-под носа у сонной Орви ее халат в красный горошек и, по очереди надевая его, шли через коридор в умывальню. Орви натянула на голову одеяло и немного поплакала. Она чувствовала себя беспомощной и одинокой.

Орви стала запирать свои платья и кофточки в чемодане, а халат накидывала поверх одеяла, хотя спать было жарко даже под тонким одеялом.

Скандал разразился, когда девушки привели парней.

Орви задрожала, когда они вшестером появились в комнате. Эти три пары совершенно не считались с тем, что в этой же комнате находится Орви. Орви, с головой укрывшись одеялом, задыхалась от жары и ярости и не знала, то ли ей закричать, то ли придумать что-нибудь другое.

Наконец Орви не выдержала. Она вскочила, натянула на себя халат и выбежала в коридор. Дверь за собой она оставила открытой настежь, надеясь, что они угомонятся. Вначале показалось, что выпад Орви никого не затронул. В самом деле, коридор был безлюдным, в нем горела лишь одна дежурная лампочка.

Но один из парней все-таки не выдержал – он выбрался в коридор, огляделся и, заметив в углу Орви, подошел к ней, сжимая кулаки. Орви съежилась, она подумала, что сейчас получит пощечину. Но парень повел себя вовсе неожиданно, он обхватил девушку и сжал ее, как в тисках. Орви вырывалась и хрипела какие-то проклятья, кричать она была не в состоянии. Так же неожиданно, как схватил, парень отпустил девушку. Тяжело дыша, он с размаху пнул ее ногой. Орви задохнулась от стыда и унижения. Расплата состоялась, парень зашаркал назад и закрыл дверь. Орви услышала, как повернулся ключ.

Когда парни ушли, Орви проскользнула в комнату, сладкое посапывание говорило о том, что три «А» спят глубоким сном.

В ту ночь Орви долго не спала, она никак не могла согреться. В конце концов усталость одолела ее. Перед тем как заснуть, она успела еще подумать, какой же она все-таки ребенок, и удивилась. Она впервые в жизни не спала всю ночь.

На следующий день три «А» прокомментировали ночное поведение Орви весьма кратко:

– Маменькина дочка!

– Святоша!

– Рёва!

Орви не стала никуда жаловаться, слишком противно было. Одна против трех она все равно не смогла бы ничего доказать. К тому же их считали старожилами в общежитии, и ее, новенькую, просто высмеяли бы. Тоже мне фигура, думает, что ее ограниченные нормы жизни превыше всего.

Сама она выбрала общежитие, теперь не годилось идти жаловаться ни к отцу, ни к Лулль. Без сомнения, они возьмут несчастного ребенка обратно под свое крылышко, но Орви не хотелось давать в руки мачехе все козыри.

Орви словно воды в рот набрала и попыталась мужественно вынести как одиночество, так и издевательские выходки трех «А». Не могло же это продолжаться вечно.

Правда, иногда ей казалось, будто она едет в поезде, который стоит на месте и никогда не прибудет на станцию назначения. Как и в поезде, она несколько раз в день открывала замок своего чемодана, когда ей было что-то нужно. Что же касается замков, то и три «А» стали очень бдительными, и в этом отношении у них появилось что-то общее.

В последнее время в общежитии стал орудовать вор. Опасность быть обворованными в какой-то степени сблизила два враждующих лагеря.

Целыми днями они не обменивались ни словом, но когда слухи о ворах стали все чаще звучать в коридорах общежития, три «А» перед тем, как уйти, говорили Орви:

– Не оставляй дверь открытой!

– Смотри, хорошенько запри дверь!

– Берегись, если оставишь ключ в дверях!

Орви ужасно боялась воров, ничуть не меньше, чем три «А». С тех пор она стала особенно аккуратной, и соседки по комнате ни в чем не могли упрекнуть эту задаваку. Орви не столько дрожала за свое добро – ее тряпки в общем-то не имели особой ценности, – в представлении Орви вор был каким-то чудовищем, монстром, даже косвенное соприкосновение с которым заранее вызывало слабость в ногах.

Присутствие вора взбудоражило все население общежития. Единодушное негодование, вызванное появлением паршивой овцы в стаде, сближало людей.

Где бы то ни было: в кухне, в умывальной, на лестнице, у столика вахтера, у входных дверей – повсюду, где жильцы встречались друг с другом, разговор сразу же заходил об этом невидимом, неизвестном и не ведомом никому субъекте, который уже неоднократно протягивал руку за чужим добром. Поначалу вор действовал преимущественно на этаже, где жили мужчины, и унес несколько костюмов. Мимо дежурного никто не мог пройти с большим пакетом незамеченным, и все же пиджаки и брюки исчезали из дома совершенно непонятным образом.

Поскольку всеобщее негодование как бы объединило всех жильцов в единую семью, Орви стала замечать, что с ней многие начали здороваться. Кивали или приподнимали шляпы даже те, кого Орви не знала по фабрике и кто прежде проносился мимо, не замечая ее.

Поэтому Орви не увидела ничего особенного в том, что ее однажды остановил какой-то конопатый парень и сказал:

– Добрый вечер!

Орви кивнула в ответ, переложила сумку с провизией в другую руку и пошла было дальше.

Парень попросил разрешения помочь ей и пошел вместе с Орви. Когда они тащились вверх по лестнице, парень сказал:

– Давно хотел с вами познакомиться. С того самого дня, когда впервые увидел вас. Простите мою назойливость, – парень протянул руку. – Меня зовут Кулло. Живу на втором этаже.

Орви улыбнулась. Назвав свое имя, она мельком взглянула на своего нового знакомого. Кулло был чем-то похож на Реди. У Орви защемило сердце. Чтобы хоть что-то сказать, девушка спросила:

– Что слышно о воре?

Они дошли до того этажа, где жили женщины, парень остановился на последней ступеньке.

– Вот он – вор, стоит прямо перед вами, – сказал он, протягивая Орви сумку.

Орви рассмеялась. Ей понравилось остроумие этого парня.

21

Каждый раз, заводя машину, чтобы отправиться на шоссе убивать время, Маркус имел в виду определенную цель. Он пытался отдалиться от дома и Сулли, а также и от детей. И хотя цепи были давно уже сброшены, все-таки оставалась какая-то незримая пуповина, связывавшая его с семьей. Удаляясь от города, он чувствовал, что эта непрочная нить становится все тоньше, а вскоре и вовсе порвется.

За рулем для него начиналась новая жизнь. Те часы, когда он был предоставлен самому себе, теряли внешне всякое содержание, просто машина накручивала километры, и больше ничего. Но именно в такие минуты Маркус как будто испытывал сам себя. Насколько важна для него семья? Вначале что-то словно вынуждало его побыстрее возвращаться домой, но постепенно это наваждение стало рассеиваться. Вскоре он настолько подавил свои чувства, что выезжал из города в любую погоду и при любых условиях, лишь бы почувствовать себя свободным вдали от дома.

Маркус ездил по самым разным шоссе, и следить за километрами стало для него в своем роде увлечением. Ему было интересно, сколько километров он проедет за одно и то же время на разных отрезках пути. Такие поездки в какой-то степени утомляли, хотя было совсем не плохо вымотать себя перед тем, как лечь спать. Вернувшись к полуночи, он принимал ванну, заглядывал на кухню и мешком валился в постель.

В котором бы часу он ни приходил домой, его всегда ждала теплая еда. Сулли проявляла чувство долга, словно Маркус возвращался домой после тяжелой работы и о нем надо было позаботиться. Заботливость Сулли раздражала Маркуса. Иной раз он вообще не прикасался кеде, но от этого ничего не менялось. Наконец Маркус махнул на все рукой, стал съедать оставленную ему пищу и при этом уже не думал о Сулли как о какой-то благодетельнице.

Постепенно Маркус возненавидел унизительную подобострастность Сулли.

В зимнее время поездки доставляли ему немало хлопот. Надо было налить в радиатор горячей воды. Он спускался с третьего этажа с дымящимся ведром, толкал парадную дверь, ходившую на тугой пружине, и придерживал дверь ногой, чтобы она не ударила по ведру и не расплескала воду.

Как-то вьюжным вечером Маркусу не захотелось никуда ехать. Он раздумывал и тянул время. С наслаждением вытянул ноги, перебрал газеты, лениво просмотрел заголовки, поколебавшись, взял на руки подошедшую Кай, погладил ее редкие волосенки и вдруг заметил взгляд Сулли, остановившейся посреди комнаты.

Маркус ждал, почему-то ему показалось, что жена хочет сказать нечто важное. Маркус и сам не знал, что именно надеялся он от нее услышать, но вдруг поймал себя на желании поговорить с Сулли. Может быть, уже пришло время во всем разобраться, поговорить начистоту. Сколько можно терпеть молча, в конце концов Сулли должна была высказать свои претензии! Возражения у Маркуса были давно уже припасены – совсем как свидетели, выстроившиеся в ряд в каком-то темном помещении, стоит только приоткрыть дверь, и хмурые лица подплывут к тебе, образовав полукруг, в центре которого, как обвиняемая, окажется Сулли. За этой несуществующей дверью стояло на страже весьма странное общество: испуганный Эвальт Раун, его спина заляпана грязью; отец Маркуса со вспухшим лицом и растрескавшимися от жара губами; Паула изо всех сил сжимает хворостину, даже пальцы ее побелели от напряжения; Юри схватил в кулак редкие волосенки Кай, словно хочет удержать на месте собравшуюся убежать девочку.

Сулли не отрываясь смотрела на Маркуса. Вдруг она взорвалась:

– Убирайся же! Поезжай! Ты что, не слышишь, трубы зовут, разинув золотые пасти!

Сулли повернулась на каблуках и ушла в соседнюю комнату. Щелкнул ключ в дверях.

Бедная глупая Сулли! Она боялась высказать то, что думала. Она, конечно, уверена, что Маркус проводит все вечера с какими-то женщинами. Но достаточно было замаскированного упрека, чтобы вывести пассивного Маркуса из равновесия. Какое она имеет право намекать на его неверность! Разве Маркус хоть раз упрекнул ее Эвальтом Рауном? Неопределенный намек Сулли прозвучал для Маркуса как прямое оскорбление, которое посмели кинуть ему в лицо. Поэтому внутри у Маркуса все забушевало еще сильнее.

К черту эту Сулли! Она должна быть благодарна, что ее муж никому не выдал семейной тайны и никогда не кичился своим великодушием – не каждый подберет брюхатую бабу!

Ладно, решил Маркус, немного успокоившись, он пойдет. Немедленно. Сулли еще пожалеет, что заставила его уйти. На бракоразводном процессе Маркус сможет сказать: моя жена много раз выгоняла меня на улицу. Хороший хозяин в такую погоду и собаку не выпустит, метель завывает, а Маркус – убирайся и раньше полуночи не смей показываться!

Неужели Сулли действительно думала, что Маркус может иметь какие-то дела с женщинами легкого поведения!

Где-то там, на грани небытия, парит девушка по имени Орви. Не человек, а светлый ангел. Временами Маркус старался забыть ее, теперь же Сулли насильно толкает мужа к Орви.

Рассерженный Маркус находил себе всевозможные оправдания. Может быть, уезжая по вечерам, чтобы в одиночестве подумать обо всем, он просто искал душевного покоя и нащупывал пути возврата к Сулли и детям?

Сулли и не стремится понять Маркуса. Разве не могла она предложить какое-то решение? Она никогда не обращала внимания на страдания своего мужа, ведь мальчишку, наконец, можно было бы и определить куда-нибудь.

Маркус сам себе хозяин, гордость не позволит ему долго оставаться здесь. Пусть Сулли бродит по квартире, держа детей за руки, пусть разглядывает толстых голых женщин и тучных быков на дядюшкиных картинах, прислушивается к тиканью часов и догадывается, что ее время истекло – никто уже ее не пожелает. Даже Эвальт Раун, злорадствовал Маркус.

Когда Маркус выехал за город, гнев его утих.

По шоссе плясала поземка, Маркус ехал прямо на нее. Ветер задувал временами в бок машины с такой силой, что трудно было удержать руль.

Снегопад все усиливался.

Свет фар едва пробивался сквозь белую пелену; придорожные сугробы, казалось, вздымались, как волны, словно хотели затопить дорогу.

Маркус прибавил скорости. Мотор взревел. Маркусу стало не по себе, надо бы повернуть назад, но не видно подходящего места. Он старался ехать как можно быстрее, чтобы колеса не застревали в снегу, – не хватало еще начать разгребать лопатой сугробы!

Тьма и метель разыгрались вовсю. Плотная белая стена скрывала километровые столбы и дорожные знаки. Маркус не имел ни малейшего представления, где он находится. Он ехал не очень долго и не мог быть слишком далеко от города.

В такую бурю лишь одинокие машины попадались навстречу. Они неожиданно возникали на дороге, казалось, их на мгновение выбрасывало вместе со снегом. Сверкнут два глаза – и вот уже снежный вихрь уносит их черт знает куда.

Маркус пригнулся к рулю, его взгляд пытался проникнуть сквозь надвигающиеся сугробы. Надо было найти место, где можно развернуться. Но все перекрестки казались безнадежно занесенными снегом, да и от шоссе осталась лишь жалкая борозда, по дну которой вилял красный БМВ.

Неожиданно в снежной пелене Маркус заметил человеческую фигуру. В следующее мгновение навстречу красному БМВ выскочил огромный грузовик, свет его фар метнулся высоко над головой. Маркусу показалось, что он сейчас окажется под брюхом этой громадины и ее огни проплывут над расплющенным БМВ. Но свет фар мгновенно метнулся влево. В вое метели послышался крик.

Маркус не мог пошевельнуть ногой; сведенная судорогой, она еще сильнее давила на педаль. Рука сама потянулась к выключателю, и красный БМВ покинул место происшествия с потушенными фарами.

Справа возникла черная стена.

Маркус выключил мотор. Открыв дверь, он упал в снег на четвереньки. Руки моментально промокли до локтей, в брючины густо набился снег, сапоги проваливались все глубже и глубже, казалось, сугроб не имеет дна.

Маркус барахтался, как утопающий, наконец он кое-как поднялся и поплелся к лесу. Он пытался укрыться за вековыми елями, затем обнаружил дерево, густые ветви которого доходили почти до земли. Головой вперед Маркус нырнул в темноту; здесь его вдруг оглушила тишина, снега под ногами было совсем мало. Он оперся спиной о дерево и сполз на землю. Карманы смялись, их отверстия казались зашитыми, застывшие пальцы никак не могли нащупать сигареты и спички. Маркус снова встал. Он был молод и силен, но почувствовал себя вдруг совсем немощным, словно крик на дороге перерезал ему мышцы. Закуривая, Маркус проявил осторожность, он повернулся лицом к стволу и сложил ладони лодочкой. Как только сигарета задымилась, Маркус пальцами потушил спичку. Одеревеневшие пальцы не почувствовали боли от ожога.

Маркус пытался трезво оценить обстановку. Смешно маскировать пламя, ведь ему все равно некуда бежать. Рано или поздно шофера БМВ, виновного в несчастном случае, извлекут на свет божий. Только сейчас Маркус сообразил, что он ехал по самой середине дороги. Из-за метели шофер грузовика не заметил прохожего; сворачивая в сторону, чтобы не столкнуться с БМВ, он наехал на человека.

Когда сигарета догорела до половины, у Маркуса вдруг задрожали ноги. Только теперь судорога прошла окончательно. Ведь еще совсем недавно ногу свело настолько, что он не смог сдвинуть ее с педали. Позднее никто уже не станет вдаваться в подробности, просто скажут, что он сбежал с места аварии.

От ужаса его словно пронзило болью. Маркус не мог оставаться на месте. Он раздвинул еловые лапы, швырнул в снег окурок и направился к машине, оставленной у обочины шоссе. Он не думал, что возле подозрительно покинутой машины могут собраться люди, поджидающие, когда преступник выйдет из леса. Маркуса подгоняла лишь одна мысль: побыстрее добраться до места аварии!

Торопливо распахнув дверцу, Маркус взгромоздился на сиденье, втащив за собой кучу снега. Заведя мотор, он принялся переключать скорости, чтобы вытянуть застрявшую машину. С большим трудом это ему удалось.

Но чтобы вернуться на место аварии, надо было прежде всего проехать вперед. Маркус выжал газ до отказа, машина, подпрыгивая, ползла по правой стороне дороги, время от времени задевая боком за сугробы. Мотор ревел, кашлял и чихал, но все-таки не сдавался и тянул.

Перекресток!

Разворачивая машину, Маркус едва не наехал на маневрирующий грейдер.

Маркус спешил. С момента аварии не могло пройти много времени. Маркус не смотрел на часы, из-за метели и шума ветра он потерял чувство времени.

Маркус узнал темную стену леса. Он уменьшил скорость и принялся напряженно смотреть вправо.

Навстречу неслась вереница грохочущих грузовиков. Каждая машина, словно выбрасываемая из глубины сугроба и сверкавшая навстречу Маркусу волчьими глазами фар, казалась злобно ревущим преследователем. Конечно же, шоферы гнались за красным автомобилем, чтобы раздавить его в лепешку. Маркус не сомневался, что именно жажда мести гнала людей на ночь глядя в метель, но у него не возникало никакой вражды к ним. Естественно, преступник должен понести наказание. Только они не знали, что Маркус уже едет в обратную сторону. Преследователи привыкли к тому, что преступник убегает прямо вперед и никогда не кидается добровольно в руки преследователей.

Показались огни города. Маркус испугался, выключил мотор. Машина заехала колесом в сугроб и остановилась. Он так внимательно искал место аварии, почему же оно не было отмечено толпой людей и сгрудившимися машинами?

Маркус представлял себе несчастные случаи по-своему. Тяжелое происшествие должно оставить свой след, и время с момента трагедии должно двигаться замедленно, словно плыть. Именно так было, когда умер отец Маркуса: покойник лежал несколько дней на помосте в амбаре, затем появились дальние и близкие родственники и знакомые. Никто никуда не спешил. Они простаивали там часами, сложив руки крест-накрест на животе, молчали или негромко переговаривались. Маркусу тогда казалось, что они пробыли у них во дворе хутора и в доме несколько недель.

Метель кончилась.

Маркус направил свой красный БМВ к дому. Снежные сугробы сверкали в лунном свете, как будто вокруг распростерлось застывшее во время шторма море. Может быть, метель занесла и машину и человека, и все мчались мимо неправдоподобно высокого сугроба, не обращая на него внимания.

Поставив машину в гараж, Маркус почувствовал себя вконец обессиленным. Его страшно раздражало то, что метель так внезапно прекратилась. Как могло случиться, что на относительно пустынной дороге он встретился с огромным грузовиком именно в то мгновение, когда там проходил человек? Теперь, когда сугробы застыли на месте, было совершенно непонятно, почему БМВ ехал посредине дороги. Маркус не смог бы работать на крыше, если бы он хоть на секунду забыл о существовании края и бездны.

Много дней Маркус ждал, что за ним придут.

Но его личностью никто не интересовался.

Несколько раз Маркус спускался в гараж, плотно закрывал дверь, садился в машину и думал: а что, если завести мотор?

Время шло, и там, где был огромный сугроб и где произошло несчастье, выросла трава забвенья.

22

Маркус включил фары, темнота уже давно опустилась на окрестности. Машина, которую они днем поставили на пожухлой траве у самой обочины дороги, казалось, висела теперь в огромной черной бездне. В бескрайней мгле медленно проплывали редкие снежинки, сбившиеся в сторону от слабого света подфарников, словно никакая сила притяжения не действовала на них.

Орви стало жутко. В этом тихом и уединенном месте они были точно отрезаны от всего живого. Тусклые огни машины едва светились, словно им вот-вот предстояло погаснуть.

Непроглядная тьма как будто надвигалась с непреодолимой силой. Безбрежная черная пустота была не только перед глазами, она проникала в мозг, в сердце, ползла дальше, захватывая Орви целиком. Если бы сейчас вдруг вспыхнул свет, она нисколько не удивилась бы, увидев свои руки и ноги черными.

– Поедем назад, – боязливо прошептала Орви.

– Ладно.

Маркус охрип, как и Орви, – они долго разговаривали в холодной машине. Когда в памяти Орви всплывали иные из дней, канувших в прошлое, ей казалось, будто она кричит против ветра, хочет сообщить миру что-то очень важное, но никто не слышит ее.

Орви скрестила замерзшие пальцы, и ей почудилось, будто раздался звон льдинок.

Маркус не спешил заводить мотор. Он положил обе руки на руль и глубоко задумался. Должно быть, и у него внутри была черная пустота. Сегодня Орви с удивлением поняла, как они все-таки похожи друг на друга. Такие похожие и все-таки чужие. Может быть, сходство как раз и отталкивает людей друг от друга?

Странными казались эти эпизоды прошлого – мелькающие пунктиры ее жизни, спотыкавшиеся о пробелы в памяти и вычерчивающие круги вокруг тех точек, откуда трудно было двинуться дальше.

В одном отношении Орви за этот день поумнела: причинявшие глухую боль воспоминания надо было облечь для себя в слова, а еще лучше рассказать о них кому-то – тогда покажется, что их можно будет навсегда забыть.

Правая рука Маркуса оторвалась от руля и рывками, словно вместо руки у него был протез, стала подниматься вверх, пока не опустилась Орви на спину.

– Нет! – вскрикнула Орви.

Рука отдернулась.

Орви стало стыдно.

– Странно, – устало проговорил Маркус. – Десять лет мы спали в одной постели, а теперь ты не выносишь даже моего прикосновения.

Орви вспыхнула. Она не хотела обидеть Маркуса. Именно сегодня, сидя в этой холодной машине, она снова, впервые за долгое время, увидела в Маркусе человека. Маркус никогда не считал Орви заслуживающей откровенности. Теперь же он до конца раскрылся перед своей бывшей женой.

Где грань между любовью и ненавистью? Не следует ли вообще отбросить столь большие понятия? Может быть, стоит поговорить о терпимости и о том, что больше я так не могу, не хочу, что чаша переполнилась. Чаша чего? Какая чаша? Всякое познание неопределенно, возможно, оно больше зависит, скажем, от расположения пятен на солнце, чем от чего-то другого? Люди находят выход, существует стремление вперед и путь назад. Даже у Орви хватало житейской мудрости понять это. Говорят и о тупиках, но ведь за стеной должно же начинаться что-то новое. Вот и Маркус хотел когда-то наложить на себя руки. Был бы уже десять лет скелетом. Ни тебе женитьбы, ни развода и никаких выяснений.

Маркус разогрел мотор и стал разворачивать машину. Фары выхватывали из темноты лишь небольшой участок дороги, свет скользил и тонул где-то в пространстве. Не было больше ни валунов, ни можжевельника. Орви не видела, сколько за это время намело снега на промерзшем кочковатом поле.

Машину потряхивало, – значит, они ехали дальше. С низкого сиденья не было видно дороги, лишь тьма кругом. За стеклом две застывшие фигуры, мчащиеся в никуда. А по ту сторону ржавой жестяной коробки плыли навстречу своей судьбе все остальные, верхом на волшебном помеле – с целью или без цели, но куда-то они все-таки неслись. Орви показалось, что из темноты на нее глядит женщина с нежным именем Офелия. Сморщенное лицо ее покорно улыбается, под подбородком выпучились два стеклянных глаза бесхвостой лисы.