Текст книги "Возможность выбора (роман)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Нет, она не должна давать волю воображению!

Лучше уж сделать шаг назад – в прошлое. Хотя бы под крыло Ванды Курман, с которой у Сильвии в первые годы замужества были очень поверхностные и натянутые отношения. Единый круг в дни рождения членов семьи, да и в том не для всех равные права. С самого начала был установлен распорядок, неизменный на все времена. Над головой старшей, а именно свекрови, сиял нимб значительности и первенства. На ее дне рождения никто не смел отсутствовать, пусть хоть свет перевернется! В преддверии этого дня Карл начинал бояться неожиданных командировок и жаловался, что вздрагивает при каждом междугородном звонке. Сильвии под любым предлогом надлежало увильнуть от совещаний или семинаров и заблаговременно, больной или здоровой, появиться у свекрови с определенным тортом в руке. В ее обязанности входили подсобные работы: она чистила серебряные ложки и перемывала посуду. Кая могла прийти к назначенному часу вместе с отцом, обязательно с бантом в волосах – взрослея, она стала стыдиться этого девчоночьего украшения, но протестовать не решалась, – и с букетиком душистых фиалок в руках. Если весна запаздывала, то хоть отправляйся за ними в венский лес! Поэтому Сильвия выращивала фиалки в саду, лелеяла их, разве что не обогревала своим дыханием. Набравшись опыта, начала укрывать их пленкой и поливать подогретой водой. Самые ответственные обязанности ложились на плечи матери Сильвии – Кая звала ее баба Майга, к такому обращению привыкли, даже старая барыня госпожа Ванда говорила – баба Майга. Она шла к сватье с утра пораньше, чтобы к приходу гостей успеть все приготовить. Несмотря на постоянство жизненных взглядов, Ванда Курман не терпела однообразия в кулинарии. К каждому дню рождения она выискивала новые и более замысловатые рецепты, и бедная баба Майга держала наготове в кармане передника успокоительные пилюли – не дай бог, если какой-нибудь деликатес пойдет насмарку. И, конечно, она даже заикнуться не смела о том, как ей это обрыдло. Ванда Курман и без того попрекала бабу Майгу, что та на двенадцать лет моложе ее, так что ни о какой усталости и речи быть не могло. Ей оставалось только краснеть, если Ванда Курман заставала ее присевшей на минутку на табуретку, когда ей уже не хватало сил метаться из кухни в столовую и обратно.

На второе место неписаные законы ставили Карла. Поздний и единственный ребенок заслуживал почти такого же, как его мамаша, уважения и заботы. В день рождения Карла старая дама в их доме появлялась заранее – в черном платье из тяжелого шелка, с кружевным носовым платком за поясом, на пальце кольцо с сапфиром. Под ее требовательным взглядом Сильвия чувствовала себя простушкой, которая мало что понимает в красивой столовой посуде, все в этом доме было случайным, будничным – товар третьего сорта. На кухне раскрасневшаяся баба Майга старалась унять колотившееся сердце. Сильвия бегала между кухней и гостиной и больно прикусывала губу, когда замечала то переставленную вазу с цветами, то передвинутые тарелки и чашки.

Дни рождения Сильвии проходили в куда более спокойной атмосфере. Случалось, свекровь вообще забывала о ее дате, а если и не забывала, то приходила с большим опозданием, заставляя себя долго ждать, и быстро уходила, ссылаясь на мигрень.

Третье место в этом ряду занимала Кая. О ее дне рождения любящая бабушка никогда не забывала и всегда приносила с собой какой-нибудь странный подарок. За детские годы их у Каи скопилось довольно много: открытки царских времен, клочки кружев, вязанные крючком салфеточки, бархатные цветы. Именно дни рождения научили девочку притворству. Принимая подарок, она взвизгивала и прыгала от радости, а потом навсегда засовывала бабушкино приношение в картонную коробку, стоявшую под книжной полкой в ее комнате.

На день рождения бабы Майги Ванда Курман не приходила никогда. В лучшем случае звонила, желала счастья, плоско шутила: мой пример не дает тебе покоя, торопишься меня догнать.

Все семейные тропки были давно глубоко протоптаны, пьедесталы вытесаны и расставлены по местам – потому-то и ценятся традиции, что благодаря им жизнь кажется вечной, они позволяют посмеяться над маленькой видимой распрей и поглубже запрятать большой страх.

Пока вдруг не выясняется: время безжалостно берет свое.

Как-то вечером Ванда Курман позвонила, официальным тоном приказала Сильвии позвать сына и заявила ему: больше она не в силах заботиться о себе сама и дело молодых подумать, как жить дальше. Карл растерялся, сел тут же на скамейку, перекинул ногу на ногу и, почесывая пятку, долго молчал. Сильвия от всего сердца посочувствовала ему, а заодно и себе – известное дело, горе одного члена семьи – горе всей семьи.

Силы человека могут иссякнуть, кошелек – опустеть, но груз забот обычно становится только тяжелее.

Теперь Сильвии приходилось через день наведываться к свекрови, чтобы ухаживать за ней. Количество бытовых хлопот возросло неимоверно. Одно только снабжение продуктами стало целой проблемой – иногда по субботам их привозил на машине Карл, но чаще Сильвия сама тащила набитые доверху сумки. Ее коллеги не уставали удивляться – какое же здоровье у свекрови, если она способна столько слопать. На деле же старая дама только поклевывала, как птица, все пожирала огромная овчарка Ванды Курман.

Сильвии казалось, что Паулус не обыкновенная собака, а помесь собаки с оборотнем. Слишком умные животные наводят на человека ужас. Паулус встречал Сильвию у двери, обнюхивал нарушительницу границы и ее сумки. Проследовав за Сильвией на кухню, Паулус садился около сумок, и начинался таможенный досмотр. Он тыкался носом в каждый пакет, который она вынимала из сумки, – не принесла ли она чего-нибудь тухлого? Не сводя глаз, он следил за хлопотавшей Сильвией: она казалась ему подозрительной. Через два дня на третий Сильвия варила для Паулуса суп на мясном бульоне, мясо она всегда покупала с костью, чтобы Паулусу было чем позабавиться. Больше всего хлопот Сильвии доставляла странная страсть Паулуса к соленым огурцам. От магазинных огурцов Паулус с презрением отворачивался, морщил нос и глухо рычал, призывая ее к порядку. Поэтому по субботам Сильвии приходилось ходить на рынок и платить большие деньги за отборные огурцы, не дай бог, если при засолке был использован уксус! Страсть Паулуса наносила бюджету Сильвии чувствительный урон. Приходилось экономить на колготках, порванные носить в мастерскую поднимать петли. Комбинации Сильвия носила слишком подолгу, от частой стирки они становились неопределенного серого цвета и вытягивались.

Если в кухне Паулус еще терпел чужака, то в комнатах Сильвии все время нужно было быть начеку. Ей приходилось открывать дверцы шкафов, выдвигать ящики – то сменить свекрови платье, то достать чистое постельное белье, да мало ли что еще! Всякий раз, подходя к шкафу, Сильвия вынуждена была громким голосом сообщать свекрови о своем намерении. Собака, глядевшая преданно на Ванду Курман, кивком головы получала от нее согласие: ладно уж, пусть пороется в моих вещах. Случалось, что старая дама по старческому слабоумию забывала подать собаке знак, тогда Паулус одним прыжком оказывался рядом с Сильвией и раскрывал огромную, как ящик, пасть, – показывал острые клыки и зловещее черное нёбо, у нее кровь стыла в жилах. Сильвия заметила, что прыжки Паулуса доставляли свекрови удовольствие: с этим псом она не пропадет!

Паулус и был взят и дом для того, чтобы охранять драгоценные картины. В маленьком домашнем музее ни одному жулику не удалось бы протянуть руки, чтобы жадно засунуть пальцы в пазы тяжелых золоченых рам.

У умной собаки были и другие неоценимые качества. Сильвия не раз думала: размеренное течение жизни нашей семьи зашло бы совсем в тупик, если бы пришлось еще раза два в день бегать к Ванде Курман выгуливать Паулуса. К счастью, хозяйка и собака вполне справлялись без посторонней помощи. Ванда Курман надевала собаке намордник и выпускала ее. Через четверть часа Паулус возвращался и царапался в дверь. Ни разу огромная овчарка не забыла о хозяйке и о своих обязанностях, ее не привлекали и не могли заманить снующие по улицам бродячие собаки – безмозглые псины низшей расы Паулуса не интересовали.

Увы, ржавеют со временем и самые железные правила – все в мире тленно. Однажды вечером глазам Сильвии предстала картина, не оставившая у нее ни малейшего сомнения: все, что было, – цветочки, ягодки впереди.

На этот раз Паулус не встречал ее в дверях. Сильвия испугалась и на цыпочках вошла в прихожую. Охваченная предчувствием беды, оставила сумки с продуктами в прихожей и прошла в глубь квартиры. Ванда Курман стояла совсем голая перед старинным трюмо в деревянной раме и, как робот, двигала рукой с растопыренными пальцами, стараясь собрать и взъерошить на темени седые, легкие как пух волосы. Прихода Сильвии она не заметила, ее пустой взгляд был неподвижно устремлен в старое зеркало с осыпавшейся местами амальгамой. Паулус сидел около хозяйки и возбужденно кряхтел, высунув язык. Через плечо пес бросил взгляд на Сильвию, капли слюны разлетелись по сторонам, налитые кровью глаза овчарки наводили ужас.

Сильвия пробормотала несколько слов в надежде, что свекровь заговорит с ней и объяснит свое странное поведение. Увы, никакой реакции не последовало. Теперь уже не оставалось сомнения, что старая женщина перенесла приступ, сознание у нее помутилось и она живет в каком-то другом измерении. Но все-таки живет! Она дышала, была в силах стоять и шевелить рукой. Нужно было срочно что-то предпринять. Отливавшие красным глаза собаки словно сковывали Сильвию. Она уже собралась было позвонить в «неотложку», но так и не подняла трубку с рычага: собака не подчинится ее приказу, ее невозможно будет запереть в другой комнате, возбужденную овчарку не удастся разлучить с хозяйкой. Не пущенные на порог квартиры врач и санитар поднимут в коридоре скандал.

«Вот так влипла!» – подумала Сильвия. Все ее надежды сосредоточились на Карле, уж он-то найдет выход из положения. Сильвия набрала номер домашнего телефона, Карла не было дома. Сильвия наказала бабе Майге, чтобы Карл не ставил машину в гараж, а примчался бы сразу на квартиру матери. Баба Майга не решалась расспрашивать, но голос у нее задрожал. Сильвия сообразила, что ее дежурная фраза, которой она обычно обрывала на полуслове разговорчивую бабу Майгу, – хватит болтать, нужно действовать, – заставила мать оробеть. Сильвия почувствовала себя виноватой. Нет, нет, ответила она на невысказанный вопрос. Она жива. И чуть не добавила: дела куда хуже, но вовремя спохватилась и промолчала.

Сильвия присела около телефона и попыталась собраться с мыслями. Одновременно она невольно прислушивалась к звукам на лестничной клетке. Из однообразного гула, доносившегося с улицы, она старалась выделить подвывающий звук мотора машины Карла – глупость, конечно. Она то и дело возвращалась в мыслях к Карлу как к спасителю, но его все не было и не было. Так уж повелось, что у мужчин время может быть, у женщин оно быть должно. Сильвия начинала злиться и на себя, и на мужа. Какая же она жалкая в своей беспомощности и нерешительности, не может справиться с паршивой собакой! Как ни странно, но постепенно овчарка успокоилась, перестала возбужденно кряхтеть. Уж не струсила ли умная псина прежде всего из-за себя? Опыты на крысах якобы дают возможность сравнивать их с людьми, что уж говорить о собаке! Наверное, Паулус приценивается к Сильвии – сойдет ли она заместо хозяйки? Сильвия осмелела, встала и подошла к потерявшей рассудок Ванде Курман, взяла ее за худые, дрожащие от холода плечи, заговорила с ней тихо и успокаивающе, как с ребенком: ляжем-ка в постель, ляжем в постель. Ей удалось уложить Ванду Курман под одеяло. Паулус растянулся перед кроватью и глубоко вздохнул.

С Сильвии будто путы спали, она расслабилась, вернулась в прихожую убрать продукты. Сквозь матерчатую сумку с мяса на пол натекла лужица крови. Сильвия поспешно вытерла ее: Паулус учует кровь и войдет во вкус – испугалась она совсем по-детски. Сильвия вымыла мясо под струей холодной воды, положила в кастрюлю, но газ не зажгла. Пожалуй, напрасно она распаковала продукты, ведь придется перевезти свекровь вместе с собакой к себе домой. Впереди ожидали непосильные заботы и трудные дни, от одной мысли о них у нее подкашивались ноги.

Карла все не было.

Иногда после работы Карл наслаждался жизнью и свободой. Снять напряжение – так это называлось.

Сильвия решительно вернулась в комнату, в эту минуту она, пожалуй, больше жалела себя, чем свекровь. Ванда Курман спокойно спала. Молодец старушка, авось оправится, подумала Сильвия без особой радости.

– Паулус, хочешь погулять? – прошептала Сильвия едва слышно.

Паулус послушно встал и поплелся в прихожую, Сильвия собралась было надеть на него намордник, но Паулусу не понравилось, что какое-то ничтожество с ходу пытается взять над ним власть. Он себялюбиво отвернул голову, оскалился и взглянул на дверь, словно приказал: открой!

«Иди и не возвращайся», – подумала Сильвия.

Иди и не возвращайся?

Мысль споткнулась и оборвалась. Что-то тревожное ворвалось в сознание.

Перед домом остановилась машина.

В тот вечер, когда Сильвия не находила себе места у постели больной свекрови, Карл так и не приехал.

Что ему нужно здесь теперь?

Сердце учащенно забилось, Сильвия почувствовала, что задыхается. Может быть, Карл так завяз в делах, что решил разрядиться здесь, в своем старом доме? Может быть, появился, чтобы избить свою окольцованную жену, которая застряла у него как кость в горле и мешает жить? Чушь! Карл ни разу не ударил ее. Но, может быть, он не знает, как иначе покончить с их супружеской жизнью, безобразная сцена поставит на ней жирную точку! Сильвия не имела ни малейшего понятия о душевных переживаниях мужа в последние месяцы – может быть, он стал грубым и циничным? Черт с ним, ну, а она-то хороша, что только не придумает, до чего же поистрепались нервы! Действительность то и дело трансформировалась в ее сознании в какие-то дикие картины.

Не говорит ли это о ее духовной деградации?!

Разве не ясно, как повела бы себя настоящая женщина? Каким бы ничтожным ни был шанс на победу, она попыталась бы схватить счастье за хвост! Когда бы ни вернулся блудный муж – умная жена простит его, проявит великодушие, примет его с распростертыми объятиями, сияя от радости и забыв о его изменах – мало ли что в жизни случается!

Сильвия неподвижно стояла посреди комнаты и захлебывалась – то ли смехом, то ли слезами.

Почему он медлит? Мотор продолжал работать – может быть, Карл не смог открыть ворота? Справился же он с ними днем, когда приезжал за картинами!

Мог бы подойти к двери и вежливо позвонить. Уж не вмерзли ли створки ворот в снег? Погода то и дело меняется, может, пока она сидела в комнате, пролился тяжелый свинцовый дождь? Долго ли – стеклянная оболочка покрыла оголенные ветви, снег прихватило ледяной коростой.

А мотор все рокотал и рокотал.

Привыкшая к долготерпению Сильвия сейчас была не в состоянии подавить охватившее ее смятение.

Она сорвалась и выбежала в прихожую, схватила с вешалки пальто, нахлобучила шапку, перчатки забыла – у нее уже не было сил оставаться в неведении.

Мгновение глаза привыкали к темноте, потом взгляд различил стоящую за воротами машину. Передняя дверца была открыта, но никого не было видно.

Машина была светлее, чем у Карла.

Огромная усталость навалилась на плечи Сильвии. Она уже повернулась, чтобы вернуться в дом. Нет, не смеет человек оставаться равнодушным к окружающим! Она должна выяснить, что там стряслось.

Пересилив себя, Сильвия поплелась к воротам. Возможно, угонщики машины сбежали в лес, когда она открывала дверь? Ох, уж эти слухи и их липкая власть над людьми!

На переднем сиденье сидела какая-то женщина, навалившись на руль.

Сильвия Курман подошла поближе и в нерешительности тронула ее за плечо.

Женщина медленно повернула к ней бледное лицо, Осоловелые глаза словно бы качались на нем.

– Сильвия, я не знаю, как сюда попала, извини.

Это была Вильма, пьяная в дым.

Глупо спрашивать сейчас, что произошло. Если она в таком состоянии приехала сюда, значит, стряслось нечто из ряда вон выходящее.

– Вылезай, – приказала Сильвия, стараясь говорить решительно. – Иди в дом, я сама поставлю машину.

Вильма стала выбираться из машины, схватилась за дверцу, стараясь сохранить равновесие: вязаная шапочка по-дурацки съехала на левую бровь, белый помпон на длинном шнурке качался перед ртом, словно облачко. Пошатываясь, Вильма заковыляла в обратную от дома сторону.

– До города ты отсюда пешком никогда не дойдешь, – рассердилась Сильвия, схватила Вильму за руку, довела до калитки и приказала: – Заходи сразу в дом, дверь открыта.

Сильвия села в машину, сосредоточилась – да что уж тут особенно вспоминать! Выжала сцепление, включила скорость. Хорошо, что Карл проложил колею. Сильвия мягко затормозила перед гаражом – права получила уже давно, еще тогда, когда они с Карлом купили первую машину. Потом Карл, разумеется, сел за руль, и Сильвии ничего не оставалось, как продолжать ходить пешком. Слабонервные мужчины плохо переносят перегруженный городской транспорт.

Сильвия тщательно заперла машину, до утра Вильма отсюда никуда не уедет.

Потом она побрела, проваливаясь в снегу, обратно к воротам, ноги в тапочках, казалось, совсем заледенели, но она аккуратно заперла ворота. Мелькнула мысль: если приедет Карл, может поворачивать обратно, место занято. Откуда ему знать, что всего-навсего женщиной, да еще вдрызг пьяной.

Сильвия перепрыгнула через сугроб на тропинку – Вильма так и не вошла в дом. Она сидела на лестнице, свесив безвольные руки между колен, и, мерно раскачиваясь, пела заплетающимся языком:

 
Где он, где он, дом печали-и…
 

Сильвия растормошила ее, с трудом подняла на ноги, подталкивая перед собой, провела в прихожую и стала как маленькую раздевать. Повесив пальто и бросив шапку на вешалку, Сильвия усадила неожиданную гостью на скамейку и стянула с нее сапоги. Только теперь она вспомнила о своих мокрых ногах и сменила тапочки. Вильме дала комнатные туфли Карла. Все еще не сожгла их, подумала Сильвия. Забыла… или не спешила, на что-то надеясь? Давно пора уничтожить в доме все следы окольцованного мужа!

Очутившись в ярко освещенной комнате, Вильма закрыла лицо руками и, невнятно бормоча, попросила погасить верхний свет. Ясное дело, яркий свет резанул по зареванным глазам. Сильвия понимала, что Вильме нужно бы взбодриться, однако посылать ее под душ опасно, вряд ли ей удастся сохранить равновесие в скользкой ванне. Но Вильма и не хотела приходить в норму. Она протянула руку и, указывая пальцем на бар, потребовала чего-нибудь выпить. Сильвия была в нерешительности – Вильма и так едва держится на ногах, но поняла, что ей не справиться с пьяным упрямством приятельницы, если отказать, неизвестно, что она может выкинуть. Чего доброго, побежит, натыкаясь на мебель и теряя на бегу тапки Карла, обратно на улицу, попробуй вытащи ее тогда из сугроба. Пьяный человек – он словно без костей, его почти невозможно поднять на ноги, это Сильвия испытала сама. Карл не был пьяницей, но случалось, что и его приходилось чуть ли не волоком тащить в комнату. А потом наготове извинение, набившие оскомину слова: когда жизнь гнетет, другого лекарства нет.

Когда Ванду Курман парализовало, она тоже отяжелела, будто свинцом налилась, и откуда только взялась эта неподъемная тяжесть в таком тощем теле!

Вильма впилась губами в край стакана, высасывая коньяк. Теперь-то она совсем осоловеет, только бы не стала реветь! Хуже нет, когда пьяный человек начинает жалеть себя, – может довести до белого каления. Но Вильме, кажется, надоело рвать на себе волосы. Если у человека сохранилась хоть капля здравого смысла, он постарается за что-нибудь уцепиться, выкарабкаться на сушу из засасывающего болота и оглядеться. Наверное поэтому она и схватила записку, оставленную Карлом, где тот писал про картины, и, протянув руку с запиской к свету, стала читать.

Сильвия, кажется, даже покраснела, разозлилась во всяком случае. Будто не Вильма у нее, а она у Вильмы в последнем отчаянии ищет помощи! Будь они прокляты, эти незваные гости! Что ей в голову взбрело? Уж не вообразила ли, что это ей прислали сюда какое-то важное сообщение. Рассерженная Сильвия понадеялась: авось пьяная Вильма не запомнила, что прочла. Сильвия намеревалась как бы ненароком обмолвиться: картины на время увезли на выставку – в Ленинград, например. Члены женского клуба когда-то давно навестили Сильвию именно ради картин – такие редкие полотна так просто не увидишь. Слушая их ахи и охи, Сильвия тогда с уважением подумала о покойной свекрови: мало у кого хватило бы твердости характера пронести такую коллекцию в сохранности через смутные и нищие времена.

Кажется, Вильма и впрямь ничего не поняла из записки. Она сосредоточилась только на своей беде, жаловалась на озноб, буркнула что-то про плохой коньяк, попросила одеяло – ей бы подремать с четверть часика.

Хорошо, что успокоилась, подумала Сильвия. Она принесла одеяло, Вильма легла на диван, потрясла ногами и сбросила комнатные туфли Карла на пол. Сильвия заметила, что чулок на пятке у нее порван, оттуда петли бежали дорожкой вверх. Сильвия оправила одеяло на обмякшем теле гостьи. Вильма что-то промычала и ощупью натянула край одеяла на ухо и нос, словно спасаясь от шума и резких запахов. Пусть себе спит спокойно, Сильвия закроет смежную дверь, у нее дел по горло, когда понадобится, она Вильму разбудит. Ясно, ясно – в городе у нее остались незаконченными срочные дела (вот именно, ночь – самое подходящее время для них!), и скоро ей нужно будет снова садиться за руль.

Отрывочные переговоры не успели еще закончиться, как Вильма уже спала, тихо посапывая.

Сильвия принялась хлопотать на кухне. Как-никак в доме чужой человек, конечно же, измочаленная и с похмелья Вильма еще до полуночи проснется и захочет поесть. Ради себя Сильвия не стала бы доставать сковородку и миску для салата. Странно, сейчас ей даже нравилось возиться с готовкой, иногда эти дела по дому, которым нет ни конца, ни края, успокаивают и помогают прийти в себя. И ей было легче подавить разочарование: увы, это не Карл вернулся домой, освободившись от опутавших его злых сил.

Ее болезненное воображение не выдерживало проверки действительностью.

Однако хлопочи не хлопочи, а короткая записка Карла и вся эта история с картинами не выходила из головы. Пожалуй, даже хорошо, что Вильма свалилась ей как снег на голову; оставшись одна, она все еще сидела бы сложа руки и терзаясь своими горькими мыслями. Перед самым приходом Вильмы она не довела до конца какое-то дело. Сильвия напряглась, чтобы вспомнить, что же это было за дело. Гром и молнии! Сейчас она проверит! Сильвия помыла руки, старательно вытерла их полотенцем: шутка ли, ей предстоит рыться в чужих ящиках! Она тихонько проскользнула через спальню в кабинет Карла и, прежде чем зажечь свет, задвинула тяжелые портьеры – не дай бог, чтобы кто-нибудь увидел ее за таким делом! Рывком выдернула ящик письменного стола, где лежали облигации внутреннего займа. Еще бы – коричневый конверт, лучшие времена, путешествие на Байкал! В ящике вперемежку валялись смятые эскизы, вырванные из старых технических журналов пожелтевшие схемы, потертая логарифмическая линейка – Карлу неохота было разбираться в своем хламе, чтобы выбросить ненужное! Всякая всячина выпирала из битком набитого ящика, и только коричневого конверта здесь не было.

Сильвия уже понимала, что старания ее напрасны, и все же торопливо обшарила и другие ящики. Возмутительный беспорядок! Тоже мне технарь, начальник конструкторского бюро, нет даже намека на какую-нибудь систему! Мешает на столе – ну что ж, смахнем в ящик. Новые идеи – новые эскизы – эх, непрестанный творческий поиск, некогда даже выбросить смятые листы в корзину для бумаг!

Сильвии стало ясно, что, уходя из дома, Карл Курман забрал не только свою одежду. Какое благородство – оставил все, ушел с двумя чемоданами в руках, пусть нажитое за долгие годы совместной жизни остается жене! На работе она не раз слышала, как хвастались сбежавшие из семьи мужчины: все оставил жене и детям. Мужчины любили рядиться в тогу великодушия, они верили, что рекламируемое ими бескорыстие спишет прочие безобразные обстоятельства. Только мелочный человек посмеет осудить: он поступил подло!

Отправляясь в дальние поездки, Карл всегда ворчал: терпеть не могу собирать чемодан! Набитым должен быть не чемодан, а кошелек, все необходимое можно купить на месте. Он и теперь поступил согласно своему принципу. Мебель, домашний скарб пусть остаются в доме. Только деньги и ценности заслуживают того, чтобы взять их с собой.

К тому же в старом доме не оголен ни один угол. Вся мебель на месте, как обычно. Кто ни заглянет в дом, сразу увидит, что гнездо осталось неразоренным, Карла абсолютно не в чем обвинить. Картины? Но ведь они его душевная привязанность – дань духовности, поклон превосходству над пошлым бытом.

Пошатываясь, Сильвия прошла из кабинета Карла на кухню. Вот приют, где она чувствует себя защищенной. Каждая вещь, как всегда, на своем постоянном месте. Подходящее место для покинутой женщины. Солонка и кофемолка, песочные часы для варки яиц со шкалой на пять и на десять минут. Чистое полотенце – теперь оно часто используется для того, чтобы вытирать набегающие на глаза слезы. Сита, доски для разделки, давно не точенные ножи.

Может быть, Сильвия Курман сама проложила себе эту дорогу унижений? Мечтать о единении и одновременно взвешивать будничные обязанности каждого на чашах весов! Немыслимо!

В тот роковой вечер в квартире недвижимой Ванды Курман, тщетно ожидая помощи от Карла, Сильвия следила за стрелками часов и прислушивалась к шагам на лестнице. Нет, это поднялся Паулус, поскребся в дверь, и, подавив неприязнь, Сильвия неохотно впустила громадную овчарку в квартиру. Насколько вдруг вырастет гора обязанностей! Ходить на работу и ухаживать за неподвижной больной? Показалось, будто жизнь подвесили на обезумевший качающийся маятник, закружилась голова. Теперь и Паулус, этот бугай с огромными клыками, становился таким же беспомощным, как его хозяйка, из-за него придется два раза в день приходить в этот дом. Если человек не способен даже повернуть ключ в собственной квартире, не говоря уже обо всем остальном, жизнь его, по существу, кончилась и все заботы о его существовании ложатся на плечи других. Постепенно Сильвия начинала понимать неизбежное: больную свекровь придется перевезти к себе. А Паулус? Взять его с собой? Но как справиться со всеми новыми хлопотами? Еще одно ярмо на шею бабы Майги? У Сильвии и так-то вряд ли хватило бы времени без конца бегать к свекрови, не взвали баба Майга на свои плечи большую часть домашних работ. Нельзя ли поместить Ванду Курман в больницу?

В тот вечер Сильвия так и не дождалась Карла. Заперев больную и собаку в квартире, дрожа от лезущих в голову недобрых предчувствий, она побежала на последний автобус.

Карл приехал ночью на такси, распространяя вокруг себя запахи тонких вин. Сильвия поднялась с постели, накинула халат, она хотела посидеть рядом с мужем, поделиться с ним навалившимися заботами, но уставший от возлияний муженек не пожелал вдаваться в прозу жизни; утро вечера мудренее, заявил он решительно, и пусть Сильвия не портит ему радости от утвержденного проекта.

Последствий веселого празднества хватило и на долю Сильвии. Карл то принимался храпеть, то ворочался с боку на бок, несколько раз ходил в туалет, по дороге на кухню, куда он отправился попить, свалил табуретку – в ночи это прозвучало так, будто кто-то ударил по дому огромным молотом, – и даже не подумал извиниться, хотя слышал, что жена опять из-за него не спит.

На следующее утро Сильвия и Карл вместе поехали к больной. Когда открыли дверь, Паулус чуть не сбил их с ног. Пожалуй, если бы ему не было так невтерпеж, он наказал бы бессердечных попечителей, вцепившись им острыми клыками в ногу или в руку. Ванда Курман лежала на кровати в испражнениях. Напрасной оказалась теплившаяся у Сильвии надежда, что к утру она поднимется. Бессмысленный взгляд, неподвижная рука и перекошенный рот свидетельствовали о том, что болезнь усугубляется. Молча, помрачневшие, они вдвоем отмыли ее, покормили с ложки, поставили в углу кухни миску для Паулуса, который уже нетерпеливо скребся в дверь, безмолвно смотрели на жадно евшую собаку, подбиравшую с пола языком упавшие через край миски кусочки; силой, при помощи половой щетки, вытолкали возбужденного пса из кухни, закрыли дверь, совсем сникнув, опустились на стулья у маленького кухонного стола и, словно заранее договорившись, отодвинули от себя приготовленные Сильвией кофейные чашечки. Ни глотка не могли бы они сейчас проглотить. Разумного выхода из создавшегося положения пока не было ни у нее, ни у него.

После визита врача они снова уселись на кухне за столом.

Сильвия не в силах была вынести гнетущее молчание и, хотя ее слова не могли донестись до ушей свекрови, стала шепотом говорить о госпитализации.

Карл смотрел мимо нее, наверно, ему трудно было смотреть в глаза такому безжалостному и расчетливому человеку. Когда она наконец поймала его взгляд, то увидела, что он оскорблен до глубины души.

Слова Карла обсуждению не подлежали. Конечно же он был со всех сторон непоколебимо прав: мать! Благодарность, человечность, ласковая забота – вот, пожалуй, единственное лекарство, способное облегчить ее страдания. Паулус? Паулуса надо взять с собой. Ванда Курман очень привязана к собаке – нужно сделать все возможное, чтобы она не почувствовала себя в чем-то обделенной.

Собственное великодушие подействовало на Карла возбуждающе, теперь кофе был ему очень даже по вкусу, в этот горестный миг на кухне Ванды Курман он изливал свои сыновьи чувства словно бы перед большой аудиторией: голос его становился все громче, наверно, надеялся, что мать его услышит. Прикованная к кровати Ванда Курман не могла говорить, но значило ли это, что она потеряла способность воспринимать происходящее вокруг? Карл пообещал пригласить лучших врачей, всегда остается надежда на выздоровление.

Сильвия совсем сникла, ее мысли невольно сосредоточились на бытовой стороне вопроса. Надо будет дождаться врачей, заказать машину для перевозки больной, потом грузовик, а предварительно упаковать необходимые вещи – куда только девать все эти пожитки? При одной только мысли о том, сколько нужно будет упаковать и перетаскать, у нее заныли плечи и руки.