Текст книги "Допуск на магистраль"

Автор книги: Эльза Бадьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава XVI
Опять Тахтамыгда

...И опять магистраль началась для него с Тахтамыгды.

Ил-14 сел, взвихрив снег, понес на хвосте белый, клубящийся шлейф, развернулся, подрулил поближе к заправке и погасил моторы. Шлейф опал, рассыпался, а на поле, просторном и белоснежном, с которого, казалось, не успели еще убрать праздничную новогоднюю скатерть, появился маленький, старомодный автобус. Он ходко, приветливо побежал напрямик к самолету, оказавшись возле трапа чуть раньше, чем стюардесса открыла люк. И Петька увидел сначала аккуратненький голубой его коробок, а потом уже холодное, безмолвное и, казалось, бескрайнее поле. Услышал сначала добродушное жужжание старенького мотора, а потом уже свистящий, недобрый голос ветра.

Гостеприимность местных аэрофлотцев показалась Петьке хорошим предзнаменованием и выглядела так, будто на этот раз здесь, у порога БАМа, его уже ждали и встретили, несмотря на мороз.

Аккуратный домик аэропорта манил угадывающимся теплом и. уютом, и можно было бы скоротать там, в мягком кресле, за чтением газеты, время до поезда, но водитель автобуса предложил:

– Могу подвезти к станции. Есть желающие?

И Петька проехал прямо туда, кинул вещи на традиционную эмпээсовскую скамейку, подошел к расписанию.

Ждать оставалось около часа.

Парни в рабочих дубленках нараспашку и девушка в короткой кроличьей шубке, кокетливой шапочке и высоких модных сапожках – очень какая-то городская, приезжая – сидели на скамьях напротив друг друга и говорили громко, не замечая вошедшего. Девушка была в центре внимания и оттого немного смущалась, но разговор вела бойко. Двое парней пытались угадать, кто она, третий молчал, уткнувшись в какую-то брошюрку, а она посмеивалась, отрицательно покачивала головой: нет, не журналистка, не инспектор, не повар, не парикмахер, не экономист... И наконец сказала:

– Эпидемиолог. Из НИИ.

Этого парни не ожидали и развеселились.

– Вот уж кто здесь нам не нужен, так это э-пи-де-ми-о-ло-ги, – добродушно заявил самый говорливый, самый бородатый и, как заметил Петька, самый молодой из них. – Меняйте профессию, девушка, переучивайтесь на повара. Путь к сердцу бамовца...

Петька сел поодаль, но так, чтобы видеть их всех. На него по-прежнему не обращали внимания, и он был доволен. Рассматривал бамовских ребят без прежней зависти, с интересом, доброжелательно и чувствовал себя почти что равным. Они работают здесь, ну и он – не случайный. Направление в кармане. Экскаватор, бульдозер – это теперь «по его части». Конечно, могут загнать в карьер – тоже работа, без которой магистраль не построишь, но лучше бы, конечно, в десант, на трассу...

Девушка горячо толковала о важности своей профессии и не вообще, а применительно к БАМу.

– Здесь же города будут, – волновалась она, словно открывала ребятам нечто новое. – Большие, перспективные. Мы должны все предусмотреть...

– И эпидемии – тоже? – ввернул бородач.

Она пригвоздила его презрительным взглядом:

– Невежда. И эпидемии – тоже. Чтоб никаких неожиданностей...

– Д-да-а... – протянул второй, менее общительный парень: на него это произвело впечатление.

– А вы что же, одна, или много вас, из НИИ, – попытал ее юный бородач, и она ответила ему, но обращалась при этом больше к другому парню, молчаливо сидевшему напротив, изредка листавшему брошюру. Он отличался от всех и тем, что вместо ушанки надета были на нем, в тон свитера, вязаная спортивная шапочка.

– Пока одна, – не без гордости заявила девушка-эпидемиолог. – По договору кое-что надо проверить. А весной все приедем. Экспедицией.

– Где квартировать будете? – Бородач, видно, боялся, что девушка потеряется для него на тысячекилометровых бамовских пространствах.

– Как всегда: поставим палатки, разобьем лагерь... где захотим, – слегка рисовалась она перед ребятами. Однако поправилась: – Где надо будет.

«Ишь ты, – подумал Петька. – «Где захотим... Как всегда...». Небось первый год работает.

С шумом открылась дверь, снегом и холодом ворвалась в помещение зима, напомнив, что «за бортом» больше сорока, и тут же растворилась, растаяла в спокойном тепле, исходившем от большой печки-голландки, как бы подпиравшей потолок в углу напротив окошечка кассы.

Вошел еще один парень, одеждой похожий на тех, что уже сидели в зале, но по тому, как он вошел, как, недоверчиво оглядевшись, выбрал удобное местечко за печью, как тщательно складывал там вещи и только потом поздоровался с парнем в шапочке, и даже по тому, как тот парень ему ответил, Петька догадался: похожесть-то тут всего лишь внешняя.

Было видно, что вновь пришедший недоволен встречей, не хочет разговора. Он повернулся к ребятам спиной, закурил и так стоял, пока молчавший все время парень не окликнул его:

– Черненко! Куда путь держишь?

– А то не знаешь? – огрызнулся Черненко. – Восвояси держу путь. Обратно.

– Бежишь, значит.

– Зачем бежать – еду. Спокойно, культурно, с плацкартой...

Этот, новый, вел себя нагло и сам это понимал, но остановиться уже не мог.

– Наработался! Вот она у меня где, ваша стройка! – Он полоснул ребром ладони по горлу. – Да я эту деньгу где хошь возьму.

– Обиделся?

– Озлобился, – уточнил бородач.

– Так тебя же за дело...

– Да не потому! – отмахнулся Черненко и с издевкой повторил: – За де-ло... Никто же не пострадал. На полдня ремонта.

Девчонка-эпидемиолог слушала разговор и все посматривала на парня в шапочке. Он сунул брошюрку в карман, выпрямился, словно стряхнул с себя долгое молчание, и повернулся к Черненко.

– Помнишь, Антонов предупреждал: «не за длинным рублем...» Это поначалу расценки «дикие» были. Начало-то всегда трудней.

– Что мне Антонов? – Черненко изобразил презрение. – Я им – работу. Они мне – деньги. Вынь да положь. В ГОРЕМе вон колесные платят, а у нас нет. Девки-малярши и те у них получают, А я как на трассу уеду – неделю мотаюсь. Да ну вас всех к лешему! – Он сплюнул на окурок, прижал его задубелым пальцем под край подоконника.

Петька вышел на улицу. Сыпал густой, медленный январский снег. По-хозяйски укрывал-укутывал маленькую деревянную Тахтамыгду и этот, деревянный же станционный домик, единственный «зал» которого был и кассовым, и залом ожидания, и камеры-автоматы металлическими сотами прилепились там же, к одной из стенок.

Конечно, случается, уезжают и с БАМа... Петька допускал такое. Ему только было жаль, что до поры до времени эти ненадежные люди занимают на стройке чьи-то места.

За спиной громыхнуло, и из двери со всеми своими кошелками вывалился Черненко и, матерясь, крупно, вразвалку от тяжести в обеих руках, пошагал через дорогу к Дому приезжих.

– ...Правильно: бич, захребетник, – говорил тот, в шапочке, когда Петька вернулся в зал ожидания. – Только ведь и он работать умеет... Место себе в жизни ищет. Может, здесь бы нашел.

– Так верни, – пошутил бородач. – Не поздно.

– Поздно, – серьезно ответил парень. – Не вернется. Самолюбивый. И насчет колесных он прав. Непорядок...

Он опять вытянул из кармана брошюрку – очень занимала она его. Услышал, как выжидающе замолчали остальные, пояснил:

– Сейчас вроде в министерстве вопрос решается.

Ребята обратили внимание на Петьку, Бородач позвал:

– Давай к нам!

И когда Петька подсел – протянул сигареты, спросил, даже не усомнившись в том, что он – бамовец:

– Из отпуска? Из каких мест?

А Петька не стал объяснять, кивнул, что, мол, да, из отпуска. Спросил в свою очередь, откуда они, и узнал, что с Золотинки (это на северной ветке, ближе к Беркакиту), что сюда заезжали товарища повидать (женился на местной, сейчас здесь в отпуске) и что еще у них есть дело в Сковородино, куда и отправляются через двадцать минут с ближайшим поездом.

Чуть пристукнув, открылась касса.

– До станции Бам, – попросил Петька, и все эти смешки, шуточки, озлобленный Черненко и лукавая, симпатичная девушка, ребята из Золотинки – все отошло, перестало занимать его. С этой минуты он смотрел только на часы и подсчитывал: пятнадцать плюс двенадцать – через двадцать семь минут он выйдет на ТОЙ платформе... Пять плюс двенадцать... Три плюс... Он смотрел на часы и в поезде – стоя в тамбуре, лицом к окну, пытаясь узнать места и не узнавая. Зима переодела придорожную тайгу и окрестные сопки.

Двенадцать минут пути тянулись долго, но наконец истекли, Петька соскочил на перрон и остановился. Изящные, одетые зеленой штукатурной «шубой» многоэтажки на высоком – чуть не в два этажа – цоколе (северное исполнение!) стояли фасадом к станции. На слабом закатном солнышке бликовали каким-то чудом не застывшие стекла широких окон корпуса узла управления. Красовалась коробка нового здания вокзала. В сторонке, среди деревьев, просматривалась нестандартная усадьба детского сада. Там же, за наезженной тяжелыми машинами дорогой, лежал разросшийся, ближе подступивший к станции поселок, и высоченная труба котельной, несмотря на свой рост, курилась по-домашнему уютно, обещая Петьке тепло и добрый прием.

Глава XVII
Допуск на магистраль

– К нам?

– в Тынду. Оформляться.

Лицо мужчины было знакомо.

– Только что поезд ушел.

– А следующий?..

– Спроси у диспетчера. Вот сдадим в МПС, пойдут пассажирские, тогда расписание в новом зале повесят.

«Кто же этот мужчина?» – не мог вспомнить Петька.

– Второй раз сюда пожаловал? – открытое широкое лицо, доброжелательная улыбка...

– Второй. Учиться ездил.

– Шофер, что ли?

– Машинист бульдозера.

– Такие здесь нарасхват.

Блестящие черные глаза озорно, прицельно сощурились, и Петька мгновенно вспомнил оранжево-красную «агээмку», остановку на щедрой голубичной плантации и такой же вот ободряющий, дружеский взгляд.

– Владимир Иванович! – обрадовался он. – Здравствуйте!

– Здравствуй, – рассмеялся Кузнецов. Он не помнил Петькиного имени, но это не имело значения.

Они стояли на морозе посреди поселковой улицы, и только что Петька поеживался, а тут сразу перестал чувствовать холод, хотел продлить разговор. Но Кузнецов махнул рукой в сторону ближайшего дома, сказал:

– Зайди в гостиницу, договорись. Переночуешь, утром уедешь. А лучше – самолетом.

– Дорогу хочу посмотреть, – признался Петька.

– Тогда другое дело, – все так же понимающе улыбался Кузнецов. – Счастливо тебе. – И пожал руку.

В гостинице девчонка-комендант проверила документы и устроила Петьку на единственной свободной кровати, предупредив: «Только до утра. Хозяин из рейса вернется». А утром, еще в темноте, едва не заблудившись среди новых улочек и закоулков, составленных из вагончиков и сборных домиков, он добрался до станции. Увидел в свете прожекторов над дверью заветную вывеску «Станция Бам. ОВЭ» и удивился. Вагончик был не желтого цвета, а синий, обшарпанный... Перекрасили? Поставили другой? И, войдя, первый взгляд бросил он не на дежурного, сидевшего за столом перед телефонами, а на печку – плиту самодельной кладки, от которой приятно тянуло теплом.

Печь была та самая, с двумя конфорками и широкой железной трубой. Именно ее, заканчивая работу, обмазывал глиной печник, оказавшийся начальником станции... И дежурную Петька узнал: «тетя Нина», Нина Ивановна Каспирович. Она была чем-то озабочена: звонила по телефону, проверяла накладные, вызывала сопровождающих грузы.

Петьку она не узнала, но помочь – помогла. Разрешила ехать в тепловозе и с машинистом переговорила: «Возьми парня. В Тынду едет, оформляться». И тот не возражал: «Пусть садится».

Эта фраза – «В Тынду, оформляться» – оказалась прямо-таки паролем, открывавшим Петьке не только гостиничную дверь, кабину тепловоза, столовую во время перерыва, но – и самое главное! – человеческие сердца. С первых шагов по студеной, промерзшей за зиму бамовской земле Петька чувствовал: всякий, кто слышал от него этот «пароль», неизменно проявлял уважительный интерес, чем мог помогал, оказывал гостеприимство.

Два спаренных тепловоза бесшумно подошли к станции. Человек восемь пассажиров тут же забрались во вторую «половинку», а Петька рискнул «попытать счастья». Ухватился за поручни головной кабины ведущего.

– Куда тебе? – заступил дорогу помощник машиниста.

– В Тынду, оформляться, – сказал Петька, и это был допуск на магистраль.

Помощник подумал и отступил, пропуская.

Поезд тронулся мягко, почти незаметно. Набирая скорость, плавно свернул на север и привычно, уверенно покатил к первым на соединительной ветке станциям, В кабине стало уютно от мягкого света приборов на панели управления, от ровного дыхания мощных двигателей за спиной, в машинном отсеке.

– Если повезет, вечером будем в Тынде, – пообещал помощник машиниста, предупредив: – За Янканом – ограничения.

Голос показался Петьке знакомым, но он не обратил на это внимания – во все глаза смотрел через ветровое стекло на дорогу, высвеченную сильным прожектором, но, кроме самих путей – ровно положенной колеи, как по лесенке стремительно бежавшей впереди тепловоза по заметным в мелком снегу шпалам, – ничего не видел. Только угадывалась в темноте сгущенная чернота лиственничной голой тайги да закрывающие по сторонам небо покатые спины сопок.

Проскочили Девятый километр – ни огонька не светилось в карьере, будто его там никогда и не было. Укладка ушла за две сотни километров, и теперь ее снабжали балластом другие карьеры, открытые там, поблизости. Не останавливаясь прошли Штурм – плавно, летяще, на большой скорости, как ходят поезда по давно обкатанным хорошим дорогам.

Петька все время стоял между креслами у ветрового стекла, как у огромного телеэкрана. Поммашиниста поглядывал на него изучающе, и Петька, чувствуя это, тоже косил глаза в его сторону: помощник связывал его, беспокоил.

– Чайком бы побаловаться, – не отрывая взгляда от полотна, сказал машинист, и помощник поднялся со второго кресла, ненадолго зажег свет, порылся в шкафчике, достал пачку чая.

– Садись сюда, – показал Петьке на освободившееся свое место.

При свете Петька постеснялся обернуться и рассмотреть парня. А тот рассмотрел.

– Садись, – повторил он и спросил весело: – Меня не помнишь?

Петька, уже устроившийся в мягком винтовом кресле, быстро повернулся. Парень, озорно щелкнув включателем, улыбаясь, постоял перед ним: на, мол, смотри. Узнавай. И так же неожиданно вырубив свет, ушел в заднюю кабину кипятить чай.

Петька его не признал, по испытал удовольствие от того, что не в первый раз уже узнают его здесь, на БАМе. Видно, запомнился он («намозолил глаза!») в тот приезд. Впрочем, может, помощник и путает его с кем – мало ли тут ребят прошло-проехало перед его глазами...

Машинист сидел в своем кресле легко, привольно, будто отдыхал. Рука словно ласкала контроллер. Дорога впереди была на редкость прямая, и он, видно, сбросил с себя постоянное напряжение, расслабился. Полуобернувшись к Петьке, спросил:

– Знакомы, что ли? Земляк?..

Петька не успел ответить. Вернулся помощник, предвкушая горячий завтрак, довольно потер ладони, объявил:

– Тушенку разогрел, чай готов. Туда пойдешь или принести?

– А ребята поели?

– Уже. Они нам кофе оставили.

– Нет, давай чай. А им мандарины отнеси. Нашел там?

– Да есть у них мандарины, – сказал помощник так, как Петькина мать сказала бы о картошке. – Я им грибов отнес. – Он помолчал и хитровато осведомился: – Кто это тебе маринованные грибки поставляет?

– Иди, иди, – прогнал его машинист. – Чай остынет. – Он сидел уже прямо, подавшись слегка вперед, и широкая сильная рука его лежала на контроллере властно.

Дорога пошла петлять, то справа, то слева обегая невысокие сопки и капризные извивы замерзшего Ольдоя. Петька не увидел, а угадал, как с ходу прошли они Муртыгит. Мелькнули входные и выходные огни, сигнальный фонарь дежурного по станции. Рассвет уже чуть потеснил ночь, разбавил ее голубовато-сиреневым мягким свечением, но не открыл глазам изменений, которые уже были на станции. Петька ожидал увидеть Муртыгит, как прежде, забитый составами, шумный, перегруженный, многолюдный и, открыв окно, высунулся, пытаясь разглядеть удаляющиеся переплетения станционных путей. Но там, позади, за хвостом их собственного состава, казалось, ничего не было, кроме домиков и жилых вагончиков, да ближе к лесу темнели на снегу под непроснувшимися кранами прямоугольники только-только выходивших из земли цоколей многоэтажек.

«Неужели Муртыгит?» – не поверил себе Петька и поднял стекло.

– Неужели Муртыгит? – спросил он машиниста, но тот не расслышал – двигатели гудели громко, – переспросил. А поняв, кивнул.

– Он самый. А что, не признал? Бывал здесь раньше?

– Бывал... Шагу негде было ступить, – прокричал Петька.

– Так это когда-а-а, – протянул машинист. – Год назад?

– Полтора.

– Ну, тогда запарка была. Разгружать негде, да и впрок многие присылали. Старались: раз для БАМа, – значит, скорее. А не всегда это надо. Надо – чтоб в срок. Теперь-то давно «расшились». Порядок на дороге. – Последнее он сказал по-хозяйски деловито, даже чуть хвастаясь.

Помощник притащил чайник, консервы. Попросил Петьку:

– Достань-ка там ложки. В ящичке.

Петька взялся было за ручку, но парень гаркнул:

– Не тронь, куда ты!.. – потянул такую же ручку слева, открыл бытовой шкафчик. Загремел в нем ложками, вилками. – А это, – он показал на ту, что торчала рядом, – аварийное отключение дизеля.

Петька запоздало испугался, ушел с кресла.

– Да ты не бойся. Запомни только. А то остановишь на полном ходу. – Он разложил снедь, тронул за плечо машиниста: – Остынет...

– А сам?

– Уже. С той бригадой.

Он сел вместо машиниста за панель с приборами и спокойно взял управление. Машинист так же спокойно принялся за еду, присев на откидную скамеечку, а Петьку усадив обратно в уютное кресло.

– Был такой случай, – добродушно рассказал он, показывая Петьке пример хорошего аппетита. – Тоже вот, вроде тебя, ехал один. Сидел тут же. Из любопытства открыл один ящичек, другой... Потянул третий... Дизель – как оборвало. Тишина. Встали. Что случилось? И он перепугался. Не понял, что сам виноват. Не обратил внимания, что за ручку ухватился. Не сопоставил... Мы по машине лазаем, ищем. И встали-то на таком месте, на подъеме. Потом, когда трогали, растянули состав. Было дело... Да ты ешь, – спохватился он, придвинул Петьке банку с тушенкой. – Не смущайся.

Петька стал рассматривать эти самые ручки и выдвижные ящички у столика, встроенного в углу перед сиденьем помощника.

– Видишь, – показал машинист, – одного цвета, одной формы, рядышком... И написано – едва увидишь. Конструкторы – или кто там, оформители? – виноваты.

Уже заметно светало, но в кабине по случаю завтрака горел свет, и успокоившийся, разомлевший от еды Петька, уже не стесняясь, рассматривал и машиниста – молодого еще, но начинающего грузнеть, и его помощника – мягкого в обращении, симпатичного... знакомого – да, да, явно знакомого Петьке парня.

Покончили с едой, убрали со столика. Машинист закурил, и Петька, втянувшийся за время учебы, закурил тоже.

Помощник продолжал вести тепловоз. Машинист, видно, доверял ему – сидел себе, спокойно покуривая, не смотрел ни на дорогу, ни на приборы. Может, чувствовал машину по звуку двигателя...

– К Пурикану подходим! – крикнул помощник Петьке, – Эй, парень!..

Петька вскочил, приник к стеклу, вспомнил разом и Пурикан – уютный, солнечный, гостеприимный, и железнодорожников, сидевших прямо на рельсах с книжкой Драгунского и по-детски беззаботно хохотавших... И высокого, в болотных сапогах парня с удочкой, с мокрой от свежего улова сумкой.

– Слушай! – рванулся к нему Петька, – Вспомнил тебя! Помощник у Ковалева. Владислав. Слава...

И в это время издалека поплыли в морозной матовой дымке два вагончика, сиротливо и неуютно стоявшие-в снегу на фоне сумрачной черной тайги, и возле одного – человек с сигнальным флажком, случайный, нелепый и одинокий в вековечной власти словно бы и не разбуженной здесь природы.

– Пурикан, – крикнул Слава и дважды коротко просигналил – победно и властно напомнил суровой здешней природе о силе человека, как будто этим хотел оберечь от нее того, кто стоял со свернутым желтым флажком у самого полотна.

– Это все? – в недоумении прокричал Петька. – Весь Пурикан?

– Разъезд, – спокойно сказал машинист. – Построят потом что надо. А пока – двое живут. Муж и жена. Дежурные. Сменяют друг друга.

Вот как... Было здесь горячее время: рядом – укладка, выемку в скале рвали, мост наводили... Временная станция, поселок. Лагерь студентов в лесу. Теперь: один вагончик – служебный, другой – жилье. И – вдвоем на всю тайгу... Жутковато.

Глава XVIII
Терехов! К директору...

Осенью семьдесят четвертого в Аносовской Петьку волновала близость Янкана. Глядя на окрестные сопки, он спрашивал у ребят, где, в какой стороне будет станция? И ему говорили: там, километрах в двух... Показывали куда-то на бесконечную, одинаковую тайгу, взбегавшую к вершинам сопок.

Он смотрел, напрасно пытаясь за что-нибудь ухватиться взглядом, и оставался по-прежнему в неведении: так где же он все-таки, этот будущий железнодорожный Янкан?

...Янкан был впереди: крутой подъем, перевал и «сырой» еще, не доведенный до кондиции путь.

Поезд пошел медленнее – двум «ТВ-3» труднее стало тянуть тяжелый, длинный состав. Машинист вел сам, гудками, а то и по рации переговариваясь с бригадой из второй машины. Управление велось синхронно, и это требовало немалого искусства. На извивах-петлях, высовываясь в окно, Петька видел почти весь изогнувшийся подковой состав, и все-таки каждый раз хвост его оставался где-то внизу, за поворотом, недосягаемый глазу.

Уже наступил день – белый, безветренный, оцепеневший в сорокашестиградусном морозе. Открылись распадки, сопки, и даже солнце угадывалось за наслоением облаков. Природа казалась спокойнее, добрее, чем ночью. Но была и тревога. Она слышалась Петьке в натруженном гудении двух сильных машин, в гудках-переговорах тепловозов, в озабоченности перепачканного маслом помощника. Он то и дело уходил в машинный отсек, возвращался, тер руки ветошью, ворчал: «Масло прет с гидравлического...» И уходил снова. Дважды из-за этого масла останавливали состав, обе бригады колдовали в машинном над гидравликой и каждый раз трогались с предосторожностями, опасаясь растяжки.

Пока шли, вернее, ползли на Янкан, на виражах особенно хорошо просматривалась колея, и Петька поражался: рельсы казались волнистыми, не было в них стремительности, привычной натянутости двух параллельных струн. У подхода к мосту, который при свете прожекторов ночью наводили у Петьки на глазах, с осени оставалась просадка, и это место проходили теперь «на цыпочках».

А дальше была выемка – высокая, живописная, скальная... Понятно, почему ее тогда, в сентябре семьдесят четвертого, так долго и сильно рвали. Сейчас она искрилась изморозью, с одной стороны плавно, бережно обнимала дорогу, выводила ее на самый гребень хребта и, заканчивая свой извив, открывала взору Янкан-станцию. Здесь Петька никогда не был. Знал только, находясь в Аносовской, что предусмотрена она проектом где-то недалеко, километрах в полутора-двух от поселка.

Янкан принял не сразу. Стояли перед красным сигналом светофора, ждали. Слава, несколько раздраженный помехами в пути, был не в духе и на расспросы Петьки – как жизнь, что нового? – неопределенно пожимал плечами: ничего, мол, но могло быть и лучше. От разговора о себе уходил, рассказывал о других:

– Ковалев?.. Георгий Никитович «серебряное» звено в Тынде укладывал. С бригадой Гуреева. Как часы сработали. А Петр Тихонович... Помнишь Москаленко? Суп харчо на Пурикане варил – объедение... Так он уехал. Обратно, на Кавказ. К своей красивой жене.

– А хотел ее сюда привезти, – вспомнил Петька.

– Хотел. Квартиры не мог дождаться.

Он подчеркнул это – о квартире, – не обвиняя, а сочувствуя Москаленко. Петьке почудилось, что и сам Слава чем-то обижен. Хотел вызвать на откровение.

– Полтора года назад ты вроде веселее был...

– Спрашиваешь! Тогда на укладке работали. A когда укладка, самые трудные будни – праздники. Сейчас – грузы таскаем. Нужное дело, да не то. Укладку другие ведут.

Говорил он с заметной горечью, и Петька его понимал. Вспомнил опять ночь, высвеченную прожекторами, махину ПВК – поезд-кран, только что положенные пролеты моста и дружеское участие Владислава, искренне желавшего ему удачи. Теперь Петьке самому хотелось успокоить его, хотя бы словами. И он сказал банальную, в общем-то, фразу, какой успокаивали в свое время его, какую говорят всем, кому не удается попасть на самые горячие точки магистрали.

– БАМ-то большой, – сказал он. – Успеешь еще... – и почувствовал неловкость. Кого он, собственно, успокаивает? И кто он сам, чтобы позволить себе это? Владислав Пронин – бамовец со стажем и уже сейчас имеет право говорить: «Мы проложили дорогу». Ведь Бам – Тында – вот она, работает, тащит несметные грузы для магистрали...

– Да ладно, – согласился Слава. – Это я так... Вот, братья приехали. Теперь почти вся семья здесь. – И рассказал, что Александр – в Кувыкте, прорабом, Геннадий – в Тынде. А на днях приезжает, отслужив в армии, младший, Иван.

Петька вспомнил, что и отец у Владислава – машинист первого класса. Династия... Кстати, спросил о машинисте, который сейчас вел состав – как фамилия, давно ли Владислав ездит с ним.

– Фамилия? – удивился он. – А ты не знаешь? Слепцов... – И выжидающе уставился на Петьку.

Тот промолчал. Слепцов так Слепцов – мало ли какие бывают фамилии.

Но Владислав чего-то ждал от него и, не дождавшись, грубовато спросил:

– Газет не читаешь?

Все, что касалось БАМа, Петька читал жадно. Конечно же не пропустил и многочисленные корреспонденции с митинга, посвященного открытию рабочего движения на ветке Бам – Тында. И все-таки он не знал, что если машинист Ковалев на торжественной укладке завершающего, «серебряного», звена управлял тепловозом, а бригадир Гуреев, «пришивая» со своими ребятами это звено к полотну, вбил последний, «серебряный», костыль, то машинист Анатолий Слепцов, с которым Петька сегодня гонял чаи, привел в Тынду первый – «сквозной» – поезд.

Он конечно же понимал, что не каждому выпадает такая честь, а уж кому выпадает, тот наверняка этой чести достоин. И радовался тому, что еще увидит Слепцова.

Они все сидели, покуривали, толковали, как старые приятели. Петька достал свои «корочки», не без гордости показал. Наткнулся в кармане на сверток с бурятским сувениром, пошутил:

– Хороший человек. Уль-Тынг. Счастье приносит...

Владислав бережно-уважительно взял его в руки, стал рассматривать. И тут громыхнула дверь, звенящий женский голос позвал:

– Терехов! Есть здесь такой?

Петька обернулся, не понимая, в чем дело.

– К селектору! – крикнула женщина. – Из Тынды звонят. – И исчезла. Спрыгнула со ступенек, проваливаясь в снег, побежала вдоль состава.

Петька стоял в растерянности, а Владислав, посмеиваясь, показывал на лесовичка:

– Это он. Счастье приносит... Кто у тебя в Тынде?

– Никого, – ответил Петька. – Перепутали...

– Иди, иди, – подтолкнул Владислав, – Дежурная по станции приходила. Шутить не будет.

Петька сунул лесовичка обратно в теплый карман и побежал за ней следом, все еще недоумевая, уверенный: не его это, ошибка... Но когда влетел в просторный вагончик-станцию, когда брал долго ждавшую его на столе трубку, уже догадывался: Лена... Неужели она? Как нашла?..

В трубке зашумел-заворчал нарочито сердитый мужской голос:

– Катаешься там, старик, на работу не торопишься...

– Кто вам нужен, – не понял Петька, – Я посторонний.

– Посторонний уже? Ну, хорош...

– Потанин! Ты, что ли?.. Ну и ну...

Потанин был скуп на слова. Ничего не объяснил, торопился.

– Ладно, старик. Пока. Тут вот тебе пару слов хотят...

И. тогда он услышал Лену. Запомнившийся с первой встречи округлый, быстрый говорок, характерное придыхание. Знакомы, значит, повял он..

– Как, поедешь-то? – смеялась а трубку Лена. – Мост на сто девятнадцатом провалился.

Ну и шуточки здесь, на БАМе.

– Отремонтируем и проедем, – не растерялся Петька.

– Не слышу! Не слышу! – закричала Лена. – Ты, когда говоришь, клавишу там, на трубке, нажимай. Нам разрешили... Что? – спросила она кого-то рядом и ответила послушно: – Сейчас... Петь! Петя! – закричала опять. – Все! Нельзя больше... До свидания. Спасибо, – поблагодарила она того, рядом, видно, диспетчера. И в трубке зашелестело, защелкало. Связь оборвалась.

Петька вышел, из вагончика сияющий.