Текст книги "Допуск на магистраль"

Автор книги: Эльза Бадьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава XI
Веселый и обреченный поселок

Аносовская видела вторые сны, когда шофер Володя Захаров – красивый черноглазый и чернобровый парень из Подмосковья – остановил машину у самой двери гостиницы. Он вышел вместе с Петькой, провел его к дежурной и ушел лишь после того, как тот получил место.

Петька уже знал, что через четыре часа Володе снова в рейс, что вторую неделю работает он без сменщика и что жена Володина сердится: почти не видит мужа. «И сегодня не увидит, – подумал он с сожалением. А еще подумал: «Какая она, Аносовская? Что ожидает здесь завтра?..»

В комнате было темно. Он не стал зажигать свет, чтобы не разбудить соседей. На ощупь разобрал постель и блаженно вытянулся под чистой, чуть влажной простыней, заменявшей пододеяльник. Он хотел подумать о тех девчонках, встретившихся в поселке Бам, с какой уверенностью сказали они: «Еще встретимся...» Стал вспоминать их, но лучше запомнил, оказывается, только одну – ту, которая все время молчала и смотрела на него из-под тяжелых темных ресниц. Стал вспоминать и заснул, не успев ухватить какую-то неясную, не оформившуюся еще мысль, однако очень важную и приятную.

А утром открылась ему Аносовская во всей своей деревянной красе, вольно и высоко разместившаяся на сопке. Стандартные щитовые домики выстроились аккуратными улицами, здания конторы и клуба стояли через дорогу, пристально рассматривая друг друга глазами-окнами. Двери столовой, магазинов, школы и детского сада, едва закрывшись, открывались снова, на маленькой площади разворачивались машины – кто-то приезжал, кто-то уезжал. Было людно и на первый взгляд немножечко бестолково. Но только на первый... Потом становилось видно: шумный, людный молодежный поселок занят делом. Парни в штормовках с надписью через всю спину «Брянск – БАМ» отделывали клуб, утепляли контору, зашивали досками поселковую теплотрассу: готовили Аносовскую к суровой амурской зиме. Нацелившись в небо, высилась над поселком огромная, словно готовая выстрелить труба котельной, обещая, что зима эта не будет для аносовцев бедствием.

Петька прямиком подался в контору, но никого, кроме секретарши да ее двух подружек, там не застал.

– Все уехали на укладку моста, – едва увидев его в дверях, выпалила секретарша и, уверенная, что он тут же уйдет, затараторила с подружками.

Петька представил, как на том самом мосту ловкая машина укладывает путевую решетку, как потом тепловоз, ведомый Ковалевым и Славой, подталкивает по этой решетке путеукладчик, а тот, подхватив еще одно звено, опускает его впритык – рельс к рельсу – уже на полотно за мостом, и все вокруг – а народу там сегодня опять много – облегченно вздыхают: можно идти дальше, мост больше не «держит»...

– А когда будут? – спросил Петька, имея в виду руководителей знакомой ему по первому участку организации ГОРЕМ-28.

– Полубинский, секретарь партбюро, сейчас подойдет.

Он остался в приемной и невольно услышал разговор.

– ...там, в загсе, даже фужеров нет. Мы ходили, – жаловалась девчонка, ярко-рыжая, крашеная, в сиреневом – тоже ярком – пальто.

– А мы с собой брали. Шесть штук. И вы возьмите.

Это наставляла ее вторая – беленькая, тоненькая, с хвостиком волос, перехваченных на затылке черной аптекарской резинкой. Возле своей вызывающе многоцветной подруги она выглядела естественной, натуральной и потому очень милой.

– Когда дадут хлеб, ты кусай больше Славки, – серьезно советовала она. – Или отломи незаметно и – в рот.

– Это уж обязательно, – заверила рыжая и поинтересовалась. – Не знаешь, бамовские где регистрируются?

– На Сковородку ездят, – вставила молчавшая до сих пор секретарша. – У них поселкового Совета нет.

Петька вспомнил Сковородку: как ворвался там в комнату отдыха, как томился в ожидании поезда.

– Приходите, – сказала рыжая. – А то обидимся.

– Не обещаем, – почему-то уклонилась милая беленькая собеседница. – У нас дела.

Поднялась, стала застегивать скромное, сшитое по фигурке пальто, и Петька увидел на ее пальце золотой ободок обручального кольца. Хотел спросить про хлеб: где и зачем кусают его, обряд, что ли, такой? Но не успел.

– А вы что тут сидите? – увидела его вдруг секретарша. – Полубинский давно пришел. По коридору – направо.

От Полубинского Петька ушел ни с чем. Те же вопросы, те же доводы, те же советы...

Не зная, куда податься, что делать, постоял на высоком конторском крыльце. Далеко вокруг видны были и вершины, и склоны, и подножия соседних сопок. Аносовская господствовала над ними, она была в двух километрах от будущей станции, на самой верхней отметке трассы Бам – Тында.

И опять, как на Пурикане, как и в поселке с громким, набатным именем Бам, испытал Петька огорчительное недоумение при мысли о том, что все это временное и не дальше чем через три-четыре года снесут, разберут, вывезут заботливо поставленные здесь клубы, школы, гостиницы, столовые и такие уютные сейчас дома с большими двух– и трехкомнатными квартирами.

Останется на месте Аносовской пустынная большая поляна, поднимутся на ней папоротники, зацветет по весне холодным фиолетовым пламенем таежный багульник, оплетет землю жесткий глянцевитый брусничник. А потом потянутся к солнцу молодые лиственницы, разрастутся, окрепнут. Вернет тайга распуганное строителями зверье, и ничто уже не напомнит забредшим сюда грибникам да ягодникам сегодняшнего поселка. Впрочем, нет. Останутся фотографии, картины, очерки и стихи, останется добрая человеческая память. И кто знает, может, останется кто-нибудь из нынешних аносовцев работать и жить на таежной маленькой станции Янкан, которую, возможно, и назовут тоже по имени здешнего первопроходца Николая Павловича Аносова.

Бесследно исчезнет деревянный городок Бам. Двести человек – работники узловой станции Бам и их семьи – будут жить в современных пятиэтажных домах. Школа, детский сад, клуб, магазины, гаражи, котельная, столовая, бытовой комбинат – все это тоже будет новым, основательным, удобным и обязательно красивым.

А уютный Пурикан станет всего лишь разъездом. Но и на нем не останется времянок. Их место займут прочные, из железа, бетона и камня, здания со всеми удобствами.

Вроде бы и нечем тут огорчаться. Все правильно: построят здесь и уйдут бамовцы на другие участки. А все-таки жалко было Петьке обреченные на снос, такие людные, деловитые, веселые, живописные временные поселки.

Неуверенно, словно боясь покидать горемовскую контору, сошел Петька с крыльца, остановился перед доской показателей управления строительства Бамстройпуть. Обрадовался, увидев, что участок Терещенко на первом месте и перевыполнение у него по всем показателям ого какое солидное!

Тут же и одернул себя: ну чего обрадовался? Какое тебе до них дело?.. Но не радоваться, не интересоваться тем, с чем сталкивался он, набивая себе шишки, Петька уже не мог. С каждым своим шагом по этой земле, с каждым часом, проведенным на БАМе, он прикипал к стройке. Он чувствовал ее ритм, ее голос, он уже знал, что не только она нужна ему, но и он, Петька Терехов, нужен этой огромной, уникальной «стройке века», как называли ее газеты. И если до сих пор БАМ не принял его, так это всего лишь по недоразумению. Впрочем, недоразумение серьезное.

Его кто-то тронул за руку. Петька оглянулся. Парень, только что обивавший дранкой наружную стену конторы, стоял рядом.

– Закурить хочешь?

Петька вспомнил, что с того демонстративного курения перед заносчивой проводницей не притрагивался к сигаретам. Потянул из кармана пачку, но парень опередил, и он взял у него, прикурил от зажженной им спички.

Они познакомились. Сели перекурить на ступеньку. И Володя Мальков, плотник из Брянского отряда, угадав Петькино состояние, узнав о его неудачах, пообещал:

– Я тебя с ребятами познакомлю. Из мостопоезда. Друзья мои. Может, что и придумаем.

Спросил:

– Куда ты сейчас?

– Не знаю, – признался Петька и вспомнил, что не завтракал. – Поесть надо.

– Сегодня у нас концерт на девяносто первом. У мостовиков. Хочешь поехать?

– Хочу.

– Приходи через пару часов в клуб.

Они притушили сигареты, и плотник взялся опять за работу, а Петька пошел в мехколонну, решившись еще там попытать счастья.

Глава XII
«Серебряное звено»

– Эй, парень, – услышал за спиной Петька, но даже не оглянулся. Никто его здесь не знает – и он никого.

Взял со столика чистый поднос, ложку, вилку, продвинулся вдоль раздатки. Залюбовался девчонками в белых крахмальных колпачках.

Были эти девчонки похожи и колпачками, и одинаково подведенными глазами, и царственно мягкими жестами. Они не просто подавали тарелки со щами и бифштексами, они одаривали ими проголодавшихся на трудной работе парней. И парни принимали из их рук дары почтительно, благодарно. Не было обычной столовской суеты, утомительного шума и специфического кисловато-капустного запаха.

Петька потянулся к витрине и снова услышал совсем рядом:

– Эй! Парень! Едешь на девяносто первый?

Обернулся, узнал Малькова и будто проснулся. Растерянно посмотрел на пустой поднос, на богато уставленную закусками витрину.

– Тогда давай, – заторопился Мальков. – Машина у клуба.

Он вышел, а Петька несколько секунд поборолся с искушением принять из рук девчонки-раздатчицы исходящий жаром бифштекс и, облизав пересохшие враз губы, кинулся за Мальковым.

У клуба стоял крытый брезентом «зилок», трое незнакомых парней грузили в него музыкальные инструменты.

Петька догнал Малькова, и они вместе подошли и машине, вслед за парнями запрыгнули через борт.

– Надежды особой нет, но кто знает... – туманно объяснился Мальков, и Петька благодарно кивнул.

Дорога была горбатая, тряская, инструменты жалобно позванивали туго натянутыми струнами и блестящей медью тарелок. Чуть слышно гудели барабаны, хлестали по брезенту ветки придорожных лиственниц, словно срывали на упрямом «зилке» свое недовольство людьми, врезавшимися в тайгу этой кривой дорогой, похожей на рубец от раны, полученной самой природой.

Сквозь деревья неровно светило солнце, то пропадая, то вспыхивая. И казалось Петьке: невеселый осенний лес прячет от них солнце. Ребята в кузове шутили, пробовали петь, тормошили его: «Подпевай, парень!» А ему было не до песен. Было тревожно-неспокойно, раздражал, казался нелепым и неуместным этот вышедший из повиновения, звенящий на дорожных горбах оркестр. Пугали ожившие ветки лиственниц, как через строй прогонявшие машину, и солнечные помехи, словно непонятные, предупреждающие о чем-то сигналы природы. Было беспокойно, неуютно от мысли, что и там, на девяносто первом, никто не обрадуется ему, и опять придется клянчить: «Примите...», а ему в ответ, как в мехколонне, могут крикнуть: «Что ты умеешь? Движок заведешь?..»

Машина остановилась внезапно, и в кузов полыхнуло просиявшее полуденное солнце, и лиственницы присмирели, будто не они только что наотмашь хлестали по заскорузлому брезенту.

Петька спрыгнул на землю, и тревога его отошла, приутихла. На расчищенной от леса площадке, заросшей красноватым брусничником, тронутой кое-где матовой сединой лишайников, стояли вагончики. В центре – являющий собой сцену огромный автоприцеп с опущенными бортами, Пробитая в тайге дорога выходила на этот строительный пятачок, приткнувшийся в распадке между двумя сопками, делала разворот у их подножий и словно затягивала дорожной петлей «объект девяносто первый», названный так потому, что находился он на девяносто первом километре будущего железнодорожного пути Бам – Тында.

В центре «петли» шла работа. Стучали отбойные молотки, гудел уникальный, впервые применяемый на строительстве турбобур, подходили самосвалы, разворачивался неповорота бульдозер. Рабочих было немного. Они казались возле механизмов маленькими, беспомощными, но лишь до тех пор, пока не садились за штурвалы ц рычаги управления.

Петька остановился возле большого фанерного щита, прочел:

«Мост, 91-й км. Строительство ведет мостопоезд № 34. Сдача под укладку – сентябрь 1974 г. Окончание работ – декабрь 1974 г.»

Рядом курили двое парней: шофер «зилка», который привез Петьку, и строитель-мостовик, большеглазый, чернявый, как и все на объекте – в робе, потертых джинсах и резиновых сапогах. Только у ворота из-под рабочей куртки пестрела сине-белыми полосками тельняшка.

– Ну как? – спросил шофер. – Остановили плывун?..

– Одолели, – ответил мостовик так, словно речь, шла о победе над врагом. – Вычистили котлован. До мерзлоты.

Он говорил обстоятельно, по-хозяйски, он имел на это право, и Петька ему завидовал.

– Здорово он вас прижал...

– Кто?

– Плывун-то.

– А-а!.. – досадливо махнул рукой мостовик. Видно, «прижал» плывун основательно. – Теперь вот компрессор надо. Полтора метра осталось...

– А грунт?

– Какой там грунт! Дресва со льдом идет. Вечная мерзлота...

Они заметили Петьку, посмотрели на него без особого любопытства. Решили, видно, что он свой, бамовский.

– «Буржуйку»-то привезли? – вспомнил шофер.

– Ага. В будке поставили. Теперь греемся по утрам, портянки сушим.

Парни затоптали окурки и пошли вниз, к котловану.

– Ребята, – окликнул их Петька. – Где тут у вас, прораб или... начальник какой?

– А зачем? – приостановился мостовик.

– Да я... работать приехал, – подошел Петька. – Строить.

Парни заулыбались. Мостовик понимающе оглядел Петьку, сказал:

– Видать, не сегодня приехал. И не по путевке.

– По велению сердца, – добродушно вставил шофер.

– От ворот поворот дали?

Петька смолчал.

– Понятно. Знакомо, – продолжал улыбаться строитель. – Здесь тоже поворот дадут. Не механизатор, специальности строительной нет. Так ведь?

– Так, – нехотя согласился Петька и вдруг сорвался. – Что у вас тут, простой работы нет, что ли? Вон отбойными молотками долбят, – кивнул он на котлован. – Хитрое дело?..

– Сейчас долбят, а после обеда бульдозеристов сменят. Так можешь?

– А зачем? Плохая организация труда, если вам с места на место прыгать приходится.

Парии перестали улыбаться, смотрели настороженно.

– А еще БАМ! – запальчиво крикнул Петька. – На всю страну шум подняли...

Он понимал, что несправедливо и глупо кричать на этих парней, он и рад был остановиться, но копившаяся все эти дни обида прорвалась, захлестнула, и его понесло:

– Заелись вы тут!.. Техники понагнали, магазины от сгущенки-тушенки ломятся... Клуб отгрохали... А руки рабочие уже не нужны?..

Он выбросил перед собой руки, разжал ладони, и, покраснев, тут же спрятал их за спину, Петькины руки никогда еще не были рабочими. Они только хотели трудиться, рвались к кирке, лопате, отбойному молотку, грезили штурвалом машины, но при том лишь условии, что и стародавней киркой – если такое возможно, – и современным штурвалом они будут работать не где-нибудь, а вот здесь, в тайге, в мерзлоте, на стройке, которую по небывалой степени трудности назвали уникальной.

Парни все смотрели на него настороженно и выжидающе, будто понимали, что неприятная эта сцена – всего лишь разрядка. Но едва он снова раскрыл рот, строитель оборвал резко:

– Замолчи. Хватит! – И обернулся к шоферу: – Довели парня...

– Откуда будешь? – примирительно спросил шофер.

– С Урала.

– Ваших здесь нет. Брянские, москвичи, из Гомеля много... Мостопоезд этот из Улан-Удэ.

И только тут все трое заметили, что ни турбобур, ни бульдозеры не работают, самосвалы стоят вереницей вдоль дороги и вновь подъезжающие шоферы безропотно глушат моторы. У длинных обеденных столов, срубленных здесь же, меж лиственниц, хлопочут девчата, добровольцы помощники из строителей тащат от машины большущие белые кастрюли, корзины с хлебом, тарелками. Подходят едоки, устраиваются, как на пикнике – кто на пеньке, кто под деревом, хотя и за столом на скамейках хватает места. Едят и поглядывают на сцену-автоприцеп. А там уже и микрофоны установлены, и усилители, и ударник пробует свой громоздкий инструмент.

– Пошли, – дружески подтолкнул Петьку строитель в тельняшке. – Как зовут?

– Петром.

– Василий, – сжал Петькину руку шофер. – А это – Олег Костюков, механик с мостопоезда, – представил он товарища и лукаво сощурился. – Тоже, между прочим, без путевки приехал.

Олега отозвали музыканты, шофер пошел к своему «зилку». Петька подсел к ребятам, только что отобедавшим, устроившимся на бревне перед сценой.

Усилители разносили по тайге бешеную ультрасовременную музыку; самодеятельные артисты, не боясь конкуренции, крутили перед концертом пленку с записями американского джаза.

Внезапно джаз захлебнулся, и на сцену вышел длинноволосый пижон в лаковых щеголеватых ботинках и вызывающе элегантном костюме.

Петьку покоробило. Он покосился на сидящих рядом мостовиков, удивился их благодушию и заметил на сцене среди музыкантов еще одного «волосатика». Не удержался, проворчал: «Ничего себе!..» Но справедливо отметил, что этот, второй, – в резиновых сапогах, старых джинсах, свитере и рабочей куртке. Великолепная, аристократических форм электрогитара выглядела в его руках полоненной чужестранкой. Рядом стоял механик Олег, как был – тоже в сапогах и куртке и тоже прижимал к груди лакированную талию электрической «Тоники».

– Наш коллектив называется «Серебряное звено», – сказал ведущий-пижон и свободно прошелся по краю автоприцепа. – Мы выбрали это имя потому, что с «серебряного» звена, уложенного 14 сентября 1972 года бригадой Ивана Зелицкого, начиналась наша дорога. Потому, что «серебряное» звено ляжет на первом метре Западного участка. И «серебряным» звеном назовут то, последнее, уложить которое удостоятся чести лучшие строители БАМа. Это символ будущей магистрали, символ крепко сбитого коллектива...

Парень говорил, а Петька слушал и ловил себя на том, что перестает замечать его «девчоночьи» – до неприличия мягкие и волнистые – волосы, не обращает внимания на пижонский костюм. «Клубный работник», – сказал он себе и этим окончательно оправдал парня. А тот объявил номер и ловко спрыгнул с прицепа.

– Кто он? – все же не удержался Петька.

– Да Гриша Лобода, – ответил сосед по бревну. – За энергохозяйство здесь отвечает, на бетономешалке работает, опалубку ставит.

– А тот?

– Черный?

– Ну да. Волосатый тоже.

– Валера Стасенко. Тоже ставит опалубку, бетонирует... Из одной бригады они. А это – плотник, Володя Мальков. Из Брянска.

– Этого знаю, – кивнул Петька.

Валера, потряхивая черными волосами, лихо пел «доморощенную» бамовскую песню на слова Володиного друга, тоже плотника, Николая Захарова и словно отвечал ею тем, кто сетует: «Не та молодежь пошла...»

 
Кто сказал, что стали мы другими?
Я в обиду это не беру.
А не мы ли Зею перекрыли,
Лену, Волгу, Ону, Ангару?..
 

Притихшие, слушали песню столовские девчонки, парни, только что трое суток воевавшие с плывуном; казалось, слушала и молчаливо стоявшая техника – все эти мощные МАЗы, КрАЗы, «Уралы», краны, бульдозеры, гордость мостовиков – экспериментальная бурильная установка, первая в стране с производительностью, в шесть раз превышающей возможности своих предшественниц.

Рядом, на срезанном гребне сопки, лежало аккуратно отсыпанное полотно будущей трассы. Оно обрывалось, и от него через распадок к соседней сопке шагали, словно гигантские журавлиные ноги, опоры будущего многопролетного моста.

 
Нам идти навстречу новым песням
За еще не сбывшейся мечтой, —
 

дружно пело все «Серебряное звено».

 
Если надо, мы проложим рельсы
Меж Венерой, Марсом и Землей.
 

«Самоуверенные парни, – с восхищением думал Петька. – Дерзкие. Наверно, от слова «дерзать». И работящие. Такие проложат рельсы». Он чувствовал себя с ними в одном звене. Не чужим, не лишним, а таким же, как все здесь, бамовцем. И пусть придется еще поискать себе места на этой большой стройке, он не уйдет отсюда. Петька теперь это твердо знал. Не уйдет до последнего, «серебряного» звена.

Глава XIII
Вот оно где, начало

И тот день подходил к концу. Петька вышел из клуба, где от нечего делать помогал Володе Малькову сколачивать книжные стеллажи, и вместо того чтобы направиться в гостиницу или наверх – в общежитие мостопоезда, где жили ребята из «Серебряного звена», – почему-то пересек улицу, поднялся на ступеньки конторского крыльца, хотел было открыть дверь, но она вдруг распахнулась сама, и навстречу Петьке выбежала запыхавшаяся, заплаканная девушка. Она отшатнулась от него, сбежала вниз и, все так же всхлипывая, побежала по улице. Петька узнал в ней ту самую, молчаливую подругу веселой, надоедливой хохотушки, встретившуюся ему в поселке Бам.

Он остался стоять в нерешительности, готовый броситься за ней следом, едва она позовет. Но девчонка даже не оглянулась, даже, возможно, и не узнала его, и Петька с беспокойством подумал: «Несчастье у нее? Умер кто-нибудь?..»

Решил зайти в контору, узнать – откуда она выбежала, расспросить о ней. Снова подошел к двери, и снова она открылась сама, а в проеме показался Терещенко

Александр Иванович, очень молодой начальник первого участка. Он увидел Петьку, узнал и, похоже, обрадовался.

– Работаешь? Нет?.. Зайди к парторгу, у него...

– Заходил, – не дослушал Петька и обреченно махнул рукой.

Следом за Терещенко показался на крыльце и сам Полубинский. На Петьку не обратил внимания, а Терещенко придержал, о чем-то стал ему говорить, рассмеялся. Он загородил дорогу, и Петька не решался потревожить его. Отошел в сторонку. Но тут парторг обернулся, позвал:

– Товарищ!.. Вы хотели... – И вывернул из кармана лист бумаги, развернул, стал цеплять на гвоздики, торчавшие на двери. – Вот, читайте.

Посторонился, давая Петьке подойти. Потом сказал!

– Надумаете – заходите. Я скоро приду.

Они оба ушли, а Петька прочитал:

ДЛЯ СТРОИТЕЛЕЙ БАЙКАЛО-АМУРСКОЙ МАГИСТРАЛИ

В Новосибирской технической школе открываются курсы автокрановщиков.

В Иркутской – шоферов, бульдозеристов, трактористов, грейдеристов, скреперистов и машинистов башенных кранов. Желающим обратиться в отдел кадров.

Он рванулся в отдел кадров, решая на ходу: конечно, в Иркутск, там есть выбор, – и теряясь от возможности этого выбора. Пока шел – сообразил: шоферов на БАМе и так много. Да еще приедут. Значит, на бульдозер. Или на трактор.

В коридоре возле отдела кадров стоял шум. Перебивая друг друга, спорили две девчонки, а парень пытался их успокоить, но тоже кричал и этим только подливал масла в огонь.

– Пусть уезжает, пусть! Много их здесь таких. Понаехали, по чемодану косметики привезли... Не работать, а женихов искать! – выкрикивала одна из девчонок, и Петька сразу понял, о ком речь.

– А ты разберись сперва, – не уступала вторая. – Да она печи топила, все лето щепу собирала, на штукатура хотела учиться – в Тынду просилась. Теперь уедет. Обиделась.

– Ну и пусть, пусть уезжает! Видали таких!

– Да перестаньте вы! – заорал парень, и из отдела кадров выглянул рассерженный лысый мужчина:

– Не мешайте работать!

– Если хочешь знать, Ленка эта от несчастной любви сюда, на БАМ, убежала, – торжествующе кинула под конец исходившая злобой девчонка.

И тогда Петька сорвался с места, словно им выстрелили, пулей пронесся по коридору, слетел с крыльца и помчался в ту сторону, куда несколько минут назад убежала заплаканная девушка.

Ему навстречу попалась какая-то женщина – единственная пожилая из всех, кого он здесь видел, и Петька спросил ее на бегу:

– Где Лена, не знаете?

Потом уж подумал: кто эта Лена? Откуда женщине знать о ней? Но женщина крикнула вслед:

– В гараже она. Просит шоферов до станции довезти.

Гараж был на краю поселка, и Петька помчался туда. О себе он уже не думал. Не беспокоился. Он знал, что уедет с БАМа. В Новосибирск или лучше в Иркутск, в школу механизаторов.

Уедет, чтобы вернуться.

Чтобы, вернувшись, сесть за штурвал и успеть еще поработать где-нибудь на подступах к Тынде. А потом вместе со всеми выйти на большой БАМ, где местами есть уже просеки,-есть временные автомобильные дороги, есть поселки, но нет пока ни одного метра пути.

О себе он сейчас не думал. Он беспокоился о девчонке, которую видел всего два раза, о которой ничего не знал и которую не хотел потерять.