Текст книги "Допуск на магистраль"
Автор книги: Эльза Бадьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Чуть-чуть приоткрывшаяся было дверь захлопывается намертво.
«Какие есть еще способы вырваться на свободу? – в отчаянии думает Кира. – Вот если бы выйти замуж!»
Она прячет паспорт в шкатулку и забывает о нем: желанный документ перестает ей казаться символом свободы и самостоятельности.
...В Серове у родственников, к которым Кирина семья приезжает на Октябрьский праздник, появляется неожиданный гость, товарищ сына хозяйки. Он тотчас же приковывает внимание Киры. Бдительные родители не видят в этом «иногороднем» юноше угрозы своему родительскому спокойствию и позволяют молодым людям разговаривать и даже сидеть рядом за столом. Они не возражают и против того, что юноша приглашает Киру танцевать. Кира не умеет, но все-таки выходит в круг и терпеливо пробует научиться. Они смеются, обмениваются самыми незначительными фразами.
К концу вечера Кира знает о юноше только то, что он скоро заканчивает институт и что имя его Олег.
– Знаете что, давайте переписываться, – заговорщически предлагает Кира, но тут же спохватывается: – Ой, нет!..
Она искоса поглядывает на отца и представляет себе, что будет дома, если в один прекрасный день отец обнаружит в почтовом ящике письмо от Олега...
И девушка находит выход:
– Вы мне «до востребования» пишите! Обязательно!
Олегу отправлено уже восемь писем, а ответа – ни на один. Кира нервничает. Она теперь все время думает об Олеге.
Со всеми подробностями вспоминает их коротенький, ничего не значащий разговор. Олег видится ей красивым и мужественным, очень похожим на известного артиста кино.
Ответ наконец приходит. И хотя это самое обыкновенное письмо, не такое, какого ждала Кира, хотя нет в нем ни объяснения в любви, ни намека на приезд Олега в Тагил, девушка считает, что в ее жизни произошло значительное событие. Она теперь не совсем одинока.
Ее письма к Олегу постепенно становятся нежнее и откровеннее. Его ответы – чаще и значительнее. Кира уже считает, что они любят друг друга, только стесняются признаться в этом. Она с нетерпением ждет признания от Олега и, не дождавшись, первая пишет ему о своей любви. Олег в ответ пишет почему-то о дружбе, о только что прочитанной книге и как бы между прочим сообщает, что среди различных назначений, имеющихся для выпускников его факультета, есть и назначение в Нижний Тагил.
И он приезжает. Совершенно неожиданно из окошечка «до востребования» Кире подают письмо. Оно очень короткое. Всего две строчки:
«Дорогая Кира! Я приехал. Вечером буду ждать тебя около школы. Олег».
Весь день проходит в смятении. Кире вдруг становится очень неловко за свои нежные письма и объяснения в любви.
Что она ему сейчас скажет? Что в таких случаях полагается говорить?
Около школы стоят несколько человек, но Олега среди них нет. В вестибюле его тоже нет. Кира немного успокаивается. Это даже лучше. Она успеет все обдумать, внутренне подготовиться к встрече.
И вдруг она видит Олега! Он стоит в дверях, оглядывая класс, ищет глазами Киру.
Покраснев, от смущения, Кира идет к нему.
– Здравствуйте, – краснеет в свою очередь Олег. – А я уж думал – не найду вас.
Они выходят в коридор. Держатся друг с другом неловко, натянуто. В коридоре, возле класса, много парней. Они о чем-то оживленно говорят и смеются. Кира невольно обращает на них внимание.
Ребята как на подбор: высокие, интересные. Олег по сравнению с ними маленький, тщедушный, бесцветный.
«Он вовсе не красивый! – делает для себя открытие Кира. – А тогда, в гостях, казался совсем другим...»
– Я полчаса около школы стоял, – признается Олег. – Так вас и не увидел.
«Мы даже не узнали друг друга!» – делает Кира второе открытие и тоже признается:
– И я не увидела. Смотрела, смотрела...
– Я в клетчатой кепке был, – с надеждой поясняет Олег.
– Кепку я заметила.
Шум голосов в коридоре разрезает пронзительный школьный звонок, и Олег торопится объяснить:
– Я буду работать здесь, в строительном тресте, а жить в общежитии.
Кира делает третье открытие: она, оказывается, совсем не рада и этому сообщению.
Ах, как все плохо, как плохо! Вот и рухнул замок, построенный в ее мечтах! Она хотела только одного: вырваться из душной квартиры родителей, жить самостоятельно! С мужем... с Олегом...
Кира закрывает глаза, пытается представить себе его лицо и не может. Не знает даже, какие у него глаза!
Она засыпает с намерением рассказать завтра Олегу всю правду, извиниться, признаться, что обманула его и что никакой любви нет. Она сама выдумала себе любовь. И Олега тоже... выдумала.
Утро начинается строгим вопросом отца!
– Где твой паспорт?
– В шкатулке, – холодеет Кира и лихорадочно соображает: «А где же письма?»
– Врешь! В кармане пальто.
«Письма под матрацем», – вспоминает Кира и успокаивается.
– Для чего носишь с собой паспорт? – дознается отец. – В булочной предъявляешь?
– В библиотеке была перерегистрация читателей, – хладнокровно врет Кира. – Больше он мне не нужен. Можешь спрятать.
Отец кладет Кирин паспорт в. бумажник и уходит, А она констатирует факт: отец проверяет ее карманы. Но ведь ей не десять, не двенадцать, ей восемнадцатый год!
И опять кружатся, заплетаются в голове горькие мысли, опять единственной надеждой на спасение становится Олег. Даже такой: незаметный, чужой, нелюбимый. Нет, Кира не извинится, перед ним, не откроет ему правды.
Со следующей встречи она начинает разыгрывать влюбленную. Притворяется соскучившейся, когда долго не видит Олега. А на одном из свиданий первая целует его.
Кира говорит Олегу, что любит его, и ждет ответного признания.
– Знаешь, – Олег говорит задумчиво, будто самому себе, – я к тебе очень хорошо отношусь. Особенно как-то... Каждую минуту хочу видеть тебя. Каждую минуту думаю о тебе. Но не знаю... Ты только не обижайся. Не знаю, люблю тебя или нет.
Кира молчит.
– Ты не слушаешь? – громко спрашивает Олег. – Так я буду ждать тебя вечером... У школы.
И улыбается Кире доброй, теплой улыбкой.
– Ну вот, – виновато вздохнула Кира. – Не получилось никакого рассказа. Просто вспомнила некоторые случаи из своей жизни. Вы знаете, я почему-то всегда именно эти случаи вспоминаю. А так хочется их забыть! – Она искренне засмеялась и пообещала: – Скоро забуду. Весной. Когда замуж выйду.
– За кого? – осторожно поинтересовалась я.
– За Олега, конечно. Иначе для чего же все это?
Она была откровенна, и эта ее откровенность даже пугала. Так мог говорить уставший, много повидавший на своем веку человек.
Кира будто угадала мои мысли.
– У меня такое ощущение, – сказала она, – будто я жила долго-долго, будто мне много лет.
С ней можно было говорить не осторожничая, и я спросила:
– Ты Олега любишь?
– Нет, – легко ответила она. – Я даже нашего преподавателя геометрии люблю больше.
Этот ответ обезоруживал. «Долго-долго» проживший человек оставался еще ребенком.
Можно было взять Киру за руку и пойти с ней в райком комсомола. Рассказать там все как есть и попросить: «Помогите. Устройте на работу в хороший комсомольский коллектив». Можно было встретиться с ее родителями и обвинить их в содеянном преступлении. Наконец, можно было поговорить с Олегом...
Но мне думалось, не надо водить ее за руку, говорить о ней и решать за нее. Очень важно, чтобы Кира сделала первый свой правильный шаг в жизни сама. Чтобы она захотела его сделать! Ведь пыталась же она сама найти работу...
Я познакомила Киру с моей соседкой по номеру, заслуженной учительницей республики Еленой Анатольевной Веткиной. Умная, мягкая, опытная в педагогической науке, Елена Анатольевна сумела расположить к себе девушку. Отец Киры в эти дни был в отъезде, ей жилось свободнее. Мы часто втроем пили чай, ходили по городу, говорили о любви, дружбе, об одиночестве, о коллективе, о труде, о цели в жизни. И не мы заводили эти разговоры, а сама Кира. Она говорила, слушала и спорила с нами жадно, отчаянно. Тайком от матери прибегала к нам в номер и оглушала каким-нибудь невообразимым, давно уже всеми решенным вопросом.
– Есть счастливые люди, или они только притворяются счастливыми? – спрашивала она с порога и требовала доказать, что счастливые люди есть.
Слушала с недоверием, не соглашалась, отстаивала свое мнение.
– А вот я несчастливая! – вызывающе заявляла она. – И мама моя несчастливая. И отец. И если хотите знать, Олег тоже несчастливый. Может быть, он не знает об этом, а я знаю!
В другой раз она начисто отвергала любовь, потом ставила под сомнение бескорыстие дружбы.
Мы старались познакомить Киру с хорошими, интересными людьми. Елена Анатольевна брала ее с собой на встречи со своими бывшими учениками, из которых один – сталевар, другой – врач, третий – биолог, четвертая – воспитательница в детском саду. Мне удалось провести ее на завод, а потом – на крупную строительную площадку.
Однажды, не застав меня в гостинице, Кира позвонила в райком, отыскала там. Сказала, что проводила на вокзал Елену Анатольевну, а потом очень неуверенно спросила:
– А можно мне за вами зайти? Там, в райкоме, комсомольского билета не спрашивают?
Зашла. Робко оглядела комсомольских работников, села на диван, прислушалась к разговорам.
Рядом, у окна, секретарь наставлял инструктора:
– Ты этого паренька из виду не упускай. Если работа придется не по душе, другую подбери. И с общежитием там устрой. Не забывай: он к нам за помощью пришел.
– Понял, – улыбнулся инструктор. – Общежитие ему уже дали. Комсорг цеха добился.
И, завидев в дверях только что вошедшую девушку, кинулся к ней:
– Аня! По взносам когда отчитываться будешь?
– На днях, – отмахнулась Аня. – У меня все в порядке, не беспокойся. Скажи лучше: ты видел когда-нибудь счастливого-счастливого человека?
Кира удивленно покосилась на девушку.
– Ну, видел, – насторожился инструктор. – А что?
– Еще посмотри. Я сегодня самая счастливая на земле!
– Ты всегда счастливая, – добродушно заметил инструктор.
– А сегодня особенно. Предложение-то наше приняли! Второй участок на автоматическую линию переводить будем!
– Да ну! – радостно всплеснул руками инструктор. – Так чего же ты стоишь? Пойдем, всем расскажешь...
Кира поднялась с дивана, и мы ушли.
Я была почти уверена, что теперь она решится прийти в райком. Быть может, не сегодня, не завтра, не через неделю, но придет обязательно.
Я почувствовала, что больше не нужна Кире. Ей нужны теперь – ей просто необходимы! – ребята из райкома и счастливая девушка с металлургического комбината.
Я уехала. Вскоре получила от Киры одно за другим два ничего не значащих письма. А потом раздался междугородный звонок.
– Я поступаю на работу! – радостно прокричала Кира. – Сейчас иду получать пропуск на завод!
«Ну что ж, – подумала я тогда, – пусть этот заводской пропуск станет для Киры пропуском в большую жизнь».
Глава IIС тех пор много раз доводилось мне бывать в Нижнем Тагиле. И много раз возникало желание зайти к Кире. Писем от нее после того радостного телефонного звонка не было, и меня не покидало беспокойство за ее судьбу. Но... она не звала, не просила о помощи, а мне было неудобно навязывать ей свое внимание.
И все-таки однажды я постучала в квартиру, на пороге которой одиннадцать лет назад встретила меня испуганная девчонка с мокрой тряпкой в руках.
Открыли сразу. Сказали, что такая здесь не живет, что за эти годы в квартире четырежды менялись жильцы.
Я ушла, но уже не могла уехать, не отыскав Киру или хотя бы ее следов.
Следы отыскались. В адресном бюро подсказали координаты одноклассника Киры – Петра Пряничникова, он дал телефон Лары Крюковой (Ларисы Викентьевны, давно сменившей свою девичью фамилию), и мы с ней встретились, зашли в сквер возле гостиницы...
Оказалось, что весь разговор о Кире уместился в те несколько минут, которые потребовались нам, чтобы один раз пройти небольшую боковую аллейку.
– ...Она тогда за Олега вышла, – не дожидаясь моих расспросов, сказала Лариса. – Дали им комнату в даме молодых специалистов. А через полгода ушла от него... Тут... к одному пожилому... На тридцать лет старше ее. Квартира, машина, дача, сбережения... Весь... джентльменский набор, – сыронизировала она. (Похоже, хотела сказать «мещанский» или что-нибудь в этом роде, но удержалась.) – Банальная история.
История была не просто банальной, она была, пожалуй, безнравственной.
– Дети у них есть? – спросила я и подумала: «А может, по любви вышла? Ему тогда было около пятидесяти...»
– Она не хочет пока детей, – не то равнодушно, не то осуждающе пояснила Лариса. – Она говорит: замуж можно и так, по расчету, а детей – только по любви.
– Выходит, любви ждет?
– Может, и ждет. Только время-то не ждет – уходят годы-то.
И сожаление, и осуждение, и раздражение против Киры теперь слышались совершенно отчетливо.
– А работа? – спросила я, теряя надежду. – Кто она теперь, кем стала?
– Да никем. Много что начинала, бросала... Только вот шьет хорошо.
Я чувствовала, ей не хочется говорить о Кире, и спросила напрямик:
– Вы не дружите?
– Нет, – так же прямо ответила Лариса.
Я хотела спросить еще, переписываются ли они, но Лариса, поглядев на меня как-то оценивающе и чуть поколебавшись, призналась:
– А ведь она здесь, в Тагиле. – И, еще помолчав, выпалила, словно выстрелила словами: – Хотите, могу адрес дать!
Замолчала, недовольная собой. Видно, говорить Кирин адрес не входило в ее планы.
Теперь я чуть поколебалась и посмотрела на Ларису попристальней. Спросила себя, хочу ли видеть «благополучную», расчетливую, великолепно одетую и «вырвавшуюся на свободу» Киру Ц. И ответила Ларисе:
– Не надо.
Мы простились сдержанно, даже из вежливости не изобразив на лицах улыбок и не сказав приличествующих моменту бесполезных, но обязательных слов. Лариса была недовольна, что сообщением своим обманула какие-то радужные мои надежды, и я недовольна, что обманулась, что действительность не подтвердила моих ожиданий и вместо закономерного благополучия, вместо логического завершения положительного образа преподнесла мне вполне фельетонный сюжет с классически отрицательной героиней.
Она, эта теперешняя Кира, как-то сразу отделилась в моем представлении от той растерянной, искренней и счастливой девчонки, что кричала мне в трубку междугородного телефона: «Поступаю на завод!.. Иду получать пропуск!..» «Теперешняя» была чужим, неприятным, не интересным мне человеком, а та, прежняя Кира, оказывается, все эти годы оставалась жить только в моем воображении.
Я продолжала видеть и слышать, как она с отчаянием, стыдом, болью и недетской решимостью рассказывает о своей уродливой жизни. Как потом – оттаявшая, повеселевшая – азартно спорит со мной в гостиничном номере, как стоит на вокзальном перроне А своим переполненным несказанными словами молчанием не отпускает меня уйти в вагон.
Мне тягостно ее молчаливое присутствие, и я говорю какую-то ерунду, что-то не нужное нам обеим, потому что серьезное все сказано и возвращаться, снова притрагиваться к нему нельзя.
Она молчит, прячет левую руку на груди, за отворотом пальто. Я теряю терпение и поднимаюсь на подножку. Вагоны чуть вздрагивают, платформа с людьми, старое деревянное здание вокзала, состав на соседнем пути плавно и медленно плывут назад. Кира делает несколько шагов рядом с вагоном, быстро, словно решившись, выдергивает из-за отворота пальто руку и протягивает мне тетрадь в твердых картонных корочках. Прощаясь, я взмахиваю зажатыми в кулаке перчатками, а она кричит: «Это вам... Возьмите!» – и уже не идет, а бежит рядом.
Я понимаю вдруг, что это ее дневник, и не решаюсь взять.
Она задыхается от бега, от крика:
– Возьмите! Возьмите же!
Я ловлю тетрадь, и Кира сразу останавливается, а электровоз, победно свистнув, вырывается из переплетения путей и стрелок. Проводница закрывает дверь, уходит, а я остаюсь в тамбуре. В руках Кирин дневник... Как прятала она его на груди под пальто и как неожиданно вырвала, отдала. Словно и не тетрадь, а душу свою вынула и доверила мне...
Дома, едва полистав, я убираю дневник, чтобы больше никогда не открывать. Так много рассказав, Кира и без того впустила меня в свою душу, и я не могла тогда – не хотела! – узнавать больше, чем уже знала. Пожалуй, даже страшилась этого. И очень обрадовалась Кириному бодрому звонку, сообщению, что устроилась она на завод.
Мне хотелось хорошего конца всей этой плохой истории, и я с готовностью, с легкостью поверила в него, посчитала свою журналистскую миссию благополучно законченной и, так и не прочитав заветной тетради, отослала ее на Тагильский почтамт до востребования.
Возвращаясь в гостиницу после встречи с Ларисой, я все это припомнила, заново пережила и с горечью, с неловкостью за себя вдруг отчетливо поняла, что, прикоснувшись к судьбе тагильской девчонки, неосознанно побоялась ответственности и, сделав первый шаг ей навстречу, остановилась. А сама она еще не готова была к серьезной борьбе за себя.
О «ТРУДНОЙ» ДЕВЧОНКЕ И «ПОЛОНЕЗЕ» ОГИНЬСКОГО
Глава IЗадание, по которому предстояло ехать в командировку, мне объяснили в редакции предельно лаконично. Подали местную молодежную газету, показали подчеркнутые красным карандашом четыре строчки:
«...пришла Светлана Дедова из соседней бригады и сказала: «Я пью водку, курю. Но я хочу жить правильно. Примите в свою семью».
Это были строчки из хроники, где рассказывалось о штукатурной бригаде Петра Белоусова, первой в Курганской области завоевавшей право называться бригадой коммунистического труда. В эту бригаду и просилась какая-то Светлана Дедова, о которой в газете не было сказано больше ни слова.
Кто же она? Чем продиктована ее отчаянная откровенность? И откровенность ли это? Я пыталась представить себе Светлану, мысленно увидеть ее лицо, услышать, что и как она говорит... И откуда-то из-за газетных строк выходила отвратительная девица, смотрела на меня холодными, наглыми глазами, дымила папиросой и говорила что-то грубым, трескучим голосом. Потом бросала папиросу, приглаживала растрепанные волосы и произносила фальшиво, но выразительно:
– Хочу жить правильно! Примите в свою семью.
Я не верила являвшейся в моем воображении девице, не верила Светлане Дедовой и опасалась, что ее примут в бригаду коммунистического труда.
Бригада Петра Белоусова работала в поселке ТЭЦ на строительстве клуба. Я подошла к группе девчат, столпившихся возле ванны с раствором, и сразу же угадала среди них Светлану.
Нет, она не была похожа на ту, которая возникала в моем воображении. Но она не была похожа и на других девчат из бригады. Ее отличали резкость, мальчишеская угловатость в движениях, властность и задиристость в голосе. Издали ее можно было принять за мальчишку-подростка. Она легко, даже как-то небрежно размешивала лопатой раствор и громко возмущалась:
– До обеда простояли: цемента не было... Да они что, с ума сошли?!
Светлана озиралась по сторонам, будто ждала, что «они» вот-вот появятся. Но никто из начальства не приходил, некому было предъявить претензии, и это раздражало ее еще больше.
В бригаде было действительно неладно. Район строительства внезапно оказался без воды: до завтрашнего утра ее перекрыли сантехмонтажники. Валя Зырянова, заменявшая бригадира на время его командировки, бегала в конторку, звонила по телефону в трест, требовала машину. И только за час до конца смены к строительству подошел наконец грузовик с флягами, наполненными водой.
В такой неблагополучный день и началось мое знакомство с бригадой Петра Белоусова. Потом я встречалась с молодыми строителями, когда у девчат от работы горели руки и в пустой коробке будущего красавца клуба звенели песни. Я видела девчат из бригады на летучем рабочем собрании, в общежитии, просто на улице. Мне всегда было приятно смотреть на них, интересно говорить с ними. Я находила, что они и умелые, и умные, и даже красивые. Каждая по-своему...
Но больше других меня, конечно, интересовала Светлана Дедова. Я расспрашивала о ней у бригадира, у подруг, у соседок по общежитию, у комсомольских руководителей треста. О ней говорили по-разному. И хорошо, и плохо. И встревоженно, и восторженно. Я расспрашивала саму Светлану, и девушка рассказывала о себе. Но рассказывала как-то очень равнодушно. Рассказ был подробным, по нему можно было установить даты, поступки, события, но нельзя было найти первопричины событий, мотивы поступков, а без этого оставался непонятным характер девчонки. Без этого оставалось неясным, что же стоит за теми четырьмя строчками из молодежной газеты.
В воскресенье Светлана водила меня по городу, показывала дома, которые строила, и попутно вспоминала связанные с этими стройками эпизоды. Эпизоды были одного плана: кто-то кого-то ударил, оскорбил, не вышел на работу. Причем о драках она говорила увлеченно, с мальчишеским озорством, пересыпая речь лихими словечками, на которые способен не каждый парень.
И при этом сердито хмурила кустики белесых бровей.
Вечером мы сидели в номере гостиницы и Светлана пополняла мои скудные познания в области строительного искусства. Объясняла виды кладки, чертила в моей записной книжке схемы. Говорила спокойно, мягко, а потом вдруг забывалась.
– На тридцатичетырехквартирном у нас бригадир был... Свойский парень! Только пил всю дорогу.
Я уже понимала, что «всю дорогу» в переводе на обыкновенный язык означало «все время», «каждый день».
– А потом Федька, подсобник мой... Эх, я этого Федьку в гробу вижу!..
Лицо Светланы становилось при этом грубым, глаза вызывающе щурились и голос звучал резко, неприятно.
Я слушала ее внимательно, смотрела, как бойко бегает по бумаге карандаш, изображая схему цепной кладки Попова-Орлянки, и вдруг заметила, что бойкий карандаш замер, а Светлана замолчала на полуслове.
– Цепная кладка, – осторожно спросила я, – что это значит?
Светлана посмотрела на меня странным, отсутствующим взглядом.
– Сейчас объясню...
Помедлила, осторожно положила карандаш на сукно стола, закрыла записную книжку, снова замолчала. Я замолчала тоже и только тогда услышала: приглушенная, из репродуктора лилась музыка. Я слегка повернула регулятор, и музыка прибойной волной затопила комнату. Девушка посмотрела на меня благодарным взглядом, и впервые за все дни знакомства с нею я увидела, какие доверчивые у Светланы глаза.
Передача окончилась. А Светлана долго еще сидела молча, и я не тревожила ее, потому что тоже была во власти музыки и потому что почувствовала: эта удивительная музыка словно сблизила нас, словно растопила какую-то натянутость в отношениях.
– «Полонез» Огиньского... – тихо сказала Светлана. – Моя любимая музыка. Еще с тех пор... С детдома.
Погасли фиолетовые сумерки, черными ладонями прикрыла гостиничные окна густая ночь. В гулкой тишине коридора потонули последние осторожные шаги, А потом ночь неслышно отошла от окон и сиреневый, зыбкий заглянул в комнату рассвет. В коридоре скрипнула первая дверь, первые шаги разбудили гостиницу... А мы все еще не ложились спать и подобно старым друзьям, встретившимся после долгой разлуки, торопливо, взволнованно говорили обо всем на свете: о музыке, от которой сердце человека становится словно крылатым, о враге каменщиков – «черемховском» кирпиче, который крошится от легкого прикосновения мастерка, о замечательном человеке – бригадире бригады коммунистического труда Петре Белоусове, о том, какая большая и интересная сегодня жизнь, и о многом-многом другом. Теперь я знала Светлану Дедову и могла писать о ней.
