Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Вернулись они домой уже в полночь. Ольга совсем притихла, виновато смотрела на отца и бабку. Перед сном сказала обоим:

–   Ну, не обижайтесь на меня. Я не хотела, чтоб так получилось. Надо было раньше домой вернуться, засветло.

–   Не стоило вообще уходить! Чего ты к чужим поперлась? Жаловаться на своих? Вот и получила урок. А ведь тебя никто не обидел, говорили как с умным человеком...

–   Бабуль, ну не ругайся. Все поняла сама. Знаешь, как мне сейчас плохо?

–   А кто дуре виноват?

–   Ладно, мам, давайте лучше порадуемся, что все хорошо закончилось. Ольгу напугали, но не осквернили. Паскудник – в милиции. Оттуда ему не сбежать. Свои ребята, проследят и вломят. Его и на зоне опетушат. Такие дела даром не проходят, жизни не порадуется.

–   Пап, а нам в суд надо будет идти?

–   Разумеется.

–   Ой, позора и слухов не обобраться. Как я жить здесь стану потом? Все за спиной начнут смеяться и пальцами на меня показывать,– съежилась девчонка.

–   Прикажешь отпустить козла? Он тут же другую поймает, такую же как ты! И, кто знает, сумеют ли вырвать из его лап? Вовремя спасти? Ты – не первая и не последняя. Спустить это дело на тормозах не позволю и тебе. Выполни свой долг перед Законом,– ответил отец жестко.

Ольга, понурив голову, пошла спать. Она поняла, отца не переломить.

–   Нынче уж не насмелится по потемкам к подругам бегать. Дома будет сидеть. Я ее делами загружу так, что не соскучится. Пора в хозяйки выводить. Ольга давно не ребенок. Пусть и она о семье радеет. Иначе не получится с нее путевая баба!

На следующий день, вернувшись с работы, Платонов увидел отмытую, помолодевшую квартиру, улыбающихся дочь и тещу. Они были очень довольны друг другом.

–   Мам, Оля, поговорить нужно,– позвал обеих на кухню и сказал дочери,– знаешь, кто на тебя вчера напал? Местный псих. У него официальный диагноз и медицинская справка имеются, потому судить не могут. Он не отвечает за свои поступки из-за болезни. В психушку его тоже не берут, там перебор. Больных втрое больше положенного.

–  А как теперь? – ахнула теща.

–   Мы можем устроить ему отсидку у Соколова, в виду его общественной опасности. Вчерашнее всех мужиков потрясло. Нашли родителей дебила. Они не удивились. Этот случай, оказывается, далеко не первый. Долго спорили, что с ним делать? Соколов не сможет долго держать его у себя. До первой проверки. Зэкам плевать на диагнозы и справки – натянут его всем бараком, до утра в жмуры откинется. Тут родители хай поднимут. Пусть идиот, кретин, а все же свой сын. Начнут жалобы писать, тогда докопаются до диагноза и пометут всех. Короче, сами нахлебаемся с ним.

–  Что ж делать? – спросила теща.

–   Родители предложили свой выход. Они оплачивают Оле моральный ущерб, а своего недоноска увозят к дядьке-леснику в тайгу, на север Сахалина, за многие сотни километров, навсегда, без возврата в город.

–  А почему раньше так не сделали?

–   Те потерпевшие взяли деньги и не настаивали на наказании. По-моему, даже обрадовались бы повторной встрече. Я настаиваю на его изоляции. В тайге он ни для кого не будет опасен. Она и дурака примет. Если там погибнет, никто за него отвечать не будет. Согласны?

–  А сколько заплатят? – покраснела Ольга.

–  Ты уже не дитя! – прищурился Егор, смеясь, и ответил,– хватит одеть тебя как куклу! И, главное, без огласки. Как ты хотела.

–   С ума посходили люди! Одумайтесь, пока не поздно! Да разве мыслимо такую подлость за деньги простить? Совесть у вас живая или сдохла?—уперлась руками в бока Мария Тарасовна и, покраснев до корней волос, соскочила со стула, остановилась напротив зятя, заговорила возмущенно, – чего ж родители того дурака не отправили его в тайгу после первого случая? Ждали, когда повторит свою шкоду? Иль у них деньги мешками из-за печки растут? Кому веришь? Брехня! Откуда у стариков такие «бабки», чтоб погасить моральный ущерб троим потерпевшим, да при том содержать дурака? Любой мало-мальски разумный человек давно отвел бы дебила к докторам и упросил бы кастрировать его! Это единственно верное решение, которое защитило б всех от повтора. И тебе надо было такое потребовать, а не деньги. Где у тебя уверенность, что завтра тот дурак не поймает Олю в подъезде и не сотворит свое задуманное? Мало что они тебе наобещают? Ведь ишак не только изнасиловать, но и придушить в подъезде сможет. Докажи, что он утворил такое, коль за руку не поймал? А тот со зла отчебучит, из-за денег! Сам говоришь, ровно дурь на него накатывает, а не сидит в нем постоянно.

–   Погоди, мать, остановись! Чего взъелась раньше времени? Я сказал о предложении, а уж как решим, это наше дело,– остановил Егор поток упреков.

Теща окинула Ольгу непримиримым взглядом:

–   В мое время девичьей честью больше дорожили и никогда не согласились бы продать ее ни за какие деньги! Она у тебя одна на всю жизнь!

–   Прикольная ты, баб! Будто только что из пещеры вылезла. Оглядись! Уже другое время. Теперь без денег и положения в обществе я никому не нужна. А над девственностью лишь глумиться станут, скажут, что никому не нужна была. Теперь выходить замуж девственной считается позорным,– усмехалась Ольга.

–   Чего? И это ты, гнида недоношенная, мне, родной бабке, такое сказываешь? Хамка неумытая! Да как смеешь такое вслух лепить? – взялась за каталку, но Егор вовремя удержал тещу.

Он вырвал каталку из рук тещи, вытащил дочку из– за двери и заговорил глухо:

–   Выслушай, мать, и не кипи понапрасну. Ольга тебе правду сказала. Горькую, но правду! Тяжело с нею смириться нам с тобой, но день сегодняшний уже не вчерашний. Дочь ни в чем не соврала и не виновата, что время все поставило вверх ногами. Теперь девичья непорочность не ценится. Она давно осмеяна, из достоинства стала недостатком.

–  Ты откуда знаешь? – прищурилась Мария Тарасовна.

–   Не забывай, где работаю, в женской зоне! Там так просветили, вам и не снилось. Все узнал. И не ори на дочь, не она придумала новые веяния. Поэтому советуюсь с вами обеими, как лучше выйти из ситуации.

–   Конечно, лучше взять деньги и навсегда тихо расстаться с козлом,– ответила Ольга.

–   Не надо денег! Мы не продаемся! Нехай кастрируют гада, а тогда он нам не страшен! – вставила теща.

–   Ошибаешься! Лишившись яиц, он до конца жизни станет мстить и выслеживать всех нас. Такую потерю, хоть и дурак, не забудет. С деньгами ему расстаться проще. А вот кастрировав, наживем лютого врага.

–  Так и под суд его отдать! В тюрьме он быстро позабудет, зачем яйцы росли. Там заставят поумнеть! – не сдавалась баба.

–  Я же много раз говорил, что справка ограждает его от судебного преследования.

–  Пусть заберут в дурдом до конца жизни.

–   Говорю еще раз: там буйными перезабито. Теми, кто топоры и ножи из рук не выпускают. Могут семьи погубить.

–  Что ж теперь? Пусть насилует всех подряд? – негодовала Мария Тарасовна.

–  Увезут его в тайгу,– терял терпение Егор.

Этот спор прервал внезапный звонок в двери. Все трое переглянулись от неожиданности. Глянули на часы: шел второй час ночи. Кто бы мог быть, чтобы без предупреждения прийти в такое время?

–   Кто? – спросил Платонов, подойдя к двери.

–   Открой, Егор! Это я, Соколов,– услышал знакомый голос.

Александр Иванович извинился, войдя в прихожую, за поздний визит.

–   Глянул, у вас свет горит. Решил, дай зайду, чем по телефону о таком трепаться! – поздоровался с Марией Тарасовной и Ольгой.– Я к тебе ненадолго. Давай на кухне поговорим с глазу на глаз,– предложил Егору.

Платонов взглядом попросил своих перейти в зал. Сам закрылся с Соколовым на кухне.

–   Неприятность у меня, Егор. Твой придурок в жмуры свалил! – сказал, качая головой.– Я ж его в самую спокойную камеру поместил, к ворам, которые никогда не прикоснулись бы к нему из брезгливости. Дурака не стали бы петушить, пальцем к нему не прикоснулись бы. За других не уверен! У воров даже свободная шконка имелась. Придурку на нее указали и предупредили, что он тут ненадолго, дня на три, пока все выяснится. Сам пошел в кабинет. Я даже не тревожился. Никто из нас не обронил ни слова о преступлении. Охрана тоже ничего не знала. И вдруг звонок по внутреннему в десятом вечера, мол, уберите жмура из камеры. Охрана сказала, кто накрылся, а вот как случилось, не могли сразу расколоть. Только потом выдавили суть,– побагровел Соколов.– Видишь ли, фартовым западло канать вместе с чокнутым. Они вытрясли из него, за что тот влетел на зону. Не сами тыздили, при них как всегда сявки. Те и постарались, ни одного целого ребра не оставили. Дурак, понятное дело, не хотел колоться, понимал, что ему светит. Но от своего не слинял. Охрана не услышала, потому что дураку кляп в пасть загнали. И не только в пасть, а всюду, чтоб шорох не поднялся раньше времени.

Сявки обронили, что где-то под конец псих сломался и вякнул про все. Тут уж говорить стало не о чем. Воры приказали ожмурить. Теперь он в морге. Что говорить родителям? Нарушены все договоренности, но, как сам понимаешь, мы не виноваты. В вашей женской зоне бабы в клочья разнесли б его.

–  Кто их знает,– засомневался Егор.

–   Не веришь? А зря! Там у вас сидят и те, кто, испытав на себе такое, убили насильников, а вместо оправдания получили сроки. Разве это правильно? Или лучше было бы остаться в изнасилованных? Конечно, нет! Вот и попадись к ним в руки такой, что сделают? Да круче воров расправились бы! В котлету измесили б! Бабы не прощают надругательства и осквернения. А уж как отомстить, придумали б. Этот приговор дураку вынесла зона и сразу привела его в исполнение,– усмехнулся Александр Иванович и вспомнил,– конечно, в вашу зону его не взяли бы. Своих паскудниц хватает. И насильницы имеются. Знаешь о них?

–  Мимоходом слыхал...

–   Ученицы восьмого класса прижучили ночью типографского сторожа. Дедок дежурил у себя на работе, а эти ввалились и требуют: «Дед, ломани!». Старику годков сорок бы с плеч, за подарок воспринял бы их предложение. Самому не уламывать, не тратиться на шоколадки, не искать, сами предложились. Но в том– то и дело, что возраст уже не тот. И в портках вместо стали сплошной мох вырос. Ему не только троих девок, свою бабку нечем стало радовать. А школьницам все нипочем. Завалили деда на раскладушку и повесили замок на яйцы. Тот не своим, дурным голосом вопил от боли. Но девки плевали на его крики. Справили свои дела все трое и, выкинув ключ от замка, ушли по домам. Как старик додышал до приезда «неотложки», даже врачи удивлялись. Сняли замок, а дед еле живой. За стенку цепляясь, целый месяц ходил. И теперь даже на родную бабку не смотрит.

–   А насильниц как нашли? – спросил Егор.

–   Через неделю всех достали. По описаниям старика. Оно хоть и город, но всяк человек у милиции на виду. Так поверишь, их даже в зале суда ровесники подбадривали и называли продвинутыми и крутыми.– Вот ни хрена себе! – изумился Платонов.

–   Чему удивляешься? Теперь пацаны-первоклашки знаешь чем грозят учительнице, когда та в дневник двойку ставит? Ну, да! Ты прав в предположении, в очередь ее огулять всем мальчишечьим составом класса! Так-то вот. А ведь они еще дети! Здесь же – здоровый лоб, бугай, можно сказать. Ворюги забазарили с ним по фене, он – ни в зуб ногой. Посчитали, что «утку» подсунули. Сам не расколется, решили тромбануть. Так и урыли дурака! Оно, может, и к лучшему, что все так вот кончилось. Одной опаской в городе стало меньше. Ну, а ты прости меня. Я и сам не ожидал такой развязки,– вздохнул Соколов.

–   Как теперь со стариками говорить? Для нас он дурак, для них родной сын.

–  Я сам с ними встречусь, потолкуем. Думаю, они меня поймут правильно и согласятся.

–   Послушай, а как же те, кто убил дурака? Неужели простишь без последствий? – спросил Платонов.

–   Отправлю их на деляну. Лес будут валить. В этом месяце в тайге двоих потеряли. Одного деревом насмерть придавило, в лепешку расквасило, второго рысь порвала. Я ж людей на деляне меняю. Месяц одна бригада на заготовках, вторая – на подготовке: сортируют и ошкуривают, складывают сортименты в штабели, готовят к отправке на суда. Ты сам все видел и знаешь, что работы в лесу зэки боятся. Тайга средь них сама отбор проводит. Вот и пошлю тех двоих на годок без замены. Тебе ведомо, там и месяц выдержать – подарок. А за год совсем послушными и тихими станут. Иного выбора нет. Дальше их посылать уже некуда,– умолк Александр Иванович.

–  Что ж, случившееся не исправить! – согласился Платонов.

Когда Егор пошел проводить Соколова до двери, теща и дочь уже спали. Лишь на следующий день рассказал им о случившемся.

Мария Тарасовна ликовала:

–   Получил свое козел! Знать, в тюрьме не без порядочных людей, коль за нашу девчонку вступились. Нет больше полудурка, и говорить не об чем!—улыбалась бабка.

–  А как же я теперь? – растерянно спросила Ольга.

–   Копить будем. Иного выхода нет,– понурился Егор и только тут приметил краешек письма, торчавшего из газет, пришедших сегодня.– Письмо! —указал на конверт.

Ольга ловко выдернула его и сказала, смеясь:

–   Это мне! От мамы!

Девчонка прижала письмо к себе, пошла в комнату, пританцовывая.

Мария Тарасовна, поджав губы, ушла на кухню, позвав за собой зятя. Они пили чай, тихо переговаривались, ожидая Олю. Что ей написала мать? Но девчонка не торопилась. Из ее комнаты не доносилось ни звука. Лишь к вечеру она вышла в зал задумчивая. Оглядела обоих и сказала:

–   Ну, вот и все решается само собой.

–   Ты это об чем? – не поняла Мария Тарасовна.

Егор отошел к окну, смотрел на улицу, людей, проходивших мимо. Он понял все, едва глянул на дочь. Слова стали лишними.

Но Ольга не поняла, не почувствовала. Ведь самые безжалостные из всех – это родные люди. Только они, зная самые больные места, бьют по ним, не щадя, без промаха.

–   Вобщем, я решила и уезжаю к ней. Конечно, насовсем. Постараюсь не возвращаться. И если вы хоть немного желаете мне добра, то препятствовать не будете. Я устала жить в нищете. У меня всего в обрез. И мне хочется стать врачом как мама, а у тебя нет денег, чтобы оплачивать учебу. Да и как пойду на занятия в институт вот в таком тряпье? Теперь даже чучело лучше одевают. Может, в ваше время гордились честностью, порядочностью, зато теперь таких называют лохами, отморозками. Вы вконец отстали от жизни и дышите как пещерные ископаемые. Оглядитесь, потоп давно прошел! Вы не только в другом веке, но и в иной эре!

–   А можешь без насмешек, сопливый змееныш? – не выдержал Егор и повернулся лицом к дочери, заметно побледнев.– Здесь, в нашей семье, никто никого не удерживает силой. Хочешь к матери, поезжай! Но не смей унижать нас с бабулей. Не за что! Мы делили все поровну, хлеб и тепло. В том ты не знала отказа. Одно не смогли вставить – совесть, а может, душу. Только жизнь штука скользкая, погоди хвост поднимать. Неровен час за него поймают, а я уже не приму, потому как предавшая однажды способна на любую подлость, потому что нет добра в твоем сердце. Впрочем, чему удивляться, яблоко от яблони недалеко падает...

–  А что про меня Тамарка пишет? – словно проснулась Мария Тарасовна.

–   Привет передала! – ответила Ольга сипло.

–   И все? – потекли по щекам женщины слезы. Уж как старалась их сдержать, но не вышло.– Иль она загодя схоронила меня? Это как же так? Ровно барбоску кидаете? Куда мне деваться, коль свои кровные отворотились? Кто я Егору нынче? Вы о том подумали, две бесстыжие? Ведь я ради вас свой дом продала, думала, что в семье до гроба останусь. А вы так-то? Негодяйки!

–   Я при чем? Мама о твоем переезде словом не обмолвилась. Не могу самовольно за нее решать. Да и билет теперь в крутую копейку обходится. Если были б у меня свои деньги, вопросов не возникло!

–   О чем спорите? Опять деньги? Ну, могу одолжить у своих тебе на билет, но тебя там не ждут. Иначе позвала бы! Не злись, мать, ты там лишняя, а почему, мы оба понимаем. Нового зятя станешь со мною сравнивать, а те сравнения, чую, не в его пользу. Вот и отсекла заранее, чтоб никого не злить. Ведь вот заметь, она зовет, а он отмалчивается. Такое не с добра, чтобы потом к нему претензий не было. Тамарке есть чем упрекнуть Ольгу, мол, сразу со мною ехать отказалась, потом с отцом не ужилась, уехала, теперь в моей семье не по кайфу, мол, не пора ли к себе присмотреться? С тобой такой разговор не получится. Ты – взрослый человек и сможешь дать отпор за себя, сказав всю правду Ты на это имеешь право, а потому тебя боятся. Не зовут, чтоб новый муж, задумавшись, саму не выкинул.

–   Егор, милый, но ведь она—дочь мне!

–   Мне ли о том не знать? Но разве я за все годы хоть раз упрекнул Вас Тамарой?

–   Нет. Грех говорить лишнее! – вытерла слезы со щек.

–  Так чего плачешь, мам? Иль невтерпеж к Тамарке? Соскучилась по ней?

–   Отвыкла от нее, Егорушка! Ведь за все годы ни единого письма не прислала. За правду обиделась. А мне каково? Пусть ее судьба накажет в старости моей долей. Мыслимо ли родную мать на кобеля променять?

–   Хватит о ней! Я понимаю, не сладко ей приходится. Что поделаешь? Сама решилась. Дочь удерживать не могу. Она – наш общий ребенок, а Вас не отдам. Все потому, что Тамара легко согласилась на разлуку с Вами, а я привык и прикипел к Вам как к своей родной и кровной. Живите у меня. Уж какой есть, нам не привыкать друг к другу,– улыбнулся Платонов теще.

–   Я через два месяца получу аттестат. Закончу школу и уеду. Может, вы разрешите мне это время пожить с вами? Все ж родня как никак! – усмехнулась Ольга, оглядев отца и бабку.

–   Живи! Тебя не гонят, наоборот, пытаюсь образумить! – отозвался человек и в сердце вспыхнула слабая надежда.

–   Оставайся, мы – не звери! У тебя еще есть время все обдумать. Спроси свое сердце. Оно тебе подскажет разумное! —ответила Мария Тарасовна, вздохнув тяжко.

Узнав о желании дочери уехать к матери, Платонов поскучнел. Он стал задумчивым, молчаливым. «Ну, почему от меня все бегут? Ушла Тамара, теперь Ольга собирается покинуть. Одна лишь теща остается. Да и та, потому что не зовут. Как и я, никому и нигде не нужна! Неужели все из-за нехватки денег? Но Тамара не из нужды сбежала. Я ее не устраивал. Скучный, однообразный, не умел ее веселить. До того мне было? Побыла б сама в моей шкуре хоть неделю, не только о веселье, свое имя забыла б»,—думал о своем человек, пододвигая к себе стопу писем, которую нужно было проверить до вечера.

«Мамочка! Как не хватает тебя! Просто сил нет никаких! Мы с папкой разрываемся на части, а дел не убывает. Но скоро каникулы на все лето, не надо будет ходить в школу. Все станет легче. А ты не беспокойся, огород мы посадили. Все у нас будет. Картоха хорошо взошла. Уже и морковка, и свекла появляются, укроп и петрушка проклюнулись, поэтому не переживай, все дома в порядке. Телушка наша, что зимой народилась, вместе со стадом ходит на пастбище. Корова всегда с ней рядом. Никуда одну не отпускает от себя. А вот свиньи промежду собой часто дерутся. Куры цыплят высиживают. Папка в этот раз трех клушек посадил. Хочет побольше кур к зиме. Он говорит, что ты к снегу должна домой воротиться. Потому зиму все ждем. Каждый день в окно глядим: не пропустить бы снег, скорее бы тебя увидеть. А то лицо твое стали забывать, так долго тебя нет с нами. Никто нас не гладит по макухам на ночь, не зовет цветочками и ласточками, не скажет, что мы – красавицы. А так хочется услышать это снова! Знаешь, если б можно было, я пехом бы к тебе пришла и уговорила б дядьку, злого сторожа, отпустить тебя домой, к нам. Ну, разве это взаправду можно, что за мешок комбикорма от нас забрали так надолго! Ведь в совхозе все воруют. Кто что может. Мы все знаем, но почему только тебя увидели и отправили в тюрьму одну за всех?..»

Егор отодвинул письмо, отчетливо представил крестьянский дом. В темном окне, прилипнув всеми конопушками к стеклу, детские лица смотрят на дорогу, ждут мать. Они ее любят. Может, пока малы?

«...Мамка, а меня Серега лупит. Скажи ему, чтоб не дрался! Не то я тоже сопли гаду расквашу! Вчера мы с ним в городе продавали газеты, и у меня получилось на пять рублей выручки больше. Он их у меня отнял. Еще и накостылял. Я папке пожалился, он велел самим разобраться. А как, если Серега на целую голову и три года старше? Я покуда не могу одолеть, зато когда вырасту, выкину его из дома насовсем...»

«Еще один домашний тиран растет»,– подумал Егор и отодвинул письмо. О своем задумался.

Вчера приметил, что Ольга стала готовиться в дорогу. Вытащила с антресолей чемоданы, протерла их от пыли и начала укладывать в них свои вещички.

Егор случайно открыл дверь в ее комнату, хотел пожелать дочке спокойной ночи, а, увидев сборы, понял, что скоро придется смириться с отъездом и сказать последнее слово «прощай».

Даже мысль о таком сдавила дыхание, и слово встало костью поперек горла.

Ничего не сказав, он закрыл за собою дверь, ушел на кухню к Марие Тарасовне. Та знала о сборах. Ольга уже сдала все экзамены, отказалась от выпускного вечера, чтобы сэкономить деньги на дорогу. Через три дня она получит аттестат и... уедет. Ее решение не изменилось.

Егор знал, что Тамара выслала дочери деньги на дорогу. Ольга сказала о том и берегла их. Мария Тарасовна однажды сорвалась:

–   Хоть бы когда-нибудь копейку мне подкинула. Пусть бы на лекарства! Дочка называется! Хуже зверя. Срамотища единая!

Егор оборвал поток упреков, сыпавшихся не по адресу.

–   Пошли, чайку попьем,– позвал Марию Тарасовну, взяв ее за локоть.

–   Не хочу!

–   Я прошу тебя, мам! Успокойся! Пойми меня правильно, у льда тепла не вымолишь. Неоткуда его взять.

–   Так ведь бросили они нас!

–   Выходит, чужими были все годы, а мы их не поняли. Ну, и ладно, насильно не пришьешь и не удержишь. Может, вместе им будет легче! – умолк Егор.

Прошло еще три дня. Дочь принесла из школы аттестат и, никому не показав его, положила в сумочку. Ольга даже билет на самолет купила и вечером вышла в зал, села рядом с отцом у телевизора.

–   Я завтра уезжаю. Вы не обижайтесь, не ругайте меня. Ну, пора думать о будущем. Тут, в Поронайске, мне делать нечего. Нет даже института, в который хочу поступить. Да и жить здесь невыносимо. Пора на свои ноги становиться. Сколько на твоей шее сидеть буду? Пойду работать, стану помогать вам с бабулей,– говорила примирительно.

–  Ты о себе думай, о нас не беспокойся. Проживем как-нибудь, много ли нам нужно? – успокаивал отец.

–   Стыдно мне перед вами. Но что могу поделать? Не я решаю, кому ехать. Да и мама, видно, не сама по себе живет.

–   Оль, ты уже взрослая и все же послушай, что я скажу. Теперь попадешь в чужую семью: мать за эти годы отвыкла, а отчим – вовсе посторонний человек. С ним тебе тяжелее всего будет ужиться. Сдерживайся, не давай волю эмоциям. Не вбивай меж ними клинья раздора! Сразу станешь ненавистной, лишней в семье. Не сравнивай меня с ним. Я тебе – родной отец! Эту разницу ощутишь сразу, но свое мнение не высказывай вслух. Не советую. Не зли Тамару, не проси для себя слишком много и сразу. Это, конечно, не понравится отчиму. Если он начнет придираться по пустякам, перейди в общежитие, но без скандала, не хлопая дверью и никого не упрекая. Если и в этом случае будет невмоготу, черкни мне или позвони, я по возможности помогу, вышлю денег. Когда закончишь, если на то будет твоя воля, возвращайся в Поронайск. Работы врачам здесь всегда полно. Без дела не останешься. Впрочем мы всегда будем ждать тебя,– закончил охрипшим голосом.

Ольга поцеловала отца в висок.

–   Какой ты хороший у меня! – прижалась теплым котенком как когда-то в детстве.– Не провожайте меня, а то разревусь. Ну, перед дорогой нельзя плакать, говорят, что заплакавший при расставании уже никогда не встретится с провожавшими. Я хочу увидеть вас. Пусть через годы, но не прощаюсь. Я буду писать! Только вы не выкидывайте меня из памяти насовсем. Я вернусь к вам...

Мария Тарасовна весь следующий день возилась на кухне, готовила внучке в дорогу. Пирожки и котлеты, жареная курица и вареные яйца,– все складывалось в сумку, которую под вечер не смог поднять даже Егор.

–   Перестаралась мать! Тут не на дорогу, на целую зимовку запасов! Как раз до окончания института! – смеялся, давя слезы.

–   Бабулька, зачем столько ватрушек? А котлет – целая кастрюля! И сало я не ем. К чему столько рыбы? Ну, ладно банку икры, ты же целых три положила! Молоко в дороге пить не стану, да еще к ним соленые огурцы! Я с таким прицепом без приключений не доберусь к матери! – опустошала Ольга сумку, оставив себе лишь небольшой сверток, который без труда положила в боковой карман чемодана.

И все же Егор набился в провожатые. Вызвал такси и вместе с дочерью спустился к машине. Оля помахала рукой бабке, стоявшей у окна. Та, напуганная внучкиным предупреждением, очень боялась заплакать и сдерживала себя изо всех сил.

Зеленые вагоны поезда вытянулись длинной гусеницей. Скоро они повезут Ольгу в Южно-Сахалинск. Там дочь пересядет в такси, потом – на самолет и улетит с Сахалина надолго, а может, навсегда. Доведется ли увидеться? Ведь единственная родная кровинка в целом свете,– ломит сердце, вот некстати разнылось.

Егор подал Ольге чемоданы, помахал ей рукой, когда дочь выглянула из окна. Вскоре поезд тронулся. Платонов смотрел вслед, пока состав не скрылся за поворотом. Вот и перрон опустел. Не слышно стука колес, человек шел домой, не видя под ногами дорогу. Он долго сидел на скамье возле дома, не замечая любопытных взглядов соседей, осуждающе качающих головами:

–   Ну, и набрался мужик.

–   На радостях. Еще одна забота свалилась с плеч.

–   Уж теперь оторвется на полную катушку.

–   С бабами что ли?

–   Да с чем хошь!

–   Так в доме теща осталась!

–  А кто она ему нынче? Чужая морока. В любой момент поджопника даст.

–   Егор, Егорушка, пошли домой, милый,– вышла во двор Тарасовна и, взяв под локоть, увела зятя от пересудов.

Не скоро пришел в себя человек. Оставшись совсем один, он стал раздражительным и угрюмым.

Его состояние заметили. На выходные Соколов и Касьянов снова вытащили Платонова на рыбалку. Ночью у костра заговорили с ним по душам.

–  Думаешь, только тебе тяжко? Дочка уехала! Но ведь учиться! А могла и замуж выйти на материк. Девку не удержишь! Теперь помогать ей станешь. Каждый месяц! Такова отцовская доля, но ты не горюй. Хочешь, порадуем? – предложил Александр Иванович.

–  Чем? – устало спросил Платонов.

–  Тебя в звании повысили.

–   Ну, и что с того? Меня жизнь сначала из мужей, теперь из отцов разжаловала.

–   Не темни. Все образуется и вернется на круги свои! – тряс Соколов Егора.

–  Кто куда вернется? Никому не нужен!

–   Кончай сопли жевать, дружбан! Ведь понять должен сам, без базара! Мы с Федей не зря над тобою бьемся. Замену себе лепим из тебя! До пенсии обоим недолго осталось. Я только ее жду, чтоб скорее на Украину слинять. Там уже квартиру купили, обставили целиком. Даже машина с гаражом имеются. Дачу прикупили. Уеду и буду отдыхать до конца жизни. Федя тоже не терял время зря. Погоди, и ты распрямишься! Не зацикливайся на бабах, не верь им! Для себя живи! Сбрось с шеи семейный хомут!

–  А одному что нужно? – вздыхал человек.

–   Ты вот что: помимо своего дела начинай осваивать все! Средства связи, работу охраны, короче до хозяйственных проблем. Мы с тобой не шутим. Да и ты – не мальчик! Время летит незаметно. Когда придет пора принимать зону, чтоб был полностью готов к работе и не робел, не терялся. Ведь подсказать и помочь некому будет. А в нашем деле, сам знаешь, не то минута, случается, секунда дорога! – положил руку на плечо Егора Касьянов.– На первых порах трудно будет, потом втянешься.

–   В каждое дело и ситуацию вникай. Случается, они иногда повторяются. Особо в вашей зоне! Хотя и в моей не без ежа под задницей. Ни одной ночи не заснешь спокойно. Если не придушат, так утопят в «параше», или снова в бега какой-нибудь козел намылится. Отлавливай пидера по Поронайску. Вон вчера двое хотели смыться. А на море шторм такой, что не высунуться. Поймала охрана в луч прожектора, а те двое уже на середине. Дали по ним очередью, и конец. Головы насквозь прошили. Утром обоих на берег выбросило море. Иного выхода не было. А ведь дурье дремучее! Одному из них чуть больше года оставалось. Чего в побег намылился? Оба из одного барака, всегда в паре работали.

–   За такими всегда глаз да глаз нужен,– встрял в разговор Касьянов.– У нас в столовой тоже драка завязалась. Бабы меж собой хуже собак сцепились. Из-за жратвы. Одной зэчке забыла повариха мясо положить в миску. Та и наехала без стопоров, полезла с разборкой на кухню. За нею все следом. Повариху схватили, хотели голой задницей в кипящий котел сунуть, но дудки. Не вышло. Жопа не вписалась, оказалась шире котла! Не рассчитали зэчки, что эта задница поварская. Она и должна быть как выставка. Но повариха к тому же ушлой оказалась. Когда ее примеряли на котел, она поджала ноги, уперлась в край котла, из него как ливануло! Всем передницы ошпарила мигом. И не только, но и ноги, животы, сиськи! Короче, с десяток баб поплатились своими причиндалами. А повариха соскочила с печки, легким испугом отделалась. Только подошвы тапок подпалило малость. Остальное все цело. Вот тебе и наказали! Ну, помощницам по кухне по соплям досталось мимоходом. Но такое проходит быстро. Зато нападавшие в больничке валяются. Хотел их в «шизо» впихнуть, чтоб остыли малость, да врач отговорил. А уж как бы проучил свору! Ишь, лахудры, им еще мясо подавай! Я сам дома не всякий день его вижу! – возмущался Касьянов.

–  А я слышал, что те бабы уже за столовой меж собой передрались! – вспомнил Егор.

–   Вот я о том и говорю! Лишь бы кулаками помахать стервам! Засиделись в цехах, подвигаться захотелось. Налетели на охранниц, мол, им повариха мяса много дает. Короче, когда разогнали свору, раскидали кого куда, я приказал повару ставить на раздаче бригадира из цеха, чтоб не было больше шухера. Против этой бабы, она у них бугриха, ни одна зэчка хвост не поднимет. Эта любой стерве глотку перекусит.

–   Федь, ну, расколись по совести, мы ж свои тут, неужели ни с одной шашни не крутил? – спросил Соколов.

–   Санька, ты ж меня сколько лет знаешь! Баб на стороне, конечно, имел, но не в зоне. Придерживаюсь правила: где живешь, там не трахаешь. Так самому спокойнее и никакой подлянки ждать неоткуда.

–   Крепкий мужик! Честно говоря, я за себя не смог бы поручиться в твоей зоне. Глядя на тебя и Егора, завидую выдержке обоих. Какие женщины сидят в вашей зоне, а вы как слепые, словно не видите. Нет, я так не смог бы! Обязательно приголубил бы какую– нибудь! – улыбался Соколов.