Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Егор удивленно смотрел на Ирину:

–   Вот чудачка! Побыла бы дома, со своими. Так принесло ее с полной сумкой харчей. Спросить бы, зачем? Разве они в доме лишние?

–   У меня в соседях был Илья, крепкий человек, хозяин, из бывших кулаков! Так вот у него в коллективизацию все отняли, он снова нажил. Тут война. Немцы забрали все. Он опять уже после войны скотину купил. Тут Хрущев подкузьмил: обрезал покосы. Илья на север приехал, мол, тут не достанут. Уж сколько лет прошло. Большое хозяйство у человека, а мне каждое утро молоко парное приносит. Ведь вот надо ж такому быть? И все просит не терять сердце к земле и всему, что на ней родится,– качал головой Федор Дмитриевич.

–   Он – Ваш сосед? – спросил Егор.

–   Ну, да! Бывший. Когда-то в одной халупе жили, потом он отдельный дом построил, а нам квартиру дали. Иногда я помогал косить ему, сено в стог сметать. А он и теперь помнит. У нас, Егорушка, сосед дороже родни. Она далеко, зато сосед всегда рядом. Нынче он – мне, завтра ему мое плечо понадобится,– сказал Касьянов.

–   Я с соседями не общаюсь,– признался Платонов.

–   Почему?

–   Как-то не сложилось. Ухожу рано, возвращаюсь поздно. Да и устаю.

–   Гордыня тебе мешает,– отозвался Александр Иванович.

–   Скажите, а случалось, чтобы кто-то из соседок в вашу зону попадал? – спросил Егор.

–   Ты вот о чем,– нахмурился Касьянов и, помолчав недолго, ответил,– было такое. И не раз. Вот и Дуняшка Козырева отбывала. Целых два года. А за что? Сетку поставила на рыбу, ну, с десяток «горбылей» в нее попало. Она их в мешок и домой, детей кормить. А рыбинспектор прихватил. Ну, и все на том. Предложил ей натурой откупиться прямо на месте. Дуняшка отказалась, и посадили бабу. Мужик у нее совсем никчемный был, сущий алкаш. У него после суда обоих детей забрать хотели. Он не отдал и бабе пообещал, что в доме все будет в порядке. Она ему не поверила. А мужик, словно что-то нашло, и впрямь завязал с выпивкой. На трактор вернулся, работать стал. Через год на машину пересел. Детей обул, одел, дом привел в порядок. А тут рыбинспектора того увидел. Вспомнил, что жена рассказала о нем, ну, и натянул его на кулак за все одним махом. Тот инспектор к врачу, чтоб побои зафиксировать. А деревенские мужики – навстречу ему. Ну, узнали, куда он ходил и зачем, позвали с собой на бережок выпить. Тут покос рядом. Знали, что инспектор на халявную выпивку шибко охочий. Скажу, что напоили его не жалеючи. До сих пор не сыщут, куда ж инспектор опохмелиться пошел. Ведь до сих пор не воротился. Никто не видел козла. А Дуня давно на воле. И со своим мужиком хорошо живут. Вот и все. Соседка моя и теперь. Я ихнему сыну-последышу – крестный отец.

–  И что с того? – удивился Володя неподдельно.

–   Нет, я такого родства избегаю,– смущенно признался Егор.

–  А не боишься, если сам в беде брошенным останешься?

–   Ничего со мною не случится. Все плохое, чему надо было произойти, уже минуло. Я пережил достойно. Больше грозы ждать неоткуда! Разве с дочкой? Но она умная девушка. За нее спокоен,– отмахнулся Егор, добавив, что соседей в дом он не пускает, как и в свою душу, никого.– Кроме сплетен и пересудов, мои соседи ни на что не способны,– добавил Егор резко, словно поставил точку на разговоре.

–   Как жаль, что, прожив на Сахалине годы, ты так и остался приезжим,– вздохнул Федор Дмитриевич и пересел поближе к Соколову, его ребятам.– Ну, что Лень, как твой малыш растет? – спросил рослого молчаливого человека.

–  Уже пятый год нам пошел. Девочек конфетами угощаем. Мужики обычно заканчивают этим,– усмехнулся криво и добавил,– не знаю, кто из него состоится? Среди женщин растет, но не плакса. К техническим игрушкам тянется.

–   Это хорошо. А что девчонок балует – скоро пройдет. Мальчишки эгоистичны по природе. Коль его девчонка обратит внимание на другого, конфет больше не получит. У меня такой же свой вырос,– оглянулся на Ирину и спросил.– Ну, что Ира? Возьми вот деньги за харчи и поезжай. Там нынче мой заместитель дежурит. Увидит, что нет ни тебя, ни машины, переживать будет.

–   Деньги не возьму. Мамка не велела. Да и за что? Картоха, молоко,– все свое!

–    Ирина, со мной не спорить! – отдал шоферу деньги и поторопил в зону.– Ну, вот теперь мы с вами одни остались! – вздохнул Касьянов и повернулся к Егору.– Послушай, Платонов, ты считаешь себя самым несчастным и обиженным человеком на земле? Жена бросила! А теща с дочкой не согласились с нею смыться! И тебе нынче даже на ночь бабу не заклеить. В дом не приведешь, на работу не пригласишь. В нашем офисе свидание не назначишь. Парковые прогулки отпадают. В твоем возрасте заниматься любовью на скамейке неприлично. Значит, нужно познакомиться с женщиной, у которой есть квартира!

–   Ну, это слишком примитивно. Пусть меня и оставила жена, но не могу вот так грубо. Хочется, чтоб понравилась, чтоб потянуло к ней,– глянул на море мечтательно.

–    Егор, проснись! Для того, чтобы понравилась, для начала нужно познакомиться! – встрял Соколов.

–   А где? Я с работы во сколько прихожу? Все путевые спать ложатся. Уж не в зоне ль предлагаете знакомство? С кем?

–    Разве у нас только зэчки? Оглядись! С тобой в отделе трое хороших девчат работают. Даже их имен не знаешь! Может, какая-нибудь – твоя судьба? Приглядись! А то наши бабы сочтут евнухом или человеком другой сексуальной ориентации, короче, голубым.

–   Только этого не хватает мне! – вскочил Егор.

–   Чего кипишь? Нормальный мужик должен оставаться таким во всем. Не давай повод считать тебя извращенцем. Мы знаем, в городе никого не имеешь. На работе тоже. Значит, что-то не в порядке! – настаивал Касьянов.

–   Мужики, или забыли, что у него теща есть? – напомнил под общий смех Ленька.

–   Слушай, она хоть и не моя мать, но позорить не позволю!

–   А разве это стыд? Куда хуже быть импотентом или лидером! Тебя любимчиком назвали. Это комплимент.

Егор отошел, стиснув кулаки, и тут же услышал:

–   Что-то у меня на душе скверно. Словно беда случилась где-то рядом. Все передумал. Вроде ждать неоткуда, а сердце ломит. Уж не отмочили ль что-нибудь бабы в зоне? Сам отправил Ирину, теперь хоть пехом ее догоняй!

–   Да успокойся ты! Бывает, навалит хандра ни с чего. И у меня такое случалось. Срывался в зону среди ночи, а там тихо, зэки спят. Я их поштучно по головам считал, точно цыплят в инкубаторе. Случалось, даже после этого сижу в кабинете до самого утра, а проклятая дрожь от макушки до пяток продирает. Все наши нервы! Сдают и гробят нас, даже когда неприятность минет, бессонница накатывает. Неделю спать не могу, как тогда с паханом. Никакие таблетки не помогали. Мало ли причин к тревогам? Одна беда у нас – расслабиться не умеем,– подытожил Соколов.

–   Попробуй расслабься, когда под хвостом от страха мокро. И все трясется.

–   Федь, мне тебя уговаривать? Давай еще по глотку, страх пройдет! – предложил Александр Иванович.

–   Федор Дмитриевич, расскажите, как Вы стали начальником женской зоны? В наказание или в поощрение? Обычно на эту должность женщин сажают,– спросил Егор.

–   Одно ты верно подметил: на эту должность только посадить могут. Я ж тогда с войны вернулся. Без ног. Ну, кому нужен? Здоровые мужики без работы мучились. Тут же хоть с моста вниз головой. Пенсия копеечная. Стал обузой для семьи. Мало того, что кормить и лечить, еще и ухаживать за мной надо. Ну, совсем облом. Может, порешил бы тогда себя. Но мамка почуяла, угадала сердцем и на секунду одного не оставляла. Настырная, пробивная, она сумела добиться, чтобы мне сделали протезы. Заново учила ходить. Уж сколько шишек и синяков получил поначалу. Мамка все сглаживала, где уговорами, где шуткой. Друзей моих, афганцев, пристыдила и вернула. А когда увидела, что с помощью ребят на ногах хорошо держаться стал, пошла к военкому, к начальнику милиции. Стала писать жалобы. Так-то вот и вызвали в милицию, к начальнику. Он предложил эту должность, а я согласился, потому что выбора не имел. Тут же хоть какой-то заработок. Начальник милиции был уверен, что не потяну, не справлюсь. Зато мать жаловаться перестанет. Ничего он мне не рассказал, никаких советов не дал. Одно у него напутствие имелось: «Иди, вкалывай себе на хлеб». Поначалу я не хуже тебя на все бараном смотрел. А бабы это подметили, что новый, неопытный, попытались воспользоваться. А уж сколько их пыталось затянуть на себя! Конечно, не без корысти. Я в то время, после войны, молодым был, горячим и голодным, но нужно было уметь сдержать себя. У меня получилось. А бабы, случалось, в кабинет врывались. Иная повалится на дорожку, истерику изобразит, вся корчится и орет: «Хочу тебя! Если не хочешь меня—убей, чтобы не мучилась!» Бывало, прямо на шею прыгали. Я терялся, хотя войну прошел. Язык не поворачивался грубить женщине, но с колен скоро научился стряхивать. А когда узнал, какими бывают бабы, все стопоры как рукой сняло. И уже ни одна не пытается тормознуть, не прыгают и не заигрывают, не грозят и не зовут. Знают, ничего им не обломится. Не вгонят в краску, не заставят заикаться от растерянности. Сколько пакостей они мне устроили, счету нет. Прибудет какой-нибудь проверяющий из прокуратуры, они жалуются, что я кое-кого домогаюсь. Тот следователь ко мне с претензией, мол, сам срок схлопочешь, подумай над своим поведением. Я, понятное дело, спрашиваю, кто сказал, где жалоба? Он в ответ: «Уговорил, что побеседую с тобой. Если было б заявление, я к тебе уже меры принял бы». «А ты не утешай! Пусть напишут! Мне даже интересно, кому стукнула эта идея в башку? Я не только домогаться, не прикоснулся ни к одной. Мысли не допускал о близости. Пусть бы лучше в Афгане все с корнем вырвало!» По делам знал, кто в зоне наказание отбывает Конечно, имелись как теперь те, которые в зону ни за что попали. Но большинство совсем другие! Редкостные паскуды и сволочи. Их не сажать, отстреливать нужно как зверюг. Все равно таких ничто не исправит, даже могила! Скольким они искалечили жизни, счету нет!

–   Это Вы о наших женщинах? – удивился Егор.

–   Конечно!

–  Хотя не странно! Я некоторые дела вчера глянул, так наткнулся на такое! Не всякий мужик утворит, не согласится пойти на ту мерзость ни за какие «бабки». А вот бабы...

–   Всякие есть и среди них. Человеческое стадо гадами богато! – вздохнул Касьянов и, тяжело охая, встал, подошел к самой воде. Он смотрел на лунную дорожку, таявшую в тумане.

Что виделось ему? Что вспоминалось?

Никто из мужчин не уснул в ту ночь. Соколов долго спорил о чем-то со своими ребятами. Федор Дмитриевич и Егор сидели у моря молча, думая каждый о своем.

Ранним утром за ними приехала Ирина и развезла мужчин по своим зонам.

Едва Касьянов с Платоновым вошли на территорию, дежурный по зоне подошел. Федор Дмитриевич по лицу понял, что-то случилось, и внутренне сжался.

–   Серафима повесилась,– сказал срывающимся голосом дежурный.– Банщица, там в бане и повесилась. Перед отбоем хватились ее. При ней записку нашли. Она у Вас на столе лежит.

–    Кого в смерти обвинила?

–    Саму себя. Посетовала, что прожила впустую. Устала от ненужности и одиночества. Решила уйти, пока не состарилась, тогда мог страх появиться. Никогда никому не говорила о задуманном, поэтому все неожиданно случилось. Была и вдруг ее не стало,– пожал плечами дежурный по зоне и, указав на мрачную, потемневшую баню, добавил,– она и теперь там. Не знаю, куда определить? А бабы теперь уже базарят, что не пойдут мыться в баню. Симки будут бояться.

–    Когда живой была, ходила, жила среди них, изводили ее все. Теперь, когда Серафимы нет, они испугались! Тогда не стоило обижать человека, может, и теперь совесть за пятки не кусала бы. Да и прикидываться не стоит: наших баб испугать непросто.

–    Федор Дмитриевич, на складе драка! Я уже сообщил охране!

Касьянов торопливо поднялся в кабинет.

Уже много позже от сотрудниц отдела узнал Егор, что случилось на складе.

Женщины выгружали из бортовой машины мешки с продуктами: сахар, муку, макароны и крупу. Все шло нормально, пока одна из зэчек не наступила на ногу приемщице. Та, взвизгнув от боли, дала пинка. Наступившая с мешком сахара на плече пропахала лицом по полу склада, положила мешок, а на обратном пути въехала в зубы кулаком своей обидчице.

Драка завязалась мигом. В ход пошло все, что попало под руки. Первым делом ухватили лопаты. Их на складе имелось нимало. Надежные, тяжелые, они заходили по головам, спинам, по животам, по всему, что было доступным и осталось незащищенным. Послышался первый вой: кому-то рассекли голову. Это придало азарт, драка становилась все свирепее. Вот уже трое зэчек валяются на полу под ногами дерущихся. Их не оттащили в сторону, по ним топтались ногами, о них спотыкались, матерясь.

–   Я тебе, сука, всю шкуру до жопы спущу! – грозила одна зэчка другой, залепив той лопатой в лицо. Та не устояла на ногах, отлетела к мешкам, захлебываясь кровью, изо рта у нее посыпались выбитые зубы.

Две здоровенные бабы придавили в углу нескольких зэчек и уже собрались поприжать их вилами, как на склад ворвалась охрана. Она не стала вникать, кто из дерущихся прав, кто виноват. Всех до единой уложили на пол, а затем по приказу начальника зоны отправили в штрафной изолятор. Но не только двухнедельную отсидку в «шизо» получила каждая, на целый месяц их лишили свиданий с родными, почты и права отоваривания в ларьке продуктами за свои деньги.

–   А если какая-нибудь умрет в «шизо»? – невольно дрогнул Платонов.

–   Их всех врач осмотрел после драки, сказал, что опасного для жизни нет ничего. Просто возбудились бабы. Слишком хорошо живут, вот и дала выхлоп избыточная энергия. Им даже полезно посидеть в «шизо». За все время устроить разгрузочные дни даже полезно.

Женщины в отделе смеялись над наказанными зэчками:

–   Ну, и рожи у них! Все перекошенные, синие, опухшие! Смотреть жутко. Зверинец, а не зона!

–   А ты в цехе хоть раз была? Вполне приличные женщины. Все умыты и причесаны, каждая занята своим делом. Никаких хождений по цеху, ни одного слова. Как роботы работают. Только руки мелькают. Все в одинаковой спецовке, в тапках. Мне они на одно лицо показались. В цехах им не только поругаться, передохнуть некогда.

–   Зато и зарабатывают неплохо. На воле они вряд ли столько получат в своих деревнях.

–   Воля, она и есть воля! Ни в одном, так в другом месте человек устроится.

–   Но не тот, у кого в паспорте отметка об отбытом сроке стоит.

–   О чем ты? Теперь все в институты бросились. К станку на завод силой не затянешь. Да и мы, если б не заочный юридический, за который громадные деньги платить приходится, никогда бы тут не мучились. Сиди целыми днями как пенек, читай их хреновину. Хоть бы одно умное письмо попалось, а то – сплошная галиматья. Неужели они от зоны отупели? Хотя и с воли им такое же приходит. Вот послушайте перл: «Привет тебе, Хроська! В какой раз отписываю, а ты ни словом не растелилась, старое корыто! Аль дожидаешь на свиданье? Но где возьму деньги, чтоб заявиться в тюрьму. Туда, как слыхал, с порожними руками завалиться совестно. Навроде, должон гостинцев привезти, а кто меня угостит на стари? Я все ж мужик, отличье от скотины имею. Работаю, когда тверезый и держут ноги. Ты не серчай, корову нашу я продал. Вот только не помню, куда подевались деньги? Но, главное, что сам живой! Что ни брехни, а мужик при избе надобен. Я еще хоть куда. Весной огород посадил. Картоха взошла хорошая. А луку мало. Квелый он, весь в меня. С хозяйства у нас осталась телка, да куры с петухом. Клюют меня, когда забываю зерно насыпать иль воды налить. Ну, еще кот. Тот без молока вовсе захирелся. На нашего пса кидается. Совсем ослеп от стари. Как и я, тебя с Нюськой сослепу спутал. Это ж надо так-то! А и ты. Дура стоеросовая, зачем ей глаз вышибла? Вот и сидишь нынче. И я маюсь, вовсе высох весь. Некому меня накормить, помыть и обстирать. Совсем не можно так жить. Вон нашего кобеля суки всего вылизали. А я в непотребных, никому не нужных маюсь. И когда твой срок изойдет? Си– лов боле нету никаких. Я ж на Нюську ужо не гляжу. У ей один глаз, второй платком завязан. За это на тебя поныне вся деревня зудит. Ругаются и клянут, что бабу изувечила. Мол, надо было меня, старого, на одну цепь с кобелем привязывать. Во, до чего додумались прохвосты. Выйдешь с тюрьмы, вдвух жить будем. Водиться – не с кем. Хватит! Надоели поучатели. Слышь, Хроська, дура толстожопая? Ты не жди с гостинцами, сама домой скорей завались. Не могу я дом и хозяйство кинуть на чужих. Оно хочь жидкое, едино свое. А ты к начальнику своему сходи. Упади в ноги да поголоси. Может, и сжалится, отпустит пораньше, пожалев меня, сиротину старую и облезлую».

–   Откровенный дед! – рассмеялся Егор.

–   Зато какой нахальный! – отозвалась Дина.

–   Глупый! И как такой до старости дожил? Да еще с бабой! В таком возрасте, а все таскался! – возмущалась Ленка.

–  Люди, идите получать зарплату! – заглянула в кабинет кассир.

–   Во, это другой разговор!

–   Скорее, пока очередь не собралась.

Егор открыл двери кабинета, пропустив вперед сотрудниц. Уходя, закрыл двери.

Домой Платонов вернулся чуть раньше обычного. Впервые за долгое время застал Ольгу, они вместе поужинали. Егор отдал теще зарплату. Та привычно пересчитала деньги, сказала грустно:

–   Ольге новые сапоги нужны, старые вовсе развалились. Их уж не надеть, срамотища единая! И туфли надо. Как на все собрать? Умом не сложусь. Может, устроишь меня на работу, хоть куда-нибудь. Что-то заработаю, а копейка в доме нужна...

–  Дома Вы полезнее. Свое отработали. Хватит. Не будем брать дорогие туфли и сапоги. Ведь ноги у девочки еще растут. Верно, Оля? – обратился к дочери.

Та впервые отвернулась. В глазах сверкнули слезы.

–   Все ты экономишь на нас. Ну, если такой неудачник. Зачем семью завел? А ведь мы тебе поверили! Выходит зря. Хорошо, что не все мужчины такие, как ты! – ушла в спальню.

Глава 3. КОНФЛИКТЫ

Егор постучал в комнату к Ольге, но она не открыла. Выйти для разговора отказалась, сидела взаперти. А Платонову стало не по себе. Ведь все эти годы он жил для семьи, не позволив себе ничего. И вот такую благодарность получил от дочери.

–   Оля, я требую, чтобы ты вышла! Слышишь? Иначе я сейчас сам открою дверь, но тогда разговор будет другой. Даю слово, ты о том пожалеешь,– предупредил Егор.

–   Оля, отворись! Не заводи отца! Не будь дурой. И меня не зли,– подала голос теща.

Но за дверью было тихо. Платонов взял на кухне отвертку, быстро открыл двери в комнату дочери. Ольга лежала на койке, спиной к двери и плакала. Она и не оглянулась на вошедших отца и бабку.

–   Что случилось, Оль? Какая блоха точит? Чего ревешь? – спросил Егор дочь и, присев к ней на койку, погладил по плечу.– С чего бунт на корабле? Кто обидел, скажи? Может, я не то сказал?

–   А разве не обидно мне носить все старомодное, дешевое, лежалое? Моим подругам родители покупают классные шмотки, не жалеют для них ничего. И только я одна хожу в школу как чучело огородное. На улицу в таком виде стыдно выйти. Одноклассники высмеивают. Мне нет хода на дискотеку, я не гуляю с подругами. Стыдно появиться рядом с ними. В свои шестнадцать как старуха одета. Когда тебе станет стыдно? Но ведь ничего не хочешь видеть! Приходишь поздно, уходишь рано. Мною совсем не интересуешься. Разве я о таком отце мечтала?

–  А разве родителей выбирают по заказу? – возразил Егор и повернул дочь лицом к себе.– Послушай, Оля! Я не пьянствую, не сорю деньгами, все до копейки привожу домой, не оставляя и малого заначника. Воровать не умею, взяток не дают, приварка не имею. Ты обо всем знаешь. Что предлагаешь мне? Найти другую работу, где больше получают? Так я пытался найти, еще когда мама была с нами, но ничего не получилось. Все места, где получают больше или столько, сколько я, давно и надежно заняты. В городе много безработных. Уж не знаю, как твоим подругам удается купаться в шмотках. Я не меньше, чем те родители, люблю тебя, но мои возможности ограничены. Кроме работы, нет других способов заработать деньги. Может, твои подруги подрабатывают на панели? Возможно, их родители заняты в черном бизнесе. Но иного решения я не вижу. Честно теперь зарабатывают неплохо только рыбаки, но туда мне не протолкнуться.

–   Родители моих подруг порядочные люди. И девчонки тоже! Ни одна не промышляет на панели. Просто в их семьях любят не на словах.

–  У них оба родителя? – перебил Егор.

–  Да! У всех.

–   А у нас? Сама посуди, потрать на тряпки, голодными останемся. Я то ладно, а вы с бабулей? Неужели ее не жаль?

–   Почему у других получается? Даже на счет откладывают! И только у нас все мимо. Как же дальше жить, если за мою учебу в институте платить придется? Или оставишь меня без образования? – села Ольга на койке и стала смотреть на отца в упор.– Ты, вообще, думаешь о моем будущем?

–  Конечно!

–  И каким ты его видишь? – усмехнулась дочь.

–   Я поговорю с руководством. Думаю, помогут. Дадут направление и будут оплачивать твою учебу.

–  В вашей системе?

–  А почему бы нет?

–  Ты точно не в себе! – отвернулась Ольга.

–   Не забывайся! Я не позволю с собой такого тона! – вскипел Егор.

–   Ничего себе! Родной дочери предлагает полжизни провести в тюрьме! Да ты больной! За такое с тобой ни одна из моих подруг уже не разговаривала б.

–   Не они, а ты – моя дочь! И не крути носом, когда я с тобой говорю!

–   Совсем от рук отбилась девка! Дома помогать не хочет. В магазин иль на базар сходить не допросишься! Как дальше жить собираешься, дылда безмозглая? – встряла Мария Тарасовна.

–   Чем же она занимается целыми днями? – нахмурился Егор.

–   По подружкам бегает,– обронила теща.

–   Значит, не стыдно тебе у них появляться? У тебя семья есть? Почему бабке не помогаешь? – вскипел Егор.

–   Ой, достали вы меня обязанками! Почему подруг домашние не грызут? Не зудят на них? А я только и слышу целыми днями, какая плохая, негодная расту! Устала от вас обоих. Куда уйти или уехать, ума не приложу! – заплакала Ольга.

–  Ты ж получила письмо от матери. Можешь к ней попроситься,– сорвалось с языка Егора нечаянно.

–   Я конверт порвала вместе с письмом. Вместе с адресом выкинула,– ответила зло.

–   Письмо от Тамары?

–   Да, было,– признался Егор.

–  Даже не сказали. Как она там? – спросила Мария Тарасовна.

–   Ничего особого. Письмо Ольге прислала, звала к себе. Твоим здоровьем интересовалась. Написала, что у нее все хорошо.

–   И слава Богу,– вздохнула теща.

–  Домашний цензор! Тебе мало тюремную почту проверять? Домашних контролируешь? – злилась Ольга.– Письмо мне пришло. Какое право имел читать его? Я тебе такое не позволяла. Нечего в мои письма соваться. Письмо было мне адресовано.

–  Дурочка моя! Именно потому у тебя есть ее адрес, я себе его переписал на всякий случай. Но если вздумаешь воспользоваться, переехать к ней, прежде хорошо подумай. Не случайно предупреждаю. Меня уже предали однажды. И не только меня, но и всех нас. Смотри, чтобы судьба с тобою такой фортель не выкинула.

–   Не пугай! Я уже выросла. Все поняла, почему мама от тебя ушла. Может, она по-своему права. Женщина – не кобыла! Не может тянуть хомут бесконечно. Семейные сани пупок рвут, если их тащить не помогают.

–   Олька, дура, замолкни! Что несешь, не зная? Твой отец самый лучший в свете человек! Вот пожила б ты с родней по моей линии, небось, прикусила б язык, глумная! Дед твой за такие поганые слова башку с тебя сорвал бы и всем накостылял бы, что такого змееныша вырастили. Не стал бы уговаривать, хватил бы за косу, намотал на руку, вломил бы ремня иль вожжами наподдал бы дочерна и выкинул бы на улицу в чем была насовсем, без куска хлеба и без гроша в кармане. Воротиться в дом запретил бы до самой своей смерти! Тебя отец уговаривает. Ты ж, стерва глупая, еще выдрыгиваешься. А кто с себя есть? Ни почвы под ногами, ни дела в руках! Пустышка никчемная! Тебя каталкой надо прогладить, чтоб мозги сыскала, полудурошная телка! Езжай к своей мамке, такою же сукой станешь! Тоже, стыд потеряв, забудешь детей и родителей. В кого только пошли эти простигонки, которые за шмотки и кобелей души и совести не пожалеют? Зачем вы в свет выкатились две шишиги лохмоногие? Ведь хуже на земле нет! Сколько для тебя старались? Так-то оценила?

Ольга затравленно смотрела на отца и бабку. В глазах закипали злые слезы. Но вот она не выдержала,  соскочила с койки и, наспех сунув ноги в туфли, побежала по лестнице.

Мария Тарасовна бросилась следом, но Егор удержал:

–   Не надо! Успокойся, мам. Никуда она не денется. Побегает по подружкам и вернется домой. Ей даже полезна нынешняя встряска. Пусть поймет, что чужим не нужна. Дойдет до нее, как своею семьей дорожить нужно. Поверь, совсем иной вернется. Пусть дозреет. Пока Ольга слишком зеленая...

–   А поймет ли?

–   Куда денется?

–   Вдруг к шлюхам пригреется?

–   Коль суждено тому случиться, не удержим!

–   Своими руками порву в куски!

–   Поздно, мам! Девчонка выросла. Ее ровесницы с парнями гуляют.

–   Может, и наша приглядела кого-нибудь?

–   Скорее всего! Раз наряды стали интересовать, то это не случайно.

–   Вот тебе и малышка! Не успела в жизни определиться, уже хвост подняла на своих,– обидчиво поджала губы теща.– Я, понятное дело, не могла подолгу с ней общаться. Дома работы много: убрать, постирать, приготовить. Ольгу не загружала, все жалела девчонку. Она и села на шею. В магазин сходить не докланяешься. Всякий раз отговорки на уроки, мол, задают много. Как-то захожу невзначай к ней, а Олька прыщи давит перед зеркалом. Меня зло разобрало, поругалась с нею. Вертихвосткой, пугалом обозвала. С неделю со мной не разговаривала, характер показывала. И я ей не кланялась. На вторую неделю не выдержала, подошла и спрашивает: «Бабуль, может, в магазин сходить нужно или ведро с мусором вынести, так скажи». С того дня навроде примирились. Поумнела. Огрызаться перестала.

–   А Тамара такою же была? – спросил Егор.

–   Нет! Ничего общего. Но у нас, я ж сказывала, дед был сурьезный. Тому не перечь. Коль сказал, так и сделай, иначе душу вытряхнет хоть из старого, хоть из малого. Неслухов и лодырей на дух не переносил. Тамарка в три года полы мела и мыла, в огороде приучалась управляться. В десять готовить умела и стирала. В огороде и со скотиной умела справиться. Но дед никогда не хвалил. Глянет на работу из-под бровей. А они у него лохматые были. Вот если зашевелит ими, значит, недоволен. Убегай, покуда его рука не сорвалась, потому что на задницу с неделю не сядешь. Ладони ровно каменные. Томке от деда тоже перепадало. Научилась поневоле убегать от него. Даже когда девушкой стала, школу закончила, бывало поймает за косу, как сунет коленкой в зад и отпустит. Девка все углы дома носом проверяла. Конечно, обижалась на деда, но он не только с нею, со всеми такой был. Зато когда помер, стало его не хватать. Порядок из дома словно убежал. Вот тогда поняли и пожалели деда. Эх, если б теперь он жил! Не дал бы Тамарке семью испозорить. Оно и из Ольки путевую девку слепил бы...

–   Кулаками доброе не вгонишь, только обозлишь,– не согласился Егор.

–   Неправда твоя. Дед верно сказывал, что умная жена – это хорошо, а умелая – лучше. С детства учил, что если девка не умеет готовить, не будет у нее семьи. А если еще грязнуля и лентяйка, такую только за цыгана отдавать. Но и они нынче с выбором. Им тоже никчемные не нужны.

–  Случается, свекрови невесток учат...

–   То в редкость, Егорушка! Все теперь берут готовых. Коли не повезло, выкидывают из семьи. Мамки не вечные. Какая своему сыну лиха пожелает? Вот и Ольга. Она все умеет, но ленивая, и характер гнилой. Тяжко придется в замужестве, битой и руганной станет жить как барбоска постылая.

–   По-моему, она с семьей не поспешит,– улыбнулся Егор.

–   Наоборот, она—лентяйка! Вскарабкается на чью-то шею, чтоб самой меньше вкалывать, и будет мужика погонять всю жизнь. Таким обычно везет.

–   Я вот думаю, она сегодня придет домой ночевать или у подруг останется? – выдал свое беспокойство Егор.

–   Хорошо, если у подружки! А вдруг у нее дружок имеется. Что тогда? Ведь и не сыщем! А воротится с пузом, вообще срамотища единая!

–   Не накручивай, мам! Чуть девчонка за порог, уже и напридумали. Да и кому нужна такая, без образования и приданого, без специальности и заработка? Ее друзья знают, где я работаю, не решатся на подлость, а с незнакомыми Ольга не общается.

–   Чудак ты! Да разве долго нынче подружиться? Это не то, что в мое время. Выйди ночью в подъезд. Там, не знавши имени, враз роднятся, а расставшись, утром друг друга узнать не могут. Время такое пошло, беспутное и бесстыдное.

–   Может, позвонить Ольгиным подружкам? Хоть будем знать, где она,– оглянулся Егор на часы.

–   Нет, есть еще запас! Давай дождемся! Нельзя сдаваться раньше времени. Много чести соплячке. Пусть ломает себя, покуда не поздно. Иначе потом не плакать, а выть станем! – глянула в окно Мария Тарасовна. Она увидела, как темную улицу перебежала Ольга и вошла в темный подъезд.– Идет! Открывай двери, а то внизу лампочка перегорела. Темно, хоть глаз коли,– предупредила теща зятя.

Егор, едва приоткрыв двери, услышал снизу хрипы и надрывный голос дочери:

–   Помогите!

Платонов, скатываясь вниз, услышал звук хлесткой пощечины и голос:

–   Не дергайся, сука!

Егор и сам не заметил, как очутился внизу, как вцепился в горло мужику, придавившему дочь в угол. Он головой ударил ему в лицо изо всей силы, едва тот повернулся. Потом, не дав опомниться, врезал по горлу ребром ладони. Человек упал на пол мешком. Ольга бросилась наверх без оглядки, на ходу одергивая юбку. Какая благодарность? Забыла свое имя! И, только забежав в квартиру, поняла, кто ее выручил.

Пока Егор сдал нападавшего в милицию, Ольга немного успокоилась. Правда, слезы еще лились из глаз, но стон и крики уже не рвались изнутри.

Мария Тарасовна решила не ругать, не добавлять горечи, но и успокаивать не стала. Возилась на кухне, не замечая внучку. Та сидела в уголке тихо, испуганным воробышком.

Когда вошел Егор, плотно закрыв двери квартиры, Ольга подошла к нему, обняла за шею, прижалась к щеке.

–   Папка, спасибо тебе! Прости меня, пожалуйста! – разревелась снова.

–   Он тебе ничего не сделал? – спросила теща.

–   Нет! Папка успел его вырубить. Как врезал, он и покатился с катушек. Меня выпустил мигом,– рассказывала девчонка, пытаясь улыбнуться, но не получалось. Лицо искривлял страх, пережитый совсем недавно.

–   Завтра узнаю, кто это! Случайно ты ему попалась, или караулил, зная, что вот-вот войдешь в подъезд? Так или иначе, срока ему не миновать. Иди, осмотри себя в зеркале, да придется ехать к эксперту, чтобы зафиксировать следы нападения,– предупредил Егор.