Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

–   Ну, че расшиперилась? Иль опять к своим захотела?– ухмылялась охранница, выталкивая зэчку из коридора. Она привела ее к Платонову.

–   Вот эта расколется!

–   Всего одна? – удивился Егор.

–  Да что вы! Через часок все созреют! Куда денутся? Сами к вам запросятся,– рассмеялась охранница и вышла из кабинета начальника спецчасти.

Платонов не давил на зэчку, предложил ей самой рассказать все, как было. Та сжималась от въевшегося холода, пока Егор не поставил перед ней кружку чая. Женщина обхватила, прижала горяченную к груди, губы задрожали, искривились, из глаз потекли слезы.

–   Я не убивала, пальцем не прикоснулась, потому что бояться нечего, наркотой не балуюсь. Куда мне? На воле трое пацанят растут у бабки, матери моей. Лишней копейки итак нету. А до других дела нет. Пусть бесятся, как хотят. Ну, стукачку вашу бугриха урыла. Понятно, что ни одна. Пятеро вместе с ней резвились. Те, что прикипели к наркоте. Остальные ни в зуб ногой,– сделала большой глоток чая и зажмурилась от удовольствия.

–  Откуда взяли наркоту? – спросил Егор.

–  Да это как через жопу плюнуть. Свидания с родней у всех ежемесячные. Вот и заботятся о своих. Муж бугрихи в этот раз особо расстарался: на весь барак приволок. В целлофановом пакете, который в банке с вареньем утопил. По счастью, ее не стали открывать, поверили. Так и пронесла в барак. Там уже за «бабки» снабжала всех желающих.

–  А шприцы? – спросил Егор.

–   Мусор с территории сами грузим в машины. Ну, а там и шприцы, которыми наш доктор пользовался. Мы их подбирали, несли в барак, там мыли, кипятили у себя на печке и тоже за «бабки» продавали придурошным. Деньги никому не лишние. Что на воле копейки, здесь в сотни раз дороже. За всякий найденный шприц, случалось, до драки доходило,– сделала еще глоток чаю.

–   Скажи, кто эти пятеро наркоманок?—спросил Егор.

–   Вы из меня стукачку лепите? Не выйдет! Я не хочу отброситься как та.

–   Хорошо! Я согласен! Возвращайся к своим в душевую, умирай как они! Вместе со всеми,– встал, делая вид, что хочет позвать охрану.

–   Не надо! Не зовите! Я скажу! – спешно пила чай зэчка, вцепившись в кружку обеими руками. Она очень боялась, что это сокровище у нее могут отнять.

Зэчка назвала всех пятерых наркоманок.

–   А как вычислили убитую? Кто о ней подсказал? – поинтересовался Платонов.

–   Охрана проговорилась. Видели ее у Вас. А у охранницы в бараке родня, из тех. Которые к наркоте присосались. Ладно б только наркоту, опера «бабки» забрали у бугрихи, все под чистую. Та, понятное дело, мигом загоношилась. Остальные тоже взъерепенились. Наехали на стукачку буром. Колоть стали круто, раскаленной арматурой. Они ее под досками пола держат в самом бараке. Месили вшестером. Другие не трогали. Нас не касалась их разборка.

–   И никто не попытался вступиться?

–   Гражданин начальник, а кому охота оказаться рядом с сукой? Мне и теперь жутко вспомнить все, что видела.

–   Неужели думаете, будто они после всего останутся в нашей зоне? Конечно, получат дополнительные сроки и другой режим. Они надолго запомнят случившееся. Даром никому не сойдет,– пообещал Платонов.

Через полчаса он приказал охране увести в штрафной изолятор всех, виновных в убийстве.

Конечно, не одну, троих женщин допросил он в тот день. Все дали одинаковые показания.

Помывка в душе, отмена свиданий и почты на три месяца стали дополнительным наказанием каждой зэчке за то, что не вступилась и позволила самосуд на глазах.

Всех виновных в убийстве осведомительницы судил выездной суд. Каждая зэчка получила дополнительный срок. Бывшая бригадирша получила к оставшемуся еще восемь лет лишения свободы со строгим режимом содержания, остальные – по пять и шесть усиленного режима. Их развезли по разным зонам, не дав возможности поговорить и проститься.

Бригадирша, покидая зону, громко кляла Егора. Обещала по выходу на волю обязательно встретить и свернуть ему голову. Платонов, услышав ее угрозу, лишь рассмеялся в ответ.

Егор теперь получал больше, чем прежде. Сумел приодеться, обновить кое-что в квартире, даже тещу одел по-человечески. Та уже ходила не в выцветшем пальто, а пусть не в дорогой, но меховой шубе, шапке, кожаных сапогах. На нее, как хвалилась сама Мария Тарасовна, мужики начали оглядываться заинтересованно. Иные здоровались, подмаргивали, набивались помочь донести сумки с продуктами из магазина до самого дома.

–   Ну, я им не дозволяю! Ишь, губищи развесили, козлы! Чего ж раньше не замечали? Или хуже была? В очереди заговаривают старые хорьки! – краснела девкой.

–   А ты закадри кого-нибудь, все веселее станет время коротать. Хотя бы просто для общения найди себе! – посмеивался Егор.– На что сдались? Иль без них в доме делов нет? Вон соседка с первого этажа приняла одного, поверила. А он уже на третий день пенсию ее пропил, саму поколотил так, что в больницу свалилась. Вот и получила за любовь! Срамотища единая! Мы этого ее хахаля облезлого всем подъездом с квартиры выковыривали. И выкинули аж в самую милицию за дебош! Неужель себе такое пожелаю? Нынче хорошие мужики все заняты, в семьях живут. Только говно, как раньше, мотается неприкаянно.

–   Выходит, я тоже из них? Из дерьма?

–   А ты при чем? – удивилась теща.

–   Один живу. Без семьи.

–   Разве я – не твоя семья? Да и чего ровнять? Ты работаешь, не пьянствуешь, не колешься. За тебя любая баба с радостью замуж пойдет. Я ж про бездомных. Их жалеть не стоит. А ты совсем другой человек, при звании и должности, сурьезный. Завидный жених, можно сказать. Я от соседей слыхала, сколько баб по тебе нынче сохнет. Только ты их не видишь и замечать не хочешь почему-то,– глянула на Егора украдкой.

Он отвернулся. Да и что ответить бабке? Не решался сказать о Зое, с которой встречался теперь уже у нее дома.

Сумела она с помощью суда выселить мачеху из квартиры. Долго они судились. Нервы мачехи не выдержали. Она в процессе не раз грозила Зое расправой. Та внимания не обращала. Мачеха умудрилась даже оскорбить судью в процессе и... была наказана за хулиганство. Отсидела пятнадцать суток, но не образумилась. Встретив Зою возле суда, хотела плеснуть той в глаза соляной кислотой, но была схвачена за руку и помещена в камеру. Вскоре ее осудили.

На суде она кричала, что Зоя изломала всю ее жизнь, что никогда она не стала бы жить с отцом столько лет, если б знала, что квартира достанется его дочке, а не ей.

Мачеху приговорили к пяти годам заключения, и она попала в зону Касьянова, где совсем недавно отбывала свой срок падчерица.

Та тем временем собрала документы, выписала мачеху и, оформив квартиру на себя, вскоре привела ее в порядок, устроилась на работу.

Платонов, приходя к ней, видел, как тяжело приходится женщине. Пытался помочь, предлагал ей деньги, но та обижалась, отказывалась наотрез:

–   Я что? Дешевка? Разве из-за денег с тобой встречаюсь?

–   А разве я стал бы с дешевкой общаться?

–   Тогда убери деньги и больше не предлагай!

–   Но почему? Я хочу помочь тебе!

–   Сама справлюсь,– твердила упрямо.

Егора бесило эта настырность, но переломить, переубедить Зою так и не смог. Она не принимала подарки.

–   Зой, купи нормальную кровать! Сколько можно мучиться на раскладушке? Одной тебе хватает, а двоим уже тесно. Я, может, хочу на выходной остаться, но как? Где? Ни дивана, ни кресла, даже второго стула нет. Возьми денег и купи! Или ты не хочешь, чтобы я приходил к тебе?

–   Егорушка, если б так, не открыла бы дверь. Каждый день жду.

–  Тогда не зли. Сделай, чтоб обоим было хорошо и удобно.

–   А разве плохо? – раскладывала на полу широченный матрас.

–   Зой, ну, сколько можно? – возмущался Егор.

Свои отношения с нею он тщательно скрывал от

всех, хотя с каждым своим приходом поневоле привязывался и привыкал к женщине. Она умела успокоить и возбудить, хорошо чувствовала настроение человека. Понемногу, шаг за шагом завоевывала его для себя.

–   Зоя, пойми правильно, сколько бы ни встречались, жениться на тебе не смогу. Твоя судимость и моя работа никак не стыкуются. А потому для постоянной жизни ищи себе другого человека. На меня не рассчитывай. Я слишком много вложил в работу и лишаться всего из-за тебя было бы безумием,– говорил Платонов.

–   Я и не полагаюсь на супружество. Не собираюсь влезать в хомут. Меня устраивает нынешнее. Приспичило – встретились, переспали ночь и разбежались. Никто никому ничего не должен и не обязан. Так что не беспокойся, хомутать тебя никто не собирается. Поэтому сама никогда не звоню и не зову уже. Сам придешь, когда будет нужно, отвечала Зоя равнодушно, а в душе закипали слезы. Женщина скрывала их очень тщательно, чтобы не увидел.

–   Выходит, я тебе безразличен?

–   Ну, как сказать? Как мужик – ты классный, любую устроишь. Это верняк. Ну, а мне, как бабе, что еще нужно от тебя? Ведь привыкать и любить сам запрещаешь!

–   Нельзя, Зоя, понимаешь? – валил ее на матрац.– А как мужика люби сколько хочешь! – Платонов торопливо раздевал Зою.– Чудо мое! Ласточка! Солнышко мое!—ласкал женщину.

Та, мигом забывала все, сказанное недавно.

Расставались они под утро, когда над городом еще не успевал проснуться рассвет. Егор торопливо уходил из дома, который становился все дороже, где ему хотелось бывать чаще, но он не хотел рисковать будущим.

«Касьянов рехнется, узнав, что встречаюсь с бывшей зэчкой. Да и Соколов обложит матом. Скажет, что ни в тайге дышишь, мог бы найти себе нормальную бабу, с которой на людях появиться не стыдно. Так ведь была Тамарка! Не получилось. Зато к Зое как магнитом тянет. И не нужна другая. Теперь и Томку не захотел бы, появись она в доме. Куда ей до Зойки, моей лапочки? Огневая женщина! Жаль, что не встретились раньше. Ни за что не упустил бы ее»,– тихо открывает дверь квартиры.

Мария Тарасовна, уронив вязание, спит на диване одетая. Долго ждала, не выдержала. Видно, беспокоилась. Егор положил вязание на столик и увидел письмо. Ушел на кухню, закрыв за собой двери, включил свет, стал читать, сразу узнав почерк дочери.

«Привет вам, мои предки! Снова пишу, как и обещала. Папка, спасибо тебе за подарок ко дню рождения! Как классно все подошло! Сапоги и куртку ношу теперь, не снимая. Уж очень по кайфу! Тащусь от них. А какие шорты! Мои подружки опухли от зависти. Я в них на дискотеку возникла. Вот где был класс! Таких ни у кого нет! Отчим и тот твой вкус хвалил.

Пап, а это правда, что ты в начальство вылезаешь, и даже звезд на погонах прибавилось? Что-то никак не могу представить тебя начальником. Ты – не из таких. Но если судить по посылке, получаешь кучеряво. И если б в Поронайске были институты, я, наверное, вернулась бы к вам! Ты принял бы, знаю! Да и бабуля, поворчав, смирилась бы.

Пап, а ты все один? Или нашел женщину для себя? Это не я, мамка интересуется. Все убеждена, будто она для тебя осталась единственной на всю судьбу, и равной искать не захочешь. Неужели такое бывает? Ведь вот отчим уже изменяет ей с молодыми девками. Мы с нею не просто слышали, даже видели его с ними. Но теперь это в порядке вещей, даже модно. Отчим и матери не запрещает завести хахаля, а мама отвечает, что для этого нужно вызвать тебя с Сахалина. А я ее спрашиваю, зачем вы в таком случае разошлись? Мамке сказать нечего! Только плачет, но недолго, скоро забывает.

Ты за меня не беспокойся. Все идет нормально. Много друзей. Жизнь ключом молотит, только не уставай дергаться. Проблем у меня нет, но по тебе скучаю. И по бабульке. Сама не понимаю, почему вас не хватает? Некому погрызть, побазарить, погонять меня. А может, потому, что посоветоваться и поделиться тоже не с кем. Живем каждый для себя. Никому до другого дела нет. Даже в общежитии, я там бывала у однокурсниц, куда как теплее живут девчонки. Поверишь, они заботятся друг о друге и даже вместе питаются. У нас в семье такого и в помине нет. Кто что увидел, то и проглотил, с другим не поделившись. Правда, в доме полно жратвы, но она не лезет в горло.

Нет, пап, я не жалуюсь ни на что. Но мне почему– то часто бывает холодно. Может, чего-то не понимаю или ошибаюсь?

Поверишь, я купаюсь в роскоши, но от чего-то мне иногда до слез хочется в Поронайск. К вам! За ваш стол с картошкой и рыбой, с чаем, пахнущим тайгой. Чтобы во дворе меня снова окликнула бабуля из окна и сбросила б вниз кофту, чтобы я не замерзла, а ночью, подсев к постели, рассказала бы сказку.

Когда ты возвращался с работы, даже если это было очень поздно, всегда подходил ко мне и целовал на ночь. Здесь такого не дождешься. А как хочется, чтобы было тепло, как в настоящей семье. Но в том-то и беда, что наша семья – новых русских, а значит, не все как у людей. Слишком много недостатков. Вон у верблюда они наружу горбами вылезли, а у нас их куда больше, зато все внутри.

Пап, а я после института к тебе вернусь. Ты же меня называл ласточкой, а они свой дом никогда не забывают»,– дрожат руки Егора. Он оглянулся: в дверях стояла Мария Тарасовна.

–   Доброе утро, Егорушка!—сказала улыбчиво и присела напротив.– Ну, чего маешься, сынок? Веди ее в дом! На что прячешься, бегаешь по чужим углам? Ведь мужчина, понятное дело. Уважать себя должен. К чему блудным котом бегать по задворкам? Себя пощади, живи семьей, по-людски! Не срамись. Обо мне не тужи. Сживусь с ей. Главное, чтоб она тебя любила. Остальное сладится.

–  Да откуда ты взяла ее? Нет у меня женщины и не будет,– отвернулся Егор.

–   А это чье? – сняла с плеча длинный волос и продолжила,– у мужиков таких волосьев не бывает. С зэчками не обнимаешься, значит, откуда взялся? Баба оставила память. А ты чего совестишься? Это нормально. Ведь живой человек к жизни тянется. Сколько не терпи, мужик в тебе взыграл бы. Как иначе? Ты и не хоронись. Если приглянулась женщина, веди ее в дом.

–   Не могу! – вздохнул тяжело и опустил голову.

–   От чего так? Иль замужняя она? – придвинулась теща поближе.

–   Одинокая. Никого у нее нет.

–  А в чем дело? Почему ей к нам нельзя? – не понимала теща.

–   Не судьба нам вместе быть.

–   С чего взял? Где видел, что шашни крутить можно, а жить семьей нельзя?

–   Она не хочет,– соврал Егор и, глянув на Марию Тарасовну, невольно рассмеялся.

Глаза старушки округлились и, казалось, что они вот-вот выскочат из орбит, рот приоткрылся от удивления:

–   Егорка, я ж сама, хоть старая, но баба. Зачем брешешь? Где ты видал такое, чтоб баба дать, дала, а замуж не пошла? Иль в пьяном сне привиделось? Эдакого отродясь не слыхала. И ты меня не смеши. Такое даже малахольная не отчебучит. Уж коль легла с тобой в постель, а мне сдается, что не впервой, твоя она целиком, с потрохами. Конечно, бывает, получают отставку мужики, коли в постели петушино держатся. Любови на две минуты не хватает, а то и промеж ног теряют ее. Такие кому надо? Единая морока от них. Только стирай да готовь, а по бабьей части – никакой утехи. Но Томка на тебя не жаловалась, выходит, довольная была. И этой фыркать не на что. С чего б отказала? Иль дурнее всех?

–   Лишней мороки не хочет. Семья – это хлопоты. Кому хочется в хомут с головой лезть, обабиться прежде времени?

–   Глупый ты, Егорушка! Словам поверил! Суть копни, загляни бабе в душу! Гоношится она. Хочет убедить, будто не навязывается, а на самом деле – помани пальцем, побегит по снегу босая за тобой. Иль я не знаю. Сама гордячкой была, а и меня судьба стреножила, когда в свою пору вошла,– хихикнула теща.

–   Тогда женщины иными были!

–   Кинь ты пустое нести. Завсегда бабы одинаковы. Только надо найти подход. Свой к каждой,– сказала уверенно и, указав на письмо Ольги, спросила тихо,– прочитал?

–   Да.

–   Кисло ей там. Словно в чужом гнезде подкидышем оказалась. С самого начала я боялась именно этого. И говорила Оле, что не тот кусок дорог, какой на столе лежит, а который с добрым словом даден в руки. Тогда внучка меня не поняла. А нынче еда ей горло дерет. Оно и понятно. Добро, что доходить до нее стало,– вздохнула тяжело и принялась готовить завтрак.

Егор только приготовился лечь в постель, как ему позвонил Соколов:

–   Давай с нами! Мы за грибами собрались. Неделя сложилась трудной, отвлечься нужно. Побродим по тайге. Ты как? Не против? Тогда собирайся, мы скоро подъедем за тобой. Бери ведра: я места знаю грибные.

–   Я в грибах не разбираюсь,– пытался Платонов под благородным предлогом остаться дома. Отказаться напрямую не хватало духа.

–   Зато Федя в них рубит, не даст поганок привезти. Да и не столь грибы важны! На свежем воздухе, в тайге отдохнем,– звал Александр Иванович. Егор согласился.

Уазик поскрипывал и подпрыгивал на таежном бездорожье, но мужчины не замечали неудобств. Соколов вел машину уверенно и Касьянов сказал шуткой, что больше не будет брать в поездки Ирину, а когда Соколова проводят на пенсию, возьмет его к себе водителем.

–   Сейчас! Ишь размечтался! У тебя в шоферах только зэчка и согласится пахать. На хлеб не заработаешь. Я что? Последний из бомжей? Нет! Вот если тебя попрут, так и быть, возьму в кочегары! Самое теплое и спокойное место. Никого над головой. Оклад хоть и не большой, но надежный. К тому ж баланду приносят в первую очередь. Раскладушка всегда под боком. Ни подъемов, ни отбоев нет. И фартовые не суются. Понта нет. Короче, не жизнь – малина!

–   Шел бы ты со своим предложением! Уже в зэки меня списал паразит! – отвернулся Касьянов.

–   Ну, не кипи, Федь! У меня в кочегарах старик канает уже сколько лет. Старожил, едри его в корень. Скоро девяносто лет исполнится ему, а помилования не дают и по амнистии никак не получается. Не подходит статья.

–   За что ж он «ходку» тянет? – поинтересовался Федор Дмитриевич.

–   Леший его знает. Я в его дело не смотрел,– сознался Соколов.– Случается, в деле столько накручено, а потом оказывается, ни того взяли! Настоящий преступник на воле дышал. Да и что может дряхлый дед? – отмахнулся Соколов.

–  Это о Кондрате? – спросил Егор.

–   Ну, да! Наверное, ты видел его. Он единственный в зоне носит бороду. Говорит, что все мужики в его роду бороды носили, и он не даст ее сбрить. Ну, да зачем деда обижать? Хочет, пусть носит. Она никому не помеха. Верно говорю? – повернулся Александр Иванович к Егору.

–  Тот Кондрат – старовер? – спросил Касьянов.

–   Не знаю. Мне нет дела до его веры. А вот работает человек – как вол упирается. Один, без сменщика, без выходных и праздников ровно каторжник. Я ему сменщика предлагал, чтоб отдохнул, так отказался.

–  Псих какой-то,– вырвалось у Касьянова.

–   Не без пунктика в тыкве. Но сколько б ни проверяли, замечаний к нему никогда не было. В котельной сам белит, моет, чистота идеальная. И старик весь отмытый и обстиранный, будто за котлом гарем старух прячет, которые его холят,– рассмеялся Соколов.

–   Ничего он не псих. Нормальный дед. Я часто с ним общался, когда в вашей зоне работал. Жаль мне Кондрата было, а помочь некому. И сидит ни за что,– встрял Егор.

–  Ты смотрел его дело?

–   Конечно! Он – знахарь.

–   Как моя бабка? – спросил Александр Иванович удивленно.

–   Я твою не знаю, а дед толковый, много знает и умеет. Сам убедился не раз.

–   Погоди, приедем на место, расскажешь. Тут уж рукой подать,– попросил Соколов Егора.

Касьянов криво усмехнулся:

–   Неужели вправду можно довериться дремучему старику или какой-нибудь неграмотной повитухе? Они зачастую расписаться не могут за себя. Чуть с ними заговорил, такое понесут, мол, все будущее наперед видят. Человеческие болячки лечат. А как в зону влетел такой добрый, вразумительно никто не ответит. А у нас ни за что не судят и сроки не дают.

–   Ну, Федя разгорелся, не доехав. Будет тебе «косить» под прокурора. В твоем роду репрессированных не имелось? Повезло! А у нас случалось! Шестеро на Колыме сгнили!

–   Тогда другие были времена. Теперь беспредела нет! – вставил Касьянов.

–   Федя, тебя стоило в мою зону командировать на годок. Иное запел бы!—остановил машину Соколов, сказав коротко,– приехали! Вытряхивайтесь!

Мужчины вышли из машины, огляделись. Вокруг глухая, непроходимая тайга. Здесь давно не ступала нога человека, и таежные обитатели с удивлением уставились на людей.

На мохнатой лапе сосны солнечным зайчиком замерла белка. Всяких зверей в тайге видывала, а вот таких – нет! И голоса странные. Стоят на задних лапах, никого не ловят, не обнюхивают тайгу. Кто такие? Чего от них ждать?

Из-под пенька ежик выглянул. Кого тут носит возле его жилья? Топочут оленьим табуном, малышей пугают.

Соболь вскарабкался на елку повыше. Может, и не обидят появившиеся, но лучше повыше забраться от них. Так безопаснее.

–   Ну, что? Располагаемся? – вытащил рюкзак Соколов. Человек огляделся и сразу приметил семью маслят. Едва их срезал, увидел подосиновики.– Мужики, давайте сюда! – позвал Александр Иванович.

Вскоре все трое разбрелись по тайге.

Даже Егор, впервые приехавший в лес, сумел до вечера собрать пять ведер отменных грибов. Только он хотел спросить мужиков, что делать с ними дальше, как Соколов напомнил:

–  Так что ты хотел рассказать о кочегаре?

–   О Кондрате? Умный, хороший человек, таких теперь и на воле не сыскать. Я ведь тоже не верил в знахарство, да к тому же осужденное.

–  Ты руби без предисловий. Нам ехать скоро. Попьем чайку, да в путь,– напомнил Касьянов.

–   На ту пору Тамара нас бросила. И я стал зацикливаться. Вот так просидел во дворе на скамейке до ночи, а зима стояла. Утром пришел на работу, от меня все шарахаются. Морду перекосило до неузнаваемости. Попробуй пойми, от переживания или с холода? Но как глянул в зеркало, аж самому страшно стало. Со мной с перепугу фартовые здороваться начали. Ну, я – к нашему врачу. Тот осмотрел, послушал, да и говорит, мол, лечение будет долгим, если оно поможет вообще. Сказал, что я какой-то нерв застудил. Короче, гарантий не дал. Зато уколами всю задницу пробил, а результат – нулевой. Что тут делать? Сижу в кабинете, башка гудит, лицо болит, его все больше ведет. Боюсь домой с работы возвращаться, чтоб дочку с тещей не испугать. В кабинете прохладно. Думаю, пойду к кочегару, чтоб давление в котле прибавил. Заявился к старику. Не стал приказывать и требовать, просто попросил дать побольше тепла, ну, и объяснил, почему, показал свою рожу. Дед головой покачал, предложил присесть. Потом достал какую-то банку с водой, смочил край полотенца, обтер мне лицо и велел закрыть глаза. Сухим концом полотенца укрыл мои лицо и голову. Велев мне не шевелиться, сам молиться стал. Потом несколько раз сказал заговор, надавил на лоб, над глазами и в висках. Опять лицо полотенцем протер и велел прийти завтра. Глянул я на себя, когда вернулся, морда получше. Так вот за три дня вылечил меня Кондрат. Деньги ему предлагал, он от них отказался. Только продуктов немного взял. Мне даже стыдно было, что вот так с человеком рассчитался. Но дед мне сказал, что обратиться к нему еще придется.

–   Бутылку вымогал старый барбос! Не иначе! – расхохотался Касьянов.

–   Да помолчи ты, Федь!—цыкнул Соколов.

–   Кондрат оказался прав. Самое плохое случилось через месяц. Я стал терять координацию движений и память. Пошло в разнос сердце. Я перестал спать ночами. Руки-ноги не слушались. Я не стал затягивать дальше, пришел к деду. Купил ему теплую рубашку, носки, конфет к чаю, булок, а Кондрат конфеты и булки не взял. Сказал, чтоб дочке отдал. А рубаха понравилась. Так вот велел он мне раздеться до пояса. Сам с затылка и с груди взял по пучку волос. Сжег их под заговор и начал молиться. А я под это засыпать стал. Чую, сидеть не могу, сползаю на пол, глаза слипаются, и ничего с собою поделать не могу. Так вот с час мучился и все ж заснул прямо на стуле. Когда в себя пришел, не поверилось, будто в санатории отдохнул.

–   А ты и был на курорте! Зона, что она есть на самом деле? Там даже верблюд от лишнего веса избавляется, а человек – подавно! – заметил Соколов.– В моей зоне никого не достанут ни мать, ни блядь. Потому мои мужики, все как один, здоровенькие и веселые.

–   Встал я со стула, почувствовал, что тело меня слушается. Захотелось узнать, как удалось деду к жизни меня вернуть? Ведь все врачи бессильными оказались. Кондрат тогда и рассказал, что он – потомственный знахарь, и в роду его все целительством занимались. За что и судили их.

–   Брешет он все! Если судили, значит, за дело. Видно, люди умирали, которых лечить брались. У нас за знахарство давно не судят. Их теперь гомеопатами зовут, а люди сами выбирают у кого лечиться,– не верил Касьянов.

–    Я тоже так считал, но старику не повезло. Ему для лечения нужны были травы, а вместе с ними и мак. Он его посеял не для себя, для людей. К Кондрату, пока этот мак рос, журналист наведался. Интервью взял. Что и говорить, много народа старик вылечил. Ни один врач не имел такого уважения. Были среди больных высокие чины. Дед по своему простодушию и о них обмолвился, болезни назвал. Он же не давал клятву Гиппократа. Начальству откровения Кондрата не понравились. Ну, а начальник милиции, которого тоже упомянула газета в числе больных, первым увидел плантацию мака и взял деда за задницу Мол, прикрываясь знахарством, наркотой промышляет. И впаяли на всю катушку, да еще с конфискацией имущества. Только вот забирать нечего, старик бессребреником жил. Долго милиция обыскивала дом. Выгребла с лежанки бабку, она вовсе ни на что не годилась, и такую же облезлую кошку. Еще полный чердак всяких трав, цветов, кореньев, но не нашли ни одного шприца. Зато разыскали три пакета мака. Ох, и ухватились, вцепились в него как овчарки в жопу зэка. Короче, отблагодарили за лечение, оплатили до тошноты. Мало было Кондрату при Советах сидеть по зонам. Тогда судили за то, что на государство не работает, паразитирует и, не имея медобразования, занимается шарлатанством, обирая граждан. Вот так-то и теперь, не упомяни начальство в числе пациентов, не скажи об их болячках, и теперь бы со старухой на печке грелся. Дернул его черт за язык! – посетовал Егор.

–   А кроме тебя он лечил кого-нибудь из администрации зоны? – спросил Соколов.

–   Дед надо мной сжалился, другим просил не говорить, мол, едино не возьмусь помочь. Итак наказан до самой смерти. До воли уже, говорит, не дотяну. Я, еще будучи у вас трижды, обращался в прокуратуру, просил посмотреть дело деда, но не убедил. О прокуроре тоже упомянул журналист в интервью. Тот и теперь помнит, скрипит зубами. А Кондрат всю веру и тепло, жалость к людям потерял. Плохо это и обидно,– умолк Егор.

–   Что, если попробовать и мне к нему подвалить?– подумал вслух Соколов.

–   Тебе зачем?

–   А Медведь?

–   Он реальные болячки лечит. Сам слышал! Косорылость, нестоячку, а у тебя – чертовщина! Слышал, у него даже травку конфисковали? Чем тебя исцелит? Сходи к психиатру. Там без промаха,– убеждал Касьянов.

–   Федор Дмитриевич, я полгода по врачам ходил. А толку? Они ничего не признавали. Говорили в один голос, что здоров. А я чувствовал, что живу на пределе. Думал, свихнусь. И если б не дед, точно в психушке оказался бы,– не выдержав, вмешался Платонов.

«Возьмется ли он мне помочь?» – задумался Соколов. Глянув на Егора, спросил:

–   Ты обо мне можешь попросить Кондрата? Я сам не хочу рисковать. Отказав мне, он и тебя не послушает. А так, когда через тебя, все же шанс остается.

–   Хорошо! Договорились! – согласился Платонов.

–   Стебанутые вы оба! Одумайтесь, к старику навострились, к зэку! Ждите, он поможет...

–   Так ведь вылечил меня! – напомнил Егор.

–   Не верю в них! Если был сильным знахарем, почему не может воздействовать на прокурора?

–   Федь, не фузи примитивщину. Ты не веришь и не надо, но и нам не мешай. Не вяжи руки. Что мы теряем? Ничего! А вдруг получится? Если перестанем верить в чудо, оно и не случится. А я с детства люблю сказки, может, потому и нынче смотрю и очень уважаю мультики.

–  Да вы сами психи, оба ненормальные! – качал головой Касьянов.

–  Ладно, пусть мы – шизики! А ты жизнерадостный рахитик, отморозок замороченный! Не клевал тебя в задницу жареный петух, потому не поймешь нас. Но завтра с утра отпусти ко мне Егора. Если хоть немного считаешься со мной как с человеком, если дорога тебе моя жизнь,– попросил Александр Иванович.

–  Договорились! Приедет. Кстати, не считай меня совсем кондовым. Я тоже кое в чем волоку. Все зимы пью таежный сбор вместо чая. Тебе предлагал много раз, ты слушать не стал. А ведь мое тоже лечит простуду и головную боль, желудок и кишечник, сердце и суставы,– хвалился Федор Дмитриевич, признавшись невольно,– вот когда на пенсию выйду, пасеку заведу. Займусь пчелами. Мед стану качать, внуков баловать. Самое стариковское дело, серьезное и прибыльное.

–   Не загадывай, доживи сначала,– отмахнулся Соколов.

–  Я мечтаю, может, получится...

–  Ну, да! Если в твоем гареме ничего не случится.

–   Почему гарем? Я там не отметился ни разу. Не грешен!

–   В гареме есть хозяин. То его воля как им управлять,– подморгнул Соколов Егору.

Тот смутился, покраснел.

–  А вот Платонов с тобой не согласен. Нельзя из зоны лепить монастырь. Бабы должны всегда помнить, кто они! Верно говорю? – потянулся к Егору и вытащил из кармана куртки Зоин платочек.

–  Женщина появилась у дружбана! Но почему-то прячет, не хочет знакомить. Верно, уж очень красивая! Боится, что уведем! – смотрел Соколов вприщур на Егора.

Тот не знал, куда деваться от пронзительного взгляда. Не понимал, как попал Зоин платок в карман его куртки? Платонов краснел, не находил ответа.

–   Молчишь? А почему? Или секрет имеешь от нас? – удивился Касьянов.

–   С замужней флиртуешь? – спросил Соколов.

Егор отрицательно замотал головой. Слова застряли поперек горла.

–   О! Да это не просто платок, в нем ключ от квартиры. Видишь, булавкой пристегнут. Это уже что-то. Имеешь успех у женщины, если тебе такое доверили!

Ни соврать, ни выкрутиться. Платонов сидел словно на горячих углях голой задницей и мысленно ругал Зойку последними словами.

–   Скажи хоть, кто она? – настаивал Соколов.

Егор молчал.

–   Чего заткнулся? Или с кем-то из зоны спутался? – нахмурился Касьянов.

–   Да нет же, нет! – вырвалось отчаянное.

Федор Дмитриевич разулыбался.

–   Пронесло!

–   Чего ж скрываешь? – не отставал Соколов.

–   Пока рано говорить, да и не о чем. Между нами ничего.

–   Не темни! Ключи от дома чужим не дают и не доверяют. Мы с Федей тертые, побывали в переделках. И эта ситуевина нам тоже знакома. Колись, дружбан! Сам скажи,– предложил Александр Иванович.

–   Ну, это мое личное дело. Она мне – не жена. Таких еще сколько будет. О каждой докладывать должен?– упрямился Егор.

–  Ты где работаешь? Под кобеля откосить хочешь? Мы ли тебя не знаем?—усмехнулся Соколов.