Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Она была такой худой, что против нее тень казалась человеком. Не верилось, что когда-то Лиля была плотной, крепкой женщиной, сумевшей защитить честь невестки и семьи. Пять она получила по приговору суда. Адвокат не стал обжаловать, не писал жалоб за «спасибо». Платить же семье было нечем.

Егор выдохнул колючий ком, подумал, что и сегодня сидят люди ни за что. Некому их защитить, некому позаботиться, а жизнь и без зоны коротка как сон. Едва проснулся, пора снова на покой уже навсегда, навечно...

Вскоре Платонова вызвал к себе начальник зоны. Федор Дмитриевич устало оглядел Егора.

–   Ну, как? Свыкаемся с работой? – спросил тихо.

–   Я и на прежнем месте почтой занимался. Только здесь ее намного больше, а содержание без замечаний. Обычная переписка.

–   У вас другой был режим, потому писем меньше было. И все ж мало ли, проверять нужно. Собственно я вызвал Вас по другому, более значительному поводу. Через две недели к нам приедет следователь городской прокуратуры, хочет дела проверить. Конечно, все не сможет. Выборочно посмотрит обоснованность обвинительных приговоров. Я Вас попрошу просмотреть дела и отложить те, которые Вам покажутся слабыми, с неубедительным, недоказанным обвинением и приговором, необоснованным и жестким.

–   Хорошо, только вот спросить хотел. Сейчас, когда шел к Вам, встретил в коридоре бабулю, совсем старую. Она – из вольнонаемных или срок отбывает?

–   Это Вы про Ульяну? – рассмеялся Касьянов громко.– Зэчка она! Ей до семи десятков трех зим не хватает. Пила всю жизнь, вот и опустилась. Все человеческое потеряла бабка, все упустила. Ни семьи, ни родни, сплошь собутыльники. Думала, до конца веселуха будет, ан старость пришла. Понятное дело, хахали навещать перестали, а есть охота и выпить. А на что? По старости пенсия крохотная, на нее не продышать. Это Уля поняла сразу и решила заняться бизнесом, самым грязным, до какого только очень наглый человек додумается.

–   В бандерши пошла? – ахнул Егор.

–   Хуже. Знаете, как во всех городах относятся к пьющим бабам, особенно к старухам? Их презирают, ругают, мелкота обходит, а подростки дразнят. Сам представь, стоит старуха в сугробе по коленки, буквой «зю» согнулась. Ей ветром юбку задрало на голову. Она и так-то пьяная, ни хрена не видит, а тут еще юбка мешает. Ну, и светит всему городу голой задницей, да еще матерится. Идут мимо люди, смеются, мол, опять Уля с утра наклевалась. А она опивков в пивной набралась: кто-то бутылку пива взял и не все одолел, другой глоток вина оставил, может, и водка перепасть. Бабка ничем не брезговала. Как навозная муха возле пивбара паслась. А когда хмель уже через уши капал, уползала к себе. Вот тут и повстречались ей подростки, дразнить стали. Попросили за трояк задницу показать. Ну, и сказали, мол, если не покажешь, сами юбку задерем и всю рассмотрим, и не только рассмотрим, но и попользуем. Бабка тысячи раз такое слышала и пропускала мимо ушей. Знала, что никому не нужна. Но тут – другое дело! Увидела подростков тех и мигом протрезвела: мысль в голову стукнула, как деньги поиметь,– рассмеялся Касьянов.– Знаете, что она отмочила на следующий день? Написала в милицию заявление, будто те ребята ее изнасиловали, но бумагу понесла к родителям. Отец первого был председателем исполкома, второго – директором банка, третьего – директором спиртзавода и последнего – прокурором города. Троим Ульяна показала заявление, в котором потребовала уголовного наказания ребятам.

–  А как же экспертиза? Ведь факт изнасилования должны подтверждать врачи! – перебил Егор.

–   О том только прокурор знал, другим и в голову не пришло проверить старуху А та вдобавок еще и хныкала, ругалась. Те трое денег ей дали, успокаивали старую, просили прощения за ребят, уговаривали не подавать заявление в милицию, не позорить семьи. Бабке того и нужно, но... подвела жадность Улю. Она потребовала с каждого дополнительно по кругленькой сумме, мол, тогда не пойду к ментам. Ну, родители согласились и велели ей прийти после работы, а сами позвонили прокурору. «Ко мне она не приходила. Если б заявилась, послал бы к врачу на освидетельствование. И только в случае подтверждения говорил бы с нею, но сначала с сыном». «Интересно, фамилия твоего сына стоит в заявлении, а сама не появилась, неспроста!» Мальчишки, услышав о заявлении, рассказали отцам, как все было. Ну, папаши, дождавшись старуху, так и велели той, мол, неси справку. А где ее взять? Вот и наказал прокурор старуху за клевету на подростков и вымогательство денег, отдал бабку под суд. Там учли ее возраст, но решили не оставлять без наказания и дали два года с отбыванием срока в нашей зоне. Так что бабка сидит не без вины. Неудачный бизнес выбрала. Женщины над нею смеются, мол, не было тебе, старая, беды, сама ее нашла. Жила б спокойно и теперь бы по пивнушкам сшибала с прежних хахалей. Теперь вот доживет ли до воли? Ее дело не смотрите, его весь город знает. До воли Ульяне год сидеть. Она и сама никого не винит, кроме как саму себя, не отрицает, что сидит за дело.

–   Буду знать,– отозвался Платонов.

–   Егор, скажите, почему Вы такой нелюдимый, замкнутый и хмурый? Что точит душу? По прежней зоне скучаете? – рассмеялся Касьянов.

–   Ни в коем случае! Там намного сложнее приходилось. Минуты спокойно не посидишь,– ответил Платонов, не задумываясь.

–  У Вас есть семья?

–   Имеется: теща и дочь.

–  А жена? Умерла?

–   Нет, ушла от нас. Бросила.

–   К другому переметнулась?

–   Ну, да,– ответил Егор.

–  Давно один живете?

–   Порядочно.

–  Другую чего не завели?

–   Дочку жаль, да и тещу. Чужой человек в семье – это всегда неприятности. А мы живем спокойно и дружно. Зачем мне лишние хлопоты? – отмахнулся Егор.

–  Терпеливый Вы человек! А может, ждете, когда жена образумится и вернется в дом?

–  Я отвык от нее. Честно говоря, уже и не вспоминаю. Вернись Тамара, я вряд ли разрешил бы остаться у себя. Все, что было к ней, отболело и отгорело. На женщин больше не смотрю: они все примерно одинаковы. Разные у них лишь пороки.

–   Неужели не нравится ни одна из сотрудниц отдела?– удивился Федор Дмитриевич.

–  Я их не вижу, не интересуют.

–  Что ж, может, Вы и счастливы в своем горе,– покачал головой человек.– Может. Махнем на рыбалку вместе?

–  А кто еще будет?

–  Кроме нас, Соколов. Он иногда берет с собой пару ребят, чтоб уху сварили на всех. Сам не любит рыбу чистить, зато как рассказчику – цены нет.

–  Александр Иванович согласится на мое присутствие? Он меня никогда не звал...

–   Я знаю. В данном случае я зову. Соколов – мой друг, но не указ.

–  С радостью поеду, когда скажете,– отозвался Егор.

–  Договорились. Как только определимся с Сашей, Вас предупрежу.

–   Как я понимаю, наша компания будет мужской?– спросил Егор.

–   Ирина привезет нас на рыбалку, а потом уедет. Вернется, когда скажем. Так всегда было. Других женщин не берем. Рыбалка – занятие мужское, да и посторонние уши нам ни к чему. Мало ли о чем зайдет разговор в своем кругу...

Егор кивнул согласно.

Может, он и забыл бы о том приглашении, ведь прошла неделя. Платонов готовился к приезду следователя прокуратуры, отбирал дела, по которым люди отбывали наказание, как казалось Егору, без вины. Вдруг Платонова позвали к телефону.

–   Егор, Вы поедите на рыбалку? Ведь завтра выходной.

–   Конечно! Устал от рутины.

–   Тогда закругляйтесь. Чтоб через полчаса были во дворе. Переоденетесь в городе и бегом в машину. Забираем Соколова с его «соколятами» и айда на море! Там сквозняком всю плесень с мозгов сдует,– торопил Федор Дмитриевич Платонова.

На место они приехали незадолго до заката солнца. Соколов и Касьянов вскоре наловили рыбы на хорошую уху. Двое ребят, которых взял с собой Александр Иванович, чистили красноперок, щук, налимов.

–   Егор, Вы когда-нибудь рыбачили? – спросил Касьянов.

–   Нет! Даже не видел.

–   Сходи-ка с Сашей. Он тебя многому научит, авось пригодится,– предложил Федор Дмитриевич.

–   Переобуйся в сапоги. Куда в ботинках собрался? В воду сетку забросим,– предупредил Егора.

Платонов натянул сапоги, поспешил следом за Соколовым.

Солнце уже наполовину скрылось за морем и осветило золотом широкую полосу воды. Над нею оголтело носились чайки. Море было удивительно спокойным. Егор невольно залюбовался им, сам не замечал, как жадно дышал морской свежестью, прохладой.

–   Пошли, времени маловато. Налюбуешься, когда луна встанет. Еще красивее будет! – позвал Соколов и пошел вперед размашистым шагом.– Егор, помнишь, я говорил тебе о Федоре перед тем, как тебе в его зону перейти. Я не мог умолчать, что он безногий, ходит на протезах. Старается вида не подать, что тяжело. Крепится. Ну, а для чего мы имеемся? Слышь иль нет? Береги этого человека! За него я с тебя спрошу. Помогай. Федор – мужик что надо! Таких теперь не рожают бабы, потому что мужчин настоящих почти не осталось. Смотри, вон косяк кеты пошел из моря в реку. Видишь, рыба идет плотно. Давай, смотри, что надо делать,– Соколов вскочил в реку, кинулся к косяку, пробивавшемуся через отмель на глубокую воду.

Человек ухватил рыбу покрупнее, ударил ее об валун головой, потом еще. Егор сделал то же самое.

–  Хватит этого, больше не бери на уху. Оставшуюся куда денем? Пусть живет и плодится,– сложили рыбу в мешок.

–  А зачем мы сетку брали с собой? – удивился Егор.

Сейчас еще рано. Кета не идет сплошными косяками. Приходится ждать, уходит время. Потому одиночек сеткой ловим. Нам только на уху. Понял? Никогда не бери лишнего. За это накажут,– предупредил Соколов вполголоса.

Александр Иванович, улыбаясь, подошел к костру, над которым уже закипал чугун:

–   Значит, тройчатку сообразим? Рыбу из мешка возьмите. Мы с Егором за дровами сходим.– Уходя в лесок, объяснял, какие дрова нужны для костра.– Не бери елку. Вообще все смолистые оставляй. Они стреляют искрами – спасения нет. Сколько одежды прожгли, без счета. Вот ольха – то самое, особенно перестойная. Горит ровно, спокойно, без искр и треска. Жар от нее хороший. А какая вкусная уха на ольховых дровах получается!

К костру они вернулись с двумя мешками дров. Ребята закладывали в чугун кету, Федор Дмитриевич заваривал чай. Соколов подсел к нему, развязал рюкзак.

–   Как там у тебя? Все ли спокойно?—спросил его Касьянов.

–   Да разве у нас такое счастье случается? Вчера драку гасили. Фартовые хвосты подняли. Им кайф потребовался.

–   Опять за чифир взялись?

–  У них чаю больше, чем в столовой. Где берут, так и не поймем. Кто им его доставляет? Только проведу шмон, весь чай отберу а через неделю опять полно. В матрацах и наволочках, на чердаке, в пустотах стен и пола. Короче, куда ни сунься! Но в этот раз – не чифир. Заставили работяг концерт устроить, велели в баб переодеться. Те, понятное дело, забыковали. Куда ни шло покривляться, если водку обещают: мужики частушки могли б спеть, песни, сбацать «цыганочку»,– но переодеваться в баб – западло. Конечно, послали фартовых подальше. Те на рога вскочили, обиделись. Мужиков обозвали, грозить начали. Те про свои кулаки вспомнили. Ну, и сцепились. Кто кого чем достал уже не разобрать. Деда в «парашу» затолкали, да еще крышкой закрыли. Двое работяг на нее уселись, чтоб не вылез фартовый. Его доктор всю ночь откачивал. Бригадир работяг с фартовым паханом сцепились. Что там было – не передать. Все ж пахан приловил Пичугина. За горлянку. Охрана еле отняла. Пахан урыл бы бригадира шутя. Он ведь без тормозов. Ему замокрить человека легче, чем высморкаться. Ну, куда работягам против тех гадов? У них – сноровка!

–  А с хрена концерт запросили? – удивился Егор.

–   Такая блажь в башку стукнула. Они непредсказуемые. Ты сам видел, как наказывают провинившегося или проигравшего в карты. Для них все, кто не блатной,– не люди. В этот раз из брандспойта их поливали. Дубинки не погасили драку. Она началась после отбоя. Я приехал уже к полуночи, велел охране охладить кипящих. Утром «шизо» по швам трещало. Так они и там сцепились. Я всех предупредил, если не прекратят, пустим в «шизо» воду. Все захлебнутся. Никого живым не выпустим. Враз поутихли.

–  А теперь ничего не утворят? – спросил Егор.

–   Ты ж меня знаешь, я всех горячих и заводил в «шизо» сунул. Через месяц шелковые выйдут. С полгода от них шухера не будет.

–   Хорошо, с ними справился, а пахан? – прищурился Касьянов.

–   С этим свой базар. Достал он меня со своими фартовыми законами. Пахать он не будет, на подъем не встанет, на перекличку не появится. Ему – все западло. Долго я терпел, а потом устроил облом. Сунул в камеру-одиночку. Там шконка и «параша», больше ничего не помещается. От сырости дыхание заклинивает. Даже в жаркий день там колотун. Жратва – хлеб с кипятком и раз в неделю баланда. На том все! Он две недели терпел, потом взвыл, взмолился. А то ведь ему, козлу, западло было со мною, ментом, разговаривать. Ну, я ему и доказал, кто есть кто! Он в той одиночке еще тогда чуть не свихнулся, не привычен к одиночеству. Посмотрю, сколько времени теперь выдержит. Знаю, что его фартовая свора бучу вздумает поднять, чтоб освободили пахана. Но этих, которые теперь остались в бараке, охрана шутя сломает и погасит.

–  Я тоже сегодня перегавкался с бабьем. На кухне и в столовой – грязь, а бабы сидят, базарят целой сворой. Они, видите ли, устали! Ну, и пообещал всех разогнать по цехам. Там им не до трепа будет, весь жир сгонят!

–   Какой там жир? Вы видели посудомойщицу на кухне? Она тоньше тени. Я как увидел ее, подумал, что с привидением встретился,– тряхнул головой Егор.

–   Она желтуху перенесла. Врач кое-как выходил, потом какую-то кишечную палочку нашла. Три месяца в лежку отвалялась. Думали, что помрет. Надежды не оставалось. Хотели домой отправить, а она понемногу отдышалась. Вставать стала и скорее на работу Вот именно она ни за что осуждена,– вздохнул Касьянов.

–   Это не наше дело! Федя, закон – забота прокуратуры. Не ищи на свою шею врагов,– заметил Соколов и добавил,– судья свой приговор всеми силами начнет отстаивать, а под тебя – копать. Разносить грязные слухи. Успокойся, не дергайся. Чем меньше засвечиваешься у начальства, тем спокойнее и дольше работаешь. Оно и до пенсии недолго осталось. А там уедешь на материк, на солнце...

–   Мне некуда ехать, никого нет на материке. Отправляться в никуда и начинать все заново в моем возрасте – просто глупо. Останусь тут, на Сахалине. Здесь у меня друзья, моя семья. Тут столько лет прожито.

–   Федь, а разве у жены нет родни на материке?

–   Имеются, но у меня здесь свои родственники, друзья. Я не брошу их одинокими. Сколько лет вместе – все нормально. Разлучаться не хочу.

–   А я как только получу пенсию – мигом улечу со своими с Сахалина. Сын говорит, что если ему у бабки понравится, он останется у нее уже теперь. Оно и понятно, все двоюродные зовут приехать поскорее. Сманивают пацана компьютерами, всякой новой техникой, о которой он и не слышал. А наш и разинул рот, размечтался.

–   Ладно, мужики, уха готова! – позвали ребята поближе к чугуну.

Егор впервые ел уху-тройчатку, да еще у костра! Может, подсвеченная луною ночь и легкий дым от костра навеяли свое, но именно эта уха так и осталась в памяти самой вкусной за всю жизнь.

–   Я ж на Сахалин пацаном приехал вместе с матерью и сестрой. По вербовке. Тут в Поронайске, да и в других городах, люди в фанзах жили. Это такие дома круглые, без углов. Обитали в них большие корейские семьи. Детей у них – тьма, все – на одно лицо, узкоглазые. Все с косичками, в одинаковых широких штанах и рубахах, на ногах калоши. На два пальца надевались. Ну, коль все в доме с косичками, мы и считали их бабами. Только однажды пригляделся, и смех взял. Сзади коса болтается, а впереди – бороденка, жидкая, потрепанная. Я и спроси, кто есть этот человек? Если мужик, почему у него коса? А если баба, откуда борода взялась? Корейцы объяснили, что косы их мужики носили всегда, и чем уважаемее человек, тем длиннее коса. Но суть не в том, нам подросткам трудно было отличать корейских девочек от ребят, потому что у их мужиков борода поздно появляется. Ну, а своих, русских, тогда мало было. А мы, понятное дело, растем, уже к девкам нас потянуло, на знакомства. Сколько осечек познали! Случалось, бежишь полгорода за нею. Она такая гибкая, стройная, а живет на окраине. Заскакиваешь вперед, протягиваешь руку для знакомства, а она хохочет до слез и жестами объясняет, что вовсе не девка, пацан он, Я вот так дважды опозорился, потом решил свою русскую дождаться и нашел. Уже сколько лет вместе живем, со счету сбился,– вспомнил Касьянов.

–  А мы за девками на речке и в бане подглядывали. Лет по пятнадцать было, не больше. Выследили, когда большие девки мыться пойдут, и шасть к окнам, к дыркам в стенах и в двери. Девчата, ничего не подозревая, разделись и моются. Мы на них во все глаза вылупились: на груди, задницы, ноги. Аж визжим от восторга. И кто-то из девчат услышал, глянул в окно, а там полдеревни пацанов повисло. Выскочили девки и за нами. Мы бегом от них, но не всем сбежать удалось. Мне всю задницу исстегали крапивой за любопытство. Другим тоже нелегко пришлось. Зато на речке вся деревня мылась – глазей, сколько хочешь! Но так неинтересно. Вот когда запрещают, тогда разбирает любопытство и азарт. Меня за это чаще других колотили. С детства называли кобелем. Хотя я тогда еще непорочным был!—признался Соколов.

–  Во сколько лет мужиком стал? – спросил Касьянов.

–  Где-то в шестнадцать...

–  Это нормально. Не поспешил и не опоздал.

–  Так уж случилось. Оба не сдержались, потом много лет не виделись. А встретились – уже оба семейные. У нее—дети, и у меня, но ее, первую, и теперь помню! – признался Соколов.

–   Все первых помнят. Только по-разному. Я тоже ту телку с танцплощадки увел. И сразу – в кусты. Про любовь чирикал, она мне вправду понравилась. Ну, а когда дело было сделано, и мы встали из-под куста, она лапку протянула. Я вылупился, не поняв, и слышу: «А деньги? Гони полтинник, урод!» Я чуть не рехнулся. Денег у меня, конечно, не было. Я стал лопотать, что скоро отдам. Но где б их взял? Она спокойно указала на часы, но они были отцовскими. Я вцепился в них клещом, без разрешения их взял. Не сразу заметил двоих верзил. Они не только часы с меня сняли, но и уделали так, что на танцы с год не появлялся, а уж девок в кусты знакомиться года три не водил,– выдохнул Касьянов под общий смех.

–   И все ж любим мы их! Вон моя подруга вернется домой с работы, усталая, разбитая, я не жду, когда мне пожрать поставит, сам соображаю. Накрою на стол, чтоб спокойно поели. Сын помогает. Потом посуду уберу, помою. Сделаю ей ванну, даже кофе поставлю на табуретке. Жена после этого на меня голубкой смотрит. Я халат ей принесу, тапочки и никогда на ночь не говорю о своей работе. Пусть спокойно спит, не вскакивает в ужасе среди ночи,– говорил Соколов.

–   Вас – всего трое, а вот у меня – теща. Чуть припоздал с работы, подходит и обнюхивает: «Небось, опять ужрался, прохвост корявый? Не иначе, как в кабаке застрял? Там душу отводил со всякой шелупенью?» Мало того, по карманам взялась шмонать! Ну, терпел, сколько мог. Потом бабе своей сказал, мол, либо я, либо ее маман! Достала старая до самых печенок! А жена мне в ответ: «Чего бухтишь? Не выставлю ж родную мамку на улицу? Стерпись как-нибудь». Долго мучился с тещей, а потом придумал. Упросил, умолил Александра Ивановича, и он согласился. Привез тещу в зону жир протрясти и мигом привел на кухню. Она тридцать лет поваром в городской столовой работала. А у нас повара путевого не было. Мне уж не до ее зарплаты, не из выгоды. Ведь как вышла теща на пенсию, сущей змеей стала, никому дышать не давала. Я ее решил проучить,– признался Володя, приехавший с Соколовым. В зоне он работал старшим охраны.– Короче, привел на кухню. Александр Иванович сказал, что поручает ей кормить людей. Мол, помощники будут, но весь спрос с нее. Мы разошлись по своим местам. Она осталась с подсобниками. Когда время пошло к обеду, у меня ноги задрожали, не хотели в столовую сворачивать. Но любопытство побороло страх. Дай, думаю, гляну, как наши мужики плюх ей наваляют за подлый норов и грязный язык. Ну, подхожу, слышу на кухне базар, кто-то кого-то к «маме» посылает. Хотел заглянуть, с чего разборка? Тут на меня подсобник из кухни вылетел кверху мослами. Чуть с «катушек» не сшиб. Хорошо, что успел отскочить во время. Я вошел, а теща на меня с каталкой в ее рост. Думала, выкинутый успел встать, и орет так, что баки на плите подпрыгивают: «Я тебе, рыло неумытое, покажу, как грязными лапами из кастрюли мясо таскать! Яйцы вырву на глазунью! Кот облезлый! Живо шмыгай в хлеборезку, покуда жив!» Мама родная! Двое других зэков с фингалами в углы забились, вылезти боятся. Я спросил их, что случилось? Они в ответ: «Убери от нас эту ходячую «парашу». Ей не в столовой, овчаркой в погоне пахать. Она душу с нас выпустит. Тут же до воли недолго осталось. Пощади! Защити!» Зэки взмолились. Теща услышала, что на нее бочку покатили, тут же подскочила: «Жалитесь, козлы? А кто пять пачек чаю у меня из-под рук увел? Кто мясо жрал за кухней? Кто масло и сгущенку в очистки затырил? Думаете, что слепая? Мне эти штучки давно знакомы. На воле и в неволе все ворюги одинаковы! Говорила иль нет, чтоб дождались, покуда все люди поедят? Повара всегда последними к столу садятся и жрут, что осталось! Так было завсегда! И это правило никто не изменит. А будете вякать – обоих в котел как суповый набор всуну! Пока зэки разберутся, уже ваши пуговки переварятся. Чтоб не орали, черпаком поглажу пройдох!» – подняла громадный половник и погрозила всем. «Может, ты и права, но руки распускать не стоит. Не имеешь на то оснований!» – хотел урезонить тещу. Она встала, руки – в боки и будто плюнула в рожу мне: «Вали отсель, хорек безмозглый, чтоб духу твоего не было. У меня свой начальник имеется. А ты тут кто?» И это при зэках! Во, зараза! Правда, вечером извинялась. А толку? Мужики надо мной долго подтрунивали. А теща в конце недели взвыла от усталости. Но я ей в ответ: «И я вкалываю не меньше. Чего хлюпаешь? Помнишь, как меня обнюхивала и шмонала? Вот теперь саму себя обыщи! Обидно? А как я дышал и терпел? Нечего сопли распускать. Сама не жалела никого, теперь и тебя некому понять. Радей для семьи, хоть какую-то копейку заработаешь!» Она аж опешила. Я ждал истерику, но теща закусила губу и перестала ныть. Молча ездила на работу. Потом втягиваться стала.

–   Но помощников меняла чаще, чем халаты,– встрял Соколов.

–   Она и меня давно сменила б, но подходящего не приглядела,– отмахнулся Владимир.

–  А помнишь, как она пахана обрубила, когда тот велел ей носить ему жратву в барак? – рассмеялся Соколов.

–   Как не помнить! Но он не знал, на кого наехал. Теща ни перед кем не «шестерила». Тут же «махровый» ворюга вздумал из нее прислугу себе слепить! Ох, и не повезло ему!

–  А как теща отмылилась? – спросил Егор.

–   Каталкой по башке со всего маху. И матом! Да таким, что у зэков от удивления пар из ушей стебанул. Во все дыры пахану напихала и пообещала его в кухонные рабочие на следующую неделю взять, но... пахан есть пахан. Решил проучить повариху за дерзость, неуважение. Уж чего только не подстраивали ей зэки. Однако, отвечать самим приходилось за всякую шкоду. Было, в «шизо» влетали вместе с паханом. Другие боялись. Ведь пакостить повару, значит, гадить зэкам, поэтому отказывались теще паскудничать. А пахану обидно. Подослал лично к ней двоих фартовых, но мои охранники вовремя приметили. Выбили их из кухни. Теща осторожнее стала. И все ж пахан свое слово сдержал. Уж не знаю, кто именно, но пробили бабе камнем голову. Приличный булыжник! Откуда взялся – никто не видел. Думали, не выживет. Три дня была без сознания, но обошлось, на то она и теща! Тут и я стал уговаривать оставить работу, да не переломил. Едва оклемалась и тут же возникла в зоне.

–  К тебе она как? – поинтересовался Касьянов.

–   За человека держит. На выходных оладьями балует, блинами. Базар не открывает. Не волокет, не катит всякую гнусь. И с соседками не перемывает кости, некогда стало. Теперь, слышу, своей подружке вечером зудит: «Нынче как заново народилась. На хорошем месте устроилась, и люди уважают. Никто не жалуется на готовку. Все до единого говорят «спасибо». Руки мне готовы целовать, одна беда – не дотянутся».

–   Примирились?

–   Ну, да! Ей не до меня стало. С работы возвращаемся, теща мигом в койку, да как даст храпака. Барак зэков перед нею – детский сад.

–  С паханом ладит?

–   Свои его достали. А уж за что, так и не раскололись. Как ни трясли, не сказали за что угробили. Кто именно, тоже не проговорились, хотя разборка была крутой. Пока охрана подоспела, пахан в жмуры свалил. На нем много отметин осталось: ножи и финки, шила и доски с гвоздями. Оно и кулаков, и сапог не жалели. Вломили напоследок знатно, на том свете будет помнить,– доел уху Соколов.

–   Теща теперь успокоилась совсем. А дома, когда на меня жена бухтеть начинает, старая вступается. Я теперь в отменных мужиках канаю, в самых надежных и честных. Аж самому не верится, как в такие пролез? Теперь дошло, самое главное – втереться в тещины любимчики, об остальном уже можно не думать и не беспокоиться. А бабам много не надо. Не обижать и защитить вовремя. Где-то свое плечо подставить, доброе слово сказать. Потом за эти мелочи сторицей получишь,– умолк Владимир.

–   Мужики! Гляньте, какая лунная дорожка к берегу прижалась! Красотища!

–   А кто там на реке плещется?

–   Медведь на рыбалку пришел. Тоже ухи захотелось. Я пошел миску помыть, он тут рядом расположился. Конечно, услышал, но не оглянулся. Свой улов на берег выкидывает. Опытный,– сказал Соколов.

–  Давай, ребята, по маленькой!—достал Касьянов бутылку водки из рюкзака.

Егор вторую поставил рядом.

–   Надо картошку испечь. Углей много,– спохватился Володя.

–   Тряхни там мой «сидор», жратвы хватит! – указал на рюкзак Соколов.

Касьянов и Александр Иванович ставили палатку. Крепили ее надежно.

–   Порядок! – заглянул внутрь Федор Дмитриевич и пошел к костру, где ребята уже все приготовили.– Давай, мужики, за нас! За всех живых! —поднял свой стакан Касьянов и, чокнувшись с Егором, обронил,– до дна...

Платонов выпил, давясь и морщась. С каким бы удовольствием он выплюнул бы водку, но знал, его не поймут, осудят и больше никогда не возьмут с собой. Он стал есть, чтобы хоть как-то задавить вкус и запах водки. Она обожгла горло, перехватила дыхание.

–   Егор, чего перхаешь? Давай еще выпьем! – услышал совсем рядом.

–   Нет, только ни это! Не могу. Может, потом,– отодвинулся от костра.

–  Ты откинься на траву, сразу легче будет. Наверное, впервые водку выпил?

–  Да,– ответил еле слышно.

–  Тебе теперь в море окунуться не мешало б, но не пустим. Ложись у костра. Мигом хмель из тебя вытряхнет,– советовал Касьянов.

Егор лег на траву, стал смотреть в звездное небо. Глаза вскоре закрылись, и Платонов вмиг оказался в женской зоне.

...Он бежит вместе с охраной. Куда? Зачем? Но Егору никто не отвечает. Платонова втолкнули в женскую баню. Вон бабка Уля, прикрывшись веником, грозит корявым пальцем и шипит змеей, плюясь слюною через просветы в зубах:

–  Ты, ососок собачий, чего сюда возник? На бабью голь поглядеть? Эх-х, бесстыжий! Иль вовсе безмозговый и никакого пределу? Ужо доберуся до тебя! Отпишу заявление главному лягавому Поронайска. Пусть он с тобой разборку устроит!

–   Не слушай старуху, Егорушка! На меня погляди, красавчик! Я еще не завяла и сумею вдоволь тебя порадовать,– жмется, обнимает Платонова Серафима. Горячие губы скользят по лицу. Она обнимает человека, а он пытается выскользнуть, и удалось.

О, сколько красивых женщин собралось в бане. Они приветливо улыбаются, зовут, не пытаются прятаться. Лиля, посудомойщица, даже рядом с собой приглашает мыться.

А вот и Вера с Динкой, сотрудницы спецчасти, хохочут, зовут:

–   Егорка, валяй к нам! И отмоем, и отпарим, и обсушим!

–  Чего убегаешь? Иль голых баб не видел никогда?

–   Попался? Ну, то-то! Теперь никуда не сбежишь от меня! – схватила за локоть женщина, дернула к себе, и Егор узнал Катю, ту самую, из юности, которая сказала о беременности, а вскоре исчезла из города.– Подлец! Козел! – словно в лицо плюет девка, а он отвернуться не в силах.

–   Сокол наш! Красавец! Иди к нам! Да плюнь на эту швабру,– тянут руки другие бабы, вырывают Егора, нахально волокут к себе.

А вот и Тамара. Как она оказалась в зоне? За что?

–   Егор, прости меня! – закрывается шайкой.

Но только хотел протиснуться к ней, кто-то грубо оттолкнул на скользкую лавку.

Он не удержался и закричал:

–   Тамара, не уходи! Я сейчас.

Но какая-то баба, набрав полный таз воды, вылила его на Платонова. Тот мигом проснулся. Огляделся: вокруг хохочущие люди.

–   Повезло тебе, что твоей тещи не было здесь!

–   А что я утворил?

–   Всех баб своих вспомнил поименно!

–   И каждую звал ласточкой, розочкой, козочкой. Всяких комплиментов полные пазухи напихал!

–   Вот вам и скромняга-одиночка! Погоди, Федь! Он еще освоится у тебя! Дай время. Пороху хватает, да смелости маловато! – хохотал Соколов.

–   Ну, и орал ты, дружок! И Катю, и Томку, и Симку,– всех вспомнил! Достали они тебя и во сне. Не иначе как на дискотеку в стардом попал? Иль на девичник в психушку?

–   Кой там! В вендиспансер на сексмарафон,– хохотал Владимир.

–   В баню угодил во сне. В нашу, женскую! Чуть не сдвинулся! Меня на куски разрывать стали. Ох, и вовремя разбудили.

Соколов вдруг сделал всем знак замолчать и вслушался в тишину ночи.

–   Иринка едет! Что-то стряслось. Давайте, мужики, быстро собираться,– мигом протрезвел Александр Иванович, спешно закидывая в рюкзак миски, ложки, чугун.

–   Да никого нет! Показалось!

–  А тебе уши заложили шайками в бане,– отмахнулся Соколов, и в это время из-за кустов сверкнули лучи света от автомобильных фар. Еще через минуту Ирина выехала на поляну, развернулась, выскочила, хлопнув дверью.

–   Ну, что там стряслось? – подошел Касьянов.

–  А ничего! Мамка велела вам передать еду Вот и все. На зоне тихо. И ваши спят,– повернулась к Соколову.– Помогите жратву вытащить. Там горячая картошка!

–  Опять в портянки замотала? В дедовские? – подначивал Федор Дмитриевич.

–  Чтоб тебя черти веселили всю ночь! Я думал, на зоне беда, коль мчишься к нам! – злился Соколов.

–   Возьмите молоко, а вот тут сметана и вареные яйца, редиска, да хлеб не забудьте.

–   Иди уж поешь! Как раз миска ухи осталась!

–   Нет, я картошки наелась. Мамка молодой накопала, с укропом сделала. И вам такую привезла.