Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

–   Красиво получилось! – погладил Егор зверя. Тот вдруг зарычал, закрутил головой.

–   Вот тут уж сын руку приложил. Он – технарь, человек с выдумкой, оживил мишку. Вставил ему внутрь железячки, медведь забавнее стал. Улучшил мальчишка,– сказал человек не без гордости.

–   Как это здорово, когда вместе с сыном создали такое чудо! – восторгался Платонов.

–  Да, я на своего мальчишку не жалуюсь,– согласился Соколов и, словно что-то вспомнив, понурился.

–   Саш, что случилось? Чего темнеешь?

–  Лучше не спрашивай. Сегодня о таком говорить неохота! – отмахнулся вяло.

–   Будет тебе! Поделись, самому станет легче,– настаивал Платонов.

–   Не будет, да и тебе горько придется,– выдохнул Соколов.

–   Опять Ромка?

Александр Иванович кивнул головой:

–   Угадал.

–   Опять бастует?

–   Хуже!

–   Зэки его прижучили? Зажали яйца в дверях? – спросил Егор.

–   Еще хуже!

–   Убили? – насторожился Платонов.

–   В больничке он, концы отдает. Поножовщину учинил в бараке. Со своей шпаной вечером разборку устроил. Ну, и нарвался. Наехали на него всей бригадой. Хотели просто вломить, а этот отморозок откуда– то финач достал и пырнул двоих из работяг. Тут и закрутилось... Мужики тоже не без зубов оказались. Шила, спицы, ножи вытащили и пошли на Ромку. За него шпана стенкой встала, тут и началось побоище, пока охрана не ворвалась. Вломили дубинками всем. Никого не обделили вниманием. Конечно, твоему круче всех досталось. Он – зачинщик! Кто его жалеть будет?

–   Он умер? – спросил Егор.

–   Я уезжал, Ромка дышал. Врач сказал, что перевозить в городскую больницу нельзя, не выдержит. Сам попытается вернуть к жизни, но надежд, как сказал, мало.

–   Ромка в сознании?

–   Его здорово достали зэки. Большая потеря крови. Доктор мигом уложил под капельницу. Как будет дальше, не знаю. Но и шпана двоих уложила. Даром им такое не сойдет. Придется в другой барак переселять, если выживет, вместе со всей его кодлой. Те тоже еле на ногах держатся.

–   Из-за чего разборка была? – спросил Егор.

–  Хрен их знает! Я не спрашивал. Да и ответить пока некому,– отмахнулся начальник мужской зоны.– Полудурок! Не может жить спокойно. Куда его ни пошли, без приключений не обходится. И без работы оставлять нельзя. Не проживет и трех лет, если на шконке валяться станет. Атрофируется все, разучится двигаться, а что дальше?

–   К чему такому здоровье, если кроме зоны в этой жизни ничего не увидит? Может, оно и лучше для него, если меньше проживет? – обронил Егор.

–   Он, когда я пришел, мать звал. Так тихо, еле слышно, и слезы по лицу текли. Видно, на последнем был. Доктор сказал, что перед самой смертью даже озверелые вдруг разом прозревают. Но поздно...

–   Ромка, как думаю, и в могиле ничего не поймет,– не согласился Платонов.

–   Ладно, пусть простится ему. Может, мы говорим уже о покойнике, а мертвый уже не преступник...

–   Ничего себе! Иль ты забыл о Медведе?

–   Как можно? Хотя все! Выбил его из меня старик Кондрат.

–   Как он там? – поинтересовался Егор.

–   Где? Дед давно от нас ушел.

–   Куда?

–   Я ему стардом предлагал, он не согласился. К себе домой воротился. В родной дом, под свою крышу. Я его уже несколько раз навещал, харчишек, дров подвез. У старика из дома все бомжи повытащили. Раскладушку Кондрату дал, матрац и подушку, а вчера одеялко подкинул. Жена попросила из списанного постельного белья кое-что в больнице, ну, выбрали поцелее, тоже отвез.

–   Что ж мне не сказал?

–   К нему не опоздаешь. Захочешь, всегда навестишь.

–   Старым он стал совсем,– вздыхал Платонов.

–   Я бы не сказал. Вчера у него целую старушечью банду застал. И все при деле, каждую загрузил наш мухомор. Смотрю, изба Кондрата уже помыта, побелена. Не только внутри, но и снаружи. Окна в занавесках, стол под скатертью. Две бабки у печки возятся, одна – у корыта, еще двое штопают и гладят дедову одежду. Самая шустрая Кондрата за столом потчует. А во дворе трое стариков порядок наводят. В доме уже крышу починили, покрыли рубероидом. В сенцах щели позабивали, оббили дверь оленьими шкурами, в самом дворе подмели начисто. Дрова, которые я привез, сложили в поленницу. И крыльцо успели починить. Когда я с ними заговорил, узнал, что собираются они баньку Кондрату наладить. Говорили, недели за две управятся. Я спросил, чем могу помочь? Они смеются, мол, пореже тут шастай! Не буди память. Она у Кондрата, мол, и без тебя больная! Я спросил их кем они доводятся деду? Знаешь, что ответили: «Сродственники его». Ну, я им не поверил. Они пояснили: «Кто ближе родни? Соседи. Вот мы и есть такие. Со всей улицы – тимуровцы. Не дадим Кондрату пропасть. На что свет коптим, коль таких как он в стардом увозить вознамерились? Не человечья это забота, а издевательство». И старухи вокруг деда не шипят, не жужжат, голубками воркуют. Всего отмыли, обстирали, причесали. Он нынче соколом смотрится. Смеяться научился заново. Другой жизнью зажил. Вот тебе и дед! Дело выходит не в возрасте. Вот он из тюрьмы пришел, а люди его всегда помнили. Я еще удивлялся Кондрату, как ни приду, кто-то возле него крутится, что-то делают, помогают. А оно вот так и получилось: старика осудили, но люди с тем не согласились. Никто не поверил в виновность деда.

–   Мы тоже не верили,– перебил Егор.

–   Меня одна бабулька там насмешила. Подала деду пельмени и говорит: «Ешь, милок, все ж домашние. В тюрьме ими, поди, не часто кормили тебя?». Так и подумал я: «А кто для него стараться стал бы? Порою месяцами не интересовались, живой ли он?».

–   Александр Иванович!—донесся голос водителя со двора.

Едва Соколов выглянул, тот же голос отрапортовал:

–   Продукты получены по списку! Машина загружена, можем ехать на причал!

–   Бегу! – крикнул Соколов и, наспех попрощавшись с Егором, выскочил из кабинета.

Вечером, когда Платонов вернулся домой, ему позвонил Александр Иванович:

–   Слышь, Егор, жив Ромка! Дышит. Я сам видел. Он даже глаза приоткрывал. Но пока к нему нельзя. Слабый! На глюкозе сидит. Под капельницей канает. Врач говорит, что он живучий как сам дьявол! Так что не беспокойся! Я тебе буду позванивать и скажу, когда можно его навестить. Он в том состоянии, что легко поддастся ломке. Главное, дать ему вовремя тепло в душу, чтоб не одичал и не озверел этот человечек...

–   Ну, что? В начальники зоны тебя проталкивают? А не боишься? Это ж злей, чем начальник милиции! Того весь город боится. Знаешь, как его в городе прозывают? Нет? А я слыхала: Фантомасом его кличут. Говорят, что он еще хуже того лысого змея! А чем хуже – не знаю, не слышала. Выходит, либо боятся сказать, либо брешут. А как тебя прозовут? – задумчиво глянула теща на Егора.– Ты у нас не старый,– сказала тихо.

–   И не лысый!—добавил Егор.

–   Одно плохо: сиротой маешься.

–   Может, Тамара вернется?

–   Ты все ждешь ее, сынок? – подошла женщина к зятю.– Прости меня за глупую дочь. Ну, если б могла образумить дуреху! Так ведь не получится. Далеко она и не вернется к нам.

–   Почему, мам?

–   Ей нужен такой, чтоб в ежовых рукавицах держал бы ее! Вот так , как этот, с которым теперь мается. Чуть не послушалась, он ей крокодила в дом приволокет или кого похуже. Попробуй пасть отвори, тот змей вместе с пастью проглотит, и закрыть ее не успеешь. А главное, тот обормот, мужик, даже отвечать не будет. Не он же Томку проглотит. Но та, зная норов, конечно, боится и характер свой под юбку прячет, не высовывает. Куда теперь ей деваться? Бежать и некуда, и стыдно. А ты тихий и добрый, потому она над тобой верховодила. Нельзя позволять бабе на шею себе садиться. Чуть козлить начала, отлупить стоило. А то сам не бил, и мне не дозволял. Уж я б ей накрутила хвост! Увидела б она и кино, и театры! Бесстыжая баба! И ты—лапоть бесхарактерный! – бранилась теща, забыв о дне рождения.

Он показался Егору очень коротким и насыщенным на всякие события.

Сдав дела Нине Михайловне, Егор перешел в другой кабинет и взялся за новую для него работу. Его предшественник, тихий, спокойный человек, проработал на своем месте много лет. Он никогда ни на кого не кричал, никто не видел его смеющимся. Может, потому ушел на пенсию без единой сединки и морщинки, не оставив в зоне ни друзей, ни врагов, ни памяти. Уходя из кабинета, он остановился в дверях и сказал Егору:

–   Знаете, Платонов, я жил и работал все годы, придерживаясь одного мудрого высказывания: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Вам то же самое советую. Да! Нет у меня ни благодарностей, ни наград! Зато ни выговоров, ни предупреждений не знал. Уезжаю на материк налегке, без груза памяти, зато с хорошим здоровьем и приличной пенсией. В этой системе сохраниться мудрено, но Вы постарайтесь.

Егор забыл напутствие предшественника, как только за ним закрылась дверь.

Вскоре сутки показались короткими, а рабочий день безразмерным. Он частенько ночевал в своем кабинете, прижавшись к спинке старого скрипучего дивана. Об удобствах и радостях жизни давно забыл.

С самого раннего утра он проверял работу кухни, пекарни. Осматривал посты охраны, навещал даже псарню. Забегал в больничку, потом шел в цехи, смотрел, все ли там в порядке, нет ли сбоев, неполадок. Затем шел в гараж, потом – в котельную. Всюду нужно было успеть. Не забывал проверить состояние бараков, как дежурят дневальные. Конечно, не обходилось без казусов.

Вот так решил заглянуть на склад. Хотел проверить, как хранится в нем готовая одежда, обмундирование, пошитое здесь, в зоне.

Только взялся за ручку двери, почувствовал мгновенную боль в заднице. Поневоле заорал. Когда оглянулся, увидел здоровенную овчарку, вцепившуюся в него всеми клыками.

Платонов забыл, что сам отдал распоряжение охране отпускать собак на свободное дежурство вокруг вещевых и продовольственных складов.

Решил как-то проверить состояние бани. Точно знал, что в этот день никто там не моется. Зэчки последнего, шестого барака, помылись вчера, а нынче там пусто.

Едва открыл дверь, увидел свору голых баб. Они сидели помытые, разомлевшие, с наслаждением пили чай в предбаннике.

–   Ой, девки, хахалек!—услышал Егор.

–   И впрямь мужик!

–   Давай его сюда, покуда теплый!

Платонов захлопнул дверь, поспешил повернуть обратно, но голозадая свора, выдавившись из бани, мигом нагнала, схватила за руки, за ноги и вернула в баню под хохот:

–  Девки, щупайте вдоволь! Мужик он или говно? – предлагала рыжая сдобная деваха.

–   Чу тискать? Вытряхивай из тряпья! В натуре увидим, козел или мужик попался!

–  Девчата, отпустите! Я ж на работе! Не смейте раздевать! – ухватился за брюки, но не удержал.– Прекратите безобразие! Я не потерплю такое отношение к себе! – но чьи-то губы закрыли рот.

Егор чувствовал руки, нещадно сдирающие с него одежду

Рыженькая пухленькая бабенка впилась в Егора всем телом. Она завалилась на него голая и ерзала, не стыдясь никого.

–   Ну, что ж ты, родной? Иль неграмотный ни разу? Че лежишь как дохлый? Иль поясок тебе изобразить? – сочувствовали бабы вокруг.

–   Твари бесстыжие! – сбросил с себя девку, изловчившись, начал одеваться.

Но бабы снова потащили на лавку. На Егора хотела взгромоздиться гигантская женщина. Она уже начала примеряться, как ей лучше лечь. Необъемная ее грудь упала на лицо человеку и закрыла его так, что дышать стало нечем. Он пробовал вырваться, но куда там! С десяток баб вцепились в тело словно клещами.

–   Отпустите,– еле выдохнул Платонов.

И в это время в баню ворвалась охрана. Егор мигом оделся, тут же выскочил наружу, забыв, зачем сюда приходил. О случившемся рассказал Касьянову.

Тот, улыбаясь, объяснил:

–   Егор, ты сам виноват!

–   В чем? – изумился человек.

–   Повод дал бабам! Ведь я хожу и в цехи, бываю в бараках, на кухне и в столовой, никто ко мне не лез и не полезет. А знаешь, почему? Ты, увидев женщину, невольно шаришь по ней взглядом. Бабы это видят и реагируют однозначно. Если заинтересовался, надо тебя завалить. В тебе такое осталось еще от молодости. И бабам эдакие нравятся. Я ни одну не разглядываю, прохожу равнодушно. Ни одна искра из меня не выскочит. Они замечают холод, безразличие и не лезут. Дошло? А у тебя огни в глазах скачут. Это ж счастье, что охрана успела вырвать тебя. Ну, помнишь хоть одну из напавших?

–   Всех помню,– покраснел Егор.

–   Как накажем? В «шизо»?

–   Нет, не надо! – вспомнилась рыженькая Наташка. Ох, как прижалась она к нему. Окажись наедине с нею, трудно было бы поручиться за себя. Она такая... Даже от воспоминаний становится не по себе.

–   Говоришь, не нужно наказывать? Но ведь они глумились над тобой!

–   Нет, нельзя врать. Вовсе не глумились.

–  А что ж было? Тебя изнасиловали? – открыл рот Касьянов.

–   Федор Дмитриевич, я прожил с Тамарой прилично. Никогда не изменял ей и вообще осуждал побочные связи. Но даю слово, что за все годы жизни с женой я не получил и десятой доли от сегодняшнего!

–   Это как понять? – поперхнулся Касьянов.

–   Меня всего обцеловали, с ног до макушки. Гладили так нежно, бережно, а Наташка... готова была слиться со мной воедино. У нее такая нежная бархатистая кожа! А как она целуется! О-о-о, если б не было зэчек... Только это и сдержало, но как трудно далось! – признался Платонов.

Нет, он не стал наказывать женщин. Решил воспользоваться советом Касьянова, натягивал с утра на лицо маску равнодушия. Это помогло. Но где-то через месяц пришел в прачечную. Там работала Наташка. Она увидела Платонова, мигом повисла на шее. Целовала, гладила плечи, голову молча, без слов. Прижалась так плотно, что Егор поневоле ощутил ее всю.

–   Наташа, нельзя, не надо. Слышишь? – отрывал от себя женщину.

Но та завела его в укромный, самый темный угол. Ее руки гладили его тело. Она не спрашивала ни о чем. Женщина ласкала так, что Егор начал терять контроль над собой. Он уже расслабился, стал отвечать на ее поцелуи. Обнял Наташку, еще миг и... Платонов спохватился. Выскочил из объятий, застегнулся на все пуговицы и вскоре вернулся в кабинет, переведя дух, пообещал себе, что никогда больше не придет в прачечную один.

Бывало вместе с охраной проверяли перед отбоем, чем заняты женщины в бараках. Егора звали к столу для разговора, предлагали чай. Случалось, подсаживался. Такие беседы затягивались допоздна, но давали много полезной информации.

Только за первое полугодие по ходатайствам Платонова прокуратура города провела несколько проверок уголовных дел и по десятку из них были отменены обвинительные приговоры.

Под освобождение попала и Наташка. Она работала звероводом на норковой ферме и ухаживала за самой ценной породой – голубой норкой. Когда в конце месяца обсчитали полное количество пушняка, у Наташки выявили большую недостачу норок. Ее осудили, хотя обыск на дому показал, что не было в доме шкурок, не имела женщина денег на вкладах. А тут одна из звероводов приметила шкоду за сторожем, тот кормил двух своих овчарок тушками норок. Проследили за ним и поймали что называется за руку. Когда его тряхнули, во всем признался. Сказал, кому и почем сбывал пушняк, где спрятал мех, готовый к продаже, сколько заработал. Когда спросили, почему именно у Натальи столько норок украл, ответил простодушно: «Да потому что за них дороже платили».

«Теперь она свободна! Спецчасть готовит документы к освобождению. А Наташка еще ни о чем не догадывается. Надо послать сотрудницу спецчасти, чтобы обрадовала женщину. А может, самому сказать ей? – мелькает шальная мысль.– Теперь уже не зэчка! – улыбается человек.– Пока находится в зоне – заключенная,– услышал Платонов внутренний голос и мигом сник.– Не мое это дело! Пусть спецотдел побеспокоится»,– решил Егор и приказал себе не думать о Наталье.

Но в зябкой темноте кабинета, среди глухой ночи, во сне руки и губы женщины еще долго не давали покоя и поднимали с дивана, хотя женщина уже давно была на воле. Она работала и жила по прежнему адресу. Платонов не интересовался и не искал ее, лишь где-то глубоко внутри все еще жила память о самых нежных и ласковых руках, о горячих губах, бархатной коже женщины. «Как она обнимала! Как прижималась к нему! Как ни одна другая хотела его!» – скулит, плачет сверчок обманутого ожидания.

«Она, конечно, забыла. Нашла другого! Кто я для нее? Ну, нахлынуло на бабу! Так и понятно, молодая, природа, соскучившаяся по мужику, свое потребовала. Теперь уж не посмотрела б в мою сторону...»,– внимание отвлек телефонный звонок:

–   Что? За продукцией приехали машины? Из войсковой части? Давайте их ко второму складу, но сначала спецотдел пусть проверит документы, и финансист посмотрит оплату продукции. Без того погрузку не начинать! ...И что с того, что три машины? Хоть десять! Как сказал, так сделайте,– ответил начальнику охраны.

Через полчаса все машины стояли под погрузкой. Молодые зэчки глазели на солдат. Двое или трое даже шутками обменялись, но не задержались надолго. И солдаты, загрузив машины обмундированием, выехали из зоны. Въехав на баржу, благополучно добрались до причала.

Склад почти опустел. Правда, другие были забиты до отказа. В течение недели и они опустеют, уже пришли заявки, поступила предоплата. Швеи в цехах получают хорошие деньги и не спешат покидать цех. Иные просят оставить их на вторую смену.

–   Разрешите, гражданин начальник! Мне деньги дозарезу нужны. Дома больной муж и двое детей. Помочь им надо! Иначе беда, голодать станут! – плакала Галина.

–   Идите на ужин, затем отдыхать! Семье нужна здоровая мать! Тогда все сможете! Зачем из последних сил надрываться?

–   Я не устала!

–   Идите в столовую, на ужин! Распорядок и режим для всех одинаковы!

Егор наблюдает, как бригадиры проверяют качество пошива брюк и курток. Глаз наметан, видит все сразу. Вот и теперь. Отложила из партии одну куртку, подошла к швее, что-то коротко сказала, погрозила зэчке кулаком и пошла по ряду, внимательно присматриваясь к работе каждой.

Платонов хорошо знал, бригадиров проверять – только время терять. Не приведись, обнаружится брак в работе, вся бригада поплатится рублем, срежется оплата готового обмундирования. Кому такое нужно? Вот и следят сами друг за другом, чтоб исключить даже малейшую оплошность.

Едва успевают машины привозить материал в зону. Его тоже проверяют на целостность, срок изготовления, не залежался, не погнил ли, не отсырел ли на складе?

Не меньше работы и на продовольственных складах. Там много знать нужно.

Егор успел позаботиться вовремя о ремонте крыш, заготовке и доставке топлива на всю зиму. Зэчки оклеивали на зиму окна не только в бараках, но и в цехах.

Казалось бы, жизнь в зоне шла нормально, без сбоев и нарушений. Одни женщины освобождались, на их место приходили другие. Некоторых выпускали по ошибочному обвинению. Эти уходили с гордо поднятой головой, обещая судье, вынесшему обвинительный приговор, вставить хороший фитиль в задницу и взыскать с него в свою пользу за моральный ущерб круглую сумму.

–   Говорила, что не воровала в гараже. У меня свой имелся. Не поверили! На меня убытки повесили и посадили. Я на зоне парилась, а бензин как и прежде пропадал! Так засаду устроили и поймали старика. Он по соседству присосался к тому гаражу и свой трандулет заправлял, и машины своих сыновей. Экономил дед для семьи и рода. А гараж фирмы, я при нем в сторожах. Ну, подкожный заработок имела, и свои колеса были. На них сын гонял, блядей возил по веселухе. Ну, меня когда взяли, сына дома не было. Тот как узнал, сам в засаде три дня сидел вместе с новым сторожем. Хотел тому деду яйца в дверь зажать. Да тот взмолился, мол, дозволь, Микита, цельным мужиком помереть! «Сам скажу ментам правду. Я тебе небитый нужней буду». И раскололся, как обещал, по самую задницу.

–   А у нас кладовщица продукты крала!

–   Это все мелочи! У нас с рыбокомбината целую машину икры стыздили. Всех обшмонали, всюду лазили, да кто ж, сперев икру, станет прятать у себя дома? Понятно, что не нашли. Изобразили из меня стрелочницу! А я при чем? Начальником икорного цеха была. От нас икру на склад в тот же день забирают. За ее сохранность я не отвечаю, только за качество. Да никто слушать не стал. Влепили «пятак» и сунули сюда. Хорошо, что Платонов выслушал, да следователя прокуратуры позвал. Тот мигом все понял, что кто-то меня подставил. Раскрутил он дело, и меня выпустили.

–   А вора нашли?

–   Там целую банду накрыли!

–   Небось, без японцев не обошлось?

–   При чем японцы? Свое ворье виновато! Кто б подумал? Наша комбинатовская верхушка облажалась. Восемь рыл, включая директора!

–   Теперь их посадят!

–   Каждому по «пятаку» сунут!

–  Хрен в зубы! И не подумали их привлекать к ответственности.

–   А как отмылились?

–   Оплатили стоимость, и все на том. Раскинули на восьмерых. Да и кто поверит, что взяли с них по полной стоимости? Так, символически, чтоб глаза замазать работягам, потому что скрыть было невозможно.

–   Это как у нашего соседа, тоже из «шишек». Коттедж строил. Уже готов. Так у него всю сантехнику поперли за одну ночь. Он и не искал, в милицию не звонил.

–   А как достроил?

–   На другой день новое все купил. Только в доме сложил и закрыл. Охрану частную взял. Там такие амбалы стояли, что не только соседи, коты и собаки со страху отскакивали с воем. Если б у меня такое украли, я руки на себя наложила б с горя. Этот даже не заматерился.

–   Дай ему Бог иметь еще больше! – перекрестилась старуха, услышавшая эту историю.

–   Ты чего бубнишь? – оглянулись на нее женщины.

–   Про доброго мужика просказали. Никого не забидел, не то, что мой сосед. Раней его гуси и индюки паслись вместе с нашими на огородах. Ну, коль все убрано с огородов, бояться нечего. И на тогда гуляли вместях. Тут время позднее, потемки на дворе, я загнала своих в сарай, закрыла его, сама в избу воротилась. А утром ко мне сосед колотится с милицией и тут же в кладовку, в избу, потом в сарай пошли. Я не враз поняла. Ну, как увидел сосед своих индюков, я их сослепу всех вместе загнала, так и заорал: «Вот оне! Все пятеро. Мои! Эта старая воровка их украла! Сами видите». Тут главный милиции спросил, сколько у меня птицы? Я просказала, мол, восемь гусей да пятеро индюков держу. А он и спрашивает: «Почему индюков десять?» Я ответила, что не считала, да и темно уже стало, плохо вижу. Загнала в сарай, едино по утру всех в огород выгонять надо. Там по светлу разобрались бы, где чей индюк! Я и в уме не держала воровать у соседей. Пол века бок о бок живем». Да кто слушать стал? Написал ирод заявление на меня, назвал в ем воровкой, стребовал наказать. Так-то и получила два года ни за что,– заплакала бабка тихо и добавила,– говорила соседу, возьми всех моих индюков и гусей, только не срами меня старую. Со слепоты, не по злому умыслу так получилось. А сосед не стал слушать. Еще и собаку с цепи отпустил. Я еле успела от ней сбежать. Не то в клочья изорвала б.

–   Кто ж помог тебе выйти оправданной?

–   Платонов наш! Дай Бог человеку здоровья. Не то б еще полтора года гнила.

–  Что верно, то верно, многим он помог! – согласились женщины, садясь в машину.