Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

–  Она на тебя? За что?

–   Он и во сне меня звал, продолжал любить, как они считают. Не пошло им впрок! Подавились моими слезами. Не порадовались, потеряли, загробили человека и наше счастье. А Людка и нынче одна мается. Кому нужна такая? Да еще со сворой детей. Отец отказался ей помогать, сказал, что по нынешним временам только дуры столько детей рожают. Они ее совсем вымотали. Баба на стройке пашет как ломовая, а денег едино нет. Ну, а мне после того никто не нужен стал. Правда, когда из зоны вернулась, пришла на работу, там новый ветврач на меня запал. Ничего мужичок, все в меру. Встретились с ним, слово за слово, сказала ему, что в зоне была. Он даже не дослушал, за что. Об оправдании не узнал, бегом как от чумной побежал,– рассмеялась Наташка.

–  Как же мне поверила?

–   Увидела твои глаза... В них радости не было. Одна тоска и обида. Вмиг поняла, что ты тоже один и как я никому не веришь. Вот и насмелилась согреть. А ты никак не хотел поверить мне, убегал. Я и не думала, что когда-нибудь сам придешь.

–  А родители есть у тебя? – спросил Егор.

–   Мама. Она тоже на ферме работает, хотя ей скоро на пенсию.

–  Она отдельно живет?

–  Да, вместе с отчимом. Отец умер давно. Я только школу закончила. Хотела в институт поступать, уже к вступительным экзаменам готовилась, но не повезло. Мать не смогла бы оплачивать учебу. На ферме в то время зарабатывали совсем мало. На жизнь не хватало. Вот так пошла и я работать. Мама переживала, что не выучила, как хотела. А тут еще со свадьбой сорвалось. Меня стали считать невезучей, вроде проклятой. Как назло еще и осудили. Вовсе облом. У меня чуть крыша не поехала: из одной беды в другую влетала, не успев опомниться. Ну, матери только переживания оставались,– смахнула слезу со щеки Наташка.– А тут к нам переселенцы приехали. Свои, русские. Их из Казахстана местные повыгоняли, а с ними отчим с двумя детьми. Жена от рака умерла. Он вдовствовал, сам растил детей. Как-то с матерью встретились, разговорились. Он несколько раз к нам в гости пришел, потом мамка их наведала. Да так и осталась с ними. Живут нормально, дружно. Главное, не ругаются.

–                                        А ребята там взрослые?

–                                        Егорушка, я даже не помню, как их зовут. Возраст и подавно не интересовал. Они работают в мор– порту грузчиками, так говорит мать. Меня их заботы не чешут. Хорошо, что никто из них не суется ко мне и не лезет в мою жизнь.

–                                        Наташ, а мать приходит к тебе?

–                                        Изредка, но мы с нею на работе каждый день видимся. Успеваем поговорить.

–                                        Ты обо мне рассказала ей?

–                                        Немножко. Она боится, что и тебя уведут. Просит ни с кем не знакомить,– рассмеялась женщина.– А я ей сказала, что бояться нечего. У тебя целая зона баб в обойме! Ты даже там себя не растерял, ни с кем не спутался...

–                                        Не надо из меня ангела лепить. Был день, когда я чуть не сорвался. Достала меня одна проказница! Не помнишь, рыженькую такую? Запихнула в уголок, чуть поприжала, я и расслабился, все на свете позабыл. Еще миг побудь в твоих руках и за себя не поручился б.

–   А чего ты убежал? – спросила женщина.

–   Увидь нас кто-нибудь, неприятностей не обобраться. Обоим не простили б. Знаю, как назвали бы наши отношения. Любая охранница могла бы насолить. Теперь уж все, руки коротки. А тогда не столько за себя, сколько за тебя боялся.

–   Чего? – удивилась Наташа.

–   Сучью метку могли поставить тебе. А это на всю жизнь клеймо.

–   Это если б в твоем кабинете застали.

–   Ошибаешься, милая! Охранницы, они частенько заглядывали в кабинет, были в связке с зэчками. И могли им сказать о нас, а зэчки непредсказуемы.

–  Да, ты прав, я этого не учла,– подумав, согласилась женщина.

–   На работе уже догадались, что у меня появилась ты. Но я тоже не скрываю. Водитель, сама видишь, к дому подвез. Узнать, кто тут живет, труда не составляет. Да и я не стану молчать. Мне далеко не семнадцать, давно пора определиться,– глянул на Наташу.

Она наливала кофе. Услышав последнее, едва приметно дрогнули руки. Женщина украдкой глянула на Егора, подумав: «Врет или правду говорит?»

Егор все понял без слов:

–   Наташка, твой первый парень проиграл. Погнавшись за деньгами, потерял сокровище. Я не из наивных. Вон тому живой пример – моя первая жена. Тоже за деньгами погналась. В роскоши утопает, а в письмах горькими слезами плачет. Жалеет о прошлом и своей глупости. Я не звал ее вернуться, сама стала проситься ко мне обратно. Пока не было тебя, я колебался. А недавно письмо послал. В нем и о тебе. Сказал все честно, зачем лукавить и томить пустыми надеждами. Написал, чтоб больше на меня не рассчитывала. Сказал, что люблю другую, что ты мне навсегда...

–   Это правда? – прильнула к щеке.

–   Само собою.

–   Значит, я тоже мамке могу сказать все? Ведь не говорила, что живем, ну, просто дружим! Иначе снова волноваться будет.

–   Скажи правду и не скрывай, где работаю. А то упадет теща в обморок, да и посоветует тебе: «Подожди, дочка, замуж за него выходить. Может, еще человек сыщется?» – рассмеялись оба.

Вечером Егор навестил Кондрата. Старик приветливо улыбаясь, встал навстречу гостю. Обнял человека и, вглядевшись в Платонова, спросил:

–   Иль оженился?

–   Верно, дедунька, подметил!—хохотнул Платонов.

–  То-то побритый да холеный нонче! Люди должны в паре жить.

–   Ну, а как вы? Не обижает никто? Хватает ли на харчи? – спросил Егор.

–   Да вот только что девки мои ушли. Наведывали, обед приносили. Обещались к ужину блинов спечь. Вот сбаловали вконец. Не могу нонче худо харчиться, вкусненького охота. Вовсе дитячиться стал, аж срамно делается за себя,– склонил голову Кондрат.

–   С чего бы стыдиться? Я вот тоже мандаринов принес, пирожное, конфет. Сколько в той жизни смеха, чтоб человек сам себя не порадовал?

–   А и то верно!

–   Вкусно поесть – нормальное желание каждого!– говорил Егор.

–   И Варвара так-то лопочет. Едино что совестно мне – утомлять ее. А уж она старается. Сердешная бабка. Цельными днями хлопочет, топочет вкруг меня. Иной раз даже в щеку чмокнет, навовсе раздобрившись. Все подзадоривает, грустить не дает.

–  Оставь ее у себя насовсем, коль такая заботливая! – посоветовал Егор.

–  Другие обидятся. Оне не хуже. Я с ими со всеми нонче дружусь,– смутился старик.

–   Кондрат, вижу совсем освоился на воле! —улыбался Платонов.

–   Что верно, то правда! Вот только ночами зоны снятся. И зэки... Всякие оне там. Сызнова жуть за горло берет, и думаю, как люди озверели?

–  Дед, я все хочу спросить, охрана в котельную часто приходила?

–   Поесть приносили завсегда сами, я не просил. А в лютую стужу грелись у меня все к ряду. Набьются так, что не продохнуть. Куды деться, коль на вышках дышать не можно. Псы от лютого холода сосульками плачут.

–   Наверное, в такое время много зэков из зоны убегало? Пользовались передышкой у охраны?

–   Зэки завсегда сбегали. Их погоды не держали за пятки. Особливо в пургу бегли, когда свои уды из-за бурана не увидишь. В такую круговерть ни охрана, ни собаки никого не ловили.

–   Выходит, убегали зэки?

–   Мало кому подвезло. Чтоб сбечь с зоны, надобно через пургу пройтить, стать сильней ее. Ну, окромя, переплыть на другой берег. А сыщи его, ежли ветер ураганный! Тут и собачьего чутья не хватит. Но зэки сильней. Может, потому что шибко на волю хотелось? Вот так и сбегали, не глядючи на тайфуны. Ты-то уж знаешь их силу и норов. Страшней тех ураганов ничего в свете нет.

–  А как с зоны уходили?

–   В непогодь проще. За бураном что увидишь, окромя снега? Собаки в него с ушами зарывались и ждали, когда уляжется пурга. Что они могли б разглядеть в ней? А ничего, окромя вою. Часовым, охране и того не легче. Наскрозь ветром продувало.

–   Так сбегали зэки или нет?

–   Всякое бывало. И ловили, вертали в зону. Даже стреляли беглых насмерть. Вот эдак двое в котельную пришли. В погоне были, в пурге. Я спящим прикинулся, чтоб меня с теплого матраса не скинули, сам все слыхал. А оне шепчутся: «Ты с их «бабки» взял?». «Ну, да! Аж по две штуки с троих. Вот она, твоя доля». «Скажем, что пристрелили всех. Они уже далеко. Никто не словит, а коль накроют, мы ни при чем». «Конечно! За ворота вывели, как договорились, а дальше их забота...». «Тоже отмажутся, коль словят. «Бабки» у этих имеются в натуре». «Может, мало с них запросили?». «То ж фартовые! Таксу знают». «Лады, завтра еще трое просятся». «Коль буран не стихнет, нехай бегут...»

–   Дед, давно такое было? – подскочил Егор к Кондрату.

–   Зимой, моей последней зимой в зоне.

–   Что ж смолчал?

–  Аккурат вовремя, скоро бураны начнутся. Хоть перед дембелем навары срывать будут, как сами говорят. Вот тут и ловите иродов с двух сторон. Може статься, подвезет вам,– усмехнулся Кондрат лукаво.

–   Дед, а о чем не договариваешь? – спросил Платонов.

–   Ты помнишь, как Ефремова в складе ножом проткнули? Все на покойного Медведя грешили. Ен и навовсе ни при чем. Свой охранник пометил, промазал малость. Иль проучить хотел. Ефремов к тому охраннику придирался всегда, грозил штрафбатом, дисбатом, короче, тюрягой. На дележе не сошлись. Тот и вскипел. Выследил. Да другие охранники, ничего не зная, подоспели и спасли. А ножей таких, как у Медведя, каждый охранник по десятку имеет. И тот солдатик полные карманы копий себе наклепал. Нынче он дома ими забавляется. Еще весной его увезли на родину, к себе, откуда призывали.

–   Почему ж Ефремов о нем смолчал?

–   Егор, он не дурной навовсе! Сказывать такое про себя – самому осрамиться. Вот и смолчал. К тому ж, покуда ен на ноги встал, солдата в зоне уже не было, и тех, кто в тот день с ним были, тоже увезли. Докажи ветру в задницу, кто больше виноватый?

–   Кондрат, а ты не знаешь, кому удалось сбежать из зоны?

–   Иные на Сахалине осели. Купили новые паспорта. Охотятся, рыбачут, в города не лезут. Подале от милиции хоронятся. Другие мужики взамуж повыходили.

–   Это как? – не понял Егор.

–   Тихо! Нашли себе баб, расписамшись, перешли на фамилии жен. Такое дозволяется. Вот и сыщи! Отличи беглого от коренного свойского мужика. Ни в жисть! Такие в тишке да при хорошей хозяйке еще долго свет коптить станут. Им наплевать, что в зоне их в покойники списали, а домой отписали, что убиты при попытке к побегу. Другому даже краше иную семью заиметь. А у многих, окромя родителев, никого не имелось. Фартовые и навовсе родства не признают. У них за одну жизнь с десяток имен сменится. Сколько побегов, столько паспортов. И ништяк! Их сажают. Стреляют, а воров от того меньше не становится. Плодятся как тараканы.

–   Они к вам сюда заходят?

–   Ну, еще что? На кой я им нужон? А и оне к чему сдались тут? Старушек пугать? Не стоит! Даже мимо не шмыгают. Тут улица особливая. Все друг друга наперечет знают. Чужой враз приметен, оттого и не рискнут объявиться. Я им ворог и недруг,– отмахнулся Кондрат безразлично и, глянув на вошедшую старушку, сказал радостно,– а вот и Варюшка, моя охранница пожаловала. Кормилица и заботчица! Пчелка наша! Проходи, не робей, мое солнышко ясное. Ужо наскучился по тебе. Да ты не топчись. Мой гость – старый знакомец. Из прошлого, но ни зэк. Начальник! С тех, кто подмог скорей на волю выйтить. Не косись на его. Егор—добрый человек. В ем никогда не сумлевался! Жаль, что мало нынче Платоновых, не то б больше было порядку серед людей.

Егор уходил от Кондрата в раздумье: «Правду ли сказал дед? Если не соврал, то почему смолчал тогда? Ни словом не обмолвился Соколову, что знает об охране и Ефремове. Хотя обронил еще в мой прошлый приход, что хоть он и старый, но голова и жизнь – одна, и рисковать ими он не хочет. Выходит, могли навестить его фартовые и свести с ним счеты? Но ведь они сумели уйти. Не их опасался. Тех солдат-охранников? А может, Ефремова? Но он на своем месте, в зоне. Его назвал сразу, не опасаясь последствий. Неужели Ефремов продался? Скольких же он выпустил за все годы?» Человек покачал головой. «То-то и теперь Соколов покоя не знает. Каждый день только и слышим о его зоне: «Убежали матерые преступники из зоны особого режима содержания! Просьба ко всем жителям Поронайска не выходить на улицу в ночное время суток. Будьте осторожны, открывая двери квартир и домов. Убедитесь. Кто вам звонит? Не оставляйте двери жилищ открытыми. Не отпускайте детей во двор вечером». Выходит, и сегодня Ефремов продолжает свою двойную игру? Снова нашел общий язык с солдатами охраны и списывает в покойники живых уголовников! А Соколова сдергивают среди ночи. Он и не подозревает, какая игра ведется вокруг,– вздыхает человек и вдруг вспоминает,– а ведь Соколову скоро на пенсию! Кого-то назначат после него, тот и станет расхлебывать эту кашу. Хотя кто знает? Может, новому по душе придется нынешний уклад? Ефремовых еще хватает...»

Платонов и сам не заметил, как подошел к крыльцу. Позвонил в дверь. Тут же услышал торопливые шаги Наташи:

–   Егорушка, я так ждала тебя! Ты мой самый лучший, самый родной на земле!

И сразу будто гора свалилась с плеч. Нет тяжести на душе, неприязни к людям. Всё и все остались за порогом счастья своей семьи.

Платонов теперь не задерживался на работе до полуночи, не ночевал в кабинете, свернувшись калачиком на старом диване. Даже водитель перестал спрашивать, куда подвезти Егора, и вел машину без вопросов к дому Натальи. Сегодня Платонов предупредил, что хочет навестить тещу. Та позвонила на работу и сказала, что ему пришло письмо, надо приехать и забрать его.

Егор, войдя в квартиру, удивленно огляделся. Все здесь изменилось. Вокруг новая мебель. Ничего прежнего, хотя бы на память, не уцелело. Даже детский набор, купленный когда-то для Оли, столик с двумя стульчиками, исчез бесследно.

Громоздкие диваны и кресла с толстыми кожаными боками заняли все углы и выдавили из квартиры хлипкое, ненадежное прошлое.

–   На свалку Ванюшка велел свезти весь хлам. Да и чего оставлять тот мусор? Зато вишь, как красиво нынче! – гордо оглядела огромные ковры на стенах и полах, могучую мебель, из-за которой дышать стало нечем.

–   Как мрачно у вас! Будто в склеп попал! – вырвалось у человека.

–  Да что ты несешь, Егор? – обиделась теща.

–   Дышать нечем. Как в мебельный склад попал по ошибке. Явно перегрузили квартиру. Устроили выставку, а жить где будете? В ваши годы пространство и воздух нужны. А вы себя заживо в могилу загнали. Кругом теснотища, запахи лака, клея. Как терпишь такие опыты над собой? – пожал плечами зять.

–   У нас отродясь такой мебели не было. Как жили, сам помнишь! Срамотища единая! Ей Богу! Хоть нынче не стыдно двери открыть, гостей принять. Никто на смех не поднимет! Не то что раней! Койки заместо ножек на пеньках стояли. Сколько ночью с них падали на пол? Да еще коленки сшибали? Разве не так? – усмехалась женщина.

Мария Тарасовна позвала человека за стол, загремела посудой.

–   Я есть не буду,– вспомнил Егор, что его ждут дома.

–   С чего так? – удивилась теща.

–   Мам, у меня есть женщина. Я живу с нею. Она ждет,– признался, заикаясь.

–   Как это? Нашел другую? – выпустила из рук тарелку. Та со звоном упала, разбилась вдребезги.

–    Мам, сколько лет прошло? Я все ждал, когда Томка образумится. На моем месте любой потерял бы терпение и создал бы другую семью. Даже ты мне советовала. Чему теперь удивляться?

–   Да не в том дело, Егорушка! Семья, понятно, нужна. Как без нее? Я вон на что старая, а и то нашла себе голубя. Тебе ж и подавно нужно было женщину сыскать. Только как быть теперь, ума не приложу...

–   А что случилось?

–   Томка вертается! – всплеснула руками Мария Тарасовна и, убрав с пола осколки тарелки, налила чай на двоих, села рядом, достала письмо из кармана.– Читай,– попросила тихо.

«Милые мои, родные Егорик и мамочка! Конечно, обижаетесь, что редко и мало пишу вам. Не серчайте! В том, честное слово, нет моей вины. Совсем зашилась на работе. Очень большая нагрузка. Вы не поверите, никто не хочет работать в больнице из-за копеечной зарплаты. На нее и впрямь не прожить. Дома мне тоже было велено бросать работу, которая приносит одни убытки. Я даже расход на бензин не покрываю, а ведь нужно поесть, во что-то одеться и обуться. Короче, я работаю в ущерб семье, так мне было заявлено уже не раз. Все понимаю разумом, тем более что многие мои коллеги давно ушли из медицины и устроились там, где больше платят. Но что мне делать с собой? Я не могу оставить свою работу! Я люблю ее! Она – мое первое я! В ней чувствую себя человеком! Не мыслю себя вне ее. Знаю, уйду из медицины – потеряю все! Я и так сотворила глупость, развалила семью. Осталась никчемной фифой, противной самой себе. Спасает лишь работа. Там нужна, в больнице чувствую себя необходимой. А мне предлагается место содержанки, которую в любой момент могут попереть под зад коленом. Я не хочу такой участи. Я уже списалась с облздравом Сахалина. Недавно получила ответ, что работу по специализации мне предоставят в любом городе, и как только дам телеграмму о согласии на переезд, мне вышлют деньги на дорогу. Думаю, медлить не стоит. И я к Новому году буду с вами.

Егор, со временем ты поймешь и простишь. Ведь мы с тобой всегда без лишних слов понимали друг друга. Твои временные постельные увлечения с другой женщиной меня не пугают. Сама в том же виновата, а потому и тебя прощаю. Давай начнем все заново, с чистого листа. Так, как будто мы только встретились. Ведь через все годы я поняла, что люблю одного тебя и никому не отдам! Я выстрадала свое. И не мечтай о другой семье. Пошали, пока я не приехала.

Да, вот что забыла. Скоро у Оли родится ребенок, и мы станем дедом и бабкой новому нашему человечку! Дочка живет хорошо. Кажется, она даже счастлива! Нет, о Сахалине она вспоминать не хочет! Уходя в декрет, решила совсем уйти с работы. Возможности мужа позволяют ей сидеть дома. Но как бы и ей одних возможностей не оказалось недостаточно. Хотя, время покажет.

Егорушка, я постоянно вспоминаю тебя! Не злись, я не вру. Мне очень не хватает моего Скворушки! Так что, если ты всерьез обзавелся левой женщиной, советую вовремя расстаться. Я еду с твердыми намерениями восстановить семью и все, что было в ней хорошего...»

–   Эдак, она потребует, чтоб ты Ивана Степановича бортанула! – глянул на тещу Егор.

–    Как бы ни так! Она на сколько годов меня кинула? Ни копейкой не подмогла. А Ваня не о себе, как Томка, про меня беспокоится. Нешто я совесть в рейтузах оставила? Не выйдет у ней мою семью сгубить! А то сама как сука бросила всех и смоталась с кобелем. Нынче в обрат! Да не спросившись сбирается. Кто ее тут ждет? Я от Вани никуда. Ведомы дочкины заботы. Ни в жисть с ей не останусь! Вертихвостка окаянная! – бранилась Мария Тарасовна.

–   А где ж Иван Степанович?

–   Судно ремонтирует с мужиками. К другой путине готовят. Обещался в десять быть,– глянула на часы и спросила,– сынок, как у тебя? Возьми деньжат. Ваня просил передать,– вышла в зал.

–   Мам, не надо! Хватает!

Мария Тарасовна вернулась с деньгами:

–   Иль брезгуешь? Разве деньги бывают лишними?

–   Я теперь нормально получаю.

–   Знаю твою получку! Один раз сходить на базар не с чем! Бери, говорю, не зли! – сунула деньги в карман и продолжила,– Тамарке отлуп дать надобно! На что нам сдалось принимать и жить под ее каблуком как раньше? Нынче мы счастливы. А воротится, притянет нового козла и снова хвост дудкой поднимет. Я ей не верю! Тебе тоже не советую! Крученая сучка – не жена.

–   Все верно.

–   Взавтра давай ей телеграмму пошлем? Пристопорим. Устроим облом, как говорит мой Ваня,– предложила Мария Тарасовна.

–   Хорошо. Хотите, сам отправлю?

–   Не-е, мой лоцман за это берется. Иначе не может. Пусть уж все в свои руки возьмет.

–        Мам, его она не послушает. Ну, кто он для нее? Чужой человек. Самим надо, потому я и отправлю,– загадочно улыбнулся Егор.

Платонов слишком хорошо знал Тамару. Он понимал, что от задуманного она так просто не откажется.

«Написать, что ждем ребенка? – усмехнулся человек и сам себе ответил,– эту и десятком не остановишь. Она сейчас как дикая кошка за упущенное будет цепляться. Уж кому другому на уши навешаешь, но ни мне. Я лучше всех знаю истинную причину твоей предстоящей разлуки. Твой второй муж перестал устраивать тебя как мужчина, вот и бесишься, забыв, что он на пятнадцать лет старше. А это существенно,– приостановился человек, вспомнив,– Наташка тоже моложе меня на много. Возможно, и она когда-то укажет на дверь. Вот и узнаю, как рисково сидеть меж двух стульев»,– пришел домой задумчивый.

Наталья никак не могла растормошить Егора и уснула под боком, тихо посапывая.

Утром она разбудила его. Ни тени обиды не промелькнуло на лице женщины. Попросила об одном:

–        Звони, как там у тебя. Хорошо? – ни словом не намекнув, не спросив, что случилось.

Платонов, приехав на работу, узнал от Касьянова, что в зоне Соколова зэки подняли бунт. Отказались выйти на работу и объявили голодовку.

–         Чего требуют? – спросил Егор.

–        Этого полные карманы! Условия содержания не нравятся. Подайте им койки вместо шконок и телевизоры, в каждый барак по два. Убрать параши, заменив их унитазами. Установить кондиционеры требуют. Спецодеждой обеспечить нормальной. Конечно, улучшить питание и дважды в неделю давать возможность помыться в бане, а не так как нынче – один раз. Кроме того требуют почтовой связи с родней, хотя бы раз в месяц.

–   Но по режиму запрещена всякая связь с внешним миром! У них особый режим. А у многих вообще пожизненное заключение! – вспомнил Егор.

–    Плевать им на режим. Вон новая партия к ним прибыла. Эти зэки и набазарили, что в тюрьме на Кубе совсем иные условия. Есть холодильники и телевизоры, кондиционеры и кровати, унитазы. Да и в камере не больше двадцати пяти человек, хотя тюрьма на Гуантаномо считается самой плохой, с жуткими условиями содержания.

–   А кто из наших такой бывалый, что и там отметился? – рассмеялся Платонов.

–    По телеку показали.

–   Здесь и Сахалин, ни Куба, пусть не забываются. Хвосты подняли? Лучше б свое вспомнили, за что свалили на Атос? Они бы еще кипеж поднимали! – возмутился Егор.

–    Ладно, с ними справятся. Другое обидно! Уже из области выезжают эти правозащитники, чтобы проверить условия содержания зэков на Атосе! Ты себе представляешь? Отпетые козлы! Их давно надо накормить одной обоймой, все как один в крови по пояс и по горло. Радовались бы, что жить оставили! Так нет! Мало им, условия требуют, чтоб жить не хуже, чем на воле! – возмущался Федор Дмитриевич искренне.– Мало того! Они орут, чтобы их труд оплачивался в зоне, а не перечислялся на вклады или в семьи. Они сами решили распоряжаться заработками! Будто мы не знаем, для чего им потребовались деньги! Без них мороки полно! Здесь же хоть живьем уройся. Всех на уши поставят. Давно ли наличку запретили? Хоть поспокойнее стало, поножовщин меньше, побегов. Так снова приключений захотелось? – кипел Касьянов.

–   Наши не легче! Тоже с голыми руками не подходи,– вспомнил Егор, как всего две недели назад захватили зэчки в заложницы охранниц за грубое обращение с заключенными.

Их поливали из брандспойтов ледяной водой, били колючей проволокой, топтали ногами, материли, швыряли в углы. Спасли собаки. Едва они вскочили в барак, зэчки мигом оставили охранниц.

–   Может, Сашке собак подбросить? У него их маловато, не справятся. Вместе с нашими – то самое, быстро шорох погасят,– предложил Платонов.

–   Давай!

И через час рычащая, оскаленная свора въехала в ворота зоны. Три машины, битком набитые овчарками, остановились перед бараками. Зэки ждали спецназ, вооружились на этот случай камнями, палками, арматурой, самодельными ножами, спицами, финками. А тут увидели псов и засмеялись. В собак полетели кирпичи, булыжники, комья земли. Ох, как зря они пошли на это. Псы были хорошо натренированы на погашение всяких разборок в зоне. Сориентировавшись, где скопилось больше людей, овчарки стали рваться с поводков. Тренер снял со страховок одну за другой, сказав одно короткое слово «взять».

Эту команду псы любили больше других. С нею позволялось все без ограничений. Можно дать волю клыкам и когтям, помериться силой с человеком. Как бы он ни был силен, перед собачьей сворой не устоит ни один.

–   Вперед! – дал команду тренер, указав на распахнутые двери бараков.– Взять!

Псы разделились на две своры. Одну повел Султан, трехлетний громила и задира, отчаянный драчун, безжалостный клыкастый дьявол, красавец и силач, любимец всех сторожевых и деревенских сучек.

Вторую половину возглавил Казбек, семилетний жилистый кобель с мрачным непредсказуемым нравом. У него на теле сохранилось много боевых шрамов и рубцов. Он никогда не уходил из драки побежденным. Уж если Казбек вцепился в кого-то, исход был однозначным.

Вскоре из бараков послышались крики, визг, вопли, матерщина. Они сопровождались рыком, коротким злым лаем.

Вот зэк заколотился в решетку окна, но не выскочить. Мужик орет, захлебываясь болью и собственной кровью. На горле, вцепившись в него всеми клыками, повис Казбек. От такого как от погибели не оторваться.

–   Помогите! – упал вниз. Собака сорвала, дернув напоследок так, что ни дышать, ни кричать стало нечем.

Зэки рвутся в окна, пытаются выскочить в двери. Напрасно, они оказались в ловушке. Собаки валили с ног и расправлялись с людьми за каждый камень и булыжник, брошенный в них из куража.

–   Начальник, помоги! —доносилось из окон барака.

–   Вот это да! Лучше спецназа справились! – удивился Соколов и попросил тренера,– останови своих! Загони в машины!

–   Не спешите! Рано. Еще не все козлы получили трепку! Пусть уложат, тогда сами вернутся. Уйдут из бараков. Мне их звать не стоит, сами заскочат по машинам! – ответил тренер равнодушно.

Через час крики в обоих бараках начали стихать. Зэки других бараков предусмотрительно закрыли все двери, с ужасом смотрели во двор, где в ожидании остальных носились громадные псы с окровавленными пастями и мордами.

Как и говорил тренер, все они сами покинули бараки и попрыгали в машины.

В зоне стало тихо. Ни один зэк не решался высунуться наружу. Ни один оперативник не хотел заглянуть в барак. О требованиях забыли мигом. Лишь стоны слышны со шконок, из углов. Тот, кто успел заскочить наверх, оказался счастливее прочих. Их никто не потрепал, не укусил, не порвал.

Буза была подавлена, но... трое оперативников, еще в самом начале схваченные зэками, поплатились жизнями за то, что попытались уговорить и успокоить, убедить людей, уберечь от ошибок. Их истыкали ножами и спицами, а, убив, глумились уже над мертвыми. Зэки не слышали слов, потому что у ослепшей ярости нет ушей, нет души и сердца.

Собаки порвали насмерть пятерых мужиков. Четверо из них были приговорены к пожизненному заключению. Последний, пятый, ночью сошел с ума. Выполз из-под шконки и стал бросаться на своих. Его увезли в психушку этой же ночью и тоже насовсем...

На следующее утро Александр Иванович Соколов сам приехал в женскую зону. Разыскав Касьянова и Платонова, долго их благодарил, делился подробностями случившегося.

–   Я ж сразу ментам позвонил, сказал обо всем. А они мне одно твердят: «Самим на происшествия послать некого. Людей не хватает. Где для тебя возьмем?». «Они разгромят административный корпус»,– говорю им. А они в ответ: «Спасайтесь сами, пока живы!» Знаю, ворвись они к нам, камня на камне не уцелело бы. И, главное, все ушли бы на волю! Там у берега пять барж стояло. На всех хватило бы! Представляете, что было б в городе? Махровые убийцы вырвались бы на свободу! Скольких уложили б они? Даже представить страшно!

–   Ты в кабинете был? – спросил Касьянов.

–  Созванивался с войсковой частью, чтоб установили барьер и не пустили зэков в город!

–   Отказали? – спросил Егор.

–   Да. Ответили, что у них пограничные войска, а не вневедомственная охрана. И что своих ребят они не подставят под уголовников. Я командира предупредил, что он может сам поплатиться семьей и детьми. Послал меня и бросил трубку.

–   Саш, а почему забузили два барака? – спросил Касьянов.

–   В остальных – работяги, все по срокам. Ни у кого нет пожизненного. Им приключения ни к чему. И хотя требования бессрочников на словах поддержали, не бесчинствовали, никого не задели. Помнили, что у них есть завтра. Его у самих себя отнимать не захотели и отмежевались от фартовых мигом. Шушера думала справиться сама, но не обломилось ей такого праздника!

–   Странно все сложилось в этой ситуации. Еще не было такого, чтоб нашу зону оставили на произвол судьбы. Когда все улеглось, и я обдумал происшедшее, сделал один вывод: кто-то меня выдавливает или хотел подставить. Кому-то выгоден полный провал или даже моя смерть,– сказал Соколов, мрачнея.

–  Да что ты, Сашка? Откуда у тебя враги? – не поверил Федор Дмитриевич.

–   Иное на ум не приходит. Осмысли все жестко и ты тоже придешь к такому выводу.

–   Думаешь, нашли тебе преждевременную замену? Кто-то очень торопится? Но спешить еще не значит справиться! А что, если приемник запорется? Сам знаешь, у тебя одна из сложнейших зон! Контингент зэков – прескверный. Кто согласится заменить? Ума не приложу. Надо быть идиотом или законченным нахалом, чтоб добровольно согласиться на твою зону! – говорил Касьянов.

–   Не надо, Федя! Сам знаешь, любому прикажут, и примет! Куда денется? У нас не просят, не уговаривают. Приказано – выполняй! Я тоже не хотел, а кто спрашивал мое согласие или желание? Велели принять зону, и все на том. Теперь, конечно, работать легче стало. Есть своя техника, причал оборудован. На делянах – будки-бытовки. Зэки после работы в них нормально отдыхают. Но это всё – условия, а люди остались прежними. Что ни говори, уголовник он хуже зверя.

Способен на все. Мозги почти у всех набекрень съехали, и нормальных слов не понимает никто. Только через разборку или мать... Сам не верил поначалу, вскоре убедился,– вздохнул Соколов.

–   Слушай, Сань, мне для ремонта в пяти бараках половая доска нужна. А у тебя на пилораме это запросто изобразить могут твои мужики. Давай махнемся? Вы нам—доски, мы вам—спецовки. И все довольны! – предложил Касьянов.

–   А не придерутся проверяющие, увидев моих козлов в военной форме?

–   Теперь рабочую одежду из камуфляжа шьем! Скоро школьники вместо формы наденут нашу камуфляжку. А ты еще раздумываешь! Выгодное дело предлагаю: одно из требований твоих зэков будет выполнено,– подбадривал Федор Дмитриевич.