Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Платонов отчетливо услышал телефонный звонок. Поднял трубку:

–  Слушаю, Платонов!

–   Спишь, потрох? Ничто тебя не грызет и не точит, козел мокрожопый?

–   Вы ошиблись номером! – хотел положить трубку на рычаг.

–  Я не ошибся, слышь? Я не ошибаюсь никогда. И не промахиваюсь, особо в таких как ты!

–  Что надо от меня? Кто ты? – спросил зло.

–   А ты сам не допер, лопух? По-моему, слова здесь лишние. Я – твой сын, к несчастью. Или совсем вытряхнул из своей гнилой «тыквы» мою мать, Екатерину? Так вот знай, мы с ней всегда знали, где ты дышишь! От нас не смоешься. Сам понимаешь, за что с тебя спросим. И если ты, параша безмозглая, не выведешь меня из зоны на волю, я тебя своими «граблями» урою!

–   Ты там что, на ушах стоишь, отморозок! Какой ты мне сын? Твоя мать таскалась со всеми, кому ни лень. К ней в очередь стояли. А теперь я крайний? Всего-то поговорив с нею, отцом стал? Хочешь поприжать похожестью? В сыновья втереться? Не выйдет! Не получиться из вас моей родни!

–   Кому ты нужен? О тебе даже «сявки» под пыткой смолчат, постыдившись знакомства. А я – тем более. Ты как мозоль, который, сколько не терпи, а срезать надо.

–   Это уж кому повезет! Мне не просто стыдно, да и не нужно иметь такого сына. Уж лучше тебя не иметь совсем.

–   Знаю, слыхал, мать говорила, что ты предлагал ей аборт. Но жизнь распорядилась по-своему, не спросив согласия у вонючего хорька.

–   Если ты мой сын, почему Екатерина смолчала о твоем рождении сразу? искала папашку повыгоднее? Да желающих в городе не осталось?

–   Слушай, ты, мудило стебанутый, не порочь мать! Не доставай мои печенки! За себя бы ладно, отпустил бы грех. Сам мужик, понял бы! Но за мать зубы через жопу достанешь! Клянусь волей, не прощу паскуду! Ни тебе о ней базлать! И, кстати, знай, память у меня отменная. От тебя по наследству перешло. Я своих счетов не забываю.

–   Значит, сын, говоришь! – переспросил Егор.

–   Да, к моему горю,– послышался вздох.

–   Как зовут тебя?

–   Зачем? К чему имя, если только что отказался, да еще мать облажал ни за что?

–   Я, как и все, имею право на сомнение. Тем более, что столько лет прошло.

–   Могу тебе доказать, да не хочу, потому как сам стыжусь такого вонючего родства.

–   Тогда зачем звонишь? – спросил Егор.

–   Чтоб ты вывел меня на волю. Хоть одно доброе дело за всю жизнь сделай!

–   Этого не смогу.

–   А что можешь? Сирот строгать? На то ума не нужно. Если не поможешь слинять из зоны, я всюду, даже в органах, объявлю, что ты – мой отец. Сам знаешь, что тебя тут же попрут с работы.

–   Мне не страшно. Объясню все. Поверят и поймут. А тебя отправят на Диксон. Станешь белых медведей кормить. Там имеется зона для таких, как ты, крутых. Побазарь еще.

–   Не пугай! Я уже пуганый! Та зона, о которой треплешься, два года назад рассыпалась в пепел. Сожгли ее пьяные охранники. Да так, что восстанавливать не поимело смысла. Меня оттуда сюда, к вам отправили, потому что отовсюду линял. И здесь не засижусь.

–   За что попал на зону? – спросил Егор.

–   Жить было не на что! И «ходка» – не первая, все со жмурами как назло.

–   Какой срок?

–   Бессрочный как сиротство,– ехидно хмыкнуло из трубки.

–   Пожизненно? – ахнул Платонов невольно.

–    Ну, да! Во лягавые мозги. До медведя быстрей дошло бы. Судья, лидер, покуражился, а обвинитель, не хуже тебя, тупой попался. К исключиловке приговорили. Пока меня таскали по зонам, примеряя к каждой стене, расстрелы отменили. Вот и остался в этой зоне до конца жизни. Разве это справедливо в мои годы?

–   Сколько ж тебе лет?

–   Ну, даешь, полудурок! Себя тряхни, вспомни!

–   А почему ты не отвечаешь? Ни возраст, ни имя не говоришь? Случайно ли?

–   Отпусти меня неузнанным! Так обоим будет легче.

–   Много хочешь! – оборвал Егор.

В душе его вскипело негодование на наглость человека, не просившего, а требующего непомерного.

–   Значит, не хочешь фаловаться? Может, за «бабки» столкуемся?

–   Нет! Не обломится! – ответил Егор зло.

В ответ услышал:

–   Я давал тебе шанс очиститься. Ты сам его не принял. Теперь дыши с оглядкой. Я тебя тоже не пощажу! – легла трубка на рычаг.

Платонов решил поговорить с Соколовым, рассказать ему обо всем, предупредить и посоветоваться. Именно потому с утра позвонил Александру Ивановичу. Тот, выслушав Егора, предложил сразу:

–  Давай вечером, после работы увидимся. Хочешь, сам приходи, или я к тебе заскочу. Дело у тебя какое появилось ко мне? Верняк, что Зойку сам уломать не можешь! Ничего, я ее в один момент... Опыт остался по части уговоров. Вот с остальным уже не поручусь.

–   Какая Зойка? Я забыл, когда видел ее в последний раз,– признался со вздохом.

–   С чего так приморозился?

–   При встрече расскажу.

Вечером Александр Иванович пришел к Егору, как и обещал. Спросил сразу в лоб:

–   Ну, что у тебя обвалилось на каком месте? Где блоха кусает? Говори.

Егор рассказал о встрече в зоне, ночном телефонном разговоре и спросил:

–   Что мне теперь делать? Самому подать рапорт?

–   Зачем? Кто тебя принуждает?

–   Обстоятельства. Сын осужден на пожизненное. Отбывает в зоне. И я в этой системе...

–   Видишь ли, у вас, кроме внешнего сходства, нет ничего. Ты его не растил и не воспитывал. У тебя имелась своя семья. С той бабой ты не расписывался и не появлялся в ее доме. Не поддерживал связь, не вел общее хозяйство, и она даже не сообщила о рождении сына. Ну, а по молодости с кем не случаются ошибки? И ответственность за осужденного ты нести не можешь. Никто уверенно не может сказать, что это твой сын. Но даже если и так, за его воспитание нужно спрашивать с матери. Ты в ответе лишь за свою дочь, но и то до совершеннолетия. Дальше она сама отвечает за свои поступки. И неважно кто чей ребенок, перед Законом все равны.

–   Это мне знакомо, но с моральной стороны претензии ко мне будут.

–   Не занимайся самоедством. Конечно, этот недостаток у тебя не единственный, но очень прошу не позволяй наступать себе на горло ногами, а то зубы стучат. Дай достойный отпор. Хотя, как сможешь? Могу я за тебя... Поговорим с ним в присутствии следователя, или охране швырну, чтоб проучили козла. Ишь, на свободу намылился! А у самого грехов полная пазуха! Я в его годы воевал, а вернулся – сразу на работу. Не ел на халяву, хотя предлагали отдых. Постыдился. У того Романа ни единого мозоля на руках не водилось, когда он к нам прибыл. Я его на «деляну» вышиб на пару месяцев, так ему и там вломили мужики за сачкование. Короче, теперь он убирает территорию зоны, потому что на погрузку его тоже ставить нельзя. Трижды в бега вострил «лыжи». Отлавливали. В последний раз овчарка поймала посередине пролива, между Атосом и Поронайском. Яйцы наполовину сгрызла по пути, все заставляла повернуть обратно. Пока к горлу не кинулась, упрямился. Тут понял, шутки плохо кончатся, вернулся. Ребята, понятное дело, вломили ему, не скупясь. В «шизо» сунули. Ну, сколько тут прошло, он снова за свое. Нет, этот не сдохнет своей смертью,– багровел Соколов.

–   Не знаю, что со мной? В свое время очень хотел, чтоб Томка родила сына. Появилась дочь. Но есть и сын! Есть и нету его! Почему так? Ни искры тепла к нему. Так нагло говорил, будто я – его должник. Оно и встреча сложилась не легче. Самое обидное будет, если из-за него придется оставить работу,– признался Егор.

–   О том не волнуйся. Пока мы с Федей живы, отстоим тебя. Только постарайся не выходить с ним на прямой контакт. Не встречайся с Романом в зоне один на один. Не дразни моих «гусей». Они из этого целую историю раздуют. Мол, чем он лучше других? Помни, за общение с тобой его урыть могут, наплевав на ваше родство, «сучью метку» ему влепят. От нее он не очистится никогда.

Егор, подумав, согласно кивнул.

–   Еще сказать хочу, чтоб не вздумал его подкармливать! Его тут же расколят и выдавят вместе с зубами через задницу. Ни одна охрана не сумеет отнять Романа. Хочешь, чтоб жил, оставь все как есть. А вот мобильник у него заберу, чтоб не трезвонил по ночам.

–   Спасибо тебе! – глянул Егор на Соколова.

–   Хавай на здоровье! Я сам не знаю, как отблагодарить за Кондрата. Я снова живу и дышу человеком!

–   А как с Ефремовым? Кто его ранил? Подсказал дед хоть что-нибудь?

–   Обронил. Только мне не верится. Слишком рисковый ход, но проверить придется! Иного варианта нет,– развел Соколов руками и рассказал о разговоре со стариком.

–   Значит, в сговор вошли с фартовыми? Не случайно, что средь них беглецы были. Лишь те, кто отслюнить мог. Но как тогда ворье не достало их до сих пор? – удивлялся Платонов.

–   На случайность сделали скидку.

–   Ну, а Роман? Сам говорил, что тот не раз в бега мылился?

–   Этот – с причала, на погрузке. Тут другой вираж. Те, кто линяет с причала, с охраной дел не имеют. Бросаются в море, очертя голову, ловят Фортуну за хвост, но мимо. Хотя, случалось иным смыться, и накрывали уже в Поронайске.

–   А они как бежали: с причала или из зоны? – спросил Егор.

–   В основном, из зоны. Они не знали, что из Поронайска уйти незамеченными не легче. Отсидеться где-то нереально. Никто не станет скрывать у себя беглых зэков. Знают, придется самим ответ держать перед судом. В городе народ грамотный. Чуть по радио передали оповещение о беглых, горожане их раньше милиции разыщут и сообщат. Никому не хочется беды в доме. Конечно, бывало, что убивали беглого, если ему велели вернуться, а он не слушался. Открывали огонь с катера и прямой наводкой в голову. Тогда у нас собак было мало. Боялись рисковать каждой. Зато теперь чуть что, сразу с поводков отпускаем. Они быстрее нас приводят беглых в чувство и возвращают к «родному причалу». Да что там беглые? Раньше стоило зэкам затеять драку, мигом вмешивались оперативники и охрана. Разнимали, разливали брандспойтами, били дубинками, а в конце драки случалось, и своих ребят выносили убитыми. Кого ножом или шилом, другого арматурой угробят. Теперь наши в драки не суются. Зачем рисковать? Запускаем в барак свору. Овчарки натренированы, как гасить драки. Через пяток минут в бараке тихо. Мужики все на шконках. На верхних, в основном. По двое, трое, хоть и не голубые, но уже примирившиеся, успокоенные. Знают, вниз опуститься не просто опасно, но и больно.

–  А собак не убивали?

–   Поначалу пытались, но плохо кончалось,– рассмеялся Александр Иванович.

–   Мне дело Романа можно посмотреть? – спросил Егор.

–   Но только в моей зоне. Домой не дам, сам понимаешь. Не обижайся: дружба – дружбой, а служба– службой,– хмыкнул невесело Соколов.

Утром Александр Иванович положил перед Платоновым пухлую папку:

–   Изучай, папашка, что утворил твой побочный выродок. Его еще в пеленках стоило придушить ненароком. Не натворил бы тех подвигов. Волосы дыбом встают, когда читаешь. Я его от корки до корки посмотрел. Оторопь не раз взяла! Паскудой назвать – похвалить гада! – отошел к столу, занялся своими делами, а Егор читал.

...Первая судимость. Роман тогда не был совершеннолетним, но с группой подростков напал на сторожа склада с товарами бытовой техники. Вынесли магнитофоны, телевизоры, видеомагнитофоны, телефонные аппараты. Сторожа зверски убили, награбленное вывезли, но по неопытности оставили улики. Один из группы был взят– милицией уже на следующий день. Он недолго молчал и вскоре назвал Романа. Его милиция взяла в притоне, вырвав из лап двух престарелых проституток. Сам подросток был настолько пьян, что не понял случившегося и, упираясь, орал:

–   Погодите, козлы! Я еще с девочками не успел душу отвести вдоволь! Пустите, чего прикипелись? Отвалите!

Протрезвел он лишь на следующий день. Понял все лишь в кабинете следователя. Нет, он не испугался. Даже когда узнал о том, что сторож склада скончался, не дожив до утра, не дрогнул. Конечно же, отпирался от своего участия в ограблении. Он искренне возмущался, что его оторвали от девчонок, с которыми он весело общался.

–   А кто мне запретит любить девок? – спрашивал следователя нагло.– Сторож? Какой? Зачем он мне? Я с девками отрывался! Не знаю, что вам надо от меня?

–   Вас назвали сообщники! —терял терпение следователь.

–   Вот их и трясите! Меня где взяли? У девок. Я с ними в любовь играл.

–   А рассчитывался чем? С каждой?

–   Ну, это мое дело.

–   Вашим оно было, пока не стал вором и убийцей!

–   Ну, это туфта! Я, пусть и козел, но дело мне не приклеите! Не выйдет! С других навар трясите! С меня не обломится! Я – пустой!

–   А что скажете на очной ставке?

–  Да то же самое! Мало ли, кого подсунете, чтоб чью-то уголовку на меня повесить?

–   Между прочим, они – ваши друзья.

–   В гробу видел всех, кто засвечивает и подставляет.

–   Но сторожа убили вы! Все ваши подельщики дали такие показания!

–   Не выйдет. В притоне нет стремача. Там только вышибалы,– упорствовал Роман.

–  Чем рассчитывались с проститутками? Откуда взяли деньги?

–   Мамка дала! – огрызнулся парень.

–   Где взяла, если не работает нигде?

–   Она мне не отчитывается.

–   Короче, утверждаете, что в налете не участвовали? Посмотрим, как заговорите на очной ставке? – потерял терпение следователь.

Но Роман устроил базар даже на очной ставке, обложив матом друзей, свалил всю вину на них, сказав, что не знает ни сторожа, ни склада, ни товара. Утверждал, будто в притоне веселился с самого обеда. Но подвела бандерша. Она не только сказала, что он пришел в полночь, но и показала видеомагнитофон, которым Ромка рассчитался за свое посещение притона. Деваться стало некуда, хотя и тогда выкручивался, врал, что бандерша его с кем-то спутала.

Срок он, конечно, получил, но минимальный, поскольку в банде были налетчики постарше. Они и сроки получили немалые, да и судимость у них была не первой, не то, что у Романа.

Тот стал совершеннолетним уже в зоне, откуда сбежал через полгода. Его долго разыскивал уголовный розыск. Роман это знал, сумел приобрести чужие документы и жил по ним почти год.

Если бы устроился на работу и не связался с ворами вновь, так бы и жил под чужим именем. Но работать он не хотел. Снова влез в банду, но уже в более жесткую, чем первая. В ней были матерые рецидивисты. Ромку они взяли охотно.

Несколько месяцев банда орудовала в провинциальных городах, громила инкассаторов. Вот так же вечером тормознули их машину на тихой, малолюдной улочке. Вынудили инкассаторов остановиться, пробив покрышки вместе с камерами несколькими выстрелами. Машина была не оборудована и остановилась. Бандиты бросились к инкассаторам в салон.

Кто мог предположить, что один из них всегда брал с собой на работу черного терьера. Он быстрее пули бросился на нападающих. Первым оказался Роман.

Ох, и досталось ему тогда. Пес вцепился в горло и всей тяжестью повис на бандите, дав возможность инкассаторам открыть ответный огонь. Двоих нападавших ранили. Одного выстрелом в голову уложили насмерть, а еще двое успели сбежать. Романа тогда еле спасли в больнице. Следы от зубов терьера так и остались на его горле. С тех пор парень больше смерти боялся собак этой породы. Он провалялся в больнице три месяца. Много раз пытался сбежать, но не повезло. Его перевезли в следственный изолятор в «воронке» и долечивали уже тюремные врачи.

Когда Ромка стал вставать, он отблагодарил доктора. Ночью залез в его кабинет, забрал все лекарства, содержащие даже малую дозу наркотиков, и бесследно исчез из изолятора.

И снова его разыскивали. Угрозыск постоянно прослушивал телефон Екатерины, ожидая, что Роман обязательно позвонит матери. Но тот и не думал звонить ей на домашний номер, он связывался с ней по мобильному, который так и не узнала милиция.

Оказавшись на воле, он снова сменил документы, убив их владельца, своего ровесника после недолгого знакомства в баре, но и они не пошли впрок.

Подвели Романа дешевки и страсть к азартным играм. Ему никак не удавалось сорвать хороший куш по– честному. А деньги, которые попадали в руки, таяли слишком быстро. Повезло ему, как он считал, когда приметили фартовые. Они-то и взяли с собой Ромку, чтоб расколоть казино. Был уговор сработать тихо, без жмуров, но клиенты казино, засидевшиеся допоздна, не захотели отслюнить добровольно, решили защищаться. Ромка отступать не умел. Он завалил троих, остальным велел лечь на пол. Сам взялся шарить в карманах убитых. Деньги, снятые с банка, показались ничтожными.

Только Роман нагнулся к толстяку, которого убил первым, что-то тяжелое ударило его по голове. Это крупье постарался. Уложил нападавшего без сознания на пол и вызвал милицию. Очнулся Роман уже в наручниках.

Он долго плел следователю, что не хотел убивать посетителей казино, мол, сделал под угрозой разборки, которую ему пообещали фартовые. Он не знал, что их не взяли менты. Те исчезли сразу, как только поняли, что самих могут перестрелять посетители казино.

Роман стал единственным виновником случившегося, и именно ему ломали ребра в милиции. Его снова судили, отправили в зону. Оттуда пытался бежать. Помешали, отправили на Диксон. И даже в том безлюдье, где человеческое жилье встречалось не чаще, чем рыба в пустыне, он вновь пытался бежать.

–  А что делать, если все хотят убить меня? – спросил он начальника зоны.

–   Скорее на Диксоне арбузы созреют в снегу, чем ты, козел, увидишь волю!—ответили Роману.

Но его не испугали. Он стал присматриваться к пароходам, привозившим грузы для северян.

«Все равно смоюсь! —твердил себе Роман.– Если для этого нужно будет перестрелять всех до единого, даже это не остановит».

–   Псих, маньяк! – возмутился Платонов.

–   Он и здесь уже всех достал до печенок! – отозвался Соколов, оторвавшись от бумаг.– Когда его с «деляны» выкинули, мужики, конечно, вломили гаду. Думали, откинется, не продышит. Ведь и оттуда хотел сбежать, а за такое вся бригада была бы наказана. Сами же его и отловили. Врезали не слабо. Он через неделю снова за свое. Посадили на хлеб и воду, без баланды, чтоб жил, но на побег сил не осталось. Поверишь? Зря мечтали! – вздохнул Соколов.– Даже своих зэков извел. Что уж о нас говорить? Поставили на шкурение сортиментов на причале, так этот падла размечтался к японцам подвалить. Ну, выловили. Он в Поронайск лыжи вострил. У меня охрана больше всех его пасет. А ведь каким прикинуться может! Даже слезу пустит. Поначалу мужики верили. Теперь никто слушать не хочет. Подонок, не человек! – отвернулся Соколов к окну и тут же, распахнув его, закричал охране,– где Заяц? Почему его на рабочем месте нет?

–   В сортире кряхтит! Там псы стремачат козла! Не смоется!

–   Если собаки его дерьмо сожрут, самого уже не тронут! Быстро проверьте сортир! – приказал Соколов.

Охрана бросилась к туалету, но там уже было пусто. Лишь две овчарки, привязанные к гальюну, виновато виляли хвостами. Уже в следующую минуту за Романом пошла погоня.

–   Черт, не человек! И угораздило ж тебя сляпать этого прохвоста! – не смог сдержать раздражения Соколов. Его будто сквозняком вынесло из кабинета.– Второй отряд, обыскать территорию!

–   В бараке гляньте! Может, дрыхнет?

–  Живо к катеру!

Попытается уйти – стреляйте на поражение сразу! – послышались команды.

Последняя отозвалась болью изнутри. Егор подошел к окну, стал смотреть сверху, чем все кончится.

«Только б не убили. Какой-никакой, он сын мне»,– думал человек, стыдясь себя.

–   Живее!—донесся голос Соколова уже издалека.

–   Собак спускайте! – услышал Егор голос Ефремова и вовсе поник головой.

«Пуля может пройти мимо, псы не промахнутся. Раздерут в клочья, как только нагонят,– думал, вздыхая.– Эх, Ромка! Ну, почему так коряво сложилась твоя жизнь? Что ж Катя упустила тебя, не сумела вырастить человеком? – вздрогнул, услышав выстрелы.– Засекли! Увидели! Теперь не пощадят. Какой же ты дурак, Ромка! Из этой зоны и не таким не повезло сбежать! —думает человек.– Нет, надо дождаться, чем все кончится»,– удерживает себя Егор, вслушиваясь в звуки погони.

Вот они стали ближе. Платонов понял: охрана возвращается.

«Живого приведут или приволокут за ноги мертвым?»– сжалось где-то в груди.

Егор боялся смотреть во двор. Нельзя показать Соколову своих переживаний, надо взять себя в руки. Но как? Егор выглянул во двор.

Он увидел Ромку. Его вели двое охранников, заломив руки за спину. Роман чуть ли не пахал землю носом.

–   В «шизо» козла?

–   В одиночку! До конца! Пусть там сдохнет! Никаких прогулок и баланды! Шконку на день поднимать. Пусть с утра до ночи на своих «катушках» обходится!– донесся голос Александра Ивановича.

С зэка вода стекала ручьями. Вокруг, рыча и скаля клыки, носились собаки. Они прыгали на Романа. Охрана отдергивала их. Зэк вздрагивал, вбирал голову в плечи, ноги заплетались от страха. Оно и не мудрено. Вон сбоку одежда порвана, висит клочьями, и кровь течет следом. Но кто обратит внимание на это?

–   Давай, валяй шустрее! Че спотыкаешься, сучий выкидыш? Погоди, доберемся вечером. Родной мамке оплакать станет нечего,– подгонял охранник.

А тут какая-то овчарка изловчилась, прихватила за кровоточащее, рванула на себя изо всех сил. Роман взвыл жутко, по-звериному, упал. Его подхватили, поволокли, матеря и проклиная.

–   Поймали мудака! – вошел Соколов.

–   Видел,– отозвался Егор тихо.

–   Пойми, я не разрешил сегодня расстрелять, хотя шанс был как никогда. И отвечать за него никто не стал бы. Убит при попытке к побегу – это железное алиби, сам знаешь. Но из-за тебя... Хочу еще один раз попытаться. Попробуй ты с ним поговорить, как отец. Он теперь в том состоянии, когда что-то до него допереть может. Если нет, и теперь не дойдет, сломаю до конца!

–  А может, он того и добивается, чтоб уйти мигом, не мучаясь до старости?

–   Шалишь! Зачем тогда рвался б на волю? В зоне, если захочет сдохнуть мигом, возможностей сотни. Толкни штабель бревен! Любое в лепешку разгладит. Мгновение – и жизни нет! Этот дышать хочет. Еще и с кайфом! Но таких на волю, как бешеных собак, отпускать нельзя! Потому, даю тебе его последний шанс. Как человеку и отцу. Уж если пустил на свет, в жизнь, попытайся его в ней удержать. А не получится, не станешь упрекать ни меня, ни себя заодно,– Александр Иванович позвонил начальнику охраны.

Ефремов ответил, что сам проведет Егора в камеру к Роману.

Тот лежал на голой шконке, смотрел в серый потолок и надрывно стонал. Он не сразу заметил Егора, но, увидев, отвернулся. Попросил, тяжело выдавив слова:

–   Дай закурить, пахан, может, в последний раз...

Платонов подал прикуренную сигарету. Зэк сделал затяжку, потом другую, откашлялся, морщась, и спросил:

–   Решил забрать в свою зону? Там, средь баб быстро оклемался бы. Как думаешь?

–  Ромка, ну, почему ты такой крученый?

–  А каким мне быть еще? С детства проклятый всеми! Никому не нужным жил. Знаешь, как дубасили и ругали с малолетства? Особо дед с бабкой за то, что я на свет появился и поломал матери жизнь. Уж лучше бы она сделала аборт или сдала в детдом, или чужим людям. Я столько хлеба не съел, сколько ремней об меня порвали. Чем только не били? Вожжами, розгами, крапивой, мокрым полотенцем, пучками дранки, закрывали в подвале и погребе. Обещали утопить и в колодце, и в реке. Грозили повесить в сарае, удушить в печке, отравить... Чего только не слышал! Под проклятья вставал, с ними и ложился,– заметил Егор слезы, катившиеся из глаз сына.– Свиньи ели вдоволь и лучше, чем я! Когда хотелось жрать, воровал у них из кормушек. Спал на чердаке, на соломе или сене. В избе мне места не находилось.

–   Почему? За что так ненавидели? – содрогнулся Егор.

–  За то, что нагулянный, да еще нахлебник.

–  А как же мать? Почему не защитила?

–   Мы с ней почти не виделись. Она все время работала. Сам понимаешь, фермерская житуха – хуже петли. Да и кто б ее слушать стал. Дед и мамку бил, особо, когда вытаскивала с чердака, приводила в дом помыть и накормить.

–  А разве ты им не помогал?

–   Меня прятали от людей, чтоб никто не знал и не видел, что я у них есть! Мать иногда ночью приносила на чердак пожрать и все плакала, жалела. Но дед однажды увидел, как спускалась с чердака, и чуть не зарубил топором. Она едва успела выскочить из сарая. А потом целую неделю боялась показаться в доме.

–   Она так и не создала семью? – спросил Егор.

–   Да где там! Дед следил за каждым шагом. Один раз пошла в поселковый клуб, в кино. Дед ее оттуда за косы выволок. Обозвал, избил при всех, домой на ферму кнутом пригнал, как сучку, сорвавшуюся с цепи. И ничем его не остановить. Хотя, конечно, пытались иные вступиться за мать, вырвать с фермы. Но не так– то все просто. Дед каждого человека встречал с ружьем в руках. И собак имел свору, которые его одного признавали. Он ни с кем не дружил, никогда ни к кому не ходил в гости и к себе не звал никого, даже родню, попросил Роман у Егора еще сигарету.– Другие люди отмечали хотя бы Божьи праздники, устраивали выходные, чтобы помыться и отдохнуть. У нас такого никогда не было. Дед вкалывал хуже проклятого и другим роздых не давал. Меня впрягли в работу с шести лет. Вместе с дедом пахали поля, косили, заготавливали дрова. Чуть что не так сделал, получал кнутом по заднице, спине, плечам. Он коней жалел, не стегал, а меня – нещадно. Один плюс все ж появился. Когда работать начал, меня кормить стали по-человечески, вдоволь. И даже в избу жить впустили,– вспомнил Ромка.– Мать к тому времени сильно изменилась. Состарилась, поседела. Я как-то вслух пожалел ее. Дед как закатал кулаком в лоб за жалость, я и вылетел из-за стола. А он еще и добавил: «Чем облезлее сука, тем меньше кобелей кружат около ней. Не то еще в подоле притащит, а растить нам с бабкой».

–   Изверг какой-то! – выдохнул Платонов.

–   Не то слово! На мне с самого детства шкура не заживала. Ни лечь, ни сесть не мог без слез. Весь черный от ремня и кулаков. Иного отношения к себе не знал.

–  Уж лучше б ты ушел из дома! – вырвалось невольное у Егора.

–   На такое в семь лет решился. Встал спозаранок, оделся, взял за пазуху краюху хлеба и тихо, чтоб дверь не скульнула, шмыгнул из дома. Но подлые псы выдали, хай подняли, разбудили всех. Дед как увидел, что меня нет, враз допер. Даже не стал одеваться. Как был в исподнем, так и сел на коня. Догнал мигом и вломил. Я с неделю в себя приходил. Ночами все снилось, будто дед вовсе голышом, порет кнутом и грозит: «В куски разнесу! Схарчу собакам!» А те окружили, ждут, когда старик выполнит обещанное. Я ночью просыпался от ужаса, кричал и ссался от страха.

–   Не удивительно! – согласился Егор.

–   Где же ты был тогда? Я так ждал тебя! Как свое спасение от деда. Придумывал тебя и ангелом, и чертом, но всегда спасающим. Сильным, самым смелым! И ждал тебя одного. Но ты не приходил.

Платонов сконфуженно опустил голову.

–   Я понимаю, другая семья... Но ведь и я твой! Неужели твоя душа ни разу не заболела, не подсказала меня?

–   Кто мог предположить, что у тебя так плохо сложится. Если б знал...

–   Сдал бы в приют – это в самом лучшем случае! К себе, в свою семью никогда не взял бы.

–   Почему? Тамара поняла б и согласилась бы взять. Да и Оля, дочка моя, была б рада брату. Вопрос уперся бы в тещу, но и эта долго бы не препятствовала и больше всех жалела б и любила тебя.

–   Это ты теперь говоришь,– не поверил Роман.

–   Я знаю своих!

–  Да брось! Я тоже о тебе все прощупал,– усмехнулся зэк невесело и добавил,– иначе бы давно нарисовался!

–   А что удержало? – поинтересовался Егор.

–   В твоей двухкомнатной ногу негде поставить. Ну, где б меня определил? В одну комнату с тещей и Ольгой? Или к вам в зал мою постель поставить? Рядом? Ведь ни на кухне, ни на лоджии я не согласился б жить.

–   Значит, квартира не устраивала?

–   Не только.

–   А что еще? – спросил Платонов.

–   Я знаю, сколько ты заколачиваешь. Не бухти, пахан! Не кати бочку и не базарь. Мне твоих «бабок» даже на один вечер мало. Разве это заработок? Да как вообще дышишь на него?

–   А как ты жил у бабки с дедом? Иль все стемнил, а сам в деньгах купался? – перебил Егор.

–   Ну, я не вечно с ними дышал, и когда дед хотел выпороть вожжами... а знаешь, за что? – прищурился Роман.

–   Небось, телку зацепил? – предположил Егор.

–   О, в самое яблочко попал! Притащил на сеновал девку из своих, деревенских. Она хоть куда годна и согласна.

–   Сколько лет ей было?

–   Какая разница? – сморщился парень.

–   А тебе тогда какой годок пошел?

–   Четырнадцать. Она на пару лет старше. Подумаешь, великая разница! Я знал, что мне на ней не жениться, но надо ж было с чего-то начинать. Ну, только подраздел девку, завалил на сено, чтоб разглядеть получше, отчего меня на нее тянет, и вдруг дед! Влетел чертом, сразу с кулаками на меня! В другой бы раз, не будь девки, я пальцем бы не пошевелил. А тут совестно стало, и зло откуда-то взялось. Как влепил ему в рыло, сам того не ожидая, старик задницей не только дверь чердака вышиб, но и лестницу повалил, сам кулем слетел. Крякнул, ударившись о землю, хотел вскочить, а встать не смог. Я от радости мигом к девке. Про деда думать не хотел. Так-то и провалялся он до зари, покуда бабку в лопухи не приспичило. Там она на него и набрела. Видит, что встать не может, позвала мать. Они вдвоем кое-как занесли деда в избу. А я с девкой и вовсе посеял мозги. Когда слез с чердака, дед уже отмытый на лавке лежал при свече.

Кровь, плохо отмытая, на губе виднелась. Я все понял враз, встал на колени прощение попросить, тут же почувствовал на шее его руку. Вроде удавить вздумал, как давно мечтал. Вскочил я на ноги, старик лежит, не шевелясь, лишь в губах ухмылка заблудилась. Я со страху из хаты вылетел. За мной – мамка с бабкой, кричат на два голоса: «Куда ты, сынок? Ведь теперь самое время жить настало!» «Воротись, внучок! Беда избу покинула. Вернулся я, а они деда простыней накрыли. Сами втроем к столу сели, беседу повели, как по-своему заживем. А когда из-за стола вышли, глядь, с головы и лица деда простынь сдернута, словно он всех нас подслушивал. Мне аж холодно сделалось. Кто и как открыл его морду, мы не видели и не слышали.

–   А может, он живой был? – спросил Егор.

–   Черт его знает! Но на другой день старика похоронили. Крест на могиле поставили, все чин-чинарем. Даже поминки сделали. Чтоб на том свете не обижался козел. Ночью я проснулся от того, что кто– то шарит по мне руками. Думал, мать проверяет, дома ли я. Ну, и говорю ей: «Ну, чего спать не даешь? Дома я, дома». И вдруг получил пощечину. По руке и силе понял, кто влепил. И только хотел обматерить покойного, тот положил мне ладонь на грудь и говорит: «Я ж тебя, клопа вонючего, едино не оставлю в доме своем. Изведу, как сверчка. Всю свою жизнь станешь маяться, коли продышишь мое проклятье. До самой смерти клял гада. Помни, за убийство не раз с тебя взыщется. До кончины жить станешь без радостей и отовсюду будешь гоним, никто не примет, не обогреет тебя. А горестей сгребешь с собою в гроб полную пазуху. Никто не снимет с тебя мое проклятье. Помни про то».