Текст книги "Тонкий лед"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

–    Кто согласится, от того нигде толку нет. У нас такие тоже не нужны. Сам знаешь, головой рискуем часто. Сколько классных ребят потеряли. Они работали не за деньги, за совесть. Таких теперь все меньше становится. Все больше Платоновых. Эти все обсчитают, каждое вложение на весах взвесят. Уж такое оно – сучье семя!

...В то утро, приехав на работу и узнав о пойманных беглецах, Соколов удивился именно тому, что в погоне и поимке участвовал Егор. Александр Иванович расспросил охранника обо всех деталях погони и поимки.

–    Как узнали о побеге?

–    Собаки хай подняли.

–    Кто первым узнал о побеге?

–    Опять же псы наши.

–    Платонова звали, или сам набился в погоню?

–    Никто не звал его, сам побег впереди собак. Видать думал, что пешком догонит. А они уже уплыли, но мы нагнали их.

–    Как взяли их из лодки?

–   Они сами из нее выкинулись в море. И что с того? Баграми цепляли и на катер. Я вылавливал, Егор пиздюлей отваливал, застегивал в «браслетки» и в клетку совал. Потом лодку зацепили, закрепили ее к катеру и вернулись. Тут и конец всему. Охрана, собаки окружили нас, как только слезли с катера. Козлов в штрафняк определили, сами по своим углам расползлись. Старшой наш на радостях, что все хорошо кончилось, предложил Платонову по сто грамм, тот отказался, непьющим прикинулся, брехал, что его желудок спиртное не переносит. Ну, да старшой и пошутил: «А ты скажи утробе, что выпивка халявная! Мигом примет! По себе знаю».

Соколов раскатисто захохотал:

–   Ну, и как? Уломал Егора?

–   Нет. Обиделся, послал старшего куда-то шепотом. Тот так и не расслышал адреса, а ведь как человеку предложил, как мужик – мужику, поделиться хотел. Этот мудак даже сто грамм одолеть боится, гниль зловонная!

–   Иль так хреново в погоне сработал? – удивился Соколов.

–   Там нормально, а вот старшего обидел отказом. Наш – не алкаш, сами знаете. И час, и меру знает, не с каждым выпьет. С ним за честь считают за один стол сесть. Все ж фронтовой полковник! Сурьезный человек! Этот шелкопер погребовал им. Даже меня досада взяла. Нет бы поговорить по душам, сугревно, ведь Егор здесь недавно. И чего выламывается, как катях в луже?

–   Ну, отказался и ладно. Чего переживали? Не то в человеке главное! Важно, что в погоню сам пошел, не струсил. Значит, за дело переживает! – успокаивал Соколов охранника.

Но ни в этот, ни в последующие дни не вызывал к себе Егора начальник зоны, не поблагодарил за службу, не отметил в приказе. Сделал вид, что ничего особого не произошло, а за обычную работу никто не хвалит. Платонову даже благодарность не объявили. Человек понял, что его не уважают, с ним не считаются, а потому окончательно замкнулся, перестал общаться с коллегами. Даже не поделился радостью, что у него родилась дочь. В ту ночь Егор не сомкнул глаз. Девчушка появилась на свет в шесть утра. Он порадовался вместе с тещей. Мария Тарасовна звонко расцеловала зятя в обросшие щеки, велела побриться, умыться, поесть и только тогда идти на работу.

Платонов тогда впервые уснул за рабочим столом.

–   Наверное, бухнул лишку наш непьющий и всю ночь озорничал с какой-нибудь соседкой,– строили догадки сотрудники отдела.

И лишь Соколов, заглянувший в спецотдел по своим делам, сказал тихо:

–   Отцом стал. Дочь у него родилась. Моя жена у его Тамары роды приняла. Говорит, что малышка у Егора словно кукла, глаз не оторвать, и здоровенькая.

–   Собраться нам надо на подарок ему.

–   Обойдется!

–   Дети не каждый день родятся,– напомнил кто– то из сотрудников.

К концу дня собрали неплохую сумму, к ней прибавил Соколов от администрации, а там и охрана подключилась. Егор своим глазам не поверил: таких денег он отродясь в руках не держал. Человек сидел растерянный, сконфуженный и все твердил:

–   Спасибо всем вам... за тепло к моей дочке...

Домой он летел словно на крыльях. Своей радостью поделился с тещей.

Та руками всплеснула:

–   Ну, видишь, а говорил, ненавидят и подсиживают, хотят избавиться. Ошибся ты, не разбираешься в людях. Если бы хотели выкинуть, копейки не дали б.

«Кто знает. Как дальше сложится? Может, ошибался я, а возможно, что и впрямь не доверяют мне. Они все на той зоне по многу лет работают, друг друга насквозь знают, я один – кот в мешке. Так и говорят, не скрывая, прямо в глаза. Хотя, если разобраться, а что в нашей работе есть такого, что другому не доверишь? Но имеется, и еще сколько всяких моментов»,– подумал Платонов и вспомнил совсем недавнее.

Пришла почта в зону. Обычная, как всегда. Письма и бандероли, немного посылок с одеждой и куревом. Десятка два писем, хоть теперь отдай зэкам. В них ничего особого: о семейных радостях и заботах, о детях, о том, как тяжело растить ребятню без отцов. Детвора вовсе от рук отбилась, а мужику до воли еще полжизни париться. А сама баба вовсе из сил выбилась, да и дохода никакого. Детвора на голом хлебе сидит.

И лишь Пичугину пришло длинное, пухлое письмо. Тоже от женщины. Кем она приходилась зэку? Женой? Нет! Благоверные на такие письма не способны. Эта была подругой, наверное, очень давней, любимой и любящей. Егор, прочтя ее письмо, позавидовал бригадиру. Ничего особенного тот собою не представлял, а вот любит его за что-то женщина и ждет.

«Алешенька, радость моя! Как я соскучилась по тебе, мальчишка мой! Все время вижу тебя во снах, а ты никак не хочешь вернуться в дом. Хватаешь меня на руки и несешь то в лес, то в озеро. Я кричу от страха, а ты хохочешь и все стараешься спрятать меня. От кого и зачем? Я хочу жить вместе с тобою до самой смерти и буду ждать тебя. Другого выхода нет. Ты – моя жизнь и любовь, мой свет и судьба... Слышала я в городе о скорой амнистии. Может, и нам повезет? Я очень жду,– Егор читал письмо дальше. В нем тревоги и надежды сплелись в тугой узел.

«Зря старалась баба! Не получит козел письмо. В «шизо» сидит. Уже месяц там канает потрох. Туда почту не приносят, потому не обессудь»,– равнодушно порвал письмо и бросил его в корзину. Вскоре вовсе забыл о нем, ведь Пичугина сунули в штрафной изолятор за попытку к побегу.

Конечно, он был далеко не первым и не последним в числе тех, кто пытались любым способом удрать из зоны, вырваться с ненавистного Атоса.

Нет, никто из беглецов не допускал мысли остаться в Поронайске или вообще где-нибудь на Сахалине. Все мечтали сорваться на материк любой ценой, хотя б для этого пришлось бы заложить зубы.

У каждого беглеца была не только цель, но и конкретный адрес, где ему были рады. У всех, даже у махровых бандюг имелся свой причал, самый дорогой и родной. Лишь однажды молодой беглец признался, что убежал бы он в Японию.

–   Кому ты сдался, гнус криворылый? Иль своих гадов там мало? Да в Японии такое говно мигом отловили б! Язык не знаешь, ни денег, ни ксив не имеешь. Воровать бы начал? В Японии за это тыкву снимают. Куда ж ты, мудило, пер? – рассмеялся редкозубый молодой охранник в лицо беглецу.

–   Не такой уж я дурак! На Сахалине половину жизни проканителил среди японцев. По-ихнему понимаю неплохо,– ответил зэк.

–   А на что ты им сдался? В зоне не знаем, в какую задницу тебя воткнуть. Везде помеха! Да и сачок отменный! Японцы таких уродов на дух не терпят. Они—трудяги, про это все знают! Ты ж своим немытым рылом к ним навострился, во придурок! – хохотал охранник.

–   Работать и конь умеет. То не мудро! А я еще думать могу!

–   Да не трепись, задница свиная! Ну, что можешь придумать, чтоб удивить самих японцев? Как сивуху гнать? – не унимался охранник.

–    Ну, это о себе болтаешь. Я в технике волоку. Вот ты окажись на моем месте, сидел бы, сложа руки?

–   Я на своем месте нахожусь и твоего мне не надо! – вмиг ощерился охранник, добавив сквозь зубы,– паршивая дворняга свой дом и хозяина почитает. Этот щипаный петух в заграницу нацелился. У себя в дому никуда не гожий, ни к чему не приспособился, скверность немытая!

Егор молча слушал эту перебранку Он знал, что беглеца сунут в «шизо» месяца на два. Суровее этого как накажешь? Дальше Сахалина этапировать некуда, да и зоны строже, чем на Атосе нет на острове.

–   А бывали случаи, что зэки все ж уходили из зоны навсегда? – спросил Платонов охранника.

Тот откашлялся, глянул на беглеца косо и ответил:

–   Случалось. И нынче не без того. Уходят... вперед ногами,– немного подумав, добавил,– бывало, и мы вместе с ними! В караульных, бессрочных. А вот чтоб убежать от нас навсегда, никому не обломилось. Ловим. Случалось, убивали, но все равно пытаются сбежать. Вот этого отловили, а ночью или завтра опять в погоню кинемся. Долго отдыхать не придется,– глянул за борт катера и рассказал, как выловил здесь своего первого беглеца.– Вот такой же день стоял. Мы отправляли лес на японское судно. Оно неподалеку на рейде стояло. Баржи с древесиной уходили от нас одна за другой. Еле успевали обмерять и пачковать сортименты. Их ошкуривали бегом. Все вокруг спешили, суетились. Кроме барж отправляли на целлюлозно-бумажный комбинат кору и древесину. Там из них спирт и бумагу делают. Времени у всех в обрез. Не то передохнуть, высморкаться некогда. И я замотался, баржи с лесом сопровождал на рейд и вдруг оглянулся, будто черт в бок тыкнул. Глянул за борт – бревно на волнах болтается. Ну, мало ли, со штабелей могло слететь. Одно подозрительное, неошкуренное. Как оно попало в море, если штабели неготовой древесины были от берега далеко. Само не прикатилось к морю, кто-то помог. А зачем? Зацепил я тот сортимент багром и выволок вместе с зэком. Он, пропадлина, примостился к бревну и дышал через бамбуковую трубку, потому ничего подозрительного не приметил. Ствол был большим, а мужик – тощим. За сук зацепился, который специально оставил, ну, и плыл к японскому судну. Уже рядом был. А японцы вылови его, уже не вернули б в зону. Для политики оставили б. А уж этот попросил бы убежища. Он за политику у нас оказался, за левые убеждения. Вот я и выгреб его вместе с убеждениями. Прямо на катер. Слышу, а в зоне уже шухер поднялся, хватились беглеца. Ну, я осмотрел баржу, не спрятался ли в ней еще какой-нибудь беглец, дождался полной разгрузки и вместе со своим уловом вернулся в зону. Сдал отловленного. Начальник за бдительность премию выписал. А ведь едва не ушел бандюга. Его в море не искали. Никто и не подумал, что такое сообразит. Глянули, что все лодки на месте, и давай искать пропажу в зоне. Все знали, что до рейда вплавь никто не решится. Да и голову не видно. Но где зэк? Тут я его доставил. Мокрого со всех сторон. Не повезло гаду смыться!

Егор, слушая охранника, спросил:

–   А вдруг какому повезет? Что будет охране и дежурному сотруднику?

–   Вам – ни хрена! Разве выговор влепят. А охранника заместо недостающего на шконку сунут до конца жизни. Да так вломят, что смерть подарком покажется. Ведь зона строгорежимная! В ней отпетые канают, кому на воле дышать не можно. Но и вашего брата не пощадят потом. Одно такое упущение, и лет пять не жди повышения в звании, продвижения по службе. В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Поэтому, когда дежуришь, не спи, чтоб не проснуться виноватым.

Егор после того разговора даже не думал об отдыхе на дежурстве, но неприятности все же не избежал.

Прошло время. Одно из дежурств Платонова выпало на праздник. Пользуясь укороченным днем, зэки помылись в бане, поужинали и отдыхали в бараках. Все было тихо. Егор перед отбоем проверил, все ли на месте. Не приметил ничего подозрительного, а утром на перекличке не оказалось в строю одного мужика.

Зэки барака плечами пожимали, мол, не знаем, куда делся. Не видели, не слышали ничего. Все указали на Егора, сказав, что он перед отбоем заходил последним. Должен знать, куда человек делся.

–   Ну, что ж, давайте собаку! Уж она покажет, где он,– побелел Платонов.

Охрана привела овчарку, надрессированную на поиск и погоню. Та обнюхала личные вещи и обувь пропавшего, пригнула морду к полу, но не взяла след. Лишь когда вывели за порог барака, взвизгнула и помчала к свалке за столовой. Там раскопала кучу мусора, под которой увидели зэка. Он едва дышал.

–   Кто тебя уделал? – спросил Соколов, нагнувшись к самому лицу человека.

–   Борис. Бадья его кликуха. Он гробил,– донеслось до слуха.

–   За что?

–   Бабки отнял, получку. Все до копейки...

–   Быстро в больницу его! Бориса – ко мне! Кто нынче дежурил? Платонов? Через полчаса появитесь у меня! – потребовал, разогнувшись, и проследил, как охранники понесли в больницу зэка. Врачу сказал глухо,– все силы приложи, но спаси его!

Егор видел, как перекосило лицо начальника, увидевшего Бориса. Охрана гнала того прикладами от самого барака.

Платонов съежился, приметив громадные кулаки Соколова. Лицо его побурело, а глаза из синих стали серыми.

–   Куда «бабки» занычил? Колись живо! – рявкнул так, что Борис присел.

–   Он мне долг не отдавал,– ответил тот глухо.

–   Сейчас проценты получишь! – пообещал Соколов и позвал дюжих охранников в кабинет.

Егор сжался в комок. Ему так захотелось домой, к себе на диван или на кухню к женщинам, где все его понимали, уважали и жалели.

Он вернулся в кабинет. Понимал, что уйти с работы теперь, просто невозможно. Все сотрудники поднимут на смех. Егор стал просматривать почту, но не смог сосредоточиться ни на одном письме. На душе тоскливо и тревожно.

–   Платонов! К начальнику! – слышит за спиной.

Человек побрел, понурив голову.

В кабинете Соколова никого. Лишь полная пепельница окурков перед начальником. Александр Иванович глянул на Егора исподлобья.

–   Потеряли мужика. Умер человек. В том и Ваша вина имеется, не досмотрели... Обидно. А вот Борис еще десяток таких переживет. Ну, добавят ему срок на выездном суде. Так и что? Этим тюрьма – мать родная, не станет переживать. Он на воле больше месяца никогда не жил. А покойник путевым человеком был.

–   Чего ж в зону попал? Да еще в нашу?– не поверил Егор.

–   За самосуд. Тестя убил. Не без причины. Тот в войну полицаем был. Тут на Сахалине от правосудия спрятался. А среди вербованных нашлись те, кто опознал его. Так тот тесть за ружье схватился ночью, решил всю семью извести, пока они властям не донесли. А Степан его за руку: «Стой! Что задумал?» «Брысь с пути, щенок! Сам разберусь. И не таких гробил. Этих и подавно уложу». Оттолкнул зятя, да тот на плечах повис, не дал выйти из дома. Время уже за полночь. А ну ввалится такой к беззащитной бабе с пятью детьми, что натворит? Ну, и сцепились в коридоре, в темноте. Тесть Степку живого измесил в котлету, но зять не выпустил, вырвал ружье и пальнул в тестя в упор. Тот на месте кончился. Весь коридор брызгами заляпал. Ну, а Степку теща сдала. Привела милицию. Никто не стал вникать в причину, зациклились на факте. А тут жена подсказала, что и ее обижал, пускал в ход кулаки. Уже дважды судили его за драки, теперь и вовсе убийцей стал. Так-то и влепили ему десять лет. Никто за Степу не вступился. Адвокат в процессе слабым оказался, не сумел защитить. А он, попав в зону, весь заработок семье отправлял, детям. Их у него трое. Как теперь жить станут? Жена, судя по всему, баба глупая,– глянул Соколов на Егора и оборвал себя,– впрочем, зачем я это Вам рассказываю? Случившееся уже не исправить.

–   Я проверял, обходил бараки. Все было тихо, даже намека на драку не заметил,– оправдывался Платонов.

–  Жизнь всегда уходит тихо. Громкой случается лишь расправа. А чтобы впредь внимательнее были, без наказания не останетесь. Строгий выговор Вам обеспечен. Еще один случай, и Вас выбросят из нашей системы.

Целых три месяца не получал Егор премиальных, но полоса неудач коснулась в тот год каждого сотрудника.

Зэки, словно озверев от неволи, уходили в бега, сметали на своем пути любую помеху. Соколов увеличил охрану. В зону привезли матерых сторожевых собак. Любая из них, шутя, могла справиться с кем угодно. Вышки, забор и ограждения держались под постоянным контролем. Сквозь них даже муха не могла пролететь незамеченной. И все же зэки не расставались с мечтой о воле и побегах.

Едва отвернулся охранник, зэк уже нырнул в море и, не высовывая головы, плыл, греб к судну, стоявшему на рейде под погрузкой. Неважно чье оно, главное – добраться. Не удалось уплыть морем, пытались уехать на барже, спрятавшись в коре, между сортиментов. Вот так же удалось троим просочиться в Поронайск. Загруженная баржа ни у кого не вызвала подозрений, а когда в зоне хватились беглецов, они уже успели переодеться, позаимствовав у горожан с веревок всю необходимую одежду.

Редко уезжали домой вовремя сотрудники зоны. Чаще привозил их катер с большим опозданием, злых и усталых. В таком состоянии скорее доползти бы до койки и забыться до утра во сне. Но и он перестал быть безмятежным. Все чаще мерещились оскаленные морды псов, перекошенные злобой лица зэков, подкопы под забором, перекусанное проволочное ограждение, сигнальные огни катера, нагоняющего беглецов и соленая брань из рупора, требующего вернуться.

Егор даже ночью вскакивал от всех тех кошмаров, шел на кухню, выкуривал пару сигарет, радуясь короткому домашнему теплу.

–   Егорушка, ты хоть на дочку глянь. Смотри, какая она большая! Скоро в школу пойдет. Знаешь, как много стихов и песен выучила? Во дворе ее все любят,– говорила Тамара.

–   Уже в школу? Как же так быстро? Вчера родилась, а завтра учиться?

–   Растет егоза! Ох, и упрямая! А озорная, хуже мальчишки,– добавила теща.

Егор подходит к постели дочери, гладит крутые кудряшки. Оля на миг открывает глаза, улыбается отцу и снова засыпает.

–   Я обещала дочке, что ты скоро отведешь нас в кино или в театр,– заглянула в глаза жена.

–   Милая моя девочка! Как был бы рад выполнить твою просьбу, но я возвращаюсь с работы уже к последнему звонку. Устаю так, что ни одного фильма не увижу, засну в зрительном зале, и тебе будет неловко. Если хотите, сходите без меня,– просил Егор.

–   Еще чего! Я ей пойду, свиристелке! В кино захотелось. Иль позабыла, что замужняя? Иль в доме телевизора нет? Садись и смотри, чего хочешь. Почему в кино нужно переться? Еще в театр настропалилась. Нешто дурные деньги завелись? Лучше мужику костюм справь! В чем ему по твоим киношкам бегать? Все в том костюме, в каком с тобой регистрировался! Так ить совестно. Сколько лет прошло? Ты как королева одета, а он все с голой задницей. Разве такое мыслимо? И как терпит? Весь обносился, оброс. Если я его под руку возьму, все поверят, что он дед мой!

Егор от такого комплимента мигом в ванной закрылся. Мылся, брился, чистил зубы, стриг ногти. Вышел сверкающий.

–   А все равно в моих тапках! – заметила теща и укорила дочь,– до сих пор пижаму мужику не купила. Срамотища единая!

Теща всегда поддерживала Егора. Дочку ругала, высмеивала, не щадя. Не любила и двух ее подруг, приехавших в Поронайск из Благовещенска почти одновременно с Тамарой.

–   Че на их глазеешь? Ты – замужняя, они – одиночки. Нет меж вами общего. Что у холостячек на уме? Мужики и тряпки!

–   Мам, они – прекрасные врачи, серьезные девушки. Не хотят выходить за первого встречного. Разве можно осуждать за это? – урезонивала Тамара мать.

–   Да пошли они в задницу! Какое мне дело до чужих баб? Но и ты с ними не смей вязаться. Не позорься! Глянь на них: мимо этих непутяг дворняги проскакивают, краснея до самого хвоста, закрыв глаза лапами. Или неправду говорю?

–   Мам, не надо лишнее наговаривать!

–   Чего? Это я брешу? Да как смеешь перечить? У твоих подруг все исподнее наружу. Трусы и лифчик на виду. К чему юбки, которые сраки не прикрывают? Даже сиськи поверх кофт лезут заместо воротника! Срам единый! На голове – воронье гнездо! Какой путний мужик на них глянет? А коль увидит, со страху до ночи не дотянет! Не приводи их в дом! Сама с ними рядом не появляйся, совесть поимей! – кипела теща.

Но Егор не обращал внимания на брань Марии Тарасовны. Он знал, тещу не переспорить. Да и зачем? Она была прекрасной хозяйкой, заботливым и любящим человеком.

Так повелось с самого начала, что теща стала матерью на двоих. Она никогда не натравливала дочь на зятя, всегда защищала его и жалела, понимала Егора без слов каким-то особым чутьем.

Случалось, сядет он к столу угрюмым, молчаливым, Мария Тарасовна подойдет сзади, обнимет за плечи и скажет: «Пора мне на работу, вместе с тобой на зону. Хочь поваром иль уборщицей. А может этим, зашибалой. Уж я навела б там порядок. Не дозволила б тебя обидеть никому. Гольными руками промежности выдрала б любому, кто посмел бы косорыло глянуть! Других в лифчике задавила б как блох. Ну, совсем извели урки нашего Егорушку. Какой красавец был, а что осталось? Уши да нос! Ноги, и те заплетаются, хребет в коромысло согнулся. Штаны с задницы сползают вместе с трусами, рубаха ровно на чучеле мотается. Срам единый! От тебя бездомные коты в страхе разбегаются. Поди, ваши бандюги здоровей и лучше выглядят. Совсем смордовался на работе. Ну, разве это дело целыми днями ни сна, ни покою не знать?

В выходные она подолгу не разрешала будить Егора, давала выспаться, отдохнуть. Баловала пирогами, всяким вареньем и все грозила завалиться к Соколову, надрать уши за Егорушку.

Теща сама ходила в школу на родительские собрания. Когда услышала от классной руководительницы, что Оля плохо ведет себя на уроках, возмутилась и пригрозила, что ощиплет учительницу как курчонка, если та будет брехать на внучку, что лучше Оли нет в свете ребенка, и обижать ее никому не дозволит.

Уходя с собрания, так грохнула кулаком по столу, что классная руководительница поверила в каждое слово.

Егор в школу не ходил. Мария Тарасовна сама управлялась. Но, возвращаясь домой, все чаще узнавал, что жена ушла с подругами в кино или театр.

Он верил Тамаре и спокойно ложился спать. И лишь теща оставалась на посту, она охраняла семью до последнего. Когда возвращалась дочь, Мария Тарасовна налетала на нее фурией. Обзывала и грозила так, что никому другому не простила бы Тамара и одного такого слова. И все ж не удалось теще сберечь семью.

В тот последний вечер жена призналась, что разлюбила Егора, что он очень изменился, перестал быть интересным, нежным, совсем забыл о ней как о женщине и живет так, словно кроме работы ничего не существует, Да, он все деньги приносит в семью, не оставляя себе заначников. Но не только его карманы остаются пустыми, в душе тоже ни теплинки, сплошной холод, одна зима. В семье даже от его голоса отвыкли. А ведь так не должно быть, и всякий в доме должен знать тепло и заботу, а не только он, взрослый человек, переставший быть мужчиной.

–   Я не хочу обидеть или упрекнуть. Может, сама не достойна другого отношения к себе. Я не изменила тебе телом, но душою уже отошла и живу совсем другой жизнью. Не обессудь, но не смогу жить с тобой по– прежнему. Слишком долго ждала, когда меня увидишь и поймешь. Прошли годы, они навсегда потеряны для нас. Мы потеряли друг друга, проглядели, когда ушла любовь. Она уже никогда не вернется к нам. Не ругай и не кляни. Давай расстанемся по-человечески, ведь истерика и оскорбления ничего не исправят, лишь оставят неприятный осадок в памяти. Я этого не хочу. Мне есть за что уважать тебя. Давай расстанемся друзьями,– предложила Тамара спокойно.

–   Я и не хочу скандалить. Любовь наручниками не удержать. Если ушла она, придется смириться. Но ты уверена, что сумеешь наладить судьбу с другим человеком и в случае неудачи не запросишься ко мне? – спросил Егор.

–   Вот этого никогда не случится. Я предпочту одиночество. Все обдумано, и этот вариант тоже.

Когда дочь и теща отказались уйти от Егора, Тамара села на диван как оглушенная: такого поворота не ждала. Она молчала, смотрела в пустоту, потом выдохнула колючий комок, стала собираться. Егор спокойно помог ей, ни слова упрека не сказал. Он застегнул чемоданы, даже босоножки принес из прихожей. Достал из шифоньера в прихожей песцовую шапку жены, подал. Когда предложил деньги, Тамара покраснела:

–   Егор! Ты, наверное, никогда не любил меня. Так спокойно провожаешь, будто уезжаю в командировку, на время, а ведь расстаемся навсегда и больше не увидимся...

–   Что ж делать? На колени перед тобой встать? Смысла не вижу. Да, я люблю, но тебе потребовалась перемена или новизна... Это, знаешь, все равно, что человека все время кормить одними тортами. Вкусно, но со временем приходит пресыщение, и обязательно захочется черного хлеба. Я слишком жалел тебя и берег. Наверное, стоило быть погрубее и не дрожать над каждым твоим шагом, не верить тебе больше, чем самому себе. Ты не только наказала, но и проучила. Никому в жизни больше не поверю! Ты увозишь с собой и мою душу. Не только я, оба будем за это наказаны. Тебя замучают сравнения. Поверь, многие будут в мою пользу, и не раз пожалеешь о сегодняшнем дне. Может, не скоро такое случится, но не минет. Я через какое-то время тоже успокоюсь, забуду и не захочу твоего возвращения. Впрочем. К чему эти увещевания? Ты рядом, но уже далеко и совсем чужая...

Тамара взяла чемоданы. Внизу ее уже ожидало такси. Машина вскоре отъехала, а Егор все стоял у окна.

–   Прости, сынок, что не сумела вырастить дочку. Заместо человека выходила сучку. Исковеркала она твою судьбу, на всех наплевала, не остановилась, не послушалась, Как жить теперь станем? Как в глаза тебе смотреть буду? Ума не приложу,– плакала Мария Тарасовна.

–  А ничего, не пропадем, мать! Мы друг у друга имеемся! Это немало! – потрепал тещу по плечу и добавил,– мне не в чем упрекать Вас, Мы все слишком любили ее.

Егор бросился к двери, когда раздался звонок. На пороге стоял Соколов.

–  Я к тебе на минуту по делу,– вошел человек торопливо и только теперь заметил растерянность хозяев,– наверное, спать легли, а тут я поднял,– сконфузился гость.

–  Да при чем тут Вы! Тамара от нас ушла,– развел руками Егор.

–  Как это ушла от вас?

–  Насовсем бросила...

–  Как сучка к другому хахалю сбегла! Срамотища единая! – выглянула из спальни Мария Тарасовна.

–  Держись, Егор! Это еще не крушение! Баб на свете больше, чем грязи. Стоит с одной мартышкой расстаться, вторая макака на плечи повисла. Хочешь на время в женской зоне поработать? Ох, и отведешь душу! Там бабы на любой вкус и спрос. Кстати, неподалеку от Поронайска. Я туда по делам ездил. Только вошел в барак – бабье облепило. Сам знаешь, меня с моим пятьдесят шестым размером свора овчарок завалить не сможет, не одолеют. Тут же вякнуть не успел, как оказался на шконке и, главное, уже без штанов. На меня, еще на живого, куча баб навалилась. Щупают, тискают, гладят, целуют, и всякая к себе тянет поближе. Вместе с головой норовят проглотить. Руки, ноги держат намертво. Не то крикнуть, дышать нечем. Хочу встать, да куда там! Будто в плен к запорожцам попал. Ну, думаю, конец: растерзают в клочья. Хотел их раскидать, да где там! Бабы кучей одолели. А какая-то блажит: «Девки! Да у него точно как у мого Мишки! Этот бес с целым бараком шутя справится! Становись в очередь, оголтелые! А то валяем его дарма, нехай нас порадует». «Иди ты с очередью! Я первая! Вишь, он – в моих «граблях»! Никому не отдам!» – вопит вторая. Пытался им сказать, кто я есть. Слушать не захотели. Скопом лезут, внаглую. Целиком раздели, визжат, орут, друг дружку тянут от меня, чтоб самой залезть, и все уговаривают добром покориться, иначе, мол, замок на яйцы повесим и будем пользовать, пока живой. И приволокли амбарный. Я как увидел, понял, что бабы не шутят. Рванул так, что макаки во все стороны разлетелись. А тут и охрана двери вынесла, стала баб из брандспойта поливать. Мне тоже перепало да так, что до утра отогреться не мог. Но теперь в бабью зону без своей охраны ни ногой. До сих пор себя ощупываю, вправду ли целым вырвался, или нащипали из меня сотню «соколят»? Ох, и борзые! Таких на волю выпусти, они весь город, каждого мужика понасилуют. А я, выходит, вовремя к тебе! В женскую зону начальник спецотдела срочно требуется. Их на пенсию уходит.

–   Доконали зэчки, укатали? – усмехнулся Платонов.

–   Не-ет! Мужик там много лет отпахал, весь «положняк». Он в бараки не совался.

–   Знал, что его там ждет...

–   Ну, можешь на время пойти, пока постоянного найдут. Сам знаешь, начальником спецотдела не каждого поставят. Надо, чтоб он всем требованиям отвечал. Мало быть хорошим спецом, но и в соблазн не впасть, не пить.

–   Александр Иваныч, с чего решили от меня отделаться? В чем я провинился? Или все еще считаете «котом в мешке»? – не выдержал Егор.

–   Чудак ты! Там зарплата вдвое больше, чем у нас. А у тебя – сложности. Да и на целую Томкину зарплату доходы поубавились.

–  На нее уходило куда больше, чем она получала. Материально нынче лучше будет.

–  Вообще-то ты прав! Баба – первый разоритель. Редко какая из них бережлива! В основном, сластены и тряпочницы. Исключений нет! Разные у них только пороки,– вздохнул Соколов и спросил,– так я тебя уговорил?

–  Нет. А почему именно меня посылаете?

–   Посылают знаешь как? Ну, то-то. Тебя рекомендую! Других нет достойнее. Сам видел. У меня старики. Каждому до пенсии не больше трех лет. Куда им в бабью зону, если они со своими благоверными не справляются. С тобой все иначе. К тому ж я не темню: не захочешь там пахать, вернешься на свое место. С великой радостью примем. Ни для кого не секрет, что в нашу систему отбор людей особый. Соблазнов много, да и опасностей больше, чем блох у овчарки. Потому и не хотят к нам люди. Оклад мал – спрос большой. Слишком высокие требования – очень много запретов. Нет выходных и праздников. Вся наша жизнь как у зэков проходит в неволе. С малой разницей. Жизни мы не видим. Так или нет, Мария Тарасовна? – глянул на приоткрытую дверь туалета и громко захохотал.– Женщины в любом возрасте остаются самими собой, и любопытство присуще каждой! Да, еще вот знай: тебя в женскую зону областное начальство рекомендует. Я здесь ни при чем! Они так решили. Не отказывайся. Это начало карьеры. У нас эту должность пока дождешься, пора будет самому на пенсию уходить. Понял? Тут все готово!

–  А кто там начальник зоны?

–  Достойный человек! Я его давно знаю. Кремень, не мужик! Всегда держит свое слово и в пакостях не замечен. Подчиненные его уважают. Вот ты его увидишь, никогда не заметишь, что он – на протезах! С девятнадцати лет без ног. В войну на мине подорвался, в Афгане. А держится как на своих родных ногах и не ноет, не жалуется. Содержит семью: двоих своих детей и двух внуков. На всех его тепла хватает, никого не обижает и не забывает. И родни у него много, и друзей. Все уважают Федора Дмитриевича Касьянова. Зэчки с ним считаются, никогда не хамят.

–   У него тоже морская граница есть?

–    Имеется. Только его бабы в самой зоне вкалывают. Робу шьют для военки, на лесоповале не упираются. Без них мужиков хватает. Потому побегов нет. Во всяком случае я не слышал, чтобы Касьянова за это щучили. Да и зона его покрепче, получше нашей. На кухне – бабы. Чистота и порядок повсюду. Готовят неплохо. Уверен, тебе понравится. И, хотя неохота отпускать, все ж привыкли за годы друг к другу, пожелаю удачи на новом месте. Как бы оно не сложилось, нас не забывай. Звони, приезжай, навещай. Завтра у нас выходной, а послезавтра приедешь сдать дела. Не кому-то конкретному, нет тебе замены, не дали. Просто твою загрузку разделим на всех.