Текст книги "Выскочка из отморозков"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

– Все понял! Борис, ты прав! И вовремя сказал. Я буду помогать Наталье. Не серчай, я не хотел тебя обидеть. Оно, может, и рано спросил о работе, но я в твое время уже знал, кем стану, когда вырасту.

– Зэком ты стал. Нашел чем хвалиться! – сморщился мальчишка и мигом спустился вниз по лестнице. Он даже не оглянулся на Герасима и вскоре смешался с ватагой деревенских ребятишек. Герасим, глянув в ту сторону, услышал чей–то звонкий голос:

– Пацаны! Айда на речку! Скупнемся зараз!

Стайка ребятишек, стуча босыми пятками, с криками помчалась за деревню.

«Вернись в детство, Борька! И дай тебе Бог в нем побольше улыбок», – думал Герасим, возвращаясь в дом, где ждала его мать.

– Отдохнули? Чего ж так скоро? Бориска где?

– С детворой на речку побежал.

– Теперь не скоро воротится, только к вечеру.

– А что хотела? Он нужен тебе сейчас?

– Нет. Я с тобой вздумала поговорить, сынок. Скажи мне честно, Бориска чужой тебе? Ты взял бабу с дитем?

– Да, мам, не кровный он.

– Родной отец кинул их иль сами прогнали?

– И то и другое. Честно говоря, я знаю его. Редкая тварь! Второго такого не сыщешь, только на заказ черти сообразить подобного могут. В общем, не случайно разбежались.

– А ты с ним где встрелся? – Поставила сыну кружку холодного молока, сама села напротив.

– Я, как всегда, привез на базар свои глинушки. Поставил, разложил все. Тут и покупатели пошли. Всяк свое хватает. Кто пепельницу, другой – цветочный горшок, масленки, едва успеваю подавать глянувшееся. А тут приметил мужика. Он сбоку примостился. На товар не смотрит, на меня косит. Да так зло, аж зубами скрежещет и кулаки скручивает. Я глянул – нет, не был с ним знаком, нигде не встречался. А он все ближе ко мне подвигается. Думаю, что за невидаль, чего ему от меня нужно? На всяк случай сумку с деньгами убрал с прилавка, к себе на пузо повесил. Ну так–то схлынула первая волна, почти половину товара скупили. Так всегда бывает. Потом, до самого вечера, по одному, по двое подходят. Вот в эту передышку тот хмырь подначил и говорит: «А знаешь, кто я есть?» Ответил, что мне до него дела нет. Если с каждым на базаре знакомиться, жить станет некогда. Тот хрен хвост поднял дрыном, мол, он не каждый встречный. А вот я! И как стал меня склонять, да все матом. Я стою, глаза вылупив, не пойму, за что обсирают.

– Дал бы ему по сопатке! – не выдержала мать.

– На базаре позориться не хотел. Мало что брешет дурак! А за кулаки в ментовку попасть не хотел. Зато он как спятил. Изводит, и все тут. Мне самому с ним связываться нельзя. Да и товар без присмотра не оставишь. Но дергаться начал. Нервы не железные. И спросил его, мол, чего тебе из–под меня надо? Чья жопа тебя выпердела, чего докапываешься? Не лезь, не выводи из себя, чтоб потом выть не пришлось. А тот чмо еще злей брехать стал. Ну я не стерпел. Схватил его за черепушку и об прилавок стукнул. Он затих. Свалился у ног и отдыхал почти до вечера. Под прилавком прохладно, и мухи не допекают, не грызут. Он и заснул. Я уже последнюю масленку продал, когда тот гнус очухался и стал требовать магарыч. Сказал, что он бывший муж Натальи. Я и ответил, мол, претензий к нему не имею. Он аж зашелся и как завопит: «Козел рогатый! Семью у меня умыкнул вместе с избой! Пришел на все готовое и в мудях не чешешь, а я как последний барбос на свалке приморился! За что? Чем ты лучше, харя твоя корявая?! Глянь на себя, страшней черта! Моего сына до икоты переполохаешь! Не смей к моим вваливаться, мурло свинячье!» – «Я пусть и не красавец, но меня там ждут и любят, – говорю. – А тебя вытрехнули и забыли имя. Будешь много вонять, заткну тебе пасть. И без крутых сам ребра посчитаю. Но после меня из больницы до конца дней своих не выскочишь! Я жалеть не умею. Прямо под прилавком и урою, чтоб долго не возиться».

Герасим засмеялся.

– Он быстро сбавил тон. И, видя, что я собираюсь уходить, стал просить на бутылку. Мол, так и быть, уступаю, но ты мне за это гони поллитровку. Конечно не дал. Зачем приваживать алкаша? Потом не отвяжется. Как дерьмо на лапти липнуть станет.

– То верно сообразил. Не дал – враз отшил. Так оно лучше. Единое не уразумею, как случилось, что чужое дите и тебя удалось? Даже говорит вот так же – взахлеб. И глаза, сам взгляд, и губешки твои, бегает вприскочку, пятки на заднице закручивает. До еды жадный, работать станет хорошо и много.

– Мало чего умеет. В городе жил, учить придется всему самой. Мне возвращаться надо. Не обижайся. Дело свое не могу оставить. Недели через две наведаюсь к вам. Постарайся с ним сдружиться. Что с того, если не кровный, сама говоришь – моя копия. Вместо себя оставляю Борьку. Верни ему детство. Обокрал на него пацана родной отец. А и к делу принорови. Как меня когда–то. Его только осторожно, не спеша приучай. Обидчивый он. Много горя видел. Ну да ты у меня добрая, умная, сама все поймешь и разберешься во всем.

– А не тушуйся, сладим. Нешто не смогу этого обогреть? Сумею! Лишь бы твоя судьбина наладилась! – улыбнулась сыну.

Еще с вечера собрала харчи до города. Домашнее все, свое. Масло и творог, сметану и сыр увязала, обмотала, аккуратно разместила по корзинам. Сало и грибы, варенье – ничего не забыла. Гладыш со сливками решила утром из колодца поднять. Там, в студеной воде, надежней, чем в холодильнике, сохранится.

И только управилась, Борька с речки вернулся, весь мокрый, в песке, а улыбка от уха до уха:

– Баб! А меня жаба обоссала! А я ее!

– Как же сумел? – хохотала старуха.

– Натурально! Догнал, наступил ей на лапу и обоссал насквозь.

– Зачем? За что обидел ее?

– А она меня? Я ж в руки взял, чтоб только посмотреть, а эта стерва меня отделала. Пацаны захохотали, мол, бородавки будут. Я их все вернул ей. А обоссал, чтоб пацаны знали: себя в обиду никому не дам – ни жабе, ни людям.

– Значит, правильно сделал, коль так…

– А еще знаешь чего я видел? Коней! Самых настоящих. И пастух дал покататься мне. Ну и набил жопу. В другой раз обещали дать поездить уже в седле. Хотя, может, еще привыкну, как все.

– Куда ж денешься? Поначалу все новое пугает и болит. Потом свыкаемся. Другие тебя не лучше. И ты сумеешь ездить без седла и уздечки. Тебя тоже послушается конь и полюбит. Лошади любят сильных людей, издалека человека чувствуют, не всякого подпустят. Если ж взял на спину, признал мужиком.

– А можно мне с пацанами в ночное?

– Бориска! Отец завтра уезжает. Аж через две недели приедет, побудь с ним, ночное от тебя не сбежит. Еще и надоест.

– Хорошо, бабуль! Остаюсь дома! – согласился тут же.

До поздней ночи они втроем просидели на кухне. Давно

погас свет. В деревне его всегда отключали с наступлением I см ноты. Бабка принесла свечу, зажгла ее, и в доме все сразу изменилось, стало таинственным, загадочным.

– Знаешь, Борис, я тут родился. Не только я, все мы – I рос братьев. Всякое бывало, многое видел и знает этот дом. Мы взрослели, а он старел. Но всякий раз радовался нашему приезду. Пусть и тебя примет. Стань тут добрым хозяином, и он обязательно признает. Дом, как человек, на заботу живо откликается, здоровье бережет, дает силы, согревает в холода, дарит добрые сны. Я никогда нигде так не сплю, как здесь, в своем доме. Он особенный.

– А наш? Тот, что в городе? Ты не любишь его? – дрогнул голос Борьки.

– Он еще не признал меня. Не привык…

– Но ведь ты его весь отремонтировал. Он как новый стал! Даже крышу железную сделал.

– Ну и что с того? Мало этого. Ему особое тепло надо. Л ремонт и чужие могут сделать. Этим дом не удивишь. Может, постепенно привыкнет?

– Не знаю. Я давно мамку просил поменять его на квартиру с удобствами, где ни о чем заботиться не надо. Только мать говорит, что таких желающих мало. И городские к тому же не любят работать. С домом возни много. Постоянно следи за ним. Тут же еще огород и сад! Мало того – печное топление и вода во дворе. Еще и туалет наружи. Как слышат, враз отказываются. Или такую доплату просят, что нам столько не наскрести.

А зачем нам городская квартира? Мы в свой дом сами удобства проведем. Я уже закупил трубы для воды и газа. поставимим на кухне колонку, газовую плиту, а в большой комнате – газовый камин, он за час дом прогреет. Печку выкинем, с ней и лавку под ведра. Поставим раковину с кранами! Сколько места освободится! Выбросим старый стол и ножи, табуретки и колченогие стулья, заменим их новыми, которые не будут давить на память прошлыми бедами.

А мыться все равно пойдем в общую баню, – вставил Борька едкое.

– Хрен там! Мы с Наташкой решили кладовку под ванную переделать. Я даже плитку присмотрел. За лето думаю успеть!

– И я домой хочу. Тоже буду дом в люди выводить. Почему мне раньше ничего не говорили? Столкнули сюда, как кучу говна, чтоб не мешался под ногами? Я тоже стану помогать, – обиделся Борька.

– Ну ты, кореш, загнул! Кто тебя выдавливал из города? Мне б такое в башку не пришло. Но пойми, мы все трое в городе, а мать одна осталась, без защиты и помощи. На тебя вся надежда. Как на взрослого. Да ты и есть такой. Вступись, помоги, работы и забот здесь даже больше, чем в городском доме. Не думай, что тут легко. Многому научишься. А главное, докажи всей деревне, что городские внуки ничуть не хуже деревенских!

– Хорошо! Ты не беспокойся. Я все сумею, – пообещал уверенно.

Утром вместе с Герасимом и бабкой мальчишка пришел на автобусную остановку и помог загрузить в багажник корзины и сумки.

– Как же ты это все дотащишь? – пожалел мужика вслух.

– Меня братья встретят, мы договорились.

– Ты там мамку береги. Она у нас с тобой одна на двоих. Пусть не скучает и не переживает, у нас все будет хорошо…

Автобус ушел в город, и Борька с бабкой не спеша возвращались домой. Их часто останавливали старики и старухи, заговаривали, спрашивали о Борьке, почему раньше в деревню не приезжал, интересовались, как живут в городе сыновья, где устроились, сколько получают, довольны ли – переездом, вспоминают ли деревню, просили передавать приветы.

Борька приметил, что все встречные здороваются с ними, в лицах нет зла, зависти. Старики, гревшиеся на завалинках, справлялись у бабули о здоровье и желали ей никогда не болеть.

Мальчишка, придя домой, поневоле вспомнил городских старух. Они сидели на скамейках возле домов, разбившись на кучки. Иногда выгуливали на поводках собак и кошек, Хвалили своих питомцев на все лады Гордились их медалями, родословными. Готовы были до глубокой ночи рассказывать о своих любимцах. Вот только внуков рядом с бабками не было. Одни росли в яслях, детских садах, другие – под присмотром платных нянек, гувернанток. Городские бабки редко вспоминали о внуках, если же и говорили, то с бранью, пересудами, злом. Поджав губы, бросали ехидное вслед соседям, проскакивающим мимо бегом, без оглядки. На городских скамейках старики жаловались на болезни и нужду. Им всегда чего–то не хватало. Никто из них ни разу не вспомнил, что не даривший тепла не может рассчитывать на него даже в старости.

Борька тоже не любил старых бездельниц. Они и его не оставляли без едких замечаний, обидных прозвищ. Потому никогда не здоровался и не считался с ними. Случалось, схватит какого–нибудь кота, отпущенного по нужде, вываляет его в грязи, старухи хай поднимают на весь двор: кто посмел их белоснежного чемпиона в канализации осквернить? Ведь он заграничная особь, может погибнуть от скверных запахов…

И только люди молча и терпеливо переносили от стариков все…

Борька, пройдя по деревенской улице, приметил детвору под присмотром родных старух. Нет, не все ребятишки были обуты, не на каждом имелись портки, зато все улыбались счастливо и светло, их никто не бранил и не бил.

– Чего загрустил? – подошла бабка, погладила по го лове.

– Ну почему я не у тебя вырос? – вырвалось невольное навсхлип.

– Детка ты мой! Счастье наше, что хоть нынче встрелись!

Мальчишка в этот день натаскал воды из колодца, вычистил

сарай от навоза, нарубил дров, а когда бабка пошла в обед подоить корову, взялся подмести двор. Даже крыльцо помыл. Л потом пошел на луг вместе с бабкой, учился косить траву. Мальчишка радовался, что у него быстро получилось, а проходившие мимо люди откровенно хвалили его:

– Свой малец! Всамделишный мужик! Наших кровей! Трудяга! Такой внук всякому в радость!

Борька после таких слов старался изо всех сил.

До вечера они скосили немало. Бабка взяла косу у мальчишки, лишь когда он без отдыха прошел десяток ручек. Но, переведя дух, забрал косу.

– Отдохни, – предложил бабке. А сам, раздевшись до трусишек, снова взялся косить.

Степановна не перечила. Мальчишке нужно было утвердиться, переломить себя, доказать всем, что он не хуже других.

«Ж–жик», – срезает лезвие косы густую траву. Она падает под ноги ровными рядками.

«Вот увидели б крутые, небось зауважали бы. Сами не умеют. Откуда им знать это дело? А может, высмеяли бы? Мол, под деревенского заделался, смылся из города от разборки. – Стекает пот со лба. Пацан сгоняет его ладонью. – А вот я вас! Всех уложу!» – взмахивает косой. И пошел без оглядки до самого конца.

Домой вернулись в сумерках. Бабка пошла доить корову, Борька прилег на лавку, хотел полежать немного, но вскоре уснул. Он и не слышал, как звали его в ночное мальчишки, а бабуля, вернувшись из сарая, посетовала:

– Заморился внучок. Это ж надо, без ужина и сказки заснул…

На следующий день они ворошили сено и скосили второй клин.

– Завтра отдых! Воскресенье! Работать нельзя! – объявила Степановна еще на покосе.

– А как же корова, куры?

– С ними как всегда, но косить не будем. Можешь на речку иль в ночное с ребятами…

– Нет, неохота, петом. Речка мелкая, в ней песку больше, чем воды. А для ночного еще жопа не совсем прошла. Успею еще…

Вместе с бабкой заготовили сена на всю зиму, пропололи громадный огород, окучили картошку. Но дел не убывало. Степановна уже засолила огурцы, а Борька взялся ремонтировать забор. Он это часто делал у себя. Но в городе весь участок был обнесен штакетником, а здесь, в деревне, лагами. Прибить их к кольям в одиночку сложно. Кто–то должен держать. И вот тогда он попросил деревенских мальчишек. Те прибежали оравой. Быстро смекнули, что нужно, через час все было готово. Пацаны кучей взялись. И предложили Борьке:

– Тебе если чего надо, говори нам. Мы на хозяйстве смалу, всему обучены, хоть косить, хоть рубить, огород ли вскопать, ничем не удивишь. И доить, и телка принять у коровы. Давай яблоки соберем у вас. Вон белый налив поспел…

Только тогда дошло до Борьки, как успевают мальчишки управиться в доме со всеми делами, сбегать на речку искупаться да еще в ночное поехать…

– Во чудак! Да мы всегда друг другу помогаем. Вот и дом кому–нибудь все мужики ставят. Даже в городе зацепится кто из наших, выучившись, помощниками своих, деревенских, берет. Кому еще поверит? Чужие под тюрьму подведут, сбои – никогда! Это в брошенных деревнях люди с голоду падают. У нас хоть и мало платят, с хозяйства доход имеют со своего собственного. Да и с каждой избы кто–то в городе устроился, тоже помогают выживать, – говорили совсем по–взрослому еще совсем небольшие мальчишки.

– Ну что? Перекурим? – достал Борька пачку сигарет и предложил пацанам. Лишь двое взяли. Другие отказались наотрез. – А в городе все курят, поголовно. Я когда к школе учился, у нас в третьем классе даже девчонки курили! – похвалился Борька.

– Не, наши не курят. Некогда, и курево дорого стоит. Кто даст на баловство? Иногда жвачку кто–нибудь из наших привезет из города, мы–ее на всех пускаем. Сначала один, потом второй, последнему только выплюнуть остается. Ничего хорошего в ней нет. Вот то ли дело свои харчи! Моя бабка как сготовит сырников! Я их целую миску сожрать могу!

– А у меня мамка пироги с яблоками делает. Вкусные! – скалился конопатый пацан.

– А мой дед самогонку гонит! Все деревенские мужики как напробуются! До утра на сеновалах кувыркаются!

– Моя бабка тоже гнала самогонку. Но папке не понравилась, свеклой воняла, сказал, чтоб в другой раз хлебную сделала, из зерна!

– А ты умеешь самогонку гнать? – спросил Борька бабку.

– Чего ж тут мудрого? Живши в деревне, без самогону что без рук! Конечно, могу! А тебе что до нее? – удивилась Степановна, когда мальчишка вернулся с улицы.

– Дашь попробовать?

– Зачем тебе?

– А разве я не мужик?

Бабка достала четверть из чулана, плеснула в кружку. Борька выпил одним духом. Ничего не почувствовал. Попросил еще. Снова не понял.

– Ты закуси. Не то так развезет тебя! – предупредила бабка и приметила, как помутнели глаза, лицо стало пунцовым. – Приляжь! Отдохни! – запоздало спохватилась бабка.

Борька менялся на глазах.

– Детка, иди спать! Я тебе сказку расскажу! – уговаривала внука. Тот рвался на улицу. – Не пущу такого! – стала на пути, загородив собой двери.

– Прочь! Сгинь, старая жаба! Сам знаю, что мне надо! Не мешай! – Оттолкнул бабку и вышел во двор.

Было уже темно. Борька шел шатаясь, сам не зная куда. И все время натыкался на кусты и деревья.

– Где дорога? Где улица и дома? Почему ни хрена не видно? Опять все против меня? Ну я вас урою, суки! Пойду в город! Хватит киснуть в этой дыре! Ни телика, ни видика нет! Только вкалывай как конь! А что я с того иметь буду! На халяву больше не сфалуюсь. Баксами мечите! Слышите, вы? Отморозки! Линяю в город! Достали меня все! Хватит! Завязываю с деревней! – бил кулаками по деревьям. Наконец, окончательно запутавшись в кустах, упал и уснул в смородине.

Проснувшись на рассвете, долго не мог вспомнить, как оказался в огороде.

Жутко, до тошноты болела голова. От этой боли слезы сами бежали из глаз. Борька вошел в дом, увидел хмурую бабку, отвернувшуюся от него, и свой рюкзак, уже собранный, готовый в путь.

– Бабуль, я обидел тебя? Прости! Больше никогда в рот не возьму никакой пакости! Веришь? Все болит, разламывается, трещит. Как мне погано! Никогда ее не пил, а теперь все. Если доживу – в жизни глотка не сделаю, – жаловался мальчишка.

– Тебе плохо? А мне? Жабой старой назвал. А как оттолкнул! Я чуть лоб не расшибла! Не надо мне такое! Вертайся в город. Не срами. Никто никого силой не держит. Я тебя не звала сюда! Не нравится – катись к себе! Вот деньги на дорогу! А Герка приедет, я ему выскажу, какого поганца приволок!

– Бабуль, ну прости ты меня, пожалуйста! – чуть не плакал Борька, сжимая руками голову.

– На–ка вот рассолу попей капустного. Скоро полегчает, – сжалилась бабка.

А мальчишка, выпив рассолу, облился холодной водой у колодца, сел на ступеньку крыльца, дрожащий и жалкий. Его рвало.

– Борька, иди в дом. Приляжь. Авось легче станет, – знала бабка, мальчишка по–щенячьи свернулся клубком на крыльце. – Иди капустного рассола попей! – Но ничего не помогало.

– Что это с твоим мальцом, Степановна? – спросила старуха соседка.

– Вчера самогонки впервой спробовал, теперь места себе не сыщет.

– Гони на речку. Через час все пройдет. Пусть поплавает, разомнется. Вся гадость с потом выскочит.

И оказалась права. Борька пришел с реки нормальным человеком. Его не ломало, не тошнило, не скручивало.

– Прости, бабуль! Сам чуть не сдох за свою дурь. И чего и ней мужики нашли? Ее только по приговору перед смертью пить! – рассмешил Степановну.

Та, услышав от мальчишки такое, простила его совсем.

– Ты не выдай меня домашним! Не то вовсе наедут со всех сторон, – просил бабку, и та обещала промолчать.

Борька успокоился. Но едва забылась самогонка, влетел в другую неприятность. Решил похвалиться перед бабкой, как он научился ездить верхом на лошади, и, попросив пацанов придержать самую быструю кобылку, забрался на нее и, сунув пятками в бока, погнал к дому Степановны.

Кобыла оказалась необъезженной и норовистой. Она не любила чужих и пускала на спину тех, кто сначала угощал ее краюхой хлеба, посыпанной солью. Этот ничего не дал, еще и пятками в бока насовал. Ну и хам! Кобылка пронеслась по улице с ветерком. Но мальчишка удержался, вцепился как слепень. Ну держись! Лошадь встала на дыбы. Пацан не упал. Вокруг уже собрались люди. Смотрят испуганно. Хотят придержать кобылку, но не тут–то было. Опустив передние, она резко вскинула вверх задние ноги, мальчишка свалился, кобыла успела отбросить его от себя копытом и, довольная, умчалась на луг к табуну.

Борька лежал на обочине и не мог встать. От боли или от страха все тело отказалось слушаться. Он плакал от ужаса перед своей беспомощностью. Кто–то из деревенских позвал бабку. Та, увидев Борьку валяющимся на обочине, заголосила. Ей стало жаль пацана. Кто–то подсказал бабке принести одеяло, на него уложили мальчишку и внесли в дом.

– В город его надо, врачам показать. А вдруг переломы? – судачили люди.

– Волчиху надо позвать. Она проверит и точно скажет, – вспомнил кто–то.

И вскоре в дом вошла рослая круглолицая женщина.

– Ну, что стряслось здесь? Кто такой паршивый наездник, что на коне не удержался? Это ты, что ли? – подошла к Борьке и, присев рядом, потихоньку поглаживала руки, ноги, спину. Внимательно следила за выражением лица мальчишки. Вот она уже уверенно подняла его руки, потом ноги, попросила привстать. Мальчишка вскрикнул. Боль в животе удержала. Женщина посмотрела, ощупала – большой синяк получил пацан при падении или кобыла задеть успела?

Борьку положили в бабкиной спальне под иконы. Волчиха велела всем выйти во двор и, достав из сумки свечу, зажгла, стала молиться, обходя мальчишку со свечой. Тот долго смотрел, слушал, а потом уснул. Утром, едва открыл глаза, себе не поверил: ни синяка, ни боли в животе, будто ничего и не было. Но где–то в глубине души навсегда остался страх перед лошадьми. С того дня Борька никогда не подходил к ним, не восторгался, не ездил в ночное. Его навсегда отворотило от коней, он даже не пытался запрячь и проехать хотя бы в телеге. Шел пешком, напрочь выкинув из памяти возможность воспользоваться кобылой как транспортом…

Борька вместе со Степановной обмазали сарай снаружи и изнутри, полностью подготовили его к зиме и теперь решили утеплить чердак. Дел было невпроворот. Нужно было привезти с луга два стога сена, запасти на зиму топливо, убрать и распределить в доме и в подвалах весь урожай, а до того подготовить кладовку, чулан, погреб.

– Что–то не едут мои ребятки. Обещался Гера через две недели навестить, да, верно, не получилось, дела держат. А уж как нужно их теперь! Хоть и неплохо мы с тобой справлялись, все ж силенок не хватает, – сетовала Степановна и псе смотрела на дорогу, ведущую от остановки.

Борька тоже соскучился по городу. Ему хотелось домой, к матери, к видаку, к телевизору, к ровному шуму улиц, трамвайным звонкам, громким крикам, ко всему, что зовется голосом города. Он видел его во снах всякую ночь и давно бы уехал отсюда, если б не боялся нарушить слово, данное Герасиму, не оставлять бабку одну, без помощи и защиты.

Правда, защититься Степановна сумела бы и сама. Крупная, жилистая, она одинаково легко управлялась у печки с ухватом, в сарае – вилами, рубила и пилила дрова, как заправский мужик. Глянув на нее, не всяк решился бы подойти к бабке. А и не обижали ее в деревне. Но мать есть мать, и скучала она по своим повзрослевшим мальчишкам, переживала о каждом и ждала…

Зато всякий раз, когда наступала ночь, Борька ложился под бок к бабке на широкую лавку и просил ее:

– Расскажи сказку, пожалуйста!

Она никогда не отказывала. Так было и в этот раз. Рассказывала она особо. Так, что Борька в комок сворачивался. А тут только сжался, как услышал знакомый голос:

– А мы уже тут!

– Приехал! – повис пацан на шее, смеясь и плача.