Текст книги "Выскочка из отморозков"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Наталья, узнав о том, сама отлупила сына мокрым полотенцем и на целый месяц лишила пацана сладостей. Вдобавок видик перенесла в свою комнату и перестала давать ему деньги на курево.

Борька, пусть не без труда, мог отказаться от сладостей. Видик уволакивал к себе, пока мать была на работе. А вот без курева остаться – это уже не просто наказание. Борька посчитал такое издевательством над собой и решил отомстить.

Перед самым выходным он взял у Витьки ручную мышку. Та не хотела оставаться в руках Борьки и убегала к хозяину. Тогда Витька положил кусочек сыра на ладонь друга, и, не сумев отказаться от лакомства, мышь осталась у Бориса. Тот принес ее в кармане. И перед тем как матери идти спать, запустил зверюшку в постель, зная от Витьки, что эта мышка любит спать меж ног.

Половина ночи прошла спокойно. Тихо курил на кухне Герасим, ему снова не спалось. Борис, раскинувшись, видел во сне своих подружек и улыбался. Вдруг подскочил в ужасе от дикого крика матери. Она вскочила на ноги и, боясь дышать, с ужасом показывала на мышь, вжавшуюся в постель. Зверюшка не поняла, чего визжит эта баба. Ведь именно в постелях, вместе с людьми, мышь прожила много лет. Служила другом, собеседником, мини–грелкой, щекотухой, но никто при том так не орал.

Наталья не могла пошевелиться от ужаса. И на вопрос Герасима не сразу ответила, молча указала на постель.

Герасим, не веря глазам, включил яркий верхний свет, и тут в спальню ворвался Борька. Схватил испуганную мышь, спрятал ее в ладонях и, оглянувшись на мать, предупредил:

– Сколько я буду без курева, столько дней ты с мышью спать будешь!

Наутро на его столе лежали деньги на сигареты. А вечером мать потребовала убрать из дома зверя.

– Либо я принесу кошку! – пообещала зловеще. На том они и помирились. Но еще целую неделю, расстилая постель, Наталья вытряхивала во дворе одеяло, простыню и подушку.

Борька праздновал свою подлую победу, а Наташку долго била дрожь при воспоминании о той ночи.

Однажды вместе с Герасимом они вздумали отправить Борьку на отдых в оздоровительный лагерь.

– Пусть отдохнет пацан от города. Изменит обстановку, заведет себе новых друзей, подышит свежим воздухом, глядишь новая обстановка изменит к лучшему, – предложила Наталья.

– Да! На все лето! – Герасим охотно вытащил деньги и отдал жене.

Борька обрадовался возможности уехать из дома на все лето туда, где не надо работать и доказывать, что ты мужик не хуже других.

Пацан даже послушным стал. Он заранее узнал все о лагере. Условия жизни и отдыха, режим дня и питание, где расположен сам лагерь и что вокруг находится, кто обычно там отдыхает.

Разузнав все обо всем, повизгивая от радости, собрался за неделю до отъезда. Ему не терпелось оказаться на воле. И вот день отъезда наступил. Борис уже в шесть утра сидел на кухне, готовый в путь. Отправление автобуса было намечено на десять утра, но мальчишке стало невтерпеж. Он сидел как на горящем окурке и постоянно смотрел в окно.

– Чего ты так торопишься? Не уйдет без тебя автобус! – успокаивала мать и отправляла сына поспать еще пару часов, набраться сил перед дорогой. Ведь ехать до лагеря целых пять часов. Но мальчишка ничего не слышал, все доводы проскакивали мимо.

Он первым вскочил в автобус, растолкав локтями налетевшую детвору. Сел к окну и, открыв его, поговорил с Натальей и Герасимом. Обещал соблюдать режим дня и вести себя прилично, не раздражая никого.

Когда автобус с детьми поехал, Наталья и Герасим дружно вздохнули. Глаза в глаза. Наконец–то они останутся по–настоящему вдвоем. Без оглядки и шепота можно жить. Там за Борькой присмотрят. А вот дома так тяжело самим растить мальчишку, да еще когда оба работают, а у пацана переломный возраст наступил.

Автобус скрылся за поворотом, Герасим осмелел, взял Натку под руку. До этого дня не рисковал. Не хотел злить Борьку. Что потом от него ждать? Крысу в подушке или карбид в квашне? Этот и аммоний подкинет с улыбкой. Пойми его, за что мстит?

Дни летели незаметно. Они были такими светлыми, радостными, что оба поняли, как не хватало им уединения и тишины.

– Наташа! Красавица моя! – сжимал жену в объятиях Герасим.

– Милый мой! Самый лучший на свете человек! Как хорошо, что мы с тобой встретились и ты не достался другой женщине.

– Я только тебя искал!

Даже в самом доме поселилась прозрачная, радостная тишина. Ушли тяжесть, постоянное напряжение в ожидании беды.

Наталья неожиданно для себя стала меняться. Ее уже не била истерика. Женщина научилась улыбаться, даже соседи начали здороваться с ней, жизнь налаживалась как нельзя лучше.

Несколько раз она порывалась позвонить в лагерь, но Герасим отговаривал:

– Не стоит. Если понадобишься, сами позвонят.

И Наталья соглашалась. Но… В середине третьей недели, ранним утром, в дом позвонили. Герасим удивленно глянул на жену, та на мужа, накинула халат, открыла двери.

В дом вошла молодая женщина, обеими руками она вцепилась в Борьку, так и втащила его следом, не разжимая пальцы рук.

– Забирайте своего обормота! – Забыла поздороваться и, глянув на Наталью, спросила: – Вы его мать?

– Да!

– Распишитесь в документах, что получили своего выродка целым и невредимым, а еще получите деньги за две смены, мы не возьмем вашего негодяя! – Полезла в сумку и со слезами продолжила: – Это ж надо было такую сволочь на свет выпустить, да еще отправлять такого мерзавца на отдых с нормальными детьми!

– Что случилось? Объясните? – вышел из спальни Герасим. Глянул на Борьку, тот мигом шмыгнул на кухню, полез по кастрюлям, в холодильник, загремел тарелками. А воспитательница рассказывала, захлебываясь слезами:

– Ваш паразит попал в мою группу. Их двадцать пять. В первый же день все мальчишки в палате, где жил Борис, закурили. Он научил. Стала его ругать, а он в ответ: «Я дома открыто курю! А ты кто такая, чтоб мне указывать? И дружбанам! Здесь мы не на зоне строгого режима, отдыхать возникли! Между прочим – за бабки! Так что вали отсюда, метелка, и не пыли, пока рога не наломали!»

И это мне, воспитателю с десятилетним стажем! Я его, конечно, решила наказать и заставила убрать в двух кабинетах. Там нужно было протереть полы влажной тряпкой и стереть со столов пыль. Все это он сделал. Ничего не скажешь. Но вдобавок нассал в аквариум, и все наши рыбки передохли. А в кабинете, где располагался живой уголок, выпустил змей. Они расползлись по всем этажам. А змеелова у нас нет. Вы себе представить не можете, как жили мы все целую неделю! – плакала воспитательница.

– А чего вы пацана вините? Зачем закрывали его в кабинетах на ключ? Иначе зачем ему было мочиться в аквариум? Значит, перетерпел и больше ждать не мог! – вступился Герасим и добавил: – Мы ребенка отправили на отдых, а не на истязания. Сами виноваты, нечего на Борьку валить!

– Вы его еще и защищаете? Какой ужас! Думаете, за это отправили его? Что рассказала – мелочь в сравнении. – Присела на стул, предложенный Натальей. – Они проделали дыру в туалет к нам, воспитателям, и всех сфотографировали. Им мало было подсматривать. Ваш заводилой стал. Он эти снимки везде расклеил, не только по территории лагеря, но и в поселке! Всех нас испозорил!

– Ну, эта детская шалость не нова! Она с бородой. Но чувствую, круто Борьку обидели, коль на такое пошел. Достали его до печенок! А ну–ка, дама, подождите! Вы сына турнули? Как бы сама не выскочила следом. Боря! Сынок! Иди сюда, – позвал мальчишку. – Расскажи сам, что случилось?

– А что? Она тут сопли пузырями пустила, а меня все эти дни закрытым продержали, в холодном чулане. Там крысы чуть не с меня ростом, стаями носятся. А я там сколько дней ночевал! Ни пить, ни есть не давали!

– Что?! – побелел Герасим и вскочил со стула.

– Мы попробовали его отпустить! Поверили, что образумился. Так он в директорском туалете все доски подпилил. Мы еле достали и откачали, человек чуть не задохнулся…

– Это я на вас в суд подам! – грохнул по столу Герасим так, что посуда зазвенела. – Фашисты! Садисты отпетые! Вам ли жаловаться?

– Он корпус целый чуть не взорвал! Бросил бутылку с какой–то гадостью. Начался пожар. Еле потушили. Вот и заставили б через суд оплатить стоимость дома. Глянули б на вас тогда!

– Любого можно довести до ярости! И наш мальчишка такой же, как все! Мы послали его отдыхать, а вы издевались над ним! Да еще Борьку во всем вините? Чего ж о себе молчите?

– Мне ихний бугай–директор при всех по морде надавал. За туалет! Вот я и подкинул им бензина, чтоб согрелись. Но только он, видать, разбавленный был, не взорвался, А жалко! – вздохнул пацан.

– Вот видите! Он сам не скрывает, что преступником растет. Ему на всех плевать! – затрещала воспитательница.

– А кого там жалеть? Вас или директора? Обоих под жопу из лагеря! С лишением права на работу преподавателя!

– Руки коротки! – вскочила баба.

– Вот это посмотрим и проверим! Но я такое не прощу! – кипел Герасим,

– Успокойся! Слава Богу, сын жив, здоров, больше не отпустим в лагерь! – положила Наталья руку на плечо мужа. Но того трясло:

– Это ж кому мы доверили мальчонку? Палачам каким–то! Ну–ка, дама, вашу фамилию и директора назовите мне! – потребовал хмуро.

– А вы мне кто? – взвилась воспитательница. – Вместо того чтобы извиниться за своего ублюдка, еще и наезжаешь, козел! – подскочила гостья и, побагровев до корней волос, процедила сквозь зубы; – Змеиное гнездо! Чему ж удивляться? – обувалась спешно.

– Извиняться придется вам, мадам. На коленях станете просить прощения, – предупредил Герасим.

И сделал что хотел. Всю эту ночь писал жалобы во все инстанции, а утром отправил. Не любил пустых угроз, свое обещание сдержал. И хотя никому ни строчки не прочел, весь день ходил как именинник. Он был уверен, что жалобы не пройдут мимо внимания работников прокуратуры, журналистов, администрации города и областного отдела народного образования.

Он ничему не учил Борьку, просто вечером послушал, как отдыхал мальчишка.

А еще через неделю к ним посыпались звонки. Отовсюду. Просили приехать, прийти ответить на вопросы… Борька устал повторять десятки раз одно и то же. И когда он решил больше не ходить и не ездить, к ним из лагеря приехала целая делегация во главе с директором.

Сложным был этот разговор. Каждый настаивал на своей правоте. И Герасим не стерпел:

– Зачем сюда заявились? Я вас приглашал? Вы так и не поняли, в чем виноваты? Нынче напишу еще жалобу! Вам объяснят доходчиво!

– Не надо! Не пишите! Нас измучили! Задергали! Давайте обоюдно простим ошибки и просчеты друг друга и расстанемся!

– Легко хотите отделаться! – ядовито заметил Герасим.

– Ну а как вы хотите? – изумился директор.

– Я свое сказал!

– Короче, объявляете нам войну?

– Слишком громко сказано! Ты мужик! Окружил себя сворой обжор и воров, подхалимов и лодырей, отродясь не умевших работать с детьми, а сам не сумел найти общий язык с мальчонкой! Чего вы стоите? Превратили отдых Борьки в наказание да еще размечтались о примирении? Еще чего хочешь?! А ну вон из дома!

– Ну раз не согласны на примирение, подпишите акт!

– Ого! Вы хотите, чтоб я еще убытки оплатил? За аквариум и рыбок, за туалет и дом? Не много ль захотели? А надорванное здоровье и надломленную психику пацана, наши моральные издержки кто оплатит?

– Я предлагал компромисс, вы отвергли его!

– Счет бесчестных! Я заставлю вас компенсировать сыну все!

И заставил… Борьке на эти деньги купили компьютер. А в школе, узнав о случившемся, все учителя стали предельно вежливы с пацаном. Ему даже скучно стало. Никто из учителей и замечаний не делал.

Даже директор школы прошел мимо курящего Бориса, не прогнав в туалет.

Мальчишка перестал враждовать с учителями и учениками. Сделав десятка два подцветочных горшков, сам принес их в школу. Для кабинета домоводства, девчонкам, приволок громадное блюдо и чайные чашки с блюдцами. Удивил и директора, подарив ему пепельницу. К концу седьмого класса Борьку никто не узнавал. И если бы не память о его прошлых подвигах…

Наталья прислушивается к шагам во дворе. Кто–то пришел. Может, сыскал Герка Борьку? Выглянула в окно. Так и есть, оба на крыльце курят. У сына по щекам текут слезы ручьями. Баба выскочила в дверь.

– Иль места в доме нет? Я уж заждалась вас. А ну марш в избу! – взяла обоих за рукава. – Где его нашел? – спросила мужа.

– И не спрашивай. Чуть не потеряли его…

– Как?

– С моста сигануть хотел. Уже на перила взбирался. Я его за портки снял, – выдохнул колючий комок и попросил: – Ты не наезжай, ничего не говори. Не упрекай. Тем, кто однажды простился с жизнью, уже ничего не докажешь. Они пережили прошлое и будущее в один миг и сочли все пустым и лишним, ради чего уже не стоит жить.

– А мы? – дрогнул голос женщины.

– С нами он тоже простился. Уходя из дома, тихо сказал: «Простите…» Да только ты не услышала, а я не враз спохватился. Но теперь не стоит о том, не время. Надо отвлечь и успокоить его…

Наталью трясло от ужаса. Ее сын хотел уйти из жизни. И если б не Герасим…

– Спасибо тебе, мой родной, самый лучший на свете человек. Как здорово, что ты у нас есть, вот такой неприступный с виду, но очень теплый и добрый…

– Ладно тебе. Отпросись на сегодня с работы. Побудь с сыном. Это очень нужно ему, чтоб нынешнее не повторилось.

Наталья в этот день осталась дома. Герасим управился с делами до обеда и еще во дворе почувствовал запахи борща, пирогов с малиной, жареной рыбы. Понял, жена захотела сегодня всех побаловать.

Борьку еле вытащили к столу. Он отворачивался от еды, глаза были мокрыми. Парень с трудом говорил, порой отвечал тихо.

– Борь, я хочу всерьез поговорить с вами – обоими. Пока мы еще все вместе – втроем. Есть кое–какие моменты в наших отношениях, которые заставляют меня задуматься, а нужен ли я здесь? Особо сегодняшнее насторожило, возможно, без меня того не случилось бы? Не рискнул бы бросить мать одну? Сработала б совесть, родственный инстинкт? Ведь ты мужчина! Мать в одиночку такое не пережила б и ушла бы вскоре следом. Так, может, не станем больше искушать судьбу? Ты уже большой, почти взрослый. Мать с тобой. А я, как лишний, вернусь к своим. Зачем мешать сложившемуся укладу? Вы уже на ногах. Не хочу мешать. Простите оба, где был виноват. Завтра я вас оставлю…

– Почему? Разве тебе плохо с нами? – дрожал подбородок Натальи.

– Борису плохо со мной!

– Не придумывай. Не то время выбрал ты для разговора. А для ухода и подавно. Все куда проще. Я мечтал о Суворовском училище. Но моей мечте свернули шею. Кто я теперь? Инвалид! Ни один человек меня всерьез не воспримет. Я везде лишний и даже вам обуза. Кому нужна такая жизнь? Зачем она мне? И ты тут при чем? – ответил Борька хрипло.

– Я при всем, потому что пришел сюда не временным хахалем, а в семью, насовсем. Но ни муж, ни отец из меня не состоялся, так и остался чужим.

– Зачем лишнее говоришь? – закрыла лицо руками Наталья. – Мы только при тебе вздохнули, увидели жизнь. До того слезами всяк день давились. Ты не только помог, а и вступался, защищал, спас Борьку. Да кто мы без тебя – пропащие! – дрожали плечи бабы.

– Одумайся! Не уходи! – просил Борька. – Мне ты никогда не мешал и часто понимал лучше матери. Теперь бы я и сам рога скрутил родному папашке, но как хорошо, что не он, а ты живешь с нами… И хватит тебе комплексовать. Зачем линять от нас? Устал тянуть лямку хозяина, но я до нее не созрел. Сам знаешь. – Борька отвернулся к окну.

– Но есть и другая, больная для меня тема. Не хотелось бы ее ворошить. А куда деваться? Оба вы знаете о моей матери. Рее годы она живет в деревне, одна как перст.

– А давай бабулю к нам заберем! – оживился Борька, глаза его мигом просохли.

– Не пойдет она в город.

– Почему?

– Хозяйство не на кого оставить. Да и город не любит. Мать уважает тишину. Там она всю жизнь прожила.

– Герасим, но и она не вечна. С годами здоровье у всех сдает!

– Не о том речь. О городе мамаша не думает. Одного слова хватило б, и Никита с Женькой перевезли б к себе. Места у них хватает, и ей комнату выделили б без труда. Хотя бы мою. Но суть не в жилье! У нее у самой хороший дом. А вот другое обидно. Братьям сказала, мне посовестилась, не решилась, хотя права…

– В чем дело? – насторожилась Наталья.

– За все годы я ни копейки денег не дал. А ты ни разу не навестила. Есть мы у нее, а позабыли. Очень редко навещаем, мало думаем о ней. Я вчера от Никиты услышал, что у матери частенько нет денег на хлеб, на мыло и спички, не на что купить свечей. Трое нас, стыдно такое признавать, но мать мы держим в великой нужде. Ни те невестки, ни ты не навещаете. А ведь и помочь бы не грех, старой становится. Уже не успевает крутиться везде, как раньше. Да и, честно говоря, все, что получает с хозяйства, нам передает. И мы берем, не вспоминая, как же она там живет?

– Давай ей вышлем, – предложила жена.

– Высылают чужим. Своим привозят, – произнес с обидой и пошел курить на крыльцо.

– Эх ты, мамка! – глянул Борька с укором. – Знаешь, он чужой, а сдохнуть не дал. Не пустил с моста сброситься. Уже на лету поймал, сам чуть не слетел вместе со мной. Но очень хотел меня сберечь. Ты, своя, родная, дома отсиделась. А его сердце заболело, почувствовало и привело. Вот и думай теперь, кто из вас мне больше свой.

– Чего отчитываешь? Ты–то обо мне вспомнил, когда на перила лез? Чего тебе не хватает? Один ты у меня, тобой живу!

– Да хватит пустое говорить. Еще маленьким оставляла одного в доме на целый день. У меня тогда соображения не было, что угодно мог натворить. А и сейчас! Из скольких бед и неприятностей не ты, а Герасим вытаскивает. И вступается как за родного сына. Ты меня никогда так не защищала. Всегда верила учителям и била, если на меня жаловались. Именно потому я бросил школу. Надо– ели твои упреки и колотушки. Я устал от них. Ты всегда считала, что учителя во всем правы. А знаешь, как называла тебя моя учительница, прямо в классе, при всех? Тогда не знал значения этих слов. А когда я вырос и отомстил ей, она пожаловалась тебе, и ты исхлестала меня отцовским ремнем. После того никогда тебя не защищал. И всегда считал глупой.

– Почему тогда смолчал?

– Потому что ты не хотела ничего слушать. Для тебя последняя дура – учительница – человек, а я говно. Потому как твой сын! Знаешь, бед у людей всегда хватало. Но при хороших родителях никто и не подумает наложить на себя руки, уйти из жизни…

– Выходит, я виновата и в этом? – округлились глаза Натальи.

– А ты вспомни, что сказала, узнав о моей болезни? Я не знаю, как не сдох на месте. Вот тогда многое понял, и главное – почему запил мой родной отец. Я не указчик и не советчик. Но и Герасим скоро сорвется с тобой. Или уйдет, либо запьет…

Наташа сидела, сдавив руками виски. Ей было обидно. Она отвыкла от грубостей, упреков. А тут враз от обоих получила. Никто не пощадил ее самолюбия, и женщину изничтожили в собственных глазах.

– За что? – чуть не плакала она, уже поняв, что на слезы никто не обратит внимания. А пренебрежения к себе она вовсе не переносила.

Женщине так хотелось, чтобы ее пожалели. Но и сын, и муж ушли во двор и не спешили оттуда возвращаться. Баба прилегла в комнате на диване. Под тиканье настенных часов стала успокаиваться. И невольно вспомнилась бабуля.

– Ты, Натуська, крепко запомни единое – не пущай мужука к себе на шею, не дозволяй схомутать. Вон мой Вася все годы с чучелов не вытаскивал, а для Юрашки я краше солнышка была. Не верь им, тем, кто хает, себя люби! И помни, все мужуки мало чем от котов отличаются! Не стоит за них горевать!

Наташка тихо улыбается. На работе вон какие тертые бабы, огни и воды прошли, не один десяток любовников сменили, а не проходит недели, чтоб какая–нибудь не взвыла в кулак из–за благоверного. Хотя на словах все – огонь! За грудки хвати, а там сплошная баба…

Женщина потянулась, вспомнила, как недавно поймала на себе пытливый взгляд коммерческого директора.

Вот ведь интересно! Сколько лет вместе работаем, а он словно впервые увидел. Иль не замечал, иль раньше хуже была? Ну да, держалась что мышь в кафтане, из своего угла глянуть боялась. Глаз ни на кого не поднимала. Весь свет в окне – семья. О себе и не думала. А теперь вот вспомнила, одеваться начала как женщина. А то все на Кольку с Борькой тянула. И получила! Даже от сына! «Эх ты, мальчонка! Не знаешь еще, какими бывают матери! Если б услышал, никогда не назвал бы плохой. Я била? А разве без дела? Герасим чаще вступается? Сколько он живет с нами? То–то и оно! Своих он не имел. Не был бы таким! Иль я не знаю, как изводил ты учителей? Все плохими не бывают. Но суть не в том. Куда теперь приткнуть сына? Не воткни в учебу – со шпаной иль с крутыми свяжется, либо с ворами сдружится. А и пристроить с умом надо, чтоб не надрывался, но свой твердый заработок имел. Может, с нашим коммерческим директором посоветоваться? – улыбнулась сама себе. – Нет! Пусть Герасим расстарается. У него в городе много всяких знакомых. Вдвоем с Борькой они быстрее придумают. Хотя и я исподволь разузнать смогу кое–что».

Услышала, как хлопнула входная дверь, осторожные, тихие шаги в сторону кухни.

– Не греми, спит она! Давай сами поначалу все обговорим. Ведь решение серьезное. С ног на голову. Но предупреждаю загодя: жизнь и работа там не легче, чем в армейке. Привыкнуть не всякому дано. Тем более тебе – домашнему. Оно и учиться придется. Года два или три, чтоб разобраться в сути. Зато никто в твои дела не влезет! Самостоятельность полнейшая!

– А вдруг и туда из–за болезни не возьмут?

– Там даже чахоточных берут, а они через год здоровыми мужиками становятся. Знаешь, как с дедом Данилой в нашей деревне приключилось? Не слыхал? И бабка не сказывала? Как же забыла? – рассмеялся тихо и заговорил: – Я еще беспортошным был, когда его хоронить собрались. Ходил он враскорячку, словно колом просраться вздумал.

Весь обомшелый, что лешак с болота. Морда как печеная картоха. И на все дыры одним махом кашлял, случалось, что при этом портки ронял. Ну, короче, сколосилось у деда со всех сторон. Он уж и сам ничему не рад, кончины себе запросил.

– Сколько лет ему было? – перебил Борис.

– А годов немного. Дело не в возрасте. Он, бедолага, враз с войны в зону попал.

– На какой войне он был?

– Отечественную прошел. А в Прибалтике в плен взяли. Контуженого. И в концлагерь. Чуть не сдох в том Дахау. Свои достали, вернули в Россию и по приказу Сталина всех, кто был в плену, давай отправлять в зоны, вот и его назвали шпионом, диверсантом, а Данила даже выговорить тех слов не мог. Ну какой из него шпион, если мужик расписывался крестиком. Ни читать, ни писать не мог. Ну а к двадцати пяти приговорили. Сунули его на Колыму. Жене сообщили обо всем. Она поняла, что ждать ей некого, и, приглядев безногого калеку, приняла в дом хозяевать. У него, кроме одной ноги, все остальное на месте. Ну и довольна баба. А Данилу приметил начальник зоны. И пожалел мужика, не послал на трассу, в каптерке оставил, это значит на складе. Потом определил его в пекарню на зоне. А мужик ну никак не выздоравливает. На него без мата смотреть нельзя было. Думали, вот–вот помрет. Ан тут Хрущев успел реабилитировать, и наш Данила вернулся в деревню. Глянула на него баба, плюнула чуть не в бороду мужику и вернулась к своему калеке, Данилу даже в дом не пустила. Тот к властям. Те помочь ему были обязаны и не долго думая отправили в лесники, объяснив, что от него требуется. Ну, стрелять его война научила. Выживать приловчился в концлагере и в зоне. Не выжить на воле было бы грешно. Тем более что зимовье Даниле дали готовое, оружия всякого, харчей навезли. Он до зимы сам себе заготовил дров. И загодя завез муки и соли, сахару да курева. Так и остался в зиму бедовать, как сыч в лесу.

Все наши деревенские, кто видел Данилу, не верили, что до весны дотянет. Сквозь него деревья можно было посчитать. Рядом с ним даже чхнуть боялись, чтоб не рассыпался ненароком. Но неподалеку от Данилы лесничиха жила.

Ядреная озорная баба. Ей едва за сорок. И как назло мужик на войне погиб, не оставив детей. Так вот Дарья к Даниле из жалости ходить стала. Там, коль напрямки, километра три будет. То чаю лесного иль малинового варенья принесет. А он ей – свой хлеб! Ох и знатные ковриги пек. В зоне научился. Неделями тот хлеб не черствел. Так–то и повадилась Дашка. Она соседу картохи полмешка, он ей хлеб! Там и сам к ней наведался, дров подрубил. Она у него в избе приберет да постирает. За зиму вовсе снюхались. А Дарья Даниле то барсучьего, то ежиного жира в еду плеснет. Потом в баньке стали вместе париться. Так–то заявился Данила в деревню весной, а его свои не узнали.

– Почему?

– Выздоровел, помолодел. Он, сам себя в зеркале увидев, глазам не поверил. Настоящим мужиком стал. Весь выровнялся, подобрался. Перестал пердеть и кашлять. Ноги не волочил, стоял на них уверенно. И вот тогда он нам проговорился, что всю эту зиму, помимо всего, не выпускал изо рта живицу. А она многие болезни лечит. Так–то и выходился на радость Дарье и себе. Я уже здоровье терять стал, сколько людей в деревне поумирало, а дед Данила и нынче в лесниках. На охоту на перелетных ходит. Собак завел. И Дарью балует. Они даже не стареют. Как два яблока, лишь румянее становятся.

– А жена его жива?

– Вовсе скрючилась. Возьми у нее клюку, совсем ходить не сможет. Согнулась в коромысло. Ее безногий года три назад умер. Хотела она Данилу в семью свою воротить, да мужик не согласился. Рассмеялся в ответ и сказал: «Мне, мужику, на что старая кошелка? Глянь, всю юбку пропердела. Да кому нужна такая? Меня в зимовье королевна ждет! Баба из баб! Красавица! Ни на кого ее не променяю…»

– А ты был у него в зимовье?

– Конечно! Скажу честно, в деревне не густо таких домов. Сущий терем. А вокруг березы с рябинами хороводы водят. Грибов в тех местах видимо–невидимо. Рядом река. Вода в ней, что девичья слеза, прозрачна. А еще мне понравилась баня у Данилы. С крутым паром, с березовым веником да с клюквенным квасом, что может быть лучше для мужиков? Да и не видел я в наших местах больных лесников. Они сами из себя любую хворь изгонят. Потому многие в лес уходят жить и работать, чтоб сберечь главное – свое здоровье. Его лишь потерять легко. Я сам только недавно понял, почему именно в лесу люди здоровее городских и живут дольше. Истины простые, сотни раз проверенные – живущего в дружбе с природой сама природа бережет.

– А почему ты сам не пошел работать лесником? – тихо спросил Борька.

– Надоумить, подсказать было некому. А мне, как тебе в армейку, в город захотелось. Не знаю зачем. Если б не эта блажь, человеком бы стал. Нельзя мечтать о невозможном. Потому что реальное силы и здоровье отнимает. Приводит, как тебя, на мост, а меня – под мост. Впрочем, для души это одинаково больно и гибельно. К тому ж теперь мне уже поздно что–либо менять, а тебе – самое время. Хотя еще подумай, есть лучший вариант – закончи школу, а там в институт поступишь.

– Нет, хватит в пацанах канать. Я уже устал от затянувшегося детства. Пора самому себя кормить и обеспечивать.

– Борька! Если только это – сиди дома! Суть не в заработке! Учись!

– Ей–богу, меня школа умнее не сделала… А вот несчастнее – это точно.

Наталья внимательно слушала их разговор из–за перегородки, боясь обнаружить свое любопытство. Она вздрагивала от страха перед будущим сына. Ведь там, в глухомани, дикое зверье – волки, медведи, рыси. А ее мальчишка совсем беззащитный, слабый и больной. Кто ему там поможет? Кто накормит и обстирает? Чуть не плакала баба и тут же успокаивалась, улыбалась, когда Герасим предлагал Борьке учиться дальше; «Молодец мужик! Как настоящий отец за сына беспокоится. Такой не отдаст пропасть…»

Наталья еще долго слушала своих. Иногда они заглядывали в спальню и, убедившись, что женщина спит, а баба прикидывалась умело, говорили громче, уверенные, что она их не слышит.

«Нет, не стану вмешиваться покуда. Борька, как ни уговаривай, все равно поступит по–своему», – решила женщина и услышала:

– Впрочем, у тебя есть хорошая возможность присмотреться к жизни в лесу. Поезжай к Даниле недели на две. Там, в зимовье, все виднее. Одно дело разговоры, другое – на месте самому все увидеть. Там у него на участке лесозаготовка пойдет. Посмотришь, как ее делают. Если проснется что–то в душе, продолжим разговор. А коли не ляжет на сердце та жизнь – вернешься, подумаем и подыщем другое. Выбор у тебя большой!

– Да! Все можно, кроме того, что нельзя, – грустно заметил Борис.

– Эх–х, будь ты, Герасим, родным отцом, не толкал бы мальчонку в лес, пожалел бы. Ведь своего кровного не послал бы туда! – не выдержала баба и вошла на кухню.

– Разбудили тебя разговорами? – смутился Герасим, ерзнув на табуретке. Женщина ничего не ответила, решила, с ходу запретить лес:

– Вы оба ненормальные. Или забыли, что в лесу, помимо зверья, тыщи бед на человечьи головы валятся. Одни пожары сколько народу сгубили. Не станешь же спички у всех отбирать? Ну а клещи, змеи? Сколько от них загинуло? Наша кладовщица за грибами сходила. А теперь косорылая. Смотреть страшно. Всю зиму в больнице провалялась. Ты такого Борьке желаешь? Не пущу его! Ищи другое. Иль дома будь, но не в опасность головой. Радостью моей живи! – кричала, побелев от страха, баба.